Автор: hitamyu
Коллажист: noonaknowsbest
Фандом: Block B (+B.A.P., SISTAR)
Пейринг/Персонажи: У Чихо/Ан Джэхё; Бан Ёнгук/Ан Джэхё, Ан Джэхё/Кан Джихён
Жанр: колледж!ау, романс
Рейтинг: PG-13
Размер: ~21,5к слов
Предупреждение: наличествует нецензурная лексика
Краткое содержание: очень хорошо учиться в универе, если твой сосед по общаге там только числится, а не живет, а у тебя в жизни случается весь такой классный Бан Ёнгук. Вот только свято место пусто не бывает — спустя некоторое время к Ан Джэхё таки подселяют новичка по имени У Чихо и его розовый чемодан. И этому самому У Чихо внезапно ужасно обидно, что в жизни Джэхё уже случился Ёнгук, потому что вообще-то случиться должен был он.
От автора: автор не то чтобы большой специалист по B.A.P., так что интерпретация Ёнгука может быть несколько спорной, но это вообще не про то, что кто-то плохой, а просто про то, что некоторые люди друг другу вообще не подходят.
Поступить в университет в Сеул оказывается намного легче, чем объяснить маме, что его там не съедят, не убьют и не заставят сделать еще двадцать татуировок вдобавок к той, которую Ан Джэхё по дурости наколол на запястье еще в средней школе. Мама сурово качает головой, и только когда Джэхё прибегает к помощи брата, долго повторяющего, что он в Сеуле (ну ладно, не в самом Сеуле, но совсем рядом — в Соннаме) живет уже два года и даже уши прокалывать не думал, не говоря уж о каких-то более экзотических развлечениях со своим же телом, мама смиряется.
Брат встречает его на вокзале, куда Джэхё из поезда практически выпадает, подхватывает чемодан и крепко держит Джэхё за руку, пока они лавируют в толпах сначала вокзальных, потом метрошных. Чемодан быстро помещается домой к какой-то маминой знакомой аджумме, согласившейся приютить Джэхё на ночь перед регистрацией в общежитие, и брат ведет его есть мясо. Джэхё таскает куски один за другим и млеет от тепла, исходящего от пышущей горелки. В Сеуле внезапно правда сильно прохладнее.
— Привыкнешь, — говорит напоследок брат и совсем как в детстве возит широкой пятерней у Джэхё в волосах.
Он правда привыкает, даже быстрее, чем сам ожидал. Может быть, это отходит на второй план, а может быть, просто в круговерти новой жизни не остаётся времени на погодные страдания. Джэхё заселяется в общежитие, где оказывается на пятнадцати квадратных метрах с двумя узкими кроватями, холодильником, дверца которого отказывается закрываться после того, как Джэхё её дергает, и не знающим ни слова по-корейски китайцем из Гонконга. Впрочем, уже через пару недель китаец лишает Джэхё и холодильник своей компании; Ли Чансон, который обычно сидит рядом с Джэхё на экономтеории, говорит, что вроде как чувак хорошо устроился — нашёл себе какую-то богатую корейскую девочку и аж снял с ней квартиру. Джэхё в принципе неважно, по какой причине ему обвалилось счастье жить одному. Главное, что обвалилось.
После мидтермов он дышит чуть свободнее — в общем-то, в итоге ничего чересчур сложного в учебе нет, если ходить на лекции, а математика иногда даже слишком легкая. Джэхё начинает куда пристальнее оглядываться по сторонам в университете, рядом с ним, и отчасти это пожалуй зря, потому что в поле зрения слишком часто попадается один и тот же парень из университетской футбольной команды. Каким-то непостижимым образом, который скорее всего опять носит имя Ли Чансон, Джэхё узнает, что это Бан Ёнгук и он учится на спортивном менеджменте, и вообще-то не очень хорошо учится, потому что Ёнгук все-таки больше про сам спорт, чем про менеджмент, но в принципе весьма крутой, а в футбол играет закачаешься.
У Ёнгука густые пепельные волосы, маленький тоннель в ухе, те самые двадцать татуировок по всему телу, которыми мама пугала Джэхё, и однажды он ловит его взгляд и прищуривается на Джэхё сам.
Оно все случается быстро — Ёнгук садится к Джэхё за столик в столовой, спрашивает, как его зовут, зачем-то ссылаясь на тренера, и Джэхё даже к чему-то сбалтывает, что он в школе хорошо прыгал, хотя очевидно, что никакому тренеру он нафиг не сдался, да и самому ему спорт еще со старших классов в печенках сидел. Ёнгук усмехается, а потом его окликает кто-то из команды. Он небрежно дергает Джэхё за прядь волос, уходя, и у того сердце ухает куда-то вниз на пол.
Лучше бы, конечно, оно укатилось вовсе, навсегда, и никогда больше эдаким непрошенным образом о себе не заявляло, но у сердца, видимо, другие планы. Оно саднит каждый раз, когда Ёнгук то ли очень двусмысленно, то ли наоборот — слишком однозначно улыбается Джэхё в столовой поверх очереди. И оно сладко тянет томительным предвкушением, когда Ёнгук затягивает его за угол около закрытой аудитории, разглядывает внимательно, а потом целует уже приоткрывшиеся с покорной готовностью губы Джэхё.
— Пошли к тебе, — негромко басит Ёнгук в перерыве между мелкими поцелуями по всей линии челюсти Джэхё и спохватывается почти сразу же:
— Ты же общажный? Соседи?
— Нет соседей, — выдыхает Джэхё, сам поражаясь тому, как может подрагивать от желания его голос, а в следующий момент Ёнгук находит способ извлечь из него и ещё один новый звук: он почти болезненно стискивает Джэхё задницу, и Джэхё очень высоко вскрикивает в ответ, цепляясь за широкие плечи. Ёнгук скалится, радуясь такому эффекту, и выглядит очень довольно, но в его взгляде читается нетерпение пополам с обещанием еще большего удовольствия.
Они вваливаются к Джэхё в комнату, задыхаясь, и у Джэхё кружится голова, и он совершенно не осознает ничего, кроме того, что ему ужасно хорошо, до боли хорошо, так хорошо, как никогда раньше не было. Сознание возвращается где-то ближе к утру, когда истошно звенит будильник, Джэхё в ухо мерно дышат хриплыми вздохами, а поперёк груди лежит ёнгуковская рука. Где-то в подсознании стучит почти животное воспоминание о том, что эта рука творила с ним полночи и что творил весь Ёнгук, и Джэхё хочется свернуться в одеяло, никогда не вылезать и уж точно никогда больше не смотреть на Ёнгука. Но чтобы не смотреть, нужна сила воли, а когда дело касается Ёнгука, она у Джэхё отказывает.
У него абсолютно всё абсолютно везде болит — ужасно ноет поясница, и Джэхё заливается краской, думая о том, как тяжко будет сегодня скакать по лестницам, а руки ужасно затекли от того, как сложно уместиться вдвоем на узкой кровати. Будильник раскалывает заодно и голову.
— Пристрели его, — сонно ворчит Ёнгук, хаотично елозя все той же рукой по телу Джэхё. Ему случайно попадается сосок, и он с закрытыми глазами улыбается, слегка надавливая и слушая, как Джэхё коротко дергается стоном.
— Мне на пары, — почти извиняющимся тоном шепчет Джэхё. Он не в силах прогнать искушение и не поцеловать Ёнгука в закрытые веки, хоть тому небось и не нужны подобные нежности. Он вообще вряд ли надолго, вряд ли серьезно, как бы Джэхё того ни хотелось, но почему-то всё равно притягивает к себе совсем вплотную и говорит резко:
— Да нахер эти пары, не хочу тебя пускать.
И Джэхё остаётся в общаге на весь день, и даже почти на весь — в кровати, вылезая почти исключительно в душ, в который Ёнгук таки вылезает вместе с ним. Джэхё чуть ли не с некоторым облегчением вздыхает, когда шторка дёргается и их под теплой струей становится двое. Почему-то ему кажется, что такая ненасытность Ёнгука дает им будущее чуть более существенное, чем просто секс. Хотя наверное всё-таки не это, а вот то, как Ёнгук низко ржет, глядя на придирчиво завязывающего перед зеркалом волосы на макушке Джэхё, — может быть.
— Всё равно ж никуда не пойдешь, — мурлычет он Джэхё в шею, когда тот пытается налить воды по чашкам. — Для меня стараешься?
В итоге Ёнгук тоже остается — не в общаге и не на день, а в жизни Джэхё и надолго. Джэхё кажется, что сначала он правда ищет слишком глубокий подтекст в том, что для Ёнгука просто развлечение с привлекательным однокашником, которого он не особо хочет знать дальше имени и поведения в постели, но потом всё происходящее словно бы и правда перетекает в нечто чуть более серьезное для обоих. Ёнгук напрашивается к нему раньше, уходит позже, смирно ждёт, пока Джэхё искусает все карандаши в попытках выполнить очередное домашнее задание, и постепенно начинает не только закусывать ухо Джэхё, играя, но и шептать в него какие-то несусветно нежные глупости. Джэхё краснеет, смущается, но ему всё нравится ужасно, и он осторожно пробует в голове слово "любить" применительно к их отношениям.
Перед следующим семестром Ёнгук придирчиво разглядывает варианты расписаний, сочиняя им более похожие, а когда начинается футбольный чемпионат, требует, чтобы Джэхё ходил на все игры.
— А участвовать не хочешь? — почти просительно протягивает Ёнгук, когда Джэхё сидит у него на коленках всё на той же истерзанной общажной кровати, и наверное нарочно для склонения чаши весов в свою сторону поглаживает его по внутренней стороне бедра, но Джэхё все равно качает головой отрицательно.
— Да ну и ладно, — соглашается Ёнгук. Джэхё трется о его бедра, и Ёнгук хрипло усмехается:
— И так тебе хватит потного меня, да.
У них всё очень хорошо, и у Джэхё даже учеба проваливается только на непродолжительное время в самом начале, и, учитывая наличие у Ёнгука дома родителей, бабушки и младшего брата, особенно хорошо то, что вторая кровать в общажной комнате стабильно пустует. Ёнгук иногда в шутку рассуждает о том, как ему повезло связаться с пусанцем, у которого родители далеко, а свободная комната близко, и так же в шутку обещает хорошенько отчихвостить того, кто попытается посягнуть на половину жалких пятнадцати квадратных метров. Но в общем они оба почти два года беспечно не задумываются о том, что к Джэхё могут кого-то подселить, потому что зачем вообще думать, если можно валяться по кровати, сминая одеяло, и ходить в парк кататься на велосипедах.
Джэхё легко обгоняет Ёнгука, и тот потом что-то несёт про слишком длинные ноги и отвлекающую задницу, а Джэхё целует его около реки и думает, что он самый счастливый на свете.
Когда они возвращаются к Джэхё, Ёнгук гладит его по паху сквозь джинсы прямо в коридоре и рассказывает на ухо, что сделает с ним, как только они попадут в комнату. Но дверь внезапно оказывается открыта, а около неё стоит несуразный чемодан с гигантской наклейкой хелло китти и каким-то стишком, нацарапанным над ней черным маркером. Кажется, стишок не очень приличный, но Джэхё крайне пофигу. Хелло китти вкатывается в его комнату, которую он уже слишком привык делить только с Ёнгуком, да и то не каждый день, и наверное он никогда в жизни не испытывал такой силы чувства по отношению к дурацкой мультяшке. Слово "ненависть", впрочем, пожалуй всё равно чрезмерное, оно ассоциируется у Джэхё с желанием крушить и орать. Ему того не хочется. Ему просто хочется, чтобы никакой китти не было, чтобы единственным чемоданом в комнате был его собственный, и чтобы Ёнгук мог иметь его на полу около того чемодана. А сейчас приходится стоять от Ёнгука далеко, потому что Джэхё не готов выставлять своё самое важное напоказ хрен пойми кому с хелло китти.
— Тёлку к тебе сунули, что ли, — одними губами произносит Ёнгук, когда Джэхё отпускает его плечо и делает пару шагов в сторону.
Впрочем, потом на пороге возникает насвистывающий обладатель чемодана — такой же несуразный, как и его пожитки. Джэхё отсутствующе разглядывает гигантский нос, такой же рот под ним, пробегается взглядом по клубку дредов на голове (господи, какой фрик только способен до сих пор ходить с дредами), и все его счастье как будто разбивается фразой, вылетающей из чересчур больших губищ:
— А кто-то из вас тут живет? Слушайте, а чё бардак такой? Я У Чихо, я теперь тоже тут.
— У тебя в мочалке на башке похуже бардак будет, — резко говорит Ёнгук и разворачивается прочь. Чихо без всякого почтения коротко и ясно выставляет ему средний палец вслед, а потом с любопытством поворачивается к Джэхё:
— То есть, мне с тобой жить? Или таки с ним? Чё взбеленило-то его?
— Со мной, — отвечает Джэхё голосом, повисающим где-то посередине между растерянностью и унынием. Он игнорирует вопросы про Ёнгука и вместо этого автоматической вежливостью протягивает руку: — Ан Джэхё.
Чихо хватает его за руку, улыбается широко, от чего рот его становится ещё больше, а глаза совсем уменьшаются, и Джэхё пытается подумать с отвращением про то, какой же этот новоявленный Чихо ещё и страшный вдобавок к хелло китти и предъявлением прав на несчастные квадратные метры.
Только в общем-то какая разница — страшный, красивый, хелло китти, рилаккума. Важно-то в основном то, что теперь придётся как-то с ним уживаться и притираться, и это значит, что будет меньше Ёнгука, зато больше У Чихо, а на такое Джэхё как-то не рассчитывал. Он ругает себя за безалаберность, за непредусмотрительность, за то, что с чего вдруг взял, будто всё их хорошо будет длиться вечно, и наверное все противные мысли отражаются у Джэхё на лице, потому что Чихо толкает его в плечо и неожиданно сердито говорит:
— Ну и чего стоишь столбом, страдаешь? Иди лучше свои тюбики прибери в ванной.
Кажется, на Джэхё действует только слово "ванная", потому что где-то там среди многочисленных баночек, бутылочек и тюбиков валяется ещё и смазка, а её каким-то там соседям видеть точно не стоит.
Отец отвозит Чихо в аэропорт в пятом часу утра и напоследок осматривает скорее критически, чем сожалея о его отъезде — задерживает взгляд на дредах, на мешковатой толстовке, небрежно обвязанной на бедрах, будто размышляя о том, как его вообще могли хоть в какой-нибудь университет принять. Потом он коротко говорит "Ну, пока?" и залезает обратно в машину ещё раньше, чем Чихо успевает побороть зевоту и ответить простым кивком. В общем, наверное, Чихо даже рад, что оно всё разрешилось именно таким образом.
В самолете, несмотря на непотребно ранний рейс, не спится вообще, так что Чихо рассеянно рисует на завалявшихся в карманах салфетках и истёртых чеках что-то вроде плюсов и минусов возвращения в Корею. К плюсам безусловно отправляется мама, в минусы немедленно записывается брат, а паккёнская морда очень быстро возникает и там, и там. Впрочем, Чихо мог бы изрисовать Пак Кёнами все поверхности вокруг себя, разобрать по косточкам, что именно в его лучшем друге минус, а что плюс, но ничего не свернуло бы его с решения валить из Китая прочь. За все три года китайский язык Чихо так и не покорился, серый воздух не начал бесить меньше, и никуда не ушло внутреннее согласие с где-то вычитанным пафосным выводом, что экология просто наглядно показывает — нечем тут дышать, тут всё нельзя.
Чихо знал, что не всё, и в общем не то чтобы всё из неодобряющегося китайским народным правительством ему самому было так уж остро нужно, но неоправданные запреты делали вещи чуть-чуть притягательнее. Дреды он первоначально наплёл в основном, потому что отец однажды обругал всякие экзерсисы над человеческим телом, а делать что-нибудь отцу наперекор Чихо хотелось даже тогда, когда делать наперекор всему миру начало казаться страшной глупостью. В итоге, правда, дреды даже как будто прижились — Чихо до сих пор считает, что идёт ему ужасно, отлично отражает его внутренний мир (что именно в нём могло обозначаться копной косищ, он вряд ли объяснил бы, но однозначно что-то довольно важное) и вообще классно подходит образу крутого хипхопера, каковым Чихо планировал стать в довольно скором времени. В Китае, впрочем, хипхоп пребывал в довольно зачаточном состоянии, и это тоже подстёгивало возвращаться в Корею.
Едва самолет останавливается у рукава, Чихо включает телефон и наконец-то сносит с него бесполезное теперь приложение впн.
В Инчоне идет дождь, что немного отдаляет встречу с небом нормального небесного цвета, каковое в Китае не всегда увидишь, зато вокруг практически нет иероглифических кракозябр, а китайский летевших с Чихо пассажиров заглушают разговоры на нормальном корейском языке и ещё немножко на английском. Чихо зевает в длинной очереди на паспортном контроле и думает, что хангыль красивый, а он скучал. Аэропортный вайфай ловится практически сам собой, так что он отправляет сообщения о своем прилете маме и Кёну, чуть колеблется, глядя на аккаунт брата, но тому, скорее всего, похрен, а Чихо не особо хочется лишний раз связываться.
Кён, конечно, умудряется даже через окошко чата очень шумно возмутиться тем, что Чихо его разбудил, и требует немедленно встретиться, потому что у него кулаки чешутся поставить такому нечуткому другу за это фингал. Чихо пинает перед собой в сторону метро чемодан с хелло китти, тоже крайне не одобренный отцом, и улыбается. Хорошо, когда ты возвращаешься через три года, а тебя тут всё равно ждут. Даже если это Пак Кён, с которым ни хрена непонятно, минус он или плюс.
Впрочем, с получением фингала Чихо решает таки повременить в пользу регистрации в общежитие. Там и так, к тому времени, как он появляется, обнаруживается вполне себе сравнимая с паспортным контролем очередь, где опять слышится дурацкий китайский, поверх него взвизгивают на японском, а потом Чихо толкает светловолосая девочка чуть ли не выше его самого и с каким-то неугадываемым европейским акцентом чересчур чётко произносит корейское "извините". Не то чтобы он тут единственный кореец, конечно, но иностранцев, кажется, в разы больше, и Чихо вдруг осознает, что как-то не приходила ему раньше в голову перспектива житья в общаге с каким-нибудь китайцем. Он морщится на неприятную мысль, но всё-таки надеется на свою привычную удачу — глобально не везёт Чихо не так уж часто. Зато каждый раз в его невезении обычно как-нибудь да замешан Китай.
Ответственная за регистрацию аджумма обещает ему половину аж от пятнадцати квадратных метров, выдает блестящий ключ и даже тыкает пальцем вглубь здания, показывая, в какую сторону тащить чемодан. Чихо расписывается за ключ и невольно косит глазом на соседнюю графу, где за парный уже стоит чужая подпись. Запомнить имя Чихо, конечно, не успевает, зато успевает понять, что оно вполне себе корейское, а общаться с соседом письменно он не будет никогда, ибо глаза ломать о такой почерк, навевающий ассоциации разве что с куриной лапой, — себе дороже. Напоследок аджумма бесцеремонно вопрошает, давно ли у мальчиков принято плести косички и как часто он их моет. Чихо хлопает в ответ прямо по хелло китти и отшучивается чем-то про то, что он весь и во всём уникальный. Аджумма, кажется, верит.
В комнате никого нет, когда он заходит, но притом человеческое присутствие ужасно сильное, ужасно персонализированное, и Чихо никак не может понять, нравится оно ему или нет. Валяющиеся посреди комнаты носки в уточку — не нравятся, ванная, превращенная в склад косметического магазина, пожалуй, тоже не очень, но наверное сочетание склада, уточек и нагромождения аж двух блестящих ноутбуков в углу может представлять из себя что-то по крайней мере не слишком заурядное.
Чихо спотыкается о зарядку одного из ноутбуков и почему-то от этого в основном вспоминает, что не лишним было бы втащить в комнату чемодан. Рядом с чемоданом обнаруживаются аж целых два потенциальных соседа, и первым Чихо ставит всё-таки на мощного сложения чувака с татуировками, бегущими витиеватыми рисунками по краю шеи и руке, и тоннелем в ухе. Может быть, ему подсознательно кажется, что под не слишком заурядное такой чувак подходит больше, чем растерянно хлопающий глазами красавчик рядом, может быть, кажется, что с таким проще было бы ужиться, но в любом случае чувак с первой же фразы падает в глазах Чихо ниже плинтуса идиотским хамством.
А хлопающего глазами меж тем зовут Ан Джэхё, и глаза эти у него таки правда до дури красивые, и вообще он весь им не уступает, и Чихо даже как будто залипает на мгновение, пожимая ему руку, и наверное это всё не очень умно думать применительно к человеку, который разбрасывает носки с уточками по комнате и будет каждый день спать на соседней кровати. Чихо злится на себя и случайно выплескивает это в слишком сердитый тон, когда предлагает Джэхё немножко прибрать склад в ванной.
Пока Чихо раскладывает хелло китти на полу и пытается понять, что ему нужно срочно, что потерпит, а что он вообще неясно нахера припер, Джэхё молча выносит в руках практически все свое добро и сваливает его ворохом прямо около компьютеров. Кучка пробников летит на пол, и Джэхё равнодушно заталкивает их ногой прямо к себе под кровать. Ещё пару едва не падающих баночек он, чуть подумав, запихивает в холодильник, и Чихо импульсивно открывает рот высказать своё мнение о таком способе уборки комнаты, но вовремя решает, что с подобных вещей вряд ли стоит начинать знакомство с соседями.
— А ты программист? — спрашивает он вместо этого, кивая на ноутбуки. Один из них выглядит как форменный раритет, смахивая на престарелый и глубоко несчастный ноут, на котором Пак Кён пробовал писать свои первые недокоды еще до отъезда Чихо в Китай, и Чихо крайне сложно предположить, на что подобная древность может быть годна сейчас, за исключением запчастей. Джэхё коротко качает головой и отвечает:
— Экономист.
— А я на музыку, первый курс, — говорит Чихо, но от Джэхё не следует никакой реакции, если, конечно, не считать таковой то, что он забирается на кровать с ногами и утыкается носом в телефон. Чихо на всякий случай уточняет, что он не церковный и не пианист, он на композицию, и даже прикидывает, не упомянуть ли мимоходом свои рэперские почеркушки, но Джэхё, даже не поднимая глаз, отделывается крайне не заинтересованным "ага", и у Чихо несколько пропадает желание пытаться наладить контакт непосредственно сейчас. В конце концов, у него есть и более насущные проблемы, чем пытаться уложить в голове, за каким лядом экономисту целых два компа. Вот хотя бы фингал до сих пор не получен, о чём любезно напоминает телефон, курлыкая сообщением в каток от Кёна, зовущего Чихо жрать. Всё-таки не зря он и в плюсы тоже попал — бывают у Кёна не такие уж плохие идеи.
Чихо чуть тормозит на пороге, размышляя, не стоит ли позвать Джэхё с собой, потому что Пак Кён-то уж точно разговорит даже зомби, но наверное тратить первую за три года встречу с другом на сутулого зануду с длиннющими, мать их, ресницами ему жалко, так что он просто громко произносит:
— Я скоро вернусь.
Джэхё провожает его бесцветным взглядом и все тем же унылым "ага", и это вообще никак все-таки не вписывается в одну картину с развесёлыми уточками на полу. Нахрен, повторяет себе Чихо, собираясь не думать про него ни единой секунды до возвращения в общагу.
— Блять, — говорит ему Кён первым делом и немедленно протягивает руку к дредам, дергая за три скомканные косы сразу. — Тебя там в Китае не подменили на беженца с Ямайки?
Чихо ржет, бьёт его по сгибу локтя и думает, что наверное они оба изменились, и вряд ли только тем, что у Чихо появились дреды, а у Кёна привычка носить обувь на адской платформе, но к счастью это всё равно не те изменения, которые вносят в их разговоры хоть какую-то малейшую неловкость. С Кёном легко, он болтает точно так же, как флудит в каток, только жестикулирует намного больше, периодически задевая Чихо за плечо.
— А кстати, — спохватывается Кён уже в едальне, когда они успевают перетереть все курсы, на которые успели зарегистрироваться, курсы, на которые не успели, и то, сколько потеряла рэп-культура, когда великая надежда всея корейского хип-хопа Пак Кён всё-таки решил, что писать программы для сведения микстейпов куда интереснее, чем писать сами микстейпы, — А кстати, ты теперь где обретаешься-то? У мамы? Или на улице, как и полагается правильному беженцу с Гаити?
— Недавно был с Ямайки, — фыркает Чихо в гигантскую плошку пибимпаба, но Кён нимало не смущаясь пожимает плечами:
— Я подумал и решил, что ты достаточно жалок для гаитянина. Нет, слушай, если на улице, то можешь воспользоваться гостеприимством. Кто я буду, если не смогу приютить беженца и...
— В общежитии, — хмыкает Чихо, прерывая его, и Кён сразу же херит все его решения не думать любопытным вопросом:
— И чё, соседа тебе выдали? Он как, бомбы собирает под кроватью, я надеюсь?
Чихо неопределенно вертит ложкой в воздухе, пытаясь прикинуть правильное слово про Ан Джэхё, и наконец выдает:
— Шепелявый он.
Как будто это самое важное и определяющее, но на самом деле это просто единственное, в чём он сейчас про Ан Джэхё уверен на все сто, за исключением того, что тот красивый, но в таких мнениях Пак Кёнам точно не признаются.
Чихо возвращается довольно поздно, когда голова у него уже кругом идёт от компьютерных терминов, а в телефоне наконец-то заводится корейская симка, и обнаруживает комнату совсем тёмной и притихшей. Чихо на ощупь разувается, топчется на месте, привыкая к темноте, и пытается так же на ощупь найти свою кровать. Получается быстро благодаря тому, что он поскальзывается о валяющуюся на полу книжку (и это точно не его книжка) и как раз за спинку кровати хватается, удерживая равновесие. Чихо вполголоса матюгается, а сопящий напротив Джэхё шумно вздыхает во сне и, кажется, ворочается туда-сюда, от чего его кровать жалобно скрипит. Спит он с довольно дурацким видом, не слишком похожим на свою холодную отстраненность днем, крепко обнимая пёстрое одеяло всеми конечностями, и Чихо, сощурившись в темноту, совершенно случайно отмечает, что Джэхё носит красные трусы. Интересно, всегда ли одна из первых деталей, которую узнают люди о своих соседях по общаге, это цвет трусов, думает он перед тем, как заснуть самому.
Поздним утром залитые полуденным солнцем пятнадцать квадратных метров приветствуют его абсолютно так же, как вчера, когда он только зашел: Джэхё нет, но он все равно тут ужасно заметный, что по-прежнему своими компами, что всё той же книжкой на полу (бухучет, читает Чихо вверх ногами, свешиваясь с кровати, и закатывает глаза — какой задрот вообще берет учебники в руки раньше начала семестра, а то и раньше начала сессии), только уточек нет — ушел в них, что ли. Чихо почти ревниво хочется как можно скорее обжить свою половину комнаты, чтобы ощущаться тут ничуть не меньше. Например, купить гитару уже в конце концов, как сто лет собирался, и доставать Джэхё по вечерам, пока тот не начнёт разговаривать чуть более развернутыми фразами и желательно всё-таки не в стиле своего знакомца с тоннелем и татуировками.
У Джэхё на кровати вместо него самого валяется куча мятых шмоток, и Чихо невольно разглядывает их, пока аккуратно развешивает в шкаф свои. Такое наплевательское отношение к одежде его даже в какой-то степени возмущает — она вся серая, или чёрная, или на худой конец тёмно-синяя, но в общем по сути своей всё равно серая, и это кому угодно плюсом в карму считаться не может, а уж тем более кому-то красивому. И вообще нельзя же единственными яркими вещами в гардеробе иметь трусы и носки. Чихо пытается сложить воедино все бессмысленные факты, которые успел узнать про Ан Джэхё меньше, чем за сутки, но выходит плохо — они все до ужаса противоречивые, нормальные по отдельности и странные вместе. Как будто в лице кажущегося в меру чокнутым соседа вселенная подкинула ему один из самых причудливых паззлов на свете, где сначала надо ещё придумать, под каким углом разглядывать кусочки, чтобы соединять один с другим.
Чихо прокручивает в голове все те никакущие "ага" и упрямо думает, что Джэхё может морозиться сколько угодно, но У Чихо в одной комнате с человеком, про которого ничего не знает, жить не собирается.
Все первые дни Джэхё отчаянно пытается понять, в чём же дело — только ли в том, что ему ужасно не хватает Ёнгука, ужасно не нравится резкая смена привычной рутины, или всё-таки У Чихо просто неприятен ему сам по себе. Чихо много, Чихо болтает хрень, не обращая внимания на то, что Джэхё почти не реагирует, задаёт вопросы и плюет на крайне безынициативные ответы, лишь изредка вскипая из-за этого витиеватой руганью, из-за которой Джэхё думает, что может быть Чихо стоило пойти на литературу, а не на музыку. Чихо болтается где-то чёрт знает где целыми днями, иногда вовсе не приходит ночевать на выходных, но даже когда его нет, он всё равно есть — зубной щёткой всё с той же хелло китти, фигуркой из десноты на шкафу, куда Ёнгук раньше иногда кидал свои вещи, пришпиленными к стене рисунками и нотами.
Иногда Джэхё ловит себя на том, что разглядывает эти рисунки какое-то неприлично долгое время, но всё равно не испытывает ровным счетом никакого желания хоть сколько-нибудь сближаться с У Чихо. Ему не надо, у него есть Ёнгук, Чансон в конце концов, иногда отрывающийся от учебных дел брат, и наверное У Чихо всё-таки правда просто тот еще сумасшедший фрик, к тому же страдающий непоколебимой уверенностью в том, что Джэхё хочет знать о нём миллион никому неинтересных вещей.
Джэхё бы назвал это крайней степенью самовлюбленности, но то, что Чихо так же бесцеремонно лезет со своим интересом в его собственную жизнь, немножко останавливает. Сумасшествие объясняет всё куда лучше.
Хочется обратно — в нормальность и спокойствие, когда можно было засыпать и просыпаться с Ёнгуком, а не боясь случайно разбудить Чихо слишком шумным движением. Конечно, Джэхё обязательно таки его будит, когда пытается закрыть холодильник, из которого вытащил утренний крем, и, конечно, в этот момент он сидит около долбаного холодильника на корточках в трусах.
Чихо скрипит кроватью, привставая и моргает полусонно, наверное, вообще плохо понимая, что происходит, но Джэхё резко дергает на себя одеяло, кутается в него и как можно быстрее прячется в душ. Вслед ему почти сразу летит весёлое:
— Да я и так знаю, что у тебя красные боксеры, чё стесняться.
Джэхё закрывает глаза и отпускает одеяло на пол, неловко комкая его ступнями. Чихо его выматывает каждой репликой, постоянно напоминая, что Джэхё не один и что так, как было, уже не будет.
Он медленно мылит голову, так же медленно смывает шампунь, словно в попытке оттянуть очередное пересечение с Чихо, и когда выходит, Чихо смотрит на него с пристальным любопытством, будто в Джэхё что-то должно было измениться за то время, что он был в душе. Мокрые пряди волос падают Джэхё на лоб, он поправляет их рукой, рискуя уронить злосчастное одеяло и предстать перед этим внимательным взглядом опять полуголым, и вдруг придумывает, чем можно попытаться осадить Чихо:
— Я тебя старше.
— И чё? — нисколько не смущается Чихо. — Может, еще и на вы обращаться предложишь? У вас, кстати, еще носки в уточку смешные.
Джэхё отчаянно краснеет от того, как Чихо походя упоминает и вправду те ещё забавные носки, подаренные Ёнгуком на какой-то дурацкий праздник, и с некоторой печалью осознаёт, что пожалуй вступать с Чихо в открытую перепалку ему всяко не стоит. Проиграет же.
— Можно просто хёном, — хмуро отвечает он, хотя в общем правильным вариантом было бы "не обращайся ко мне никак", но слушать прямо с утра красноречиво-матерную отповедь о своём унынии противным скрипучим голосом человека, который ровным счетом ничего не знает о жизни Джэхё, не хочется совершенно. Чихо хмыкает и пару раз издевательски повторяет нараспев "Джэхё-хёёён", и оно кажется ужасно странным. Примерно таким же странным, как идея натягивать джинсы под одеялом, лишь бы всё-таки не светануть перед Чихо голыми ногами.
Джэхё зачем-то пересказывает всё Ёнгуку, когда они сидят в пустой аудитории вместо нудной пары, и Ёнгук обозленно бросает в ответ:
— Достал он меня.
Ёнгук не видел Чихо ни разу с того самого первого дня, когда тот только приехал, но Джэхё ужасно понятно это ощущение — тут точно дело не в Чихо, а просто в том, что всё теперь слишком неудобно и непонятно, но он отчего-то чувствует именно себя виноватым в том, что Ёнгук сердится. Ему тоже недостаточно всех этих пустых аудиторий и коротких моментов, когда в футбольной раздевалке никого нет, но Ёнгук реагирует совсем остро и каждый раз ужасно мрачнеет, нехотя отпуская Джэхё около общежития. Он каждый раз настойчиво спрашивает, почему Джэхё не может узнать заранее, будет ли долбаный У Чихо ночевать у себя и когда он собирается валить и когда собирается возвращаться, но Джэхё слишком неловко и слишком не хочется говорить с Чихо лишний раз.
И потом в итоге наступает тот момент, когда Джэхё в лифте общежития пишет Ёнгуку в каток, что пошли гулять вечером, а то в университете не пересеклись, а около двери в комнату телефон пищит ответом, в котором значится короткое — "настроения нет гулять".
Ёнгук почти сразу исправляется и присылает что-то требовательное про хочу к тебе и чтоб на всю ночь, на меньшее не согласен, потому что хочу слишком сильно, но Джэхё просто слишком плохо понимает первую фразу. Он машинально жмёт цифры на замке, всё ещё тупо глядя в экран телефона и не осознавая, что это такое — нет настроения у Ёнгука. У самого Джэхё так бывало, но у него с присутствием любых эмоций, чувств и ощущений часто были проблемы, и к Ёнгуку это всё не относилось никоим образом, а у Ёнгука этого не было никогда. И тем более у него никогда так не было, чтобы не хотеть увидеть Джэхё.
Джэхё спотыкается на пороге о свой же брошенный накануне кроссовок, по-прежнему не замечая ничего, кроме всё того же сообщения, и почти не отражает, когда его ловят за предплечье.
— Хён? — близко-близко спрашивает незваный и непрошеный У Чихо. — Всё нормально?
Джэхё машинально прикрывает экран и медленно кивает, но Чихо, кажется, не верит. Тонкие пальцы нисколько не ослабляют хватку на его руке, Чихо не отходит на адекватное для чужих людей расстояние и смотрит с нескрываемым беспокойством, ужасно искренним, ужасно серьезным, и привычные огрызания вянут у Джэхё на языке. Хамить такому беспокоящемуся и держащему его за руку Чихо у него не получается, но как ещё можно с ним разговаривать — Джэхё не знает, поэтому просто молчит и смотрит в ответ сам — наверное, затравленно и настороженно в худшем случае, стеклянно в лучшем, но в общем всяко вряд ли так, что Чихо возьмёт и отвалит.
— Я тут подумал, — вдруг говорит Чихо, глядя уже не беспокойно, а как-то пополам хитро и любопытно, очередным пока ещё не знакомым Джэхё выражением глаз. Ладонь его съезжает вниз и отпускает джэхёшное предплечье, но сам Чихо и не думает отходить. — хочу срезать это все (он встряхивает головой с уродливыми дредами, и Джэхё чуть отшатывается назад), а то мыть невозможно. И покрасить. Поможешь мне краситься, хён?
— А жёваной морковки не надо? — мамино выражение, которым она гоняла их с братом в ответ на все попытки выклянчить карманных денег больше положенного, у Джэхё едва слышно срывается раньше, чем он успевает подумать, что вообще говорит и кому. У Чихо несколько секунд смотрит на него, не моргая, а потом заливисто ржёт, и этот смех на удивление не звучит обидно, так что Джэхё даже невольно сам дергает уголком губ в улыбку вместе с Чихо.
— Откуда ты такого понабрался, хён, — фыркает тот, отсмеявшись. — Практически хочу в микстейп.
— Из Пусана, — внезапно говорит Джэхё правду. Он крайне смутно представляет себе, что такое микстейп, но наверное что-то музыкальное и почему-то сейчас Джэхё не кажется такой отталкивающей идея слышать про Чихо и его музыкальные шедевры.
Чихо щёлкает языком в ответ:
— Хочу туда когда-нибудь. Ну, поможешь краситься? С твоим арсеналом ты ж наверное должен и с краской уметь обращаться?
— Даже в руках никогда не держал, — опять слишком честно признаётся Джэхё, выдавая Чихо за минуту больше информации о себе, чем за все предыдущие дни. Чихо качает головой, возмущается, что самое-то лучшее Джэхё и игнорирует, кажется, обзывает его лохом, и Джэхё привычно крысится в ответ, но всё равно сейчас это получается иначе, чем до того, как он увидел у Чихо этот с непонятно каких причин волнующийся о нём взгляд.
Чихо тащит его с собой в комбини, долго и придирчиво разглядывает разные блондинистые краски, объясняет, что срезать дреды-то он может в салоне, а вот на покраску уже денег нет, и Джэхё за суетой почти забывает о том, как себя странно повёл Ёнгук. Он вспоминает на секунду, пока ждет Чихо от парикмахера, но правильный ответ так и не приходит на ум. Джэхё торопливо пишет просто, что на ночь не выйдет, пришлепывает кучу грустных смайликов, но в общем в том, что ему правда грустно именно сейчас, он не совсем уверен. Может быть, он пока не готов видеть Ёнгука, у которого нет настроения.
Стриженый Чихо с косой челкой, смешно падающей на один глаз, выглядит почти нормальным, хоть и по-прежнему ужасно некрасивым человеком.
— Ну, пошли разведём, — воодушевленно говорит он Джэхё, радостно тряся краской, и Джэхё усмехается мысли о том, был ли он сам таким же ребёнком на первом курсе. Наверное, не был. Наверное, Чихо просто в принципе слишком активный.
Джэхё долго и вдумчиво читает инструкцию к краске, повторяя каждое предложение по несколько раз, и Чихо нетерпеливо ругается, что хватит шепелявить всякое занудство, мазать надо. На попытку припугнуть его тем, что вдруг неправильно намажешь и выйдет фиолетовый вместо белого, Чихо только отмахивается беспечно:
— Как будто фиолетовый на мне не будет офигенно смотреться.
Может быть, версия о крайней самовлюблённости не так уж была и неверна, думает Джэхё, размазывая краску по голове Чихо. Волосы у него густые и мягкие, и трогать их почти приятно, хотя, конечно, Джэхё не уверен, что ему в принципе как-то может нравиться трогать кого-то, кроме Ёнгука. Чихо пытается вертеться, радостно вещает что-то про музыку и моду одновременно, и Джэхё даже кажется, что Чихо такой чересчур довольный даже для своего стандартного состояния просто из-за того, что ему наконец-то удалось Джэхё хоть немножко растормошить. Когда остаётся только ждать, пока краска впитается, Джэхё хочет спрятаться за широкий монитор компьютера и спокойно покрошить монстров, но Чихо опять хватает его за руку:
— Погоди, хён, надо запомнить этот день.
Какой этот, вертится у Джэхё на языке, но наверное день срезанных дредов собственно. А Чихо внезапно вытаскивает из чемодана полароид и утыкается плечом в плечо Джэхё, вытягивая руку.
— Э, — только и успевает произнести Джэхё, когда в глаза ему щёлкают вспышкой. Чихо трясет получившейся фотографией, как будто ждать пару минут до проявления решительно невыносимо, и когда наконец вырисовывается изображение, он возмущенно восклицает:
— Хён, ну ты чё, улыбнуться вообще не можешь? Давай ещё, чтоб тебе.
Он прислоняется к Джэхё плечом обратно, снова наводит камеру, и Джэхё широко раскрывает глаза, ожидая вспышку, но вместо этого чувствует, как в угол рта его тыкает чужой указательный палец, а сбоку звучит суровое "Улыбнись". И у Джэхё на мгновение ёкает сердце, в котором нет, не было, не может быть никого, кроме Ёнгука, и от шока он отталкивает Чихо всеми конечностями сразу. Тот смотрит исподлобья чуть обиженно и, кажется, собирается убирать полароид, но Джэхё быстро исправляется:
— Нет, давай, я... Попробую.
На второй фотографии у Чихо выпендрёжно-сердитая гримаса, а Джэхё улыбается самой неестественной улыбкой в мире, и именно ее в итоге Чихо забирает себе.
Чихо ставит полароид к себе на полку рядом с деснотовской фигуркой. Джэхё растерянно пытается понять, куда свой вообще можно приткнуть. Засовывать в альбом при Чихо неудобно — еще заметит фотографии с Ёнгуком, да и в принципе странно пихать сегодняшний полароид к кадрам с его близкими людьми вроде Ёнгука, брата и мамы.
— В холодильник засунь, — снисходительно фыркает Чихо, осторожно проверяя, не пора ли смывать краску. Джэхё издает нервный короткий смешок и в итоге прячет фотографию в учебник по финансам. Пока Чихо копошится в ванной, завершая процесс превращения из дредастого неформала в яркую блондинку, Джэхё быстро проверяет каток, с некоторым облегчением видя, что Ёнгук пока ничего не написал, и надеется завтра забыть этот день к чёртовой матери, включая все дурацкие фотки с дурацким психом Чихо. Тот вылезает из ванной, вытирая голову на ходу и из-за этого случайно впечатываясь лбом Джэхё между лопаток. К счастью, больше ничего не собирается ёкать, но вздрогнуть таки Джэхё вздрагивает — от неожиданного прикосновения холодных мокрых прядей.
— Круто же? — спрашивает Чихо, тряся платиновыми вихрами прямо посреди комнаты, и Джэхё невольно кивает. В общем всё лучше, чем дреды, хотя может быть и к ним он на самом-то деле успел привыкнуть.
Чихо отстает от него, принимаясь щелкать селки и видимо делиться с миром новостью о своей новой прическе, а Джэхё таки раскрывает новый компьютер и запускает игру. Прямо посреди миссии его вдруг пинают в бедро, а потом Чихо своим безапелляционным тоном выдает: "Слышь, хён, подвинься", и плюхается рядом, вперивая любопытный взгляд в монитор. Джэхё ждет надоедливых вопросов вроде кто это, зачем это, почему ты не возьмёшь пулемет вместо меча, но Чихо спрашивает только:
— А со вторым чё делаешь?
— По учёбе пишу всякое, — автоматически отвечает Джэхё и краем глаза замечает, как Чихо крутит пальцем у виска. Чья б корова мычала, думает Джэхё, нарочно дёргая плечом, чтобы заехать Чихо по уху. Тот бодает его блондинистой макушкой в ответ, а потом почти целый час смирно торчит рядом, глядя Джэхё в монитор и отвечая на сообщения у себя в катоке.
На следующий день Ёнгук хватает Джэхё на первом же перерыве между лекциями, целует до чёрных мушек перед глазами и шепчет, что обязательно придумает, как им быть, и Джэхё почти готов поверить в то, что ничего перед этим — не было. Но когда он приходит домой, Чихо расплывается в широченной улыбке, рассказывает про реакцию сокурсников на свои волосы, и Джэхё немножко даже хочется отделаться простым "ага" в ответ, но больше не получается.
Потому что предыдущий день был и никуда не денется и полароид, выпавший из учебника Джэхё на лекции по финансам, он всё-таки решил убрать в альбом, хоть и в самый конец, а не по соседству с другими.
Наверное, это немного по-детски, но Чихо правда чуть-чуть удивляется тому, что когда он меняет дреды на короткий блонд, практически ничего не меняется. Ну то есть, мама ерошит его по макушке и смеётся, что скоро забудет, какого цвета волосы у сына на самом деле, брат снисходительно хмыкает (и ему хочется теперь показывать фак вместо языка, как было раньше), Кён вопрошает, когда ждать у него на голове ирокез, а какая-то девчонка с курса подкидывает Чихо в карман рюкзака свой айди в катоке. Сколько-нибудь выбивается из стандартной картины мира тут разве что последнее, но Чихо всё равно забывает о ней сразу же после добавления, тем более определить, кто именно это был, ему так и не удается.
— Ты просто плохо пытаешься, — бубнит Кён, когда они в очередной раз пересекаются на обед. — Мог бы ценить, что наконец-то нравишься людям, которые не так очаровательно добры, как я.
Может быть, Чихо правда плохо пытается, а может быть, ему просто не особенно хочется пытаться хорошо. Наверное, это всяко не совсем те изменения, которых бы ему хотелось, и вряд ли он согласился бы, что лучше хоть какие-то, чем никаких. У Чихо вообще проблемы с тем, чтобы принимать "хоть какие-то" варианты в любой сфере. Впрочем, проблемой это скорее обычно становилось для других — для того же Кёна, когда они еще пытались что-то делать в области музыки вместе, а теперь для тех, кому выпадало несчастье оказаться с Чихо в группе на какие-нибудь коллективные задания.
Наверное, если бы Ан Джэхё прижали к стене и потребовали прямой ответ, считает ли он проблемой то, что Чихо "хоть сколько-то нормальные" отношения с ним устраивали ничуть не больше, чем предшествовавшие им отношения совершенно несуществующие, он бы ответил да, и Чихо знает, что он бы ответил да. Но смириться с тем, что даже теперь, когда Джэхё начал иногда внятно (ну, в меру своих шепелявых возможностей) разговаривать, они живут на своих общих пятнадцати квадратных метрах совершенно отдельными жизнями, у Чихо не выходит при всём желании.
Ему хочется, чтобы Джэхё не надевал наушники, когда Чихо пробует свои мелодии, и хочется, чтобы с ним можно было спокойно пойти обедать, как с тем же Кёном, и вообще зачем им сидеть на отдельных кроватях, если в общем-то на одной тоже было ничего. И Чихо даже не против просто смотреть, как Джэхё сосредоточенно гоняет бесконечную дурацкую игрушку.
Джэхё старательно держит дистанцию, вплоть до того, что не заходит в ванную, даже если Чихо там просто чистит зубы, раскрыв дверь нараспашку, и каждый раз за вежливое "я подожду" Чихо хочется как минимум плеснуть в него водой похолоднее, а то и затащить внутрь и окунуть под ледяной душ целиком, чтоб одумался. Невыносимо бесит, что дистанция категорически отказывается сокращаться, и Чихо, конечно, очень нравится полароид, который у них тогда вышел, но одного мало, оказывается. Хочется ещё миллион. И чтобы Джэхё улыбался на них не криво, не приклеенно, а так, как он иногда улыбается в телефон — искренне и без напряжения. Жалко, что даже с телефоном он такой редко, а чаще всё-таки хмурый и никакой.
Спрашивать Джэхё, чему он улыбается, кажется ничуть не лучшей идеей, чем спрашивать его тогда, что с ним произошло. Чихо почти физически больно вспоминать абсолютно отсутствующий взгляд сквозь себя, которым Джэхё тогда смотрел на пороге, явно мечтая, чтоб все люди вокруг, и У Чихо в особенности, провалились куда подальше, и наблюдать, как в такое же перетекает улыбка, ему не слишком хочется.
Поэтому он просто продолжает болтать о ерунде, спрашивать о ерунде, потому что тогда оно сработало, и у Чихо каждый раз невольно губы расплываются счастливой усмешкой при воспоминании о том, как Джэхё отмахивался от него, разбираясь в инструкции для краски. Он заставляет Джэхё таки послушать трек, куда и правда попадает "жёваная морковка", и потом три дня злится, что тому не понравилось, настолько заметно, что сам Джэхё в итоге виновато толкает его в плечо в какой-то момент:
— Я просто не люблю рэп.
— Ты просто дурак, хён, — ворчит Чихо в ответ, и Джэхё пожимает плечами, опять уходя в учебник, телефон и ноутбук одновременно. Чихо подглядывает чуть-чуть из-за экрана своего собственного ноутбука, где опять бессердечно висит саундфордж, коим приходится пользоваться за неимением лучшей программы, которую Кён ещё не написал, и Джэхё всё равно такой красивый дурак, блин.
В громоздких очках, нелепым хвостом на затылке, в отвратительно серой своей одежке, грызущий карандаш и путающийся в проводах своей же тонны техники. Очень красивый, и очень угрюмый, и Чихо в какой-то момент перестает бороться с подсознательным желанием не просто сидеть рядом, а обнимать, и чтобы никакой угрюмости больше, пока Чихо его обнимает.
И конечно, если бы он его сунул под холодный душ, ничем нормальным это не закончилось бы, потому что Чихо в общем-то нравится воображать, как с мокрого Джэхё слетела бы вся его суровая отстранённость, и он бы обязательно поцеловал его тогда, и вдруг бы Джэхё всё-таки не был против, раз он всё-таки даже умеет для Чихо улыбаться.
— Хватит пялиться, — дружелюбно говорит Кён, когда Чихо, забывшись, так же подглядывает за Джэхё на противоположный конец столовой. Чихо как-то огрызается (возможно, всё той же жёваной морковкой, чёрт бы её побрал, такую приставучую), а потом к задумчиво распивающему шоколадное молоко Джэхё подходит смутно знакомый чувак и обнимает его так, как хотелось самому Чихо, и нисколько не стесняется толпы людей вокруг.
Чихо сосредоточенно стукает ложкой по верхней губе, когда Джэхё оборачивается и сияет той самой улыбкой, какая обычно предназначалась телефону. Может быть, даже похлеще.
В следующую секунду его стукает по лбу другая ложка — Пак Кён переходит от слов к делу, и Чихо даже как будто бы это помогает войти обратно в разум. По крайней мере, как Джэхё в обнимку с чуваком уходят из столовой, он уже отразить не успевает.
На следующий же день Чихо натыкается на них в комбини недалеко от общежития, и, кажется, вообще всю дорогу он был несусветным идиотом, потому что конечно чувак ему вполне себе знаком — это всё тот же, с тоннелями и хамством, и начерта он Джэхё сдался, Чихо понять примерно так же сложно, как объяснить себе, почему он столько времени нихрена не замечал.
Джэхё держит его за руку, смеётся и сам что-то шепчет на ухо, и Чихо почти хочется нарочно крикнуть что-нибудь вроде "Привет, хён, вынес ли ты мусор", но он не кричит. Он вообще не говорит ничего, пока его не окликает сам Джэхё чуть удивленно. Тоннельный чувак роняет вполголоса "блять", и Чихо при всей своей ненависти к слишком вежливым и оттого бесцельным разговорам старательно разводит именно такой минут на пять.
Ему так не нравится тоннельный чувак, ему так не нравится, как Джэхё на него смотрит, ему так не нравится, что вот этому самому — можно, обнимать можно, улыбки получать, претендовать на кучу времени Ан Джэхё и на, такое ощущение, все его эмоции. Ему можно, а У Чихо нельзя.
— Это Ёнгук, — говорит Джэхё чуть позже, когда приходит домой, и даже зачем-то уточняет, нервно закусывая и без того распухшую губу: — Бан Ёнгук, со спортивного менеджмента.
Чихо мысленно даёт себе щелбан за то, что скорее пялится на губы Джэхё, чем слушает его реплику, и кивает, но заставить себя не смотреть почему-то куда сложнее теперь, когда он знает про наличие Бан Ёнгука, и про то, почему Джэхё в телефон улыбается, и наверное надо сказать, что знает, что все его хочется того, сего, этого про Джэхё не сбудутся, потому что они уже сбылись у Бан Ёнгука. Надо сказать, но получается так себе.
Может быть, лучше было бы продолжать не знать и продолжать не замечать у Джэхё на губах следы чужих губ и не пытаться вглядываться в то, как у него краснеют пятна на ключицах в вырезе очередной серой футболки. Может быть, стоило бы чёртов тот полароид отвернуть прочь к стене и забыть нафиг вообще всё, что было — начиная с первой своей мысли про то, какой Ан Джэхё красивый, и заканчивая воспоминанием о том, как он размазывал краску Чихо по голове.
Джэхё роняет очередное "подожду" тем же вечером, и у Чихо почти тянется рука всё-таки его облить, потому что бесит сегодня особенно сильно, но он резко осекается. Сегодня и нельзя — особенно.
— Хён, — вдруг говорит Чихо прямо через полный рот зубной пасты вместо этого в зеркало, где отражается стоящий в коридоре Джэхё, и зеркальный Джэхё смотрит на него, близоруко щурясь и крутя свои громоздкие очки в руках, — я с тем треком выиграл баттл.
Скорее всего, Джэхё даже не представляет себе, что такое баттл, и хорошо ещё, если он в принципе помнит, о каком треке речь, но он смущенно дёргает уголком губ в ответ, как будто бы подтверждая, что помнит, и Чихо выплевывает воду в раковину вместе с обещанием, что это вот и был тот самый последний раз, когда он пристал к совсем чужому Ан Джэхё, который не просто наглухо закрыт для него самого, но ещё и открыт для кого-то другого.
В общем-то не то чтобы Джэхё для него так уж чрезмерно важен — всего-то месяца полтора бок о бок, не то чтобы Чихо успел о нём так уж много разузнать, чтобы не смочь всё это забыть — носки с уточками, красные трусы и пусанское происхождение вряд ли могут считаться чем-то слишком существенным, и не то чтобы вокруг не было людей, заслуживавших внимания Чихо куда больше. Он даже кое-как отыскивает контакт той самой девчонки среди списка в катоке и посылает ей пару дурацких сообщений, на которые приходят настолько глупые ответы, что в голову опять лезет непрошеная жёваная морковка. Впрочем, если бы морковкой всё и ограничивалось, было бы вполне неплохо. Жаль, что у вселенной другие планы, и ровно тогда, когда Чихо кажется, что он наплевал, растёр и успокоился, ей непременно надо подсунуть ему зрелище целующихся Джэхё с Ёнгуком за углом общежития.
И это внезапно противно, и внезапно очень легко представить, как бы оно было иначе — если бы это Чихо скользил губами по длинной шее и нетерпеливо лез руками под толстовку. И как Джэхё бы в ответ произносил его имя, которое, как будто бы, за все полтора месяца так вслух ни разу и не сказал, и все эти театры воображения про то, чего никогда не будет, — вот вообще не то что Чихо нужно про чужого, чужого, сто раз сказать себе это, и все равно не поможет, совершенно не его Джэхё. Конечно, Чихо немножко жалко своего собственного бесконечного трепа каждый день, и даже простых ответных "ага", одиноко повисающих прямо посреди комнаты, жалко, но вляпываться во все происходящее ещё глубже у него никакого желания всё-таки нет, и уж точно оно пропадает, когда Чихо ловит себя на том, что дрочит в душе не на абстрактные представления о своих любимых девицах с широкими бедрами, а на всё те же хреновы театры воображения про человека, который, чёрт его дери, сидит на кровати напротив. Так близко, почти что руку протяни — дотронешься. Только ему нельзя дотрагиваться. Ему нельзя, а Ёнгуку можно.
Чихо пытается убедить себя, что в общем раз Джэхё улыбается, то видимо ему хорошо и пусть ему будет хорошо, а если ему Бан Ёнгук сам по себе не нравится — ну так кого это волнует. Успех убеждений выходит примерно такой же, как с уговорами себя не смотреть Джэхё на губы и не думать про то, что он красивый и его наверняка хорошо обнимать. То есть, особо никакого успеха и нет.
Джэхё слишком мало улыбается, чтобы считать, что ему хорошо, и больше всего на свете Чихо хочется забить на все его улыбки, прекратить считать это сколько-то важным для своего собственного настроения, но видимо пока он каждый день разглядывает, как Джэхё переодевается из серого уличного в черное домашнее, роняет банки с кремами из холодильника и насупленно смотрит в престарелый компьютер, виснущий прямо посреди презентации, вряд ли что-то выйдет. Ему будет упрямо казаться, что Ёнгук не умеет дурацкого шепелявого Джэхё обнимать правильно, но объяснить хотя бы самому себе, с чего он взял, что смог бы сам найти правильный способ, Чихо вряд ли в силах. Наверное, Чихо кажется, что Ёнгук просто и не особо хочет это правильное искать.