Автор: januarys_lovers
Переводчик: Antanya
Бета: snow-shika
Иллюстратор: lieutenant cloud
Фандом: EXO
Пейринг:Чондэ|Бэкхён, Чондэ/Чунмён
Жанр: АУ, смарм, путешествия, ангст
Рейтинг: PG
Размер: ~13700 слов
Разрешение на перевод: Есть
Саммари: "Обещаю, что всегда буду любить тебя. Обещаю, что это не конец, и между нами ничего не изменится. Я никогда тебя не отпущу".
Ссылка на скачивание: скачать
Инчон полон жизни: торопливыми слезливыми прощаниями и радостными воссоединениями – все это не могло не сказаться на Чондэ. Его сердце колотилось так сильно, что, казалось, еще чуть-чуть - и оно выскочит наружу, проломав ребра и разорвав кожу. Он старался передвигаться короткими шажками, но его все равно качало из стороны в сторону, словно тело все никак не могло определиться с направлением. Однако никогда раньше Чондэ еще не был столь уверен в чем-то, и все, что он ощущал сейчас, – не более чем пламя предвкушения и пьянящего возбуждения, бегущее по венам. Этот день был отмечен в календаре несколько месяцев назад, и Чондэ ждал его наступления столь же сильно, как и боялся, но когда этот момент все-таки настал, то встретил его на позитивной ноте и с гордо поднятой головой. Это лишь начало, никоим образом не конец.
- Точно ничего не забыл? Уверен? – спросил Чунмён. Беспокойство, сквозившее в его словах, было почти осязаемым.
Чондэ кивнул:
- Уверен. Мы ж с тобой вместе составляли список, помнишь? Мне даже пришлось собирать чемодан дважды, потому что в первый раз потребовалось его вытряхнуть, чтобы доказать тебе, что я взял все необходимое.
Чунмён натянуто улыбнулся, но тревога не покинула его лицо. Рассмеявшись, Чондэ поправил лямку сумки и уткнулся носом ему в плечо, довольно жмурясь. Он сделал глубокий вдох, вобрав в себя аромат одеколона Чунмёна, и со вздохом выдохнул. Обычно это Чондэ провожал Чунмёна, летавшего по своим очень важным командировкам, а теперь, когда он сам держал в руках паспорт, оказалось, что уезжать так же тяжело, как и оставаться. В груди что-то тягостно заныло, но этого было недостаточно, чтобы сломить решимость Чондэ. Они дошли до зала вылета, и Чунмён крепче обхватил парня за талию.
- Пообещай, что будешь беречь себя, - попросил он, задерживая Чондэ.
- Ну, конечно же, буду.
Помедлив, Чунмён кивнул, но не торопился убирать руки с талии Чондэ, пальцами сминая ткань его рубашки. Они просто смотрели друг на друга, молча пропуская через себя фоновый гул аэропорта, пока Чунмён наконец не вздохнул. Чондэ по глазам уловил тот самый момент, когда Чунмён уступил, сдался неизбежности, и от этого его любовь к старшему только возросла в сто крат. Тонкие пальцы отпустили рубашку, и Чондэ подался вперед, чтобы поцеловать Чунмёна в щеку, а тот в ответ притянул его к себе и поцеловал в губы. То был простой быстрый чмок, далекий от горячих, чуть ли не агрессивных поцелуев, которыми они обменивались накануне ночью, но рука Чунмёна уверенно держалась на талии Чондэ, и тот буквально кожей чувствовал исходящую от него любовь. Чунмён всегда тревожился о том, что могут подумать о нем окружающие, но в отношениях с Чондэ проявлял немалую изобретательность в способах выразить свою любовь на людях. Это Чондэ нравилось больше всего – они будто бы общались на доступном лишь им одним языке.
- Ладно, - наконец произнес Чунмён. Легонько хмурясь, он переводил взгляд с лица Чондэ на вход в зал вылета и обратно. – Наверное, уже пора?
Чондэ с улыбкой кивнул:
- Я тебе позвоню.
Морщинки на лбу Чунмёна разгладились, когда он рассмеялся.
- Нет, не позвонишь, - сказал он. – Но ничего страшного. Развлекайся там. Я люблю тебя и буду скучать.
Чондэ послал ему одну из своих ярких улыбок и отстранился. Он схватил руку Чунмёна и поцеловал костяшки пальцев, прежде чем отступить на шаг. Чунмён помахал ему, не сводя с него взгляда своих темных-темных глаз, и Чондэ скорчил рожицу в попытке рассмешить. Сработало – как, впрочем, и всегда. Чунмён смеялся, отбросив всю свою показную важность, и именно этот его образ Чондэ запечатлел в памяти и сохранил в укромном уголке сердца - таким он его любил больше всего. После он развернулся и уверенно зашагал к залу вылета, не оглядываясь назад. Он будет скучать по Чунмёну, а как же иначе, но в этой поездке тому не было места. Чунмён и сам прекрасно это понимал.
Чондэ просканировал взглядом помещение зала ожидания, но долго искать не пришлось. Одна фигура практически сразу же привлекла к себе его внимание, заставив позабыть о грусти и волнениях. Широко улыбаясь, он пересек зал и подошел к парню чуть выше его ростом, улыбавшемуся не менее ослепительно ему в ответ.
- Ну что, готов? – спросил Чондэ.
Длинные пальцы мягко обхватили его ладонь, и Бэкхён послал ему еще одну свою коронную улыбку.
- Готов.
Токио весьма отличался от Сеула по ощущениям, но Чондэ списал это на то, что с тех пор, как они сошли с самолета, их повсюду сопровождал головокружительный аромат свободы. Жар оседал на коже, приклеивал одежду к телу и влажным облаком накрывал спутанное гнездо волос, но Чондэ замечал лишь небо красивого серебристого оттенка, служившее идеальным фоном для токийских небоскребов. Да, наверное, они выбрали не самое лучшее время для посещения Японии: повсюду яркими пятнами мелькали зонтики, готовые укрыть своих владельцев при первой же капле дождя – но Чондэ по большему счету было плевать на это, да и Бэкхёну тоже. Токио в их полном распоряжении на ближайшие пять дней, и никакой сезон дождей («По-японски это называется цую», - блеснул знаниями Бэкхён еще в самолете) им не помеха, когда они оба настроены извлечь максимум удовольствия из этого путешествия.
Челка Бэкхёна слишком длинная и влажная, но от Чондэ не ускользнул блеск чистого восторга в его глазах, который один в один повторял его собственный, резонировал где-то глубоко в сердце, отчего Чондэ чувствовал себя вдвойне счастливым. Наверное, со стороны они выглядели странно – стояли у самого края пешеходного перехода на перекрестке в Шибуе со стаканчиками кофе из "Старбакса" в руках, но не торопились двигаться с места, плевав на всех и вся.
- Это просто охренеть как круто, - выдохнул Бэкхён, проводив взглядом уже десятую волну пешеходов.
Чондэ энергично закивал в ответ.
- У нас с тобой только одна попытка, нужно сделать все правильно, - сказал он. – Момент, который должен быть запечатлен в истории: как мы с тобой пересекаем перекресток Хатико в первый раз.
Бэкхён улыбнулся и сделал глоток из своего стаканчика с карамельным макиато, от сладкого привкуса которого его улыбка только расползлась еще шире.
- Мы можем перейти его на руках?
- Ага, - рассмеялся Чондэ, - или танцуя "Роли Поли".
Бэкхён рассмеялся, но звук его смеха потонул в возбужденном гуле голосов вокруг. Лучшего места для отметки начала их совместного путешествия просто нельзя было придумать, однако Чондэ знал, что несмотря на охвативший их обоих ажиотаж и улыбки, которыми они бесконечно обменивались, Бэкхён прекрасно осознавал, что обратного пути нет. Время будто бы замерло, пока они стояли там на краю тротуара, потому что без начала не может быть и конца, но стоит им сдвинуться с места и сделать этот первый шаг, как не останется другого выбора кроме как двигаться вперед, не оглядываясь на то, что осталось позади.
Чондэ глубоко вздохнул. Пальцы, сжимавшие стаканчик, начали неметь, мышцы напряглись под давлением, невидимым и тяжелым грузом опустившимся на плечи им обоим. Там, за зеброй пешеходного перехода, начнется их обратный отсчет, песчинки времени станут неумолимо утекать сквозь пальцы, и это уже будет не остановить.
- Я знаю, как мы это сделаем, - заявил Бэкхён, вырвав Чондэ из задумчивости.
Тот развернулся лицом к своему лучшему другу и одарил его озадаченным взглядом, когда Бэкхён передал ему свой стаканчик. Чондэ не мог не отметить, что Бэкхён идеально вписывался в Токио: по его лицу гуляли разноцветные пятна отблесков от огромных светодиодных экранов и лайтбоксов, а весь этот шум вокруг был прекрасным фоном для его шутливых интонаций. Иногда создавалось впечатление, будто Бэкхён совсем не подходит Сеулу, его унылым дождливым воскресеньям, идущим вразрез с самой личностью друга, но здесь все было иначе. Даже несмотря на грозившее вот-вот разразиться дождем серое небо, Бэкхён сиял, идеально дополняя картину города. Чондэ казалась, что Шибуя приобретала совершенно другой объем в глазах его друга.
Бэкхён кивнул себе за спину – мол, залазь, и Чондэ со смехом запрыгнул на него.
Когда светофор загорелся зеленым, они пошли сквозь толпу, и чувство обреченности не придавило их, как они того боялись, наверное, потому, что их очень смешили взгляды озадаченных прохожих. Чондэ подумалось, что он обязательно поведает потом кому-нибудь историю о том, как они переходили перекресток Хатико, как он проделал этот путь на спине Бэкхёна, а также о цветных пятнах и сладости кофе из "Старбакса" на кончике языка.
История века, определенно.
Отсчет пошел.
- Даже как-то грустно.
- Даже как-то? - возмутился Бэкхён. – Неужели у тебя совсем нет сердца, Ким Чондэ? Это же просто душераздирающе!
Прижав руки к груди, он драматично вздохнул и склонил голову набок. Рассмеявшись, Чондэ обнял его за талию и положил голову ему на плечо.
- Как думаешь, она и правда ждала тут своего хозяина каждый божий день?
Чондэ пожал плечами.
Именно так оно и было – утверждал его путеводитель на десяти различных языках. Хатико – собака, которая очень любила своего хозяина и всегда ждала его с работы у железнодорожной станции Шибуя. Гибель хозяина послужила началом грустной истории самой знаменитой собаки в Японии: в течение многих-многих лет каждый день Хатико появлялась на станции, усаживалась у входа и ждала-ждала-ждала до самой своей смерти. Бэкхён был прав – то была действительно печальная история, но в то же время было в ней все же что-то невероятно волшебное, красной ниточкой тянувшееся все десять лет между смертью хозяина и его собаки. Чондэ назвал бы это судьбой, роком, как угодно. Ему грело душу осознание того факта, что бывает любовь, способная победить даже время, которое крушит и обращает в прах все на своем пути, и он прекрасно понимал, почему люди воздвигли памятник Хатико.
- Я рад, что в итоге ей удалось воссоединиться со своим хозяином.
Вот уже сорок пять минут они стояли у статуи, не двигаясь с места, словно два каменных изваяния в толпе снующих туда-сюда туристов. Чондэ где-то читал, что скульптуру, изображавшую воссоединения Хатико с хозяином, установили лишь пару месяцев назад. В любой другой день он посчитал бы это простым совпадением и забыл бы уже на следующий день, но сейчас он был тут вместе с Бэкхёном, и все воспринималось в совершенно другом свете. Бэкхён тоже это чувствовал. Закусив губу, он вглядывался в морду собаки, светившуюся искренним счастьем. Их план казался таким простым: убежать прочь от грядущего и связанного с ним страхов, но вот уже в самый первый день они считают оставшееся время, размышляя о любви, которая способна победить время.
- Только не говори мне, что ты сравниваешь их с нами, - наконец сказал Чондэ, чтобы хоть немного разрядить атмосферу. Прозвучало как-то легко и шутливо, но так получилось скорее на автомате – в душе ему было совсем не до смеха.
- Вот еще, - фыркнул Бэкхён. – Это что получается, я был бы собакой? Ну уж нет, я слишком красив как человек, чтобы согласиться на такое.
Чондэ рассмеялся.
- Определенно.
Бэкхён улыбнулся, и, несмотря ни на что, эта улыбка достигла глаз, расползлась паутинкой морщинок по коже и осветила все лицо искорками счастья. Чондэ не мог не улыбнуться столь же ярко в ответ. Это была исключительная особенность Бэкхёна – когда Чондэ был с ним, в голове всплывали строчки слащавых песен о любви, к которым он питал определенную слабость. В конце концов именно этим он и зарабатывал на жизнь: писал песни, стараясь, чтобы каждая отражала улыбку в глазах Бэкхёна, потому что от нее мир становился чуточку светлее.
- Нам пора уходить, а не то мы тут совсем расклеимся. Мы с тобой оба знаем, что нам это сейчас ни к чему.
Чондэ кивнул с легкой улыбкой, и Бэкхён взял его за руку. Они бросили последний прощальный взгляд на Хатико, преисполняясь теплом от мысли, что существует место, где счастливая собака радостно прыгает вокруг своего хозяина. Этим настроением пропитался весь остаток дня, и когда уже позже вечером они вышли из своего номера в отеле, чтобы отправиться в Синдзюку, Чондэ все продолжал думать о роке и красных нитях судьбы. Он готов был биться об заклад, что если бы любовь, способная победить время, существовала, то она бы брала начало в способности Бэкхёна легко заводить друзей в незнакомой компании или изящном трепете его ресниц, а заканчивалась бы там, где их пальцы были крепко переплетены, а может - на пересечении понимающих все без слов взглядов.
Чондэ дал себе обещание, что вложит частичку этой уверенности в свою следующую слащавую песню о любви, сохранив и запечатав детали о них двоих в словах, которые будут жить десятки лет. В таком случае, возможно, им удастся продержаться до самого конца времен.
Токио просто громадный. Каждый раз бросая взгляд на улицу из огромных панорамных окон их номера в отеле (Чунмён, наверное, забронировал им самый дорогой люкс в самом дорогом отеле, который только смог найти), Чондэ не мог избавиться от чувства, что город еще растет, постепенно расползается вширь, подминая под собой линию горизонта и забирая все оставшееся свободное пространство между небом и землей. Здесь, на последнем этаже этого пафосного здания, можно было представить, что они находились на самом краю мира, состоявшего из одних только цветных ярких пятен и слабых отголосков уличного движения далеко внизу. Со временем в сознании Чондэ укрепился образ Токио как мистического города, вроде тех, что парят высоко в небесах, и он чувствовал, как реальность ускользает от него все дальше с каждой проведенной здесь минутой. Они с Бэкхёном как будто бы растворились в этом городе, потеряли счет времени и позабыли о том, что привело их сюда изначально. Это очень приятное ощущение, нашедшее выражение в пузырящемся где-то глубоко в груди восторге, и когда они наконец устало повалились на кровать в 4 утра с первыми лучами восходящего солнца, Чондэ пытался вспомнить, сколько дней они уже провели в Токио и сколько часов потратили, бродя по его бесчисленным улицам. Все терялось в ощущениях духоты, накрывшей их словно пуховым одеялом, и стуке капель дождя о стекло. Что бы там ни собиралось им навредить и вызвать в груди непрошенные чувства - неотвратимая реальность и неизбежность, подстерегавшая их в конце этой поездки – просто не успевали к ним подобраться. Тихо, на цыпочках подкрадывались к двери в спальню, готовые вонзить свои острые клыки прямо в сердце, да вот только Чондэ давно уже провалился в сон рядом с Бэкхёном, а тот неосознанно прижимался к нему близко-близко. Здесь они были в безопасности.
Световой день для них проходил по большей части мимо, потому что по ночам Синдзюку превращается в лабиринт, выход из которого можно найти только с рассветом, и Чондэ с Бэкхёном терялись между палатками с уличной едой и питейными, где разливают сакэ. Наручные часы намеренно позабыты в номере, запястья выворачивают только чтобы удостовериться, что руки сцеплены крепко-крепко, или чтобы показать на что-то, способное вызвать улыбку у другого. Чондэ уже и не помнил, каково это - жить вот так, одним лишь настоящим, ложиться спать, смеясь на пару с Бэкхёном, а по пробуждении обнаружить что тот закинул руку ему на живот и тихонько сопит прямо в ухо. Возвращаться к чему-то некогда привычному так просто и не требует особых раздумий. Чондэ словно откатился назад к своим двадцати годам, когда они с Бэкхёном делили одну комнату на двоих. Казалось, это было только вчера.
- Напишешь потом песню об этой поездке? – спросил Бэкхён в лифте Небесного Дерева Токио.
Вместе с ними в кабинку зашла группа индианок, и Чондэ не мог не отметить, как здорово они вписываются в этот город со своими длинными разноцветными сари и оживленным щебетом. Он послал им улыбку и получил где-то с дюжину таких же ослепительно ярких в ответ.
- Может быть, - наконец произнес он. – А ты расскажешь о ней своим детишкам?
Бэкхён рассмеялся.
- А стоит? Им шесть лет, думаю, они еще не способны понять этого.
- Ну не знаю, - пожал плечами Чондэ. – Ты мог бы подогнать к этой истории какую-нибудь мораль, вроде «как ценно путешествовать по миру и встречать новых людей»?
- Шесть лет, Чондэ. Да даже если бы кто-нибудь из них и захотел бы поехать в Токио, пройдет еще немало времени, прежде чем они смогут сделать это самостоятельно.
- Я знаю. Но ты только представь: через пятнадцать лет один из твоих воспитанников заявляется к тебе и благодарит за тот рассказ, который подарил ему мечту, и он в самом деле отправился в путешествие и встретился с любовью всей своей жизни, ну или, не знаю, что-нибудь в этом духе.
Бэкхён ошеломленно на него оглянулся, после чего закатил глаза, но от внимания Чондэ не ускользнуло, как дернулись уголки его губ. Он ждал какого-нибудь язвительного ответа, едкого комментария на тему того, какой же Чондэ слащавый романтик и «неудивительно, что твои сопливые песни о любви расходятся как горячие пирожки», хотел узнать, как его насмешливый тон будет сочетаться с мягким пожатием его ладони там, где их пальцы были переплетены, но двери лифта открылись, и всех попросили выйти. Индианки помахали им на прощание, на что Чондэ с Бэкхёном с улыбкой поклонились в ответ. Девичий оживленный щебет потонул в массе других голосов и акцентов, эхом разносящихся по помещению, а яркие цветные сари быстро затерялись в толпе разномастных туристов.
Бэкхён потянул Чондэ за руку.
- Давай подойдем поближе.
Чондэ позволил ему вести себя сквозь толпу. С такой маленькой фигурой Бэкхён с легкостью маневрировал между людьми, и Чондэ едва успевал раздаривать виноватые улыбки недовольно ворчащим себе что-то под нос туристам. Башня закрывалась через пару часов, но на смотровой площадке было людно, и Чондэ прекрасно понимал почему: вид с такой высоты в темное время суток захватывал дух. Конечно же они не рассчитывали заполучить всю башню себе в единоличное пользование. Чондэ вообще спокойно относился ко скоплениям народа и толкотне, но тут вдруг вспомнил о Чунмёне, который всегда ощущал себя неуютно в толпе, и улыбнулся. С Бэкхёном гораздо легче было притвориться, что не существует никого вокруг кроме них двоих, и Чондэ был счастлив вновь почувствовать это. Ему не хватало этого легкого тумана в голове и ощущения, что весь мир лежит у его ног.
Добравшись до больших панорамных окон обзорной площадки, Бэкхён застыл как вкопанный и аж разинул рот от изумления. Чондэ отпустил его руку и встал рядом. Перед ним раскинулся океан огоньков и разнообразных фигур, слишком много всего, чтобы рассмотреть и запечатлеть каждый элемент по отдельности. Чондэ был потрясен, в самом хорошем смысле этого слова, по телу будто пробежал разряд тока с последующим выплеском адреналина.
- Ладно, - пробормотал Бэкхён. – Наверное, я все же расскажу детям об этом. Такое просто нельзя пропустить.
Чондэ улыбался, глядя на его изумленное лицо, приоткрытый в форме буквы «о» рот (само восхищенное междометие так и застряло где-то в горле), вскинутые брови, большей частью скрытые под челкой. Да он и сам со стороны, наверное, выглядел не лучше: безостановочно издавал различные приглушенные «ах» и «ух ты», прижимаясь к стеклу лбом.
Шел дождь, но затянувшееся тучами небо ничуть не портило Токио, скорее наоборот. Город превратился в одну большую мозаику отражений, фиолетовые и голубые пятна танцевали в лужах, хотя обычно держались в пределах огромных рекламных щитов. Крошечные капли, стекающие по стеклу, искажали размеры небоскребов, домов и улиц, но так великолепно улавливали все оттенки цветов, что Чондэ казалось, что он смотрит на город через калейдоскоп. Вид действительно захватывал дух – не в том смысле, что становилось тяжело дышать, скорее, словно весь кислород в легких превратился в искорки чистых эмоций, разбежавшихся по венам. Чондэ крепче ухватился за перила барьера, горло стягивало от нехватки слов, способных описать эту красоту, и он уже несколько раз проморгался, но вид перед ним продолжал оставаться таким же волшебным.
- Я не смогу написать об этом, - прошептал он. - Просто не подберу слов.
Фраза, тяжело упавшая с языка, звучала как приговор, не подлежащий обжалованию, но Чондэ все равно произнес ее. Он хотел остаться здесь навсегда, запечатлеть картинку в голове до мельчайших деталей, начиная от грозовых облаков, затянувших все небо до самого горизонта, и заканчивая пятнышками цветных зонтиков в море черных внизу.
- Ладно, - прошептал Бэкхён с улыбкой, которая слышалась даже в голосе.
Чондэ закусил губу, глядя на то, как Бэкхён поднял руку и протянул ее к стеклу столь чистому, что создавалось впечатление, что его и вовсе нет. Его указательный палец завис над крышей небоскреба, а потом нырнул вниз, очерчивая линию здания и следующих за ним. Он будто обрисовывал эти объекты, придавая форму домам и улицам. Чондэ рассмеялся, когда изящный палец Бэкхёна закрыл башню у Асахи Холла, и там, где у нее была светившаяся тусклым золотистым цветом верхушка, оказался его ноготь.
- Может, в таком случае ты напишешь о нас, - наконец произнес Бэкхён.
Он повернулся к Чондэ, их взгляды встретились. В глазах Бэкхёна озорство мешалось с нежностью, и Чондэ восхищенно отметил калейдоскоп цветных отблесков на его щеке.
- Это я могу, - с улыбкой согласился он.
В конце концов, он уже делал это раньше.
- Бог мой, Токио просто раскатал меня в лепешку, - вздохнул Бэкхён, плюхаясь на соседнее кресло.
Чондэ бы с ним согласился, но у него не было сил даже на то, чтобы открыть рот и связать пару слов в предложение, поэтому он просто кивнул. Все мышцы в его теле ныли, умоляя об отдыхе. Измученно простонав, Чондэ откинул голову на спинку сидения. В этот раз ему досталось место у иллюминатора, но Чондэ все равно намеревался проспать большую часть их тринадцатичасового перелета. Конечно, он мог заказать дюжину чашек кофе - стюардесса бы и бровью не повела: все-таки они летели первым классом (спасибо Чунмёну, что обо всем позаботился) – и, накачавшись кофеином, насладиться видами, но их ожидало еще столько всего интересного впереди в этом путешествии, что Чондэ не хотел бы, чтобы его впечатления смазывались от нехватки сна.
Удовлетворенно вздохнув, Бэкхён вытянул ноги. Они договорились не смыкать глаз до самого взлета, но эти кресла были такими удобными, а пять дней прогулок по бесконечным улицам Токио действительно вымотали их вконец. Чондэ размечтался о номере с мягкой постелью, забронированном для них в Риме, и чуть было не задремал. Крепче сжав подлокотники, он часто заморгал, стараясь прогнать сон подальше. Бэкхён лениво провожал взглядом стюардессу и последних пассажиров, следующих дальше в салон.
- Нас снова ждет супер-пупер люкс, да? – пробубнил он между зевками так, что слова едва можно было разобрать.
Закрыв глаза, Чондэ улыбнулся: слова Бэкхёна словно отвечали его собственным мыслям. Наверное, спустя столько времени уже пора было перестать удивляться этому, но все равно каждый раз воспринимался как маленькое чудо. Они оба были весьма общительными людьми, но им не требовалось лишний раз сотрясать воздух, чтобы понимать и чувствовать друг друга, поэтому было что-то действительно особенное в их разговорах. Слова, которые рождались из желания что-то сказать, а не только из необходимости, чувствовались иначе на кончике языка. Это была одна из сильных сторон их дружбы: Бэкхён всегда слушал, даже когда их окружала тишина.
- Ну конечно же люкс, мы же имеем дело с самим Ким Чунмани, - простонал Бэкхён.
Открыв глаза, Чондэ повернулся к Бэкхёну, продолжая хранить молчание. В том, как друг сжимал подлокотники кресла чувствовалось раздражение, а в усталых глазах темнела крупица обиды, и плескалось море печального смирения. Нет, Бэкхён не недолюбливал Чунмёна – они с Чондэ были идентичны практически во всем, а тот любил своего парня столь беззаветно и сильно, что и не придраться. Чунмён организовал им эту поездку, купил билеты первого класса и забронировал номера в шикарных пятизвездочных отелях, а теперь их чемоданы были забиты шампанским и сувенирами. Но именно из-за Чунмёна в их жизни случились перемены, которые были не совсем по нраву им обоим.
Взгляд Бэкхёна смягчился, и Чондэ знал, что это из-за вины, смешанной со страхом и сожалением, отразившейся в его собственных глазах. Даже если бы он и хотел, он бы не смог скрыть ничего от Бэкхёна, да и слишком уже привык делиться с ним всем без утайки.
- Надеюсь, там будет, ну не знаю, шикарный вид на Колизей или что-нибудь еще в этом духе.
Чондэ улыбнулся, зацепившись за легкий тон друга, призванный разорвать тишину и все, скрывающееся за ней.
- Это пятизвездочный отель, - начал объяснять он. – Называется Palazzo Manfredi, и…
- Постой, погоди, - оборвал его Бэкхён.
Выпрямившись, он развернулся к Чондэ и скрестил ноги, так что теперь кончик его кроссовка едва ощутимо касался голени Чондэ. В глазах Бэкхёна плясали чертики, когда он изящно опустил руки на разделявший их подлокотник.
- Барабанная дробь! – возвестил он.
Чондэ фыркнул, но решил подыграть. Он выдержал долгую паузу, призванную подогреть интерес слушателя. Нужный момент он подгадывал не по ритму, отбиваемому пальцами Бэкхёна, а по расползающейся все шире улыбке друга. Когда она наконец достигла глаз, превратив их в щелочки-полумесяцы, Чондэ понял, что вот сейчас!
- С него открывается шикарный вид на Колизей!
С радостным возгласом Бэкхён разразился аплодисментами и принялся топать ногами, пока не подошла стюардесса и вежливо не попросила их перестать шуметь. Бэкхён послал ей свою виноватую улыбку, мило хлопая глазками, отчего у девушки на щеках вспыхнул румянец, и она чуть не потеряла равновесие, разворачиваясь на ставших вдруг слишком высокими каблуках.
Со вздохом и довольными улыбками они вновь откинулись на спинку сидения. Чондэ хотел было потянуться к Бэкхёну, но обнаружил, что тот его уже опередил и теперь крепко сжимал его ладонь в своей. Бэкхён подмигнул ему, и Чондэ рассмеялся прямо как в самый первый раз, когда они взялись за руки. Они оба были еще пухлыми карапузами трех лет от роду, но уже тогда ладонь Бэкхёна идеально ложилась в ладонь Чондэ, и за двадцать с лишним лет ничего не изменилось. Они оба уже знали, что так будет всегда.
Чондэ крепче сжал ладонь Бэкхёна, вспоминая, как зародилась их дружба, то необъяснимое притяжение к одному смышленому мальчику в группе детского сада, и миллиард событий, которые за этим последовали. Чондэ крупно повезло: он нашел свое место в жизни уже в три года, и все ненастья этого мира стали ему по колено, но вот сейчас он все же попал в ловушку из страхов и вопросов без ответа. Он знал, что не вправе просить большего после всего, что получил в столь юном возрасте, но позволяя сну нырнуть под сомкнутые веки, Чондэ безмолвно взывал к Вселенной. Если там наверху кто-то был, ответственный за все переплетения ниточек судьбы, Чондэ хотел, чтобы этот кто-то почувствовал всю серьезность его намерений относительно Бэкхёна. Он не просил невозможного, всего лишь хотел, чтобы их дружбе, этому явственному притяжению и умиротворяющему ощущению руки Бэкхёна в его руке, не было конца. Пусть жизнь изворачивается самым неожиданным образом и разносит их по разным уголкам света, лишь бы пропало это сосущее под ложечкой чувство тревоги и неизбежности. Это ведь далеко не последнее их совместное приключение, нет, такого просто не может быть.
Токио был усладой для глаз, а Рим – для ума.
Чондэ с Бэкхёном чувствовали себя совсем крошечными в Сикстинской капелле, когда стояли там, задрав головы вверх, совсем не щадя свои шеи. Чондэ приходилось бороться с рвущимся наружу криком - он был уверен, что его голос, отразившись от этих стен, вернется невообразимо прекрасным эхом, так что Бэкхёну ничего не оставалось, кроме как больно щипать друга за руку каждый раз, как тот открывал рот. Они много смеялись и фотографировались – от усталости и джетлага не осталось и следа, когда они принялись позировать перед камерой с растянутыми до ушей улыбками. На тех снимках, что они отправили Чунмёну, было особенно много эгё и знаков "виктори". Чондэ казалось, будто вокруг всех картин, скульптур и фресок танцевали золотые пылинки, которые оседали на его глазах. Стоило ему моргнуть, и за веками взрывался миллион крошечных фейерверков, а потом Чондэ вновь тонул в обилии деталей.
В стенах Колизея они почувствовали себя еще более ничтожными, но это не мешало им осматривать известный на весь мир памятник архитектуры. Тишина, которой нипочем были даже восхищенные ахи и перешептывания туристов, давила, и Чондэ с Бэкхёном, не сговариваясь, оба сняли наушники, через которые в их уши вливались многочисленные исторические факты и сведения. Вокруг был сплошной камень, пыль и двухтысячелетний слой воспоминаний, неуловимой дымкой стелющихся под ногами, щекочущих лодыжки и пробирающих до костей. Краем глаза Чондэ уловил, как Бэкхён смахивал слезы безымянным пальцем. Не задумываясь, на автомате Чондэ протянул ему свое запястье, и Бэкхён, ласково улыбнувшись, вытер влагу о нежную кожу. Это одна из его странностей, вроде тихого поскуливания перед сном, и Чондэ знал его слишком долго, чтобы вот так вот просто забыть их все. Они взялись за руки и хранили молчание до самого конца осмотра Колизея. Глаза Бэкхёна то и дело застилали слезы, но Чондэ не тревожился понапрасну и не задавал ненужных вопросов. Бэкхён всегда казался слишком маленьким и хрупким для того океана переживаний, что плескался у него в груди. У него было большое сердце, которое с трудом помещалось в его теле, и иногда эмоции просто прорывались наружу. Должно быть, он размышлял о веках и тысячелетиях, миллионах львов и тигров, чье рычание сотрясало стены наравне с ревом толпы, живо воображал страх, царивший в этом месте рука об руку с вызывающим дрожь возбуждением, и придумывал историю, скрывающуюся за каждой каплей крови, пролитой на эти покрытые пылью камни. Чондэ всегда поражался тому, как все это находило отражение в глазах Бэкхёна, как он впитывал все самые невероятные сюжеты и выставлял их как нечто по-настоящему эпичное и незабвенное. Неудивительно, что к тому времени, как они пробрались к выходу, у него самого уже ручьем текли слезы.
И только стаканчику панна котты и кусочку гранатового тирамису удалось избавить их от оков молчания и вернуть к реальности. Но на всякий случай они оба заказали еще десерт под названием зуппа инглезе - нежнейшее кремовое блаженство, которое вызвало бурю восторженных восклицаний.
Все-таки Рим был усладой для желудка не меньше, чем для ума.
- Это место значится в списке Чунмёна с комментарием «приходите пораньше, если хотите попробовать сунуть туда руку» - в глазах Чондэ, которые казались совсем темными (только в солнечных лучах в полной мере мог проступать золотисто-ореховый цвет радужки), плясали чертики.
Изогнув бровь, Бэкхён покосился на уличный фонарь, ровным электрическим светом рассеивавший тьму, прежде чем вновь перевести взгляд на Чондэ. Уголки губ того изогнулись в лукавой кошачьей улыбке, и когда Бэкхён ответил ему на это озорной усмешкой, Чондэ понял, что друг уловил намек.
- Полночь вполне себе сойдет за «рано», - сказал Бэкхён, и Чондэ энергично закивал, поддерживая. – Можем хоть всю ночь развлекаться с этой штукой.
Чондэ открыл рот – смех, который он все это время сдерживал, уже готов был вырваться из груди, но что-то его вновь остановило.
- Если только нас не прогонят, - пожал плечами он. – Уверен, там где-нибудь дежурит сторож, но плевать.
Бэкхён хихикнул, его глаза засияли ярче любых фонарей. Именно из-за риска быть пойманными предприятие казалось еще более заманчивым, поэтому вскоре они уже целеустремленно и без оглядки шагали в сторону старой церкви. Чондэ вспоминал об их прошлых приключениях: например, как порой будучи еще студентами они вдвоем пробирались в библиотеку под покровом ночи, или те незабываемые выходные в горах, когда из вещей у них было только по одеялу на каждого. Было здорово испытать что-то подобное вновь, почувствовать выброс адреналина в кровь. Правда совсем некстати в памяти всплыла поездка на Чеджу, куда они укатили прямо во время итоговых экзаменов, просто потому что никак не могли смириться с фактом, что их студенческая жизнь вот-вот подойдет к концу, и от привкуса горечи стало невозможно избавиться. Бэкхён всегда смеялся над ним, говорил, что Чондэ как никто иной умеет раздувать из мухи слона, но даже Бэкхён согласился бы с тем, что гулкое эхо тяжелых шагов могло скрывать бурю на сердце. Они словно вернулись в те далекие времена, когда они еще были совсем разными, но все равно предпочитали держаться вместе.
- Напомни-ка, что за легенда с ней связана? – попросил Бэкхён, когда они остановились у мраморной плиты.
Чондэ с подозрением окинул ее взглядом, не решаясь говорить. От плиты веяло жутью, полустертые очертания лица устрашающе выступали из теней. Века не пощадили мрамор, наложив свой отпечаток, но рот и глаза выделялись явственно, казалось, сама Тьма взирала на непрошенных гостей из щелей. Застывшее лицо будто бы исходило стоном или же шептало особо злостное проклятье, и что-то вот идея прийти сюда ночью уже не казалось Чондэ такой блестящей.
- Чондэ?
- Дай мне минутку, это как-то слишком, я тут едва сдерживаюсь, чтобы не заорать во всю глотку.
Бэкхён фыркнул и, не дав Чондэ опомниться, сунул руку в щель, являвшую собой рот. Чондэ сдавленно ахнул и весь напрягся, когда темнота поглотила кисть его лучшего друга до самого запястья. Бэкхён бросил в его сторону неодобрительный взгляд.
- Ким Чондэ жалкий трус, - отчеканил он.
Они оба уставились на плиту, ожидая, что магия, столь редко показывающаяся в свете дня, проявит себя в полную силу в полночной тьме. Прошло пять минут, и напряжение немного спало – стук сердца больше не отдавался в ушах, но казавшиеся бездонными глаза скульптуры все еще действовали Чондэ на нервы.
- И впрямь Уста истины! – хохотнул Бэкхён, вынимая руку.
- Иди ты, - буркнул Чондэ. – К тому же на итальянском они зовутся Bocca della Verità.
Улыбка Бэкхёна расползлась еще шире.
- Преотвратительный акцент.
- Это ты отвратительный, - сказал Чондэ, сделав ударение на втором слове, но под конец фразы его голос чуть не сорвался на писк, потому что не успел он опомниться, как Бэкхён уже схватил его за руку. Слишком поздно Чондэ сообразил, что задумал его друг, сопротивляться уже не было смысла, поэтому он просто жалобно заскулил, когда его кисть сунули в щель.
Там было холодно и мокро, Чондэ больше не мог видеть своих пальцев, что ничуть не способствовало спокойствию. Он боялся шелохнуться лишний раз, чтобы ненароком не затронуть там что-нибудь во тьме.
- А теперь, - довольно протянул Бэкхён, - давай, скажи мне, что не испытывал влечения к моему брату.
Чондэ недовольно застонал, но хватка на его запястье лишь усилилась.
- Прошло уже столько лет, поверить не могу, что тебя все еще не отпустила эта тема.
- Вперед, Чондэ-я, - хмыкнул Бэкхён, как всегда делал, когда пытался вызвать раздражение у собеседника всем своим напыщенным самодовольством. Суффикс заслуживал отдельного уничижительного взгляда. – Ты же знаешь легенду: Уста оттяпают тебе руку, если солжешь.
- Чушь все это, - проворчал тот. Бэкхён, все так же улыбаясь, мягко сжал его запястье.
Чондэ прикусил губу, его взгляд метался по лицу скульптуры. Ему казалось, что с каждой секундой ее глаза становились все темнее и темнее.
- Хорошо, признаюсь, я был влюблен в твоего брата, - сказал он, переминаясь с ноги на ногу, но стараясь при этом держать руку ровно, чтобы не коснуться стенок щели. – Думал даже, как это будет удобно, если я на нем женюсь – мы бы с тобой породнились по-настоящему, ну или что-то вроде того.
Бэкхён рассмеялся и отпустил Чондэ. Тут же выдернув руку, тот отскочил назад и даже не пытался скрыть накрывшую его волну облегчения при виде целой и невредимой ладони.
- Но Бэкбом натуральнее некоторых логарифмов.
Чондэ улыбнулся.
- О, у меня есть в рукаве несколько весомых аргументов, способных убедить кого угодно, - сказал он и хихикнул.
- Это ты так думаешь.
Чондэ оставил этот выпад без ответа, вместо этого кивнул в сторону плиты.
- Твоя очередь. Давай, скажи, что не целовал Тэён.
Сверкнув белоснежной улыбкой, Бэкхён без промедления сунул руку в щель. Чондэ не мог без содрогания смотреть на то, как тьма вновь поглощает кисть его лучшего друга.
- Я не целовал Тэён, - нараспев протянул тот, смех собрался в уголках его рта, готовый вырваться наружу в любой момент. Прежде чем Чондэ успел возмутиться, он с усмешкой продолжил: - Это она поцеловала меня.
Чондэ схватился за горло, делая вид, что его сейчас вывернет, и Бэкхён злорадно захихикал.
- Так-так-так, давай дальше! – воскликнул он, все больше увлекаясь новой забавой. – Твое первое впечатление о Чунмёне?
Чондэ замешкался, и Бэкхён, игнорируя вопли протеста, вновь схватил его руку и сунул в Уста. Ему доставляло удовольствие наблюдать за тем, как Чондэ пытается перебороть свое внутреннее отвращение. Смешно нахохлившись, тот наконец признал, что ему сначала не понравился Чунмён, который производил впечатление напыщенного индюка. Чондэ отдернул руку, пронзив Бэкхёна взглядом, который не сулил ничего хорошего, и практически сразу же расплылся в улыбке.
- Отлично, - протянул он. – Хочешь повеселиться? Будет тебе веселье. Расскажи мне всю подноготную истории с Тэхёном.
Бэкхён охнул, и Чондэ, чья улыбка расползлась еще шире, кивнул в сторону Уст истины, поигрывая бровями. Казалось, забава растянулась на часы. Каждый из друзей вворачивал все более компрометирующие вопросы, наслаждаясь отчаянием на лице другого и следовавшей за этим правдой. Все это было не более чем игрой, наполненной смешками, взаимными поддевками, воплями протеста и жалобным нытьем, ведь ответы им были и так прекрасно известны. Бэкхён и Чондэ были одним целым, несмотря на расстояние в несколько метров, что их разделяло. Слушая заливистый смех друга, Чондэ не мог не думать о том, что им следует помнить об этом всегда. Уже скоро Рим останется позади, но это особенное чувство должно сохраниться в груди до конца поездки и, что более важно, после.
Что-то неуловимо изменилось в Бэкхёне, но Чондэ заметил не сразу, только когда он обхватил его запястье, чтобы поднести руку к Устам, а после скользнул пальцами вверх к локтю и крепко сжал его, как будто хотел удостовериться, что друг никуда не денется. Их взгляды встретились, и вновь давящая, почти нереальная, тишина ночи опустилась на плечи. Рим – достаточно оживленный город, до друзей то и дело долетали обрывки бесед на итальянском, громкий смех и отзвуки уличной музыки, но сейчас ничего, кроме самих Бэкхёна с Чондэ, не имело значения.
Последний догадался, к чему все идет, еще до того, как слова сорвались с губ Бэкхёна, и в первый раз за эту ночь Чондэ не побоялся тьмы, поглотившую его кисть. Он держался ровно и уверенно, сжав руку в кулак, слегка касаясь костяшками пальцев шероховатой поверхности стенок.
- Обещай мне, - попросил Бэкхён, чьи глаза казались глубокими темными колодцами, низким хриплым голосом. – Обещай, что не забудешь меня.
Он замолк, но Чондэ не составляло труда уловить невысказанные вслух слова. Обещай, что всегда будешь любить меня. Обещай, что это не конец, что между нами ничего не изменится. Обещай, что мы не потеряем друг друга.
Свободной рукой Чондэ потянулся к нему, взял его ладонь и легонько сжал, после чего поднес к Устам. Он разжал кулак и вывернул запястье, освобождая место для кисти друга. Ладонь Бэкхёна – изящная, мягкая и теплая, у самого Чондэ пальцы толще и грубее, в мозолях от игры на гитаре, но все равно их руки идеально ложились одна в другую, словно кусочки одного паззла.
- Обещаю, - прошептал Чондэ, повышать сейчас голос казалось чуть ли не кощунством. Он замолк, и в наступившей тишине Бэкхён легко мог разгадать оставшиеся невысказанными слова. Обещаю, что всегда буду любить тебя. Обещаю, что это не конец, между нами ничего не изменится. Я никогда тебя не отпущу. Но в глазах Бэкхёна не читалось облегчения, да и у Чондэ камень с души не спал. Им обоим было прекрасно известно, что некоторые вещи просто неподвластны их желаниям.
- И я обещаю, - пробормотал Бэкхён, большим пальцем поглаживая запястье Чондэ.
Теперь, когда и Бэкхён сказал это, стало немного легче. Какой-то пустяк, ничтожная малость в масштабах Вселенной и сил, ей заправляющих, но так было правильно, ведь друзья с самого детства привыкли делить все на двоих.
Укутанные тишиной, они смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова больше. Их разделяло несколько сантиметров, но это не имело значения, ведь их всегда как магнитом тянуло друг к другу. Чондэ не стал обнимать Бэкхёна как Чунмёна, когда тому требовалась поддержка - так крепко, что можно было слышать, как сердца бьются в унисон, - но так было правильно. Любовь к Бэкхёну была иной. Там, откуда она брала начало, было совсем мало слов и целый океан чувств.
Париж – это несметное число памятников и монументов, а также объемные путеводители, отягощавшие рюкзаки. Чондэ с Бэкхёном любовались Триумфальной аркой с террасы пафосного кафе в компании блинчиков, обильно политых шоколадной глазурью. Даже в горке ягод брусники, венчавших это великолепие, чувствовалось изящество. Друзья разглядывали скульптуры и барельефы, смакуя горячий шоколад со взбитыми сливками и щепоткой какао-порошка. К Эйфелевой башне они подошли с кульком чуррос в руках. Неспешно прогуливаясь по саду, они поражались вкусу выпечки и гигантским масштабам всего вокруг. Когда в поле их зрения появилась сама башня, друзья не смогли сдержать восхищенных вздохов. Запрокинув головы и сощурив глаза от солнца, они пытались разглядеть верхушку, и казалось, что само небо искажается, кренится куда-то набок под давлением монумента. Металлические опоры башни слишком резко контрастировали с зеленью сада и спокойным течением Сены, но было что-то поистине величественное в самом монументе, в том, как он тянулся вверх и вверх, пока не утыкался в небо, вызывая у смотрящего с земли головокружение, даже при условии, что тот крепко стоял на ногах.
Они не стали брать билеты на подъем, вместо этого предпочли растянуться на траве – две крошечные точки на огромном Марсовом поле. Эйфелева башня вытворяла странные вещи с перспективой и восприятием, казалось, будто земля под их лопатками плывет, как если бы они были на лодке в открытом море. Бэкхён охнул, и Чондэ взял его за руку, после чего они оба рассмеялись. Звук потонул в общем гуле разговоров – пестрые пледы для пикников устилали Марсово поле подобно цветам по весне. Французский язык казался Чондэ странным, но плавным, и от желания выучить "La vie en rose" перехватывало дыхание. Не прошло и семи минут, как Бэкхён принялся мурлыкать себе под нос припев с тяжелым корейским акцентом, который, наверное, делал песню совершенно неразборчивой на слух для носителей языка, но Чондэ все равно считал это исполнение великолепным. Ему нравилось, когда зародившаяся в голове идея словно по воздуху передавалась другу.
Их следующая остановка – Мост Влюбленных, le Pont des amoureux по-французски («Твой акцент все еще отвратителен», - хихикнул Бэкхён). Десятки, если не сотни тысяч навесных замков полностью скрывали за собой ограждение моста. На их цветных поверхностях красовались имена, иногда соединенные сердечком.
- Тут говорится, что парочки пишут свои имена на замках, а потом вместе вешают их на ограждение, - пояснил Чондэ, поднимая взгляд от книги. От пестроты вокруг рябило в глазах. – Затем они бросают ключ в Сену.
Бэкхён перевел взгляд на воду.
- Что-то похожее есть и у нас на Намсане.
Чондэ кивнул.
- Огромное количество замков демонтировали с… ммм… Pont des Arts, - с трудом выговорил незнакомое слово Чондэ, и Бэкхён рассмеялся, так что пришлось на него шикнуть: - Уймись уже!
- Прошу, продолжай!
- Их стало слишком много, и люди боялись, что мост может обрушиться под их тяжестью, так что демонтаж – вынужденная необходимость.
Чондэ с недоверием покосился себе под ноги, сомнения и страх внезапно одолели его сердце, но один взгляд на умиротворенно любующегося видами Бэкхёна успокоил его.
- Тут также говорится, что если ты хочешь написать имя своего возлюбленного, то замок нужно вешать на этот мост, а если – человека, которого вожделеешь, но не можешь заполучить, то…
Бэкхён перевел взгляд с замков на Чондэ и, широко улыбнувшись, замер в ожидании. Чондэ замялся.
- Это в другом месте, - наконец закончил он. Французское название так и осталось невысказанным, запечатленным лишь на страницах.
Бэкхён рассмеялся и получил по плечу путеводителем. Не переставая хихикать, он потянул Чондэ к ближайшему торговцу, который, наверное, неплохо зарабатывал на туристах и их страсти к Парижу, чтобы купить замок. Они выбрали самый простой металлический, но ослепительно сияющий и переливающийся на солнце, что им обоим очень понравилось.
- Мы же в Париже, - сказал Бэкхён, когда Чондэ уже был готов написать свое имя. – Никакого хангыля!
- Но наши имена слишком длинные.
Бэкхён пожал плечами, и Чондэ ничего не оставалось, кроме как вздохнуть. Он принялся выводить крохотные буковки, высунув язык от усердия. После он передал маркер Бэкхёну, и вместе они повесили замок на мост. Одного было вполне достаточно, они не собирались просить Бога Судьбы или какого-то другого из тех, кто читает послания на Мосту влюбленных в свободное время от нечего делать, следить за тем, чтобы они были вместе всегда. Они всего лишь доводили до сведения, что уж на их счет можно быть спокойными, красная нить судьбы все так же крепко соединяет их.
Бэкхён кинул ключ в Сену, и Чондэ улыбнулся, довольный тем фактом, что в Париже теперь хранится частичка их, как и в Риме с Токио. Он сфотографировал замок и отправил снимок Чунмёну, который прислал в ответ два сердечка.
"кчд&ббх были тут".
Когда к ним пришло осознание того, что не далее, чем две недели назад, они были еще в Сеуле, то их окатило холодной волной страха. Чондэ размышлял о расстояниях, о том, что они сейчас находились на другом конце света, и как легко оказалось забраться так далеко от дома. Конец поездки внезапно замаячил где-то совсем близко. Чондэ догадывался, что Бэкхён размышлял о времени. Он посчитал дни и изумился, как быстро они пролетали один за другим, вот так вот моргнешь и не заметишь, что все осталось позади.
Всю ночь их мучили кошмары, и наутро они проснулись с опухшими глазами и онемевшими пальцами, все так же крепко переплетенными вместе. Взгляд на окно показал, что Париж не утратил своего великолепия, изящно сочетая в себе старые и новые веяния, но неожиданно стал слишком огромным. Улицы казались тревожно хищными, готовыми растерзать путешественников своими невероятно острыми клыками, а монументы протяжно скрипели, пытаясь сорваться с постаментов, надежно укрепленных в земле, и размозжить парочку голов. Бэкхён, прямой как палка, сидел на краю кровати, держа один кроссовок в руке, и Чондэ прекрасно понимал, почему он то и дело с опаской посматривал на дверь. Он сам чувствовал себя не лучше: все нервы натянулись как струна, тело скованно напряжением, а сердце того и гляди взорвется. Каракули Чунмёна, идущие вразрез с присущей тому аккуратностью, плясали по бумаге, рассказывая что-то о французских кондитерских и прочих интересных местах, но Чондэ не чувствовал в себе сил для поиска чудес. Он положил путеводитель Чунмёна обратно в чемодан.
Бэкхён казался маленьким и хрупким. Скользнув взглядом по челке, скрывавшей пол-лица, Чондэ отметил про себя, что другу не помешала бы стрижка. Он был худощавым, отличался мягкими и нежными чертами лица и оттого иногда выглядел беззащитным. Но Чондэ лучше кого бы то ни было знал, что это не так: Бэкхён вот никак не тянул на слабого и беззащитного. В нем было достаточно силы, чтобы поддерживать жизнь в Чондэ, даже когда у того самого опускались руки. Сейчас эта беспомощность в его взгляде убивала, резонировала по всей грудной клетке. Чондэ знал, что делать, всегда знал, когда дело касалось Бён Бэкхёна.
Он нежно скользнул пальцами по затылку друга, одновременно с этим другой рукой вынимая кроссовок из его рук.
- Смена планов, - объявил Чондэ. Бэкхён непроизвольно улыбнулся в ответ на его улыбку, пусть и слабо. У Чондэ и самого так бывало, что уголки губ растягивались к верху от одного только звучания голоса друга. Он присел на корточки перед Бэкхёном и обул кроссовок ему на ногу.
- Сегодня мы проведем день не как туристы, а как парочка ленивых-ленивых французов.
- Что ты имеешь в виду? – поинтересовался Бэкхён, пока Чондэ завязывал ему шнурки.
Тот не ответил, и Бэкхён не стал переспрашивать. Он не сопротивлялся, когда его взяли за руку и потащили прочь из номера. Следующая улыбка, коснувшаяся его губ при виде здания, перед которым они остановились, была уже вполне себе осознанной, даже озорной с легкой тенью облегчения. Чондэ и сам заулыбался, глядя на оживившегося Бэкхёна, вдохнувшего наконец полной грудью. Он знал каково это, не раз оказывался в ситуации, когда его одолевала тяжесть на сердце и туман в голове, и Бэкхён всегда находил способы вытащить его из этого состояния. Они были вместе так долго, что весь этот механизм был отточен до совершенства, и сложно уже было удивляться чему-то подобному, но благодарность в глазах Бэкхёна была столь же искренней, как и в самый первый раз. Чондэ иногда думал, что к этому просто нельзя привыкнуть и воспринимать как нечто обыденное - их связь была самым настоящим волшебством, которое, казалось, можно встретить только в сказке.
- Мы же ни черта не поймем, - запротестовал Бэкхён, когда Чондэ потянул его к входу в кинотеатр.
- Ну да, - невозмутимо ответил тот, все так же улыбаясь до ушей. Он знал, что не стоит воспринимать слова Бэкхёна близко к сердцу, когда того с головой выдавали глаза, лучившиеся едва сдерживаемым восторгом. – Но у нас будет попкорн.
Бэкхён фыркнул, но воздержался от ответа. Чондэ намеренно корежил свой английский, обращаясь к девочке за кассой, в глубине души сочувствуя ей, силящейся разобрать хоть что-то, но глумливые смешки Бэкхёна за спиной определенно стоили того. Тот не удержался и прыснул со смеху, окончательно придя в себя, когда Чондэ перешел на корявый французский, пытаясь выговорить название фильма. Бэкхён сиял ярче всего, когда смеялся, и Чондэ купался в лучах его света, довольный собой, несмотря на снедавший его стыд. Когда они направились в сторону кинозала, кассир и продавец буфета все еще посмеивались им вслед, но Чондэ не было дела до чужих взглядов. Бэкхён прижался к нему, сложив голову ему на плечо и крепко обхватив запястье – большего Чондэ и желать не мог. Их жизнь совсем не походила на фэнтези романы, которые они оба так любили: несмотря на протянувшуюся между ними магическую связь, не было никаких фей или опасных, рискованных квестов, но когда Бэкхён вот так вот заполнял собой все личное пространство Чондэ, тот готов был хоть сию же минуту совершить какой-нибудь подвиг, победить страшного дракона или могучего темного властелина.
Они смотрели фильм и шепотом на ухо делились друг с другом своим видением диалогов между персонажами. Друзья провели в кинотеатре весь день за бессмысленным просмотром различных картин, а попкорн и конфеты заменили им обед и ужин. Чондэ знал, что за пределами стен кинотеатра Париж искрится красотой, полный тайн и загадок, подстерегающих за каждым углом, но записки Чунмёна так и остались на дне чемодана в номере, а смех Бэкхён вновь разливался на весь зал.
Еще с детства Чондэ был влюблен в книги, пусть порой его молодость не давала по достоинству оценить сюжеты, которые он впитывал как губка. А когда его накрыло музыкой, эта любовь преобразилась, перешла на новую ступень. Он исчеркал блокнот красивыми словами и фразами, пробовал наигрывать различные аккорды, из кожи вон лез, чтобы написать свою собственную песню, ведь это будет означать, что он правильно выбрал свой путь в жизни, каким бы глупым он не казался в глазах родителей. Нахмуренные брови отца выражали неодобрение и некую снисходительность, покровительственная высокомерность читалась во всей его позе. Двенадцатилетний Чондэ был совсем маленьким – от горшка два вершка, и сверлить взглядом кроссовки тогда было куда легче, чем держать голову прямо. Ему нужно было доказать самому себе, что он может, что это не пустые детские грезы, но все оказалось куда тяжелее, чем он думал.
На третий день Бэкхён завалился на его кровать с увесистой книгой в руках и тенью улыбки, оттягивающей уголки губ. Он поднял взгляд от пожелтевших от времени страниц и зачитал одно предложение вслух. Чондэ уже не помнил, что это была за цитата, но никогда не забудет вызванный ей яркий цветной фейерверк чувств, звуков и слов, которым просто не было конца. Бэкхён дочитал книгу, а Чондэ написал свою первую песню. Еще долгое-долгое время он черпал вдохновение в цитатах из книг и понимающих улыбках Бэкхёна.
Была одна фраза, которая крутилась в его голове годами, тяжелая и глубокомысленная, из тех, что можно было разбавить лишь легкой гитарной мелодией. Она не легла в основу песни, потому что Чондэ был с ней в корне не согласен. В каком-то смысле она касалась Бэкхёна (а Чондэ вкладывал частичку друга во все свои работы), но дело было не только в нем. С этой цитатой к Чондэ пришло осознание, что люди просто не понимали.
«Платоническая любовь – это любовь от затылка и выше»
Он вспоминал ее каждый раз, когда обнимал Бэкхёна, удобно устраивая ладони у него меж лопаток, когда брал его руку и легонько касался чувствительной кожи между пальцев, когда они засыпали вместе, переплетаясь ногами, и Чондэ утыкался носом в макушку друга или когда тот целовал его в висок. Он любил тело Бэкхёна, его нежную кожу, столь белую, что порой сквозь нее отчетливо просвечивала затейливая голубая паутинка вен. Ему нравилось, что формы тела друга идеально отвечали его собственному силуэту. Любил слушать громкое биение сердца Бэкхёна, очертания его губ, тепло, которое они дарили, когда касались кожи, его черные и тонкие ресницы. Чондэ любил Бэкхёна не за один лишь ум, мысли и все, что делало Бэкхёна Бэкхёном. Дело было не только в мозгах, которые, казалось, хранили ответы на все вопросы Чондэ. Будь это так, это была бы не настоящая любовь. Он любил Бэкхёна целиком и полностью, как бы по-детски глупо это не звучало, а люди не понимали. Вот и снова Чондэ поймал взгляд стюардессы, переместившийся с пустого кресла рядом на Бэкхёна, который устроился на коленях друга, согревая даже лучше пледа, которым они накрылись сверху. Прекрасней просто и быть не могло: Чондэ любил тело Бэкхёна, особенно ощущать его рядом, потому что казалось, что это самое правильное чувство в мире, но люди всегда видели какой-то извращенный подтекст в том, как они тянулись друг к другу за прикосновением. Может, мир еще просто не готов был к чему-то столь глубокому, и поэтому Чондэ не спешил дарить ему свою песню. Не беда, ему нравилось, когда Бэкхён принадлежал только ему.
- Чем хочешь заняться в Нью-Йорке? – сонно спросил Бэкхён, щекоча своим дыханием шею Чондэ. Улыбнувшись, тот отомстил ему тем, что игриво пробежался пальцами по его ребрам.
- Не знаю, - ответил он, пока Бэкхён безуспешно пытался заглушить писк протеста пледом. В салоне самолета повисла тишина, которую лишь еще больше подчеркивало легкое сопение пассажиров. За окном стояла непроглядная темень. – Мы там задержимся всего лишь на пару дней. Чунмён говорил, что машину можно будет забрать уже в среду.
Бэкхён кивнул, мазнув ресницами по щеке Чондэ.
- Тебе нужно отдохнуть как следует перед тем как сесть за руль, дорога будет долгой. Поэтому, я думаю, мы можем выбрать себе какие-нибудь более спокойные занятия, например, не знаю, выбраться на пикник в Центральный парк или что-то вроде того.
Чондэ улыбнулся, перед закрытыми глазами пролетели картины зелени, деревьев и счастливого смеха. Отличная идея! Его ноги были не в восторге от свалившегося на них количества ходьбы, и это уже начало сказываться. Под глазами Бэкхёна залегли темные круги. Наверное, им и в самом деле не помешал бы отдых. Нью-Йорк слишком огромен для них двоих. Он вспомнил напутствие Чунмёна: «Детка, постарайся выспаться и набраться сил перед поездкой», и решил, что Центральный парк скорее всего будет их единственной вылазкой в Нью-Йорке.
- Есть еще одна идея, - вспомнил он. Бэкхён ответил вопросительным мычанием. – Хочу увидеть дом из «Друзей».
Бэкхён рассмеялся, Чондэ чувствовал это всем телом. Он и сам не стал давить улыбку и фыркнул пару раз. Бэкхён натянул плед до ушей, чтобы заглушить рвущиеся наружу звуки.
- Какой же ты задрот, - его ворчливый тон совсем не вязался со смешинкой в глазах.
- Угу, а ты будто бы не собирался сейчас спросить, не сходим ли мы заодно еще и к дому из «Как я встретил вашу маму», - парировал Чондэ.
Бэкхён нехорошо сощурился, в полумраке, окружавшем их, это было едва заметно.
- Ненавижу тебя.
Это один из тех любимых моментов Чондэ, когда он вновь находил подтверждение неправильности той цитаты, но уже не со своей стороны. Он прекрасно чувствовал, как Бэкхён на него притворно дуется и испепеляет взглядом. Тот всегда был отличным актером - Исин как-то весь месяц мучился мыслью, что Бэкхён на него сердится. Но Чондэ пронять было не так-то просто. Все эти взгляды и холодный тон разбивались о стену, потому что Бэкхён все еще жался к Чондэ, гладил ступней его лодыжку и водил ладонями по бокам. Именно поэтому та фраза была в корне неверной.
Ведь Бэкхён любил тело Чондэ ничуть не меньше.