Автор: Criminelle
Артер: RingO_o
Виддер (бонус): Luvyshka
Фандом: Big Bang
Пейринг: TOP/G-Dragon
Категория: слэш
Жанр: AU, романс
Рейтинг: PG-13
Размер: ~10100
Саммари: ...так редко становятся чьей-то судьбой.
- Ты хочешь знать, какой он?.. - задумчиво спрашивает у нее Джиен, его глаза затуманиваются. Он смотрит на улицу, и Мина непроизвольно тоже переводит взгляд - там пасмурное весеннее утро, мокрый асфальт тускло блестит, и мимо торопятся пешеходы. На улице шумно, но через широкую застекленную раму до них долетает только неясный гул, и в кафе вкусно пахнет гренками и горячим молоком. Джиен помешивает ложкой эспрессо, и Мина заглядывается на его узкие пальцы в кольцах. Кольца золотые, легкие и витые, и она думает, что этот самый "он", про которого Джиен только сегодня наконец решился ей рассказать, наверняка без ума от этих самых пальцев. От любого движения Джиена, как он быстро и нервно вынимает ложку, и она звонко стукается о тонкий фарфор, как он наклоняет голову вбок и поджимает нижнюю губу, как он откидывается назад на стуле, и можно только зачарованно потянуться взглядом за дернувшимся плечом. Джиен всегда казался ей очень красивым и немножко не от мира сего - конечно, у него была куча девушек, и куча поклонниц, но эта темная история с "ним", романтическая длинная любовь, редкие встречи, высокий парень с тяжелым взглядом, она пару раз видела их вместе, все это очень Джиену идет.
- А я могу рассказать, какой он?.. - поднимает бровь Джиен, как будто спрашивает не у нее, а куда-то в воздух, и Мина ему улыбается. Конечно, он может, и он расскажет, она видит, как ему хочется рассказать, хочется просто о нем поскорее поговорить, но так нравится тянуть это ожидание, смаковать и ее предвкушение, и свое собственное.
- Да, конечно, я могу рассказать, какой он, - Джиен светлеет лицом и улыбается ей в ответ. Мина хихикает и кладет ногу на ногу. Джиен совершенно такой же, как и всегда, милый и смешной, и тут же - серьезный и взрослый, выражения в глазах сменяются моментально, как будто иллюзионист сдергивает покрывало за покрывалом, и они все никак не заканчиваются. Этим утром она никуда не спешит, если уж у них выдалось такое знаменательное утро, то его обязательно надо провести с толком, с кофе, с круассаном, Financial Times на стуле, свеженапечатанной, выжидающе загнутой и поглядывающей на нее крупным заголовком. Но заголовок - это потом, а сейчас она хочет послушать, что ей расскажет Джиен.
- Он... мы познакомились так давно, - Джиен улыбается еще раз и тоже хихикает, - сначала он просто смотрел на меня. Несколько месяцев, представляешь?.. У него такой взгляд... Ты же видела, да?
Мина кивает и вспоминает - она встретила их случайно, на железнодорожном вокзале, "он" был в черных очках и пальто, а Джиен был в шляпе, и у него были такие мягкие глаза и влюбленное выражение лица, что Мина даже засмущалась. Джиен их познакомил, и тогда "он" снял очки, серьезно и обстоятельно пожал ей руку, наклоняя голову в приветствии, и глубокий звук его голоса стукнулся Мине в уши как далекий гонг из-за стен мечети рядом с крошечным отелем в Тадж-Махале, где она недавно была. Но голос - это было что, потом он на нее посмотрел, и вот тогда Мине стало совсем нехорошо. Видимо, ее реакция была предсказуема и понятна, он сразу же снова надел очки и коротко взглянул на Джиена, намекая, что им уже стоило бы прощаться и идти дальше по своим делам, и тогда Мина почувствовала себя неудобно. Она повела плечом, выпрямила спину, хотя по всегдашней привычке та и так была прямее некуда, улыбнулась во все свои тридцать два зуба, и поежилась только уже потом, когда они отошли.
- Я бы тебе показал, у меня есть фотографии, - говорит ей Джиен, как будто думает, что она тот взгляд не запомнила, или не заметила, или он мог показаться ей не стоящим внимания, - но только дома. Если хочешь, я тебе скину, у меня много фотографий, и он везде такой разный, по-разному смотрит, но всегда одинаково... Сильно?.. Ощутимо?.. Я не знаю, как описать, но ты точно поймешь.
Я понимаю, хочет сказать Мина, я видела, это трудно не заметить, но не говорит ничего. Если он смотрит на Джиена таким взглядом все время, или не таким, а каким-то другим, но он всегда такой же насыщенный... То ей Джиена, наверно, отчасти жаль. С другой стороны, если он Джиена любит, наверно, он смотрит так, что это хорошо видно, и это понятно, и Джиену не может не нравится. А еще Джиену действительно может не быть много - он очень требовательный, и голодный до чужого восхищения, а в этом взгляде оно наверняка может быть в разы громче, чем в любых других. Так громко и гулко, как тот самый гонг в Тадж-Махале, только это Мина предпочитает слушать его в отеле через три квартала, а Джиен не преминет подойти прямо к светлой шершавой стене и приложить к ней ухо. Как будто хочет остаться без барабанных перепонок, я лишаю невинности твои барабанные перепонки, откуда-то всплывает в ее голове строчка из случайной песни, и она снова ежится. Голос, взгляд, это только Джиен может выносить такие сильные вещи, а потом просить еще. Она бы хорошо подумала, нужно ли ей что-то подобное, если бы вдруг кто-нибудь попытался ей предложить. Но, с другой стороны, ей и не предлагают, а предлагают Джиену.
- Но он тупица, такой тупица, - нежно говорит Джиен, и Мина фыркает. Это звучит так, как будто Джиен вот сейчас признается ему в любви, очень буднично и ласково, и его глаза светятся обожанием так легко и ярко, словно оно вытаивает на поверхность откуда-то изнутри. Словно шарик мороженого погружается в кофе, и скоро там останется просто шапка тягучей миндальной пены, которую не хочется размешивать, чтобы не портить магию вкуса. Словно это обожание в глазах настолько привычно, что Джиен даже сам с собой не отсекает, когда оно появляется, и Мина сразу вспоминает все его отсутствующие взгляды, как Джиен проваливался в себя, задумываясь, и, наверно, теперь она начинает понимать, о чем он думал в такие моменты.
- Иногда мне кажется, что он говорит и думает, как ребенок, что его легко обидеть, и видишь ли... - Джиен делает паузу, и у него на лбу образуется вертикальная морщинка между бровями, а в глазах мелькает тень, - я столько раз его обижал. Я говорил ему ужасные вещи, часто и много, ну ты же знаешь, мне сложно сдержаться... Особенно если я не хочу.
Джиен ухмыляется, и Мина кивает в ответ. Да, Джиен никогда не лезет за словом в карман, и всегда все про всех знает, и умеет это знание использовать в нужный момент, оборачивая себе на пользу. Но дело не только в своей пользе - Мина хорошо представляет, как Джиен может расчетливо кого-нибудь обидеть, если ему это надо, задеть там, где больнее всего, однако правда в том, что Джиен никогда не врет. Он никогда не скажет того, чего не видел на самом деле, чего не существует, он не опустится до лжи, и это и есть самое страшное. Мина представляет, как Джиен мог обидеть этого высокого и опасного, про которого говорит, что он ребенок и тупица, и не может сдержать желание зябко повести плечами. Джиен выберет нужный момент, выберет нужный повод или причину, и скажет то, что будет очень больно услышать, и про что ты ну очень хорошо будешь знать, что это - правда, и такая правда, в которой тебе было сложно признаться даже самому себе. Про которую ты надеялся, что она как-нибудь останется никому и никогда неизвестной, потому что тебе за нее стыдно, неловко, а еще тебе хочется уговорить себя, что ее никогда и не существовало. А Джиен скажет так, что ты сразу услышишь - она не только существовала, но и он, Джиен, про нее всегда знал, и терпел очень долго, но теперь уже слишком сильно устал. И он скажет тебе все, а ты, может быть, когда-нибудь сам с собой осилишь сказать Джиену за это спасибо - если, конечно, к тому времени у тебя еще будет Джиен, потому что обычно самые страшные вещи он говорит тогда, когда уже перестает ждать, что ты с ними сам что-нибудь сделаешь.
- Он про все думает так долго, безумно долго, что я иногда даже перестаю ждать, на полном серьезе, - Джиен кивает и опускает глаза на ложку, которую держит в руках, - бывает, я напишу что-нибудь в запале, на эмоциях, потому что не могу сдержаться. А он в это время тусует где-нибудь в своей Корее, и, может быть, вообще не думает про меня, это обидно, но у него своя жизнь, у меня своя, и раз уж так сложилось... И, представляешь, он на эту мою смс может ответить через неделю. Через месяц. Или вообще - приехать и ни с того ни с сего, когда мы уже почти спим, сказать - да, Джиен, ты прав, я тогда не подумал. И, мол, пойдем, я за это свожу тебя в кино. В кино, понимаешь. Ну вот как...
Джиен разводит руками и улыбается, и Мина с удовольствием любуется на широкую ясную улыбку, которая как будто освещает ему лицо. Конечно же, "ему" не может не нравится эта улыбка, она моментально очаровывает каждого, кто Джиена встречает, но для тех, кто его любит, эта улыбка кажется особенной. Очень яркой, как будто на небе в пасмурный день появилось внезапное горячее солнце, и из-за этого тучи тоже разбежались моментально, мгновенно, как будто их никогда там и не было. Мина представляет себе, как легко и невзначай Джиен может, смеясь, дотронуться до руки собеседника, и как от сочетания этого смеха и этого прикосновения по коже могут рассыпаться мурашки, и эта мысль внезапно оказывается такой интимной, что она встряхивает головой, чтобы ее прогнать.
- И он такой красивый, он безумно красивый, я иногда думаю, что на самом деле я его фанат, а не любовник, - Джиен смущается и опускает глаза, чтобы тут же их поднять, и они настолько сияюще-радостные, как будто единственное, что он может чувствовать при мысли о том, что этот человек бывает в его постели - это ликование, безудержное ликование, и Мина смущается еще гуще.
- Он снимался первый раз, когда был еще совсем молодой, конечно, мы тогда еще не были знакомы, и я ничего про эту дораму не знал, это он мне уже сам кинул ссылку, когда я попросил. По-моему, ему еще даже двадцати не было, он был очень худой, совсем не такой, как сейчас, вечно хмурый и напряженный, высокий, у него на лице как будто одни скулы только и были. Я потом спросил, почему он так выглядел, он ответил, что сложный период был, и уже позже потихоньку рассказал, что и почему. А в дораме... На серьезных моментах у него было точно такое выражение лица, какое бывает, когда он думает, что сказать - он тогда совсем еще не умел играть, и знаешь... Мне только серии к шестой понравилось, когда я стал замечать остальных героев, когда там по-хорошему началась история, и вот тогда я как будто заново влюбился, только уже в персонажа.
Джиен качает головой, медленно и мечтательно, и Мина думает, что любить актера - это какое-то волшебство, ведь наверняка Джиен и правда влюбляется в него заново с каждой ролью, с каждым отыгранным образом. Она сама видела только одну-единственную ленту, что-то военное, Северная и Южная Корея, пятидесятые, сложный тяжелый период, сложное тяжелое кино, и главного героя там убили, но она хорошо запомнила его глаза. Совсем не такие, какие взглянули на нее на вокзале, когда рядом был Джиен, а узкие, подернутые туманной дымкой присутствия постоянно висящей в воздухе смерти, наполненные тенями уже ушедших или только уходящих, напоенные ветром, гоняющим песок по пыльному двору. Она слышала, что кино было по-настоящему успешным в Корее, какие-то награды, и даже кто-то из общих знакомых говорил, что Джиен ездил на одну из них, а может, просто погостить в Корею в то время, когда проводилась церемония. Наверно, это совершенно особое ощущение - гордиться тем, кого ты так любишь, не уметь спрятать улыбку, когда смотришь, как он поднимается к сцене за наградой, и не стараться сдерживать слезы, когда со сцены он благодарит в том числе и тебя. Потому что и ты тоже, любя его, что-то вложил в то, чтобы эта картина и этот герой состоялись такими, какими они состоялись. Мина подкладывает кулак под подбородок и опирается на стол, ей нравится слушать Джиена, и нравится смотреть, как он молчит и перебирает дорогие для него воспоминания или какие-то мелочи, которыми ему хочется сейчас с ней поделиться.
- А еще он читает рэп, я же тебе говорил, да?.. - Мина кивает, и Джиен воодушевляется, - я однажды был у него в клубе, когда ездил в гости. Это потрясающе, он просто потрясающий на сцене, он совершенно невозможно двигается, и голос... Я даже, наверно, никак не смогу описать, какой невозможный у него голос.
Мина закусывает губу, и думает, что Джиену не нужно описывать, все и так прекрасно слышно - и как он смотрел в этом клубе на сцену, и как горели его глаза, и как ему самому хотелось оказаться рядом, чтобы делать это вдвоем, и, может быть, он и правда предложил им вдвоем что-нибудь записать. Вероятно, Джиен жалеет, что ему когда-то в детстве пришлось уехать из Кореи, вероятно, он даже думал о том, что и как могло бы у них сложиться, если бы он там остался. Мина хорошо знает Джиена, и она знает, что он мог придумать сто тридцать три варианта, как все могло бы сложиться, если бы - предположения и фантазии занимают значительную часть его жизни, и в них в том числе он черпает вдохновение. Это не бесполезная трата времени, это развилки вероятностей и возможностей, которые и правда могли бы быть, могли бы существовать, если бы, и каждую из них Джиен хоть немного, но на самом деле проживает. Наверняка он представлял себе, как они остались бы в одной школе, и как бы в это время он пытался вписаться в этот их корейский шоу-бизнес, не чета штатовскому, Джиен рассказывал ей немного о том, как у них все устроено. Что сначала ты тренируешься все свое свободное время - а даже у школьников в Корее ну очень мало свободного времени, - а потом, когда приходит время дебюта, корейский шоу-бизнес выжимает тебя досуха, прокручивает через мясорубку, и хорошо, если у тебя хватает мотивации это терпеть. Наверняка и местные реалии Джиен на себя тоже примерял, и представлял, как он мог бы собирать свою группу в одном из тамошних агентств, и представлял, как они могли бы вдвоем в этой группе выступать. Но все не так, и сейчас он может только предложить что-нибудь вдвоем записать, но совсем и не факт, что на самом деле предлагает. Может быть, ему хочется слишком сильно, чтобы он считал, что это стоит на самом деле реализовывать, потому что это уж очень большое переживание, к которому он еще не готов. А может быть, Мина просто не так уж и хорошо знает Джиена, как об этом думает, и на самом деле они уже давно что-нибудь вдвоем записали.
Когда она уходит, оставляя на стуле Financial Times, Джиен заказывает себе еще кофе и тянется за газетой, чтобы взглянуть на заголовок, часть которого была спрятана за сгибом. Газета хрустит, и прямо в нос ему бьет запах типографии, свежих чернил и офсета, он улыбается и пробегает глазами первую попавшуюся статью. Не то чтобы ему было интересно, или зачем-нибудь бы нужно было это читать, но хочется переключить на что-нибудь внимание, иначе прямо сейчас мыслей о Сынхене может стать слишком много.
Потому что совсем не все можно рассказать, или даже хотя бы попытаться - слова это, конечно, хорошо, но слишком для многих вещей слов у него никогда не найдется, или найдутся, но такие, которыми не поделишься вслух, как бы ни хотелось. Например, Джиен никогда и никому не сможет даже начать описывать, какое выражение лица бывает у Сынхена, если он спит рядом с ним с утра, когда им никуда не надо, и когда после того, как они проснутся и, наверно, даже снова позанимаются сексом, можно будет спуститься вниз и позавтракать. Скатерти будут такие же белые, как и простыни в номере, Джиен очень любит отели, которые Сынхен всегда выбирает сам, когда приезжает. Колониальный строгий стиль или оборки на наволочках, тяжелые шелковые покрывала, которые так приятно чувствовать затылком, или легкие занавески, раздуваемые ветром из приоткрытого окна. И с утра на наволочке с оборками Сынхен выглядит так, как будто он всегда на таких спит, как будто на самом деле они вместе живут, и совсем скоро он откроет заспанные глаза и медленно улыбнется - с добрым утром, Джиен.
Или, например, Джиен никогда не сможет рассказать, что происходило с ним самим, когда у них еще не было секса. Когда им обоим уже было понятно, что он совсем скоро обязательно будет, но они еще до этого не добрались, и Сынхен просто поднимал на него темные глаза, в которых ясно читалось, что именно и как долго он хочет с ним делать, но не делал ничего. Джиен чувствовал на себе этот взгляд почти физически, это было невыносимо возбуждающе и выбивало его в такую длинную, долгую, затяжную медитацию, как будто он звенел задетой струной на бас-гитаре, как будто он запрокидывал голову и тянулся за звуком, тяжелым, гулким, бесконечным, невыносимо долгим. Сынхен раздевал его одним только взглядом и ласкал, сразу везде, медленно и упоительно, Джиен прикрывал глаза и смотрел на его губы, на его щеки, мечтая чувствовать их пальцами совершенно безнаказанно, мечтая позволить себе выгнуться под его руками и закрыть глаза одним показательным движением. Я твой, и я хочу, чтобы ты делал со мной все, что ты хочешь со мной делать, так долго, как ты хочешь это со мной делать. Я твой, я уже твой, и для этого не нужны какие-то специальные действия, ты можешь даже не приходить и не брать, потому что я уже твой. Но лучше бы ты пришел и взял, ведь я не могу больше терпеть.
И когда секс случился на самом деле, Джиен счел, что он смог его выдержать только каким-то невозможным, нереальным чудом. Конечно, он думал об этом, конечно, он представлял, как все будет происходить, он к этому готовился, конечно, они целовались и много чего друг с другом делали, но секс был сильнее всего, что Джиен себе мог на этот счет когда-то вообразить. Для него это был первый раз, у него никогда до этого не было мужчин, а были ли они у Сынхена, он не знал и не спрашивал, - и он никогда не мог подумать, что секс с мужчиной может быть настолько отличающимся от его собственного секса с женщинами. Когда Сынхен трогал его в первый раз, когда он первый раз ввел в него один только палец, Джиен думал, что он умрет там прямо на месте. Это было именно то самое "я твой", квинтэссенция этого "я твой", его личный способ принадлежать и отдаваться, раскрываться - насквозь и до самого конца, предлагая себя всего, и сходя с ума от ответной реакции на это предложение. Сынхен смотрел на него долгим серьезным взглядом, Джиен терялся в его глубоких глазах, понимая, что он молча спрашивает у него - это правда, ты мне предлагаешь - вот это? Ты предлагаешь мне - себя, вот так?.. И у него не было сил ответить словами, или ответить движениями, кивком головы, все, что он мог - это пытаться втянуть в себя воздух, заламывая брови, и надеяться, что Сынхен и так все поймет. И Сынхен, конечно же, понимал, и опускал ресницы, и у него на лице отражалась безумная смесь из закручивающихся внутри эмоций, целого спектра эмоций, радуги от самого ее начала до самого ее конца, и Джиен знал, что то, что он видит на его лице, это только верхушка айсберга. А внутри там намного больше, и самое главное, что в ответ на его собственное даже не предложение, а констатацию факта - "я твой", Сынхен только начинает выпускать наружу реальное, живое, всамделишнее желание его на самом деле сделать своим. Положить руку ему на грудь, прижать к себе, обозначить этим движением практически осязаемо вслух - "ты мой", так, чтобы Джиен прикрыл глаза и в его руках расслабился.
Но это была только часть спектра, один цвет, потому что это для Джиена было уже свершившимся фактом, который нельзя было сделать явнее благодаря тем или иным действиям, а для Сынхена все было не так. Для Сынхена важно было - делать, важно было - двигаться в нем, важно было - слушать, как он стонет, слышать, что ему хорошо, Сынхену нереально важно было знать, что Джиену с ним хорошо. Это не имело отношения к "ты мой", это скорее для Сынхена был способ самому показать, чем для него является этот секс, и насколько он сам этому сексу отдается, отдается процессу, в котором самое важное - это Джиен, и ничего важнее быть не может и не бывает. Джиен чувствовал обнимающее его со всех сторон внимание, прикосновениями, движениями, взглядами, губами и пальцами, и растворялся в его силе, в его звучности и мощи. И это тоже было еще не все, потому что Сынхен умел и не думать о его или своем удовольствии, тут правильнее было говорить - Сынхен вообще на редкость хорошо умел в такие моменты не думать, Джиен этому умению от души завидовал и хотел хотя бы попробовать ему научиться. И самое занимательное было в том, что именно этому в том числе Сынхен умудрялся его учить - он занимался сексом с ним так, что все мысли вылетали у Джиена из головы, даже если он этого не хотел. Сынхена было так много, и он был такой реальный, настоящий, живой и субъективно для Джиена огромный, что у него в голове не помещалось вообще ничего, кроме Сынхена, ощущения Сынхена в себе, ощущений, которые Сынхен ему обеспечивал, трогая его, целуя его, звучно выдыхая ему прямо на ухо. Звуки, прикосновения, взгляды, это все был Сынхен, и он был везде, и невозможно было не соглашаться чувствовать его вот так, всем собой, и это был уже совсем другой уровень возможности принадлежать. Только тогда Джиен понял, что значит на самом деле - согласиться принадлежать Сынхену, обозначить для него - "я твой", позволить ему на самом деле сделать себя своим. Это значило - до самой последней клеточки пропитаться Сынхеном, его чувством к тебе, которое он выражал в прикосновениях, взглядах, движениях, которые обволакивали, накрывали тебя с головой, затаскивали тебя как под воду, безусловно, однозначно, без какой-либо возможности выплыть. И самое удивительное, самое огромное, что Сынхен ему подарил, и чему он его научил - это возможности дышать под водой. Этому действительно можно было научиться - даже если это было невозможно терпеть, даже если этого было для тебя слишком много, и даже если тебе было слишком страшно открыть под водой рот, потому что ты не верил, не доверял, ты боялся и отказывался даже попробовать, - в итоге тебе все равно приходилось. Сынхен не давал тебе других возможностей, и все, что можно было сделать - это широко открыть испуганные глаза, покачать головой, нет, я не могу, не так, не сейчас, и в ответ на это увидеть бесконечную и безграничную веру в тебя в глазах напротив. Нет, ты можешь, я знаю, я слышу. И тогда Джиен и правда замирал, и соглашался, и открывал под водой рот, а тогда оказывалось, что он и правда - умеет дышать. Что он может пропускать эту воду через себя, и кислорода в ней нисколько не меньше, чем ему надо, а, когда он кончает, кислорода в ней оказывается дальше больше, чем можно бы было хотеть, и это и есть самый чистый, дистиллированный и самый огромный экстаз.
Никогда и никому этого нельзя описать, но, наверно, это важнее всего, о чем Джиен мог бы попытаться рассказать кому-нибудь вслух. Он научил меня дышать под водой, слышите?.. Мина в ответ на такое обязательно качнет головой и подумает что-нибудь вроде - нет, Джиен, ты, конечно, поэт и романтик, но это уже все-таки немного слишком, Сухек усмехнется и скажет что-нибудь вроде - да, бро, и не такое видали, Черин хихикнет и предложит пойти покурить, дескать, оппа, я так люблю, когда ты накуренный. Так что Джиен об этом молчит и не рассказывает никому, он и сам с собой об этом думает достаточно редко, просто такое уж сегодня выдалось утро, чтобы и об этом тоже можно было подумать.
Так что он откладывает газету, в статью на странице которой даже не пытался вникать, допивает кофе и просит счет. Совсем скоро, через несколько дней, к нему снова должен прилететь Сынхен, Джиен собирается посвятить ближайшие дни предвкушению этого приезда, и прикидывает, стоит ли планировать какие-нибудь посиделки со знакомыми, раз уж он так удачно решился им наконец-то все рассказать.
Тем утром, когда Сынхен прилетает, Джиен просыпается за пять минут до звонка будильника. Голове легко и хорошо - он специально постарался в предыдущие несколько дней высыпаться, как для того, чтобы выглядеть хорошо, так и для того, чтобы хорошо себя чувствовать. И для того, чтобы ночи с Сынхеном можно было поменьше тратить на сон, потому что он отлично знает, каким долгим и протяжным будет секс, что Сынхен не выпустит его из рук, пока Джиен окончательно не выбьется из сил - а с утра он уже сам стащит Сынхена с кровати, потому что ему захочется на улицу, захочется суматохи и людей вокруг. Раньше всегда все люди были чужими, Джиен толком не знакомил Сынхена ни с кем из своих, потому что боялся, что по ним сразу будет все понятно, и ему потом будут задавать ненужные вопросы - его видела только Мина, и, похоже, действительно все сразу поняла. Хотя если у нее хватило такта не спрашивать ничего, то уж, например, Сынри-то не преминул бы завалить Джиена вопросами, откуда взялся красавчик, и что у них за отношения, если они так друг на друга смотрят. Вообще Сынри рисковал быть последним, кто бы про Сынхена узнал и с кем бы он захотел его познакомить, откровенно-оценивающий взгляд, которым Сынри мог окинуть Сынхена с головы до ног, совершенно точно того бы смутил. Он бы оглянулся на Джиена вопросительно, с выражением лица в духе "зачем он позволяет себе такие вещи?", или, может быть, даже "зачем ты позволяешь ему позволять себе такие вещи?", так что Джиену пришлось бы пожать плечами и качнуть головой, мол, не обращай внимания, ему можно, и это ничего не значит.
Но гораздо интереснее думать о том, как Сынхен вел бы себя там, где все были бы большей частью настроены к нему весьма благожелательно - вероятно, это был бы какой-нибудь пафосный ресторан, где они бы заказали длинный стол на всю компанию, или, может быть, один из тех полупустых клубов, где скатерти тяжело свисают с дубовых столов, а вилки кажутся острее, чем дома, и где выступают полу-андеграундные никому неизвестные группы, в которых обязательно есть скрипачка. Конечно, Нью-Йорк - это в целом гораздо более про хип-хоп, но хип-хопа у Сынхена достаточно и в Корее, поэтому здесь они стараются ходить туда, где музыка тонкая и медленная, где на стены ложатся прозрачные синие отблески софитов от сцены, а у солистки обязательно будут такие тонкие пальцы, что Сынхен от одного взгляда на них потянется взять Джиена за руку. Но, конечно, если они будут не одни, за руку он его не возьмет, или возьмет, но так, чтобы никто не заметил или, на худой конец, не понял, что вот так он берет его за руку - просто слегка прислонится к нему плечом, положив ладонь совсем рядом с пальцами Джиена, или будто бы невзначай дотронется до его запястья мизинцем, когда потянется к салфетке. Но Джиен понимает, что значат такие прикосновения, от них у него где-то глубоко внутри разливается всепроникающее точное знание, что его любят. Так сильно и отчетливо, что слушают постоянно, что любое движение Джиена и его взгляд будут увидены, учтены, и Сынхен на них обязательно отреагирует, а Джиену нужно только постараться это заметить, если он хочет, или не замечать, если одно только знание уже дает ему любую необходимую уверенность в их взаимном чувстве. Это знание - как ледяная застывшая равнина, блестящая под косыми лучами заходящего солнца. Это бесконечный сверкающий простор, на который можно просто смотреть, чтобы впитывать его бесконечность глазами, или по которому можно идти, чтобы далекий красно-оранжевый расплавленный блин щедро окатывал тебя теплым светом, который чувствуется кожей точь-в-точь как взгляд Сынхена. Можно присесть и прикоснуться к рыхлому сугробу, чтобы ощутить ладонью обжигающий холод расставаний и одиночества, которые обязательно будут, а можно опустить ладонь в сугроб, и увидеть, как несколько снежинок поднимутся в воздух, с той же самой стремительностью, с которой летят смс-ки с другого конца света. Смс-ки о том, что все хорошо и точно, и сверкающий простор никуда не делся, даже если Джиену плохо, или он совсем не думает о Сынхене, занятый своей вечной кучей дел, тысяча и одно, и следующая тысяча уже на подходе.
А если в клубе они не будут вдвоем, если в клубе или ресторане за полукруглым столом будут и другие люди, люди, которые важны для Джиена, и которые именно поэтому станут интересны Сынхену, то сверкающий простор так и останется у Джиена глубоко внутри. Внимание Сынхена не денется никуда, но он не будет концентрироваться только на этом внимании, потому что будет занят разговорами, ответами на вопросами и размышлениями перед тем, как готовый ответ на вопрос окончательно сформулируется у него в голове. Конечно, Джиен считает, что Сынхен думает слишком медленно, и, если они проводят вместе большое количество времени, это начинает его раздражать, но, когда они только-только увиделись и Джиену протяжной сынхеновой реальности еще не стало много, она его умиляет. Сынхен воспринимает все как будто бы исключительно кожей, а не все форматы поступающей информации подходят для подобных фильтров, так что ее обработка занимает у него порой значительное время. В такие моменты Джиен прячет улыбку и смотрит, как Сынхен проваливается в себя, как его глаза затуманиваются, а брови на лице становятся будто бы даже заметнее. Как его глаза светлеют, и на губах появляется еле заметная детская улыбка, когда он понимает, что у него в голове сам собой откуда-то взялся нужный ответ на заданный вопрос. Хотя, вообще-то, при всей сложно-настроенной системе восприятия информации кожей, или ушами, или чем там на самом деле Сынхен слушает мир - Джиен не понимает и уже давно бросил переставать пытаться понять - он слышит и реагирует на гораздо больший спектр явлений, чем Джиен способен даже заметить. Дома Сынхена часто приглашают на разговорные шоу, хотя на пристрастный взгляд Джиена, он не очень уж и хорошо подходит для подобных развлекательных передач, но ему нравится смотреть, как Сынхен на них себя ведет. Он говорит комплименты ведущим, женщинам в возрасте, которые поглядывают на него глубокими серьезными глазами, говорит комплименты так, что их щеки загораются румянцем, и они чувствуют себя молоденькими девушками, на которых обратил внимание первый парень в классе. Сынхен говорит что-нибудь неожиданное и особенное, что делает всем понятным, что он заметил все, и все оценил - то, как они оделись, как накрасились и как двигаются, как они много спали в предыдущую ночь или насколько милую ерунду им только что написал в смс-ке муж. Он заметил все, но сказал только про то, что эта женщина втайне сама надеялась отметить, блеск в глазах и удачно оттеняющий его шейный платок, сияющая кожа и тугие завитки волос, аккуратно уложенные вокруг лица. Сынхен всегда именно так и делает комплименты Джиену, но для этого ему необязательно даже что-то говорить, достаточно поднять руку и прикоснуться к щеке, и Джиен услышит, что Сынхену нравится, как он выглядит, что он кажется ему красивым и свежим, и на самом деле он хочет прикоснуться там, где только что была его ладонь - губами. И тогда Джиену становится горячо и легко, и, конечно же, он обязательно подумает про эти губы на своей щеке, и острое предвкушение грядущей ночи заставит его обмереть, одной моментально захлестывающей с головой волной.
Но это все будет потом, а пока ему нужно просто поскорее Сынхена увидеть, поэтому он вскакивает с кровати, собирается и едет встречать Сынхена в аэропорт. Руки начинают дрожать еще на въезде на парковку возле терминала, а когда он проворачивает в зажигании ключ, чтобы заглушить мотор, сердце начинает стучать как сумасшедшее, обморочно замирая, если Джиен не может даже толком набрать воздуха в грудь. Сначала всегда так, пока он еще не вышел из машины, пока прохладный весенний воздух не ударил в лицо ветром с летного поля, пока не объявили о посадке, и Джиен еще не знает, что они уже совершенно точно стоят на одной земле. Джиен закрывает глаза и поглаживает руль одними пальцами, чтобы успокоиться, Сынхену совсем незачем видеть его таким взволнованным, и более того - ему самому совершенно незачем так волноваться, потому что все хорошо. Все просто отлично, к нему прилетел Сынхен, они проведут вместе несколько бесконечных дней, каждый из которых будет начинаться с того, что Сынхен пожелает ему доброго утра - так что Джиен улыбается, набрасывает на плечи тяжелую кожаную куртку и открывает дверь.
Внутри терминала многолюдно и очень по-утреннему, табло с информацией о прибывающих рейсах стильно мигает, когда в строке загорается долгожданное "прибыл". Джиен ищет глазами нужный рейс и наконец расслабляется, понимая, что с этого момента все секунды щелкают только вперед. В ту желанную реальность, до которой остались действительно считанные мгновения, и прямо отсюда он смело может начинать ею наслаждаться, переставая помнить про завтра и про вчера, переставая думать о своей тысяче дел, чтобы чувствовать только и исключительно эту реальность, окружающий его момент.
И восприятие действительно меняется дискретно, щелчком, все мысли снова вылетают у Джиена из головы, и он остается в космически бесконечном мгновении, в котором кроме них в целом мире нет больше никого, даже если вокруг людный аэропорт - когда они видят друг друга, Сынхен улыбается, машет рукой и спешит к нему. Он в черных очках и пальто, только что он не замечал Джиена и спокойно стоял в своей очереди на выход, но теперь, когда он подходит ближе и снимает очки, Джиен видит в его взгляде огромное, радостное и сияющее, восхищение. И оно такое горячее, и такое искреннее, что Джиен понимает - наверно, Сынхен волновался нисколько не меньше, когда за иллюминатором показались резные изгибы терминалов JFK, где колебалось солнечное утреннее марево, и, может быть, у него тоже дрожали руки.
Сынхен останавливается около Джиена, он просто молчит и улыбается, глаза у него сверкают, а на щеках застывают те самые его вечные глубокие продольные ямочки, которые подчеркивают скулы так явно, словно лицо у него вылеплено из алебастра. Джиен смотрит на эти ямочки, и ему безумно хочется уложить в них пальцы, просто поднять руку и провести по этой линии ногтем, кажется, что тогда он не сможет даже моргнуть - потому что Сынхен прикроет под этой лаской глаза и не перестанет улыбаться, чтобы Джиену было удобнее его трогать. Но Джиен не поднимает руку и не трогает, он просто смотрит и видит, как сильно Сынхену хочется его обнять, потому что ему мало смотреть, и вдруг начинает понимать, что они стоят прямо на виду у всех остальных. Вряд ли они кого-то интересуют на самом деле, если, конечно, Сынхен не привез за собой своих поклонников, но нельзя не заметить, насколько эти мгновения для них интимны. И тогда Сынхен видит его замешательство, улыбается еще шире и раскрывает руки.
- К чертям, иди сюда, - говорит Сынхен, Джиен смотрит на его разведенные руки, на шею, выглядывающую из пушистого свитера, на отогнутый воротник пальто, и ему почему-то хочется плакать. Но вместо этого он тоже улыбается и даже закусывает губу.
- А ты не думаешь, что по нам любой дурак сейчас определит, что мы прямо отсюда поедем в койку? - хихикает Джиен счастливо и беззаботно, эта мысль радостная и очень веселая, и очарование момента не сбивается нисколько, а наоборот, даже как будто начинает играть более яркими красками. Как будто то, что ему хочется смеяться и плакать одновременно, расцвечивает мгновение как подкинутое в воздух конфетти, как падающие во все стороны искры бенгальских огней, как отблески ночного города на беспокойной воде канала под набережной.
- Я же сказал, к чертям, - Сынхен отвечает решительно и подходит сам, чтобы сгрести Джиена в охапку, но, как только он оказывается у него в руках, Сынхен замирает и заглядывает ему в глаза, - стой, что значит - прямо отсюда?..
Джиен смеется и обнимает его в ответ, пряча лицо в отвороты пальто - ткань мягкая и при этом приятно колючая, Сынхен пахнет самолетами, ветром, сигаретным дымом и одеколоном. Джиен вдыхает этот запах и чувствует себя абсолютно счастливым, и если бы было можно, он бы с удовольствием не поехал вообще никуда, а остался бы стоять тут, пока койку не пришлось бы находить где-нибудь в аэропорту.
- Но я голодный, как волк, - жалостливо говорит ему Сынхен прямо в ухо, дотрагиваясь до его виска носом, а потом и губами. Джиен подставляет лицо под прикосновения и замирает, присутствие Сынхена начинает окутывать его со всех сторон, замыкая контур и отделяя Джиена от всего остального мира - так, что ему хочется просто расслабиться в его руках и долго-долго молчать. Но он фыркает и трется о Сынхена носом в ответ.
- Тебя не кормили в самолете? - спрашивает он, и в голове сами собой проносятся мысли про то, что перелет из Сеула в Нью-Йорк длится чертову прорву времени, и если Сынхен поспал, то это хорошо, а еще у них уж слишком большая разница во времени, чтобы ее было легко выносить. Но, наверно, в самолете Сынхен попросил принести себе вина, и мягкий постоянный гул его убаюкивал, а темнота за окном притягивала взгляд, заставляя проваливаться в что-то вроде медитации, так что глаза у Сынхена были такие же глубокие и непрозрачные, как небо над Атлантикой.
- Да... - невпопад шепчет ему на ухо Сынхен, а потом быстро качает головой, понимая, что говорит ерунду - нет. Я не знаю!..
И Джиен улыбается, крепче обнимая Сынхена за спину и прижимая к себе. Глупо спрашивать Сынхена о мелочах, для ответа на вопрос о которых ему нужно сосредоточиться и выпасть из происходящего, когда он уже совершенно очевидно не может воспринимать ничего, кроме Джиена, когда он закрывает глаза и прислоняется щекой к его лицу. Джиен еле заметно гладит его по плечам, зная, что совсем скоро он придет в себя - когда Джиена рядом станет достаточно, станет достаточно его запаха, ощущения его под руками и знания о его реальном присутствии так близко, и Сынхену будет хватать одних взглядов и мимолетных прикосновений. Хотя, конечно, этого будет достаточно только до тех пор, пока не придет пора оставаться одним и заниматься гораздо более серьезными вещами - гораздо более чувственными и реальными, чем взгляды при всех и мимолетные прикосновения. Но это будет потом, а пока Джиен ждет, гладит его по плечам, прикрывая глаза, и думает, как они выглядят со стороны. Думает о том, какие неслучайные и важные встречи происходят в аэропорту каждый день, как эти стены привыкли к эмоциям, которые бесконтрольно и постоянно выливаются в воздух, и какие строгие и мягкие глаза у девушки за стойкой в середине зала. Сейчас они перестанут обниматься, выйдут на улицу, Сынхен вдохнет местный, пропахший авиационным бензином и недавно сошедшим снегом воздух и скажет что-нибудь очень будничное про погоду, они сядут в машину, и Джиен повезет его в Макдональдс.
Прямо к ним в окна запрыгнет сумасшедшая городская весна, Сынхен будет глазеть по сторонам и улыбаться, будет наслаждаться тем, как автомобиль мягко и ровно катится по гладкой ленте дороги, тем, как насыщенно светится еще не поросшая травой темная земля по обеим сторонам трассы. Тем, какое чистое небо над головой, и тем, как дрожит над мегаполисом тонкое, еле заметное марево насыщенной торопливой жизни, выхлопных газов и пронизывающих все и вся, накладывающихся друг на друга излучений, которые в этом мареве будто бы неслышно звенят.
Но лучше всего окажется в Макдональдсе - Сынхен будет еще рассеянный и расслабленный из-за длинного перелета, из-за жуткой, почти непредставимой разницы во времени, из-за счастья нахождения рядом с Джиеном, которое еще не уложится в нем окончательно. Джиену это будет очень приятно, и все его горячие радостные взгляды тоже будут приятны, как будто наконец-то в его жизни снова появилось что-то, что отняли так давно и беззастенчиво, что Джиен моментально от этого отвык. Так, как на него смотрит Сынхен, на него не смотрит никто, эти взгляды словно привязывают его к поверхности, к земле, нисколько не запрещая летать в облаках - Джиен сравнил бы это ощущение с ощущением, которое обязательно должен чувствовать воздушный змей, когда ребенок держит его в руках и, запрокинув голову, смотрит, как он стремительно носится под порывами ветра. Ребенок со всей своей детской непосредственностью и чудесной, бесконечной наивностью верит, что бечевки от воздушных змеев не рвутся никогда, что его змей принадлежит только ему, и бешеная гонка по зеленом парку вслед за хлопающей на ветру далекой разноцветной фигуркой - их общее, разделенное только на двоих огромное счастье. Джиен знает, что бечевки от воздушных змеев иногда все-таки рвутся, но в такие моменты, когда Сынхен радуется ему точно так же по-детски непосредственно, он тоже верит, что это никогда не закончится. Что, где бы он не летал, для него внизу всегда есть теплые надежные руки, которые ласково примут его обратно, примут его домой, обязательно пообещав продолжение. А вера в это продолжение не может не быть самой бесконечной на свете, самой честной и настоящей, как только что пережитый полет и восторг в родных сияющих глазах.
Сынхен посмотрит на него именно так, когда Джиен припаркуется возле смешного здания с огромной, пухлой и изогнутой буквой М, а когда они будут выходить из машины, этот взгляд спрячет, но Джиен будет хорошо знать, что он остался внутри, что он там на самом деле для него всегда есть. И Сынхену не обязательно даже смотреть, потому что Джиен и так это слышит, и опущенные ресницы на щеках, слегка поджатая губа и мягкая полуулыбка значат именно то, о чем Джиен думает. Что им хорошо, и это хорошо запоет у Джиена внутри, когда они встанут в очередь перед кассой, и он положит руку Сынхену на талию, приобнимая. Твидовое пальто будет нежно колоться под ладонью, и, может быть, Джиен даже устроит подбородок у Сынхена на плече, так, чтобы прямой и широкий козырек кепки с надписью Rocstar не мешал ему разглядывать девочку за кассой. Девочка будет молоденькая и хорошенькая, какая-нибудь симпатичная мулатка, она улыбнется им мимолетно, но очень открыто, и два их простых и будничных счастья встретятся, чтобы переплестись на мгновение, запеть многосоставным гитарным аккордом, а потом сразу же распасться обратно. Их длинное, насыщенное счастье очередной встречи, и ее радость суматошному весеннему утру, красивым посетителям и небольшой очереди за ними, обещающей ей через несколько минут случайный перерыв, в который можно будет перекладывать между пальцами тонкую ножку от пластикового яркого флажка. Джиен положит голову в кепке с задранным козырьком Сынхену на плечо, и будет слушать, как тот на медленном, непривычном слуху мелодичном и плавном английском, где окончания слов смазаны и длинны, делает заказ, перечисляя все, что она в итоге наставит им на поднос. И может быть, там даже окажется коробка с ядерно-желтым картонным спанч-бобом, из-за которой Джиен от души посмеется, пообещав Сынхену обязательно сфотографироваться в окружении дурацких тряпошных кукол. Хотя не исключено, что ничего обещать он не будет, а сфотографируется потом просто так, чтобы тот посмотрел и вспомнил, как хорошо было с утра в случайной забегаловке по пути на Манхэттен.
А когда Сынхен договорит, и девочка исчезнет, чтобы налить для них кофе в бумажные стаканчики, Сынхен качнет головой осторожно и заметно, чтобы показать Джиену, как ему нравится, что он его обнимает, и как ему нравится, что Джиен улыбается. Для того, чтобы это видеть, ему не обязательно оборачиваться, мягкое полуобъятие и острый подбородок на плече обо всем ему расскажут и так - и от этого явно проявляемого удовольствия Джиен почти зардеется, понимая, что девочка за кассой увидит его загоревшиеся глаза и моргнет. Она замрет на неуловимую долю секунды, глянет Джиену в лицо и сразу же посмотрит на Сынхена, и, наверно, все угадает очень верно и точно, так что Джиен готов заранее поклясться на всех самых важных для себя вещах - у нее в голове тягучей мелодичной искрой мелькнет слово "любовь". Оно возникнет и сразу же исчезнет, рассыпется водопадом мельчайшей водяной взвеси, осядет куда-то глубоко и незаметно, но, наверное, девочка от ощущения этой постепенно растворяющейся в ней прозрачной нежности будет улыбаться особенно ясно все следующие полчаса напролет.
Назавтра они заедут в Макавто по пути и уже не станут выходить из машины, чтобы не тратить время на заполненный людьми, жужжанием кондиционеров и современной ритмичной музыкой зал, и, наверно, Сынхен даже не снимет черные очки, когда Джиен опустит стекло со своей стороны, чтобы сделать заказ. Скорее всего, это и вовсе будет один только кофе, потому что фаст-фуда им не захочется, но бумажные стаканчики приятно согреют руки, когда Джиен не станет закрывать окно до конца, чтобы в автомобиле запахло весной. Солнечный зайчик прыгнет по оправе очков и весело блеснет Джиену прямо в глаза, и он хорошо знает, как Сынхен будет смотреть на него из-под этих очков, и какой мягкий и спокойный вечер будет обещать ему этот взгляд. За кофе они поедут утром, солнце будет выглядывать из-за зданий на перекрестках, расчерчивая асфальт ярко-серыми полосками и высвечивая стрелки ресниц у Сынхена под очками, на которые Джиен будет поглядывать искоса, краем глаза. И это цветастое прохладное утро нисколько не будет мешать предвкушению обаяния полутемного номера предстоящей ночью, когда Сынхен положит руку Джиену на спину и скажет что-нибудь вроде - пойдем в постель? - своим глубоким бархатным баритоном, и Джиен кивнет, но прежде все равно досмотрит в широкое панорамное окно на тридцать-каком-то этаже пафосного дорогого отеля. Возражать Сынхен не будет нисколько, и тоже встанет рядом посмотреть на мерцающий город, на то, какой глубокий синий сгущается между домами, каким прозрачно-стеклянным кажется небо, и как электрически-футуристично блестят в сумерках неоновые вывески. Джиен знает, что Сынхен видит все это совершенно не так, как он видит сам, у Сынхена в голове оно отпечатывается одной большой цельной картинкой, как четкая объемная фотография, на которой видны все подробности, к которой можно присматриваться, как к картине в музее, обходя ее полукругом сначала в одном направлении, а потом в другом, чтобы лучше увидеть детали. Это Джиен видит полутона и размазанные световые тени, а Сынхен видит насыщенные и четкие цвета, выпуклые формы, и, кажется, видит даже звуки, и может одним долгим "мммм", с которым незаметно потирает друг о друга подушечки пальцев, будто бы желая ими пощелкать, все это описать. Джиен думает, что их восприятие реальности абсолютно ортогонально - с одной стороны, они могли бы друг друга здорово дополнять, если бы умели настроиться в этом на одну волну, а с другой стороны, иногда у него возникает ощущение, что частоты, на которых они мыслят и чувствуют, никогда не могут зазвучать в унисон, совпасть, как накрест лежащие прямые, не пересекающиеся и не параллельные. Это не плохо и не хорошо, потому что главное здесь то, что они друг другу не мешают и друг друга никак не сбивают, и, когда Сынхен обнимает Джиена со спины, чтобы вместе с ним смотреть в окно на сумеречный и сверкающий огнями город, Джиен знает, что он слышит и видит то же самое, что видит Джиен, хотя и совсем по-другому. А когда Джиен надышится вечерним светом досыта, так, что во всем теле останется только воздушная легкость, Сынхен и правда поведет его в постель, чтобы показать еще один мир, свою отдельную вселенную, где правильно закрывать глаза и слушать не ушами, но кожей.
Джиен звонит Мине посреди ночи, когда она зависает в компьютер, выпитое кофе плещется практически у глаз, а окна с законченными работами на втором мониторе перестают помещаться в экран. Она тянется за телефоном, даже не глядя на дисплей, понятно, что это Джиен, понятно, что ему плохо, понятно, что он шляется черти где, потому что вечером он собирался провожать своего Сынхена в аэропорт и, конечно, не мог после этого просто поехать домой и лечь спать. Все оказывается именно так, Джиен долго молчит и вздыхает в трубку, а, когда Мина уже устает слушать и идет на кухню, чтобы сварить себе еще кофе, выясняется, что он на заливе, что там холодно и очень ветрено, но он не может встать и уехать.
- Понимаешь, самое ужасное - это даже не прощаться. Это даже не смотреть, как он уходит, потому что ты только что еще видел его глаза, и все было великолепно, и вообще все было великолепно, все дни, все время, так что там не может быть грустно. Хотя аэропорт - ужасно дурацкое место, - наговаривает Джиен в трубку без остановки, не предполагая, что она соберется ему отвечать, и Мина снимает турку с огня, чтобы налить себе полную кружку. У кружки нет ручки, поэтому важно быстро успеть донести ее до комнаты, чтобы она не начала обжигать руки, и сделать это правильно у Мины получается не всегда, особенно если приходится зажимать телефонную трубку плечом и слушать, чем конкретно Джиен решил в этот раз с ней поделиться. Мина берет кружку за самый верх, двумя пальцами, и возвращается к себе - у нее под ладонью горячий фарфор, а под носом - тяжелый густой кофейный запах, и мониторы матово мерцают в полумраке. А Джиен сидит на холодной скамейке из витого чугуна и смотрит на колеблющуюся черную воду, которая стелется вперед почти до горизонта, и иногда, наверное, поднимает голову вверх, чтобы проводить глазами двигающиеся звездочки самолетов.
- Аэропорт - дурацкое место, - снова повторяет Джиен, - но там еще все хорошо. Все становится плохо тогда, когда ты выходишь из него и садишься в машину, и там никого, никого вообще, там пусто, и в твоей жизни тоже пусто, как будто из нее взяли и вынули целый кусок. Вырезали, и откуда взять для него наполнение снова, непонятно вообще. Или не брать, и так и ходить с вырезанным куском, пока он снова не вернется...
Джиен затихает, и Мина понимает, что на глаза у него наворачиваются слезы, и он будет молчать, пока не удостовериться, что снова может говорить так, чтобы голос не дрожал. Глупо утешать его, да и звонит он ей в общем не за этим, просто ему хочется знать, что он не один, что мир не ограничивается бесконечным темным заливом, бетонными столбами в невысокой ограде на километры в обе стороны от скамейки, где он сидит, что есть другие люди и есть работа. Целый мир за его спиной, который любит его и который он любит сам, и к которому он будет готов развернуться лицом, когда отстрадается до конца. Мина знает, что Джиен любит страдать, ему нравится процесс и результат, который у него остается от этого процесса, но если про результат он скажет охотно - да, я люблю писать тяжелые песни, и мне нравится, какими они получаются, - то про процесс он так не скажет никогда. Но, на самом деле, все эти процессы, забирающийся в уши гулкий шепот двигающейся воды, ветер, который кидает волны на крупные камни, занимающийся на горизонте тонкой светлой полоской рассвет - это то, что утягивает Джиена глубоко, и то, чему он позволяет утягивать себя так глубоко, то, что он пропускает через себя насквозь и целиком, и наполовину делать это нельзя. Джиен любит сильные эмоции, негативные в том числе, они дают ему вдохновение и зажигают особый, нервный и темный блеск в глазах, и на самом деле он от них никогда не откажется, даже если признает, что когда-то плохо было - слишком. И отчасти Мина считает, что вся эта великолепная романтическая история с любовью на расстоянии в том числе дает Джиену именно это, возможность страдать серьезно и сильно, чего никогда не могут дать влюбленные в него девочки рядом, даже все вместе скопом.
- Я знаю, что ты скажешь, - говорит ей Джиен, не дожидаясь, пока она вставит хотя бы слово, - что никто ничего не вырезал, что то, что мы чувствуем никуда не девается, что оно всегда есть, только так сложно об этом помнить... Когда так болит.
Мина кивает, именно это она бы и сказала Джиену, если бы он захотел ее слушать - потому что она видела их вместе, в этот приезд Сынхена в течение уже значительно большего времени, чем когда-то давно. Потому что Джиен познакомил его со всеми, и как они друг на друга смотрели, она могла наблюдать целый вечер. Джиен может помнить об этом или не помнить, может выбирать то, что ему самому угодно выбирать, но правда в том, что этот человек будет любить его совершенно независимо от того, рядом они или между ними с десяток тысяч километров. Поэтому Сынхен будет писать ему смс-ки с ответами на вопросы, заданные сто лет назад, или думать о нем постоянно, чтобы привезти с собой такой ответ в следующий раз, или говорить ему спасибо со сцены, когда ему будут вручать очередную награду за очередной кассовый фильм. И Джиен может хотеть чего угодно - отмотать время назад, чтобы остаться в Корее и верить, что все сложилось бы по-другому, или, может даже, не встречаться вообще никогда, чтобы подобного "плохо" в принципе не было в его жизни по данному конкретному поводу, но их реальность такая, какая есть, и Мина готова поспорить на что угодно, что Сынхена это вполне устраивает. Что его устраивает приезжать на несколько дней, увозить с собой кучу воспоминаний, которые он может доставать по одному, разбирая на значения и эмоции, любить Джиена абстрактно издалека или вполне осязаемо и близко, когда им выпадают нечастые встречи. Что эта любовь составляет огромный кусок его жизни, и в отличие от Джиена, он всегда твердо уверен, что он есть, он существует, и его никто никогда не сможет вынуть или вырезать, просто потому, что это невозможно по определению. Джиен так не может и не сможет никогда, и Мина вздыхает и допивает кофе одним глотком - будет хорошо, если он хотя бы позволит себе признать, что они и в этом тоже настолько невозможно разные.
- И мне так важно знать, что он мой, - горько усмехается Джиен, - что я даже уговорил его пойти и купить пару кожаных курток, на память об этой поездке в Нью-Йорк, представляешь?.. Но они идут ему офигенно, и в них он кажется моложе лет на пять, только совсем не такой, как пять лет назад. Как будто весь опыт и мудрость ему оставили, но от этого он нисколько не разучился быть ребенком...
Голос Джиена затихает, и Мина улыбается - это значит, что самое сложное уже позади, Джиен переключился на воспоминания, на мысли о собственно Сынхене, а не о себе и том, что у него отняли. Поэтому теперь разговор можно сворачивать, так что она прощается с ним, строго наказывает не морозить задницу на улице, а садиться в машину и направляться в горячий душ и теплую постель, и совершенно неважно, один он там будет или не один.