Автор: Tone (R)
Иллюстратор: Rikarda J
Фэндом: BTS
Пэйринг: Намджун/Юнги, фоном Чонгук/Чимин
Рейтинг: PG-13
Жанр: AU, мистика
Предупреждения: нецензурная лексика
Количество слов: 15 600
A/N: Когда с миром что-то не так, приходится перестраиваться и выживать. Возможно, когда что-то не так с тобой – перестраивается мир. И если ты вдруг просыпаешься в разрушенном до основания мире, не исключено, что проблема в тебе.
Город за его спиной мертвый, выжженный дотла еще будто бы в прошлом веке. Юнги не оборачивается, просто знает, что дела обстоят именно так. Что острые скалы многоэтажек, зияющие огромными прорехами в корпусе и зубьями каркаса, что неестественно зеленый мох этажа на два вверх, что ни одного целого стекла на километры вокруг. Разве что зеркальце какое карманное уцелело. Это тоже раздражает, но не так сильно, как подстава с машиной. С мертвым городом Юнги уж как-нибудь смирится, а вот тачка — это пиздец, конечно. Ну как так вообще?
— Ну как так? — хрипит он и сплевывает на асфальт. — Какого хрена?
Ребра болезненно сдавливает острым чувством несправедливости. Копил ведь, выбирал долго. И чтобы кожаные черные сидения, светлая обшивка, шершавый клевый руль.
Кожа на переднем сидении надувается пузырем и лопается, расползается некрасиво. То, что осталось от шершавого клевого руля стонет протяжно и рушится в горящий мякиш поролона.
Юнги тянется, касается зеркала, торчащего из пламени, будто оттопыренное ухо из-под рыжих неряшливых волос. Зеркало остается в его руке.
— Сука, — комментирует Юнги.
В рассеченном неровными чертами отражении рожа у него та еще. Самая большая трещина делит надвое подбородок, измазанный сажей нос, сердитой складкой пролегает между бровей. На лбу отчетливый след пальцев. Красота.
— Сука, — обижается Юнги на свое стремное отражение и пытается оттереть лоб рукавом. — Ну что за херня.
С громким свистом сдувается колесо.
— Хер тебе, — решает Юнги и смело открывает объятую пламенем переднюю дверь. — Довезешь, не развалишься.
Сидение сминается под ним, будто картонное. Юнги хватается за руль, а руля нет.
— Хер тебе, — повторяет Юнги и поворачивает ключ.
Мотор рычит. Машина едет.
— Жарковато, — сообщает непонятно кому Юнги и цепляет на нос солнечные очки.
Брелок популярного шоу, подплавленный по краям, раскачивается на зеркале заднего вида, истекает пластмассой.
Юнги едет по мертвому городу в горящей машине и чувствует себя на удивление неплохо. Не хватает только подходящего музыкального сопровождения.
Радио — бесформенный кусок пластмассы, откашливается и вместо музыки бубнит монотонно:
— На востоке, на берегу моря стоит город. Там можно жить.
Юнги переключил бы, поискал что-нибудь помелодичнее, но кнопок нет. А радио повторяет, повторяет, пускает по кругу один и тот же текст, тревожным незнакомым голосом.
Юнги долго стоит на светофоре, дожидаясь зеленого. Машина продолжает полыхать, будто огню еще есть что жрать. Крыша выгибается и отлетает, открывая бескрайнее, затянутое тучами небо.
— Юнги, — зовет радио, — иди на восток, в город.
— Юнги, — говорит Намджун, — ты охренел спать на собственной вечеринке?
Юнги просыпается. Улыбается абсолютно нездоровой улыбкой, такой, какая положена пьяным и накуренным людям, и сообщает:
— Мне такой пиздец приснился.
Намджун с понимающим видом кивает на батарею пустых бутылок, толпящихся на столе, и кивает еще раз. А потом извлекает откуда-то две целые и предлагает:
— Это надо отметить.
В принципе, почему бы и нет? Новый альбом они уже отметили, можно выпить и за приснившийся пиздец.
В клубе шумно, басы бьют по мозгам, Юнги пьет большими глотками, разглядывает длинные ноги, заполняющие танцпол, и думает, что при первой же возможности надо проверить машину. Раздражение, принесенное с собой из сна, медленно отступает.
У Юнги так себе отношения с родителями, можно сказать, вообще никаких отношений, поэтому звонить и просить, чтобы его бухое тело забрали — некому. Юнги хреновый сын. А еще хреновый друг, поэтому дружить ему не с кем. Разве что Намджун. Но тот покачивается рядом, точно молодое деревце на ветру, и явно никого никуда не повезет.
— Альбом огонь вообще, — в сотый раз за вечер сообщает Намджун.
Бормочет еще что-то, смеется басом, прислоняется к столбу, чтобы не упасть. Намджун тоже хреновый сын, даже хреновее Юнги, наверное, на этой почве и сошлись. У них в целом много общего и схожие вкусы. Это здорово, но кто-нибудь, стоящий на ногах не под углом, им бы не помешал.
— Такси? — предлагает Намджун, будто прочитав вялые мысли в голове Юнги.
И даже пытается это такси вызвать. Получается не сразу, но все же. Он помогает Юнги забраться в машину, залезает сам и с третьей попытки надиктовывает адрес. Сын из Намджуна гаже, чем из Юнги, а вот друг — намного лучше. Юнги начинает говорить об этом где-то в середине пути, смеется пьяно, когда Намджун лезет то ли драться, то ли обнять, а затыкается только падая на кровать у Намджуна дома.
— Жалко, ты не девчонка, — бормочет Намджун ему в висок, прижимаясь своим нелепым длинным телом.
А Юнги соглашается — жалко. Девчонкой быть, наверное, прикольно. Ни тебе проблем с самоопределением, ни жалких попыток самоутвердиться. Намджун тянет свои грабли, жмется теснее, дышит тяжело. Трется стояком о бедро Юнги. После всего выпитого разница между парнем и девчонкой, походу, стирается. Все-таки, нет, друг из Намджуна так себе. Друзья не целуются слюняво, придавив к кровати. И уж точно не пихают в своих друзей ничего. Надо бы об этом сообщить, но у Юнги сначала занят чужим языком рот, потом ему немного некогда, а потом Намджун уже спит, успев нашептать Юнги туманное «это ничего страшного, на самом деле» и откатиться в сторону — видимо запоздало срабатывает инстинкт самосохранения.
Юнги лежит на спине, раскинув руки, чувствует себя немного грязным и очень уставшим, смотрит в потолок и думает, что все пошло по пизде уже очень давно.
Но понимает, насколько ошибся, только утром. Когда Намджуна рядом не оказывается, квартира разрушена, в прямом смысле, а город за окном... Город за окном мертвый. Уже много лет как.
Стихия корчится, бьется в бессильной злобе, кидается на штурм снова и снова. И если бы Сокджину было чуть меньше наплевать, он бы попытался хоть как-то от нее отгородиться — повесить занавески, заколотить оконные проемы досками. Да что угодно. Сокджину наплевать совсем. Он смотрит на пустое блюдце перед собой. И видит в нем всю свою жизнь. Сплошная пустота и ненужность.
Розовое пальто, аккуратно сложенное и повешенное на спинку стула, притягивает взгляд. Наверное, со стороны это похоже на непродолжительный визит. Будто бы Сокджин допьет чай, завернется в пальто и уйдет, как только дождь закончится. Однако чая в чашке нет, идти некуда, а ливни здесь частые и долгие, порой на несколько дней затягиваются. Знать бы еще, где это — «здесь».
Город определенно Сеул, но не тот, шумный и привычный, в котором легко спрятаться, затерявшись среди людей. В этом Сеуле Сокджин один. И на улицах, по которым иногда гуляет в этом своем ярком пальто, выглядит как свежий шрам на остывшем трупе — розовое на сером. Сокджин и чувствует себя шрамом, потому что город мертвый, а он — живой. И чудится в этом то ли неправильность какая-то, то ли несправедливость. Сокджину нравится жить в принципе, а вот быть одному — не очень.
Тогда, когда улицы заполняла не пыль, до жути напоминающая прах, а люди, он любил весь день проводить среди них, смешиваясь с толпой, чувствуя себя частью общей массы, хоть происхождение к таким прогулкам и не располагало. Сын президента крупной компании, отпрыск известной семьи, ну да. Один даже в доме, полном народу.
Наверное поэтому он сломался внезапно в магазине посуды и, вместо того, чтобы выбрать себе подарок, забился в темный угол, не боясь испачкать дизайнерское пальто, сжался, спрятался.
Закрыл глаза.
А открыл, когда привычного мира не стало. И презрение родителей, надменность сестер, едкие пересуды за спиной — все это лопнуло, сгнило и пропало.
Сокджин вспоминает сухой и колючий взгляд матери, будто чувствует его, и поводит плечами, сбрасывая наваждение. Здесь ее точно нет, он проверил. И дома тоже нет. Даже их особняк сравнялся с землей. Дождь, успокоившийся было, идет на второй заход.
— С днем рождения меня, — вяло улыбается Сокджин.
Огонек свечи дрожит, съеживается от порыва ветра. Свеча воткнута в давно засохший кекс, найденный в одном из шкафов магазина, кекс стоит справа от Сокджина, а сам Сокджин отмечает свой двадцать седьмой день рождения ничуть не хуже, чем предыдущие. И от осознания этого хочется выть, скрести стол, до глубоких рытвин и заноз под ногтями. И всегда хотелось. Но воспитание не позволяет. И выдержка. Сокджин равнодушный и холодный, как положено детям богатых семей. Как положено трупам. Сокджин внутри такой же мертвый, как город вокруг.
— С днем рождения, — доносится от порога.
Сокджин не оборачивается, зная, что галлюцинации хоть и коварны, но быстро исчезают.
— Тебе сколько теперь?
— Двадцать семь, — отзывается Сокджин, не отрывая взгляда от блюдца.
Идеальная симметрия. Круг в квадрате, ни одной лишней линии. Все, что нужно, чтобы успокоиться. Но успокоиться не дают. Галлюцинация отвлекает, мешает сосредоточиться. Играет на нервах, точно на струнах.
— Ничего себе, старше меня аж на два года. Какой взрослый хён.
Сокджин слышит чужую улыбку, чувствует ее затылком и все-таки, не выдержав, оборачивается.
— Привет, — солнечно улыбается рыжий парень, взмахнув растопыренной пятерней.
— Привет, — отзывается Сокджин.
Все его с трудом накопленное самообладание хрустит и осыпается, обнажая слабые, полузадушенные эмоции. Широкой трещиной по лицу расползается улыбка. Сокджину кажется, что вот сейчас тот самый момент, когда его невезение покажет себя во всей красе и, вместо того, чтобы подняться и подойти к человеку, застывшему на пороге, он просто свалится и умрет от разрыва сердца.
Живой человек.
Улыбается.
Красивый, боже, какой красивый.
Сокджин все-таки встает. Сердце выдерживает. Ему даже слезы удается сдержать, хоть и разреветься хочется ужас как. Обнять, держать, не отпускать никуда.
— Ты пугаешь, — хмыкает рыжий гость.
Рыжий, как солнце, которого Сокджин будто бы тысячу лет не видел. И остается только замереть, боясь спугнуть.
Солнце подходит ближе, смотрит пристально, протягивает Сокджину кекс со свечкой:
— Задувать будешь, именинник?
Радуется, когда свеча гаснет, удивляется, заметив, какой кекс деревянный и «надеюсь, ты не собираешься это есть?», оглядывается, скользит взглядом по пальто на стуле, по гнезду из одежды у прилавка, по Сокджину, так и стоящему столбом, и хватает его за руку, несильно сжимая.
— Нашел где жить, — говорит.
Просит:
— Пойдем со мной?
Поражается:
— Такие руки холодные!
Сообщает:
— Меня Хосок зовут.
Сокджин оживает. Рука, зажатая в чужой руке, согревается.
— Куда пойдем?
Хосок зачесывает пальцами волосы назад и ослепляет очередной улыбкой:
— В город на берегу пойдем. На востоке, на берегу моря стоит город. Там можно жить. И мы там жить сможем. Все смогут.
Все. Сокджин поднимает пальто, натягивает на себя дрожащими руками. И идет. Он, на самом деле, очень хочет жить.
«На востоке, на берегу моря стоит город. Там можно жить».
Мог бы еще дописать: «Но это не точно», однако в таком случае вряд ли кто послушается и отправится следом. Поэтому остается только нервно смеяться и идти дальше.
Черный маркер на белой стене заброшенного кафе смотрится круто, почти граффити. Юнги мог бы и граффити, но баллончиков по пути не встретил, а специально искать нет времени.
Он не верит во всякую хрень вроде вещих снов, но три дня назад нашел свою машину, и она горела. Одна посреди мертвого города. Юнги, конечно, не идиот и сесть в нее не пытался — от машины жаром несло за километр и мерзко воняло паленой резиной, — но с направлением определился. И если в этом проклятом мире есть еще кто-то живой, его тоже надо направить. Хрен с ним, с Городом, но выжившие, если такие имеются, должны собраться вместе.
Юнги не верит в город на берегу, но верить очень хочет. Во что-то же надо верить, когда кругом такой пиздец. Надо во что-то верить, куда-то идти. Чтобы не свихнуться.
Он собрался быстро, благо из вещей при себе имел телефон да пачку сигарет. В магазине через дорогу нашелся неплохо сохранившийся рюкзак и куча полезных штук. Не пропадет. Честно пытался позвонить родителям — бесполезно. О Намджуне старался не думать.
Старается до сих пор.
В мертвом городе страшно, но Юнги будто подготовили, наметили план, прочертили маршрут, и теперь он точно знает, что делать. Даже если сон не был вещим, если он был просто дурацким укуренным кошмаром, Юнги не готов расстаться с ориентиром.
Он пишет свое послание на стене одного дома, другого, на глянцевом, покрытом пылью боку мертвой бензоколонки и старается не думать о том, кто увидит это. Увидит ли Намджун.
О Намджуне лучше не думать. Потому что...
Только Юнги решил, что хуже пьяного секса с другом быть ничего не может, как мироздание тут же продемонстрировало глубину его заблуждений.
Пьяный секс с другом — это не худший из вариантов. Худший вариант — мертвый мир, обгорелый остов того, что было важно и знакомо. Подвернись случай, Юнги бы переспал с Намджуном еще раз. И еще раз.
Лишь бы его увидеть.
Лишь бы хоть какой-нибудь намек на то, что он жив.
Юнги находит чистую бежевую стену аптеки, открывает маркер и —
«Намджун, иди на восток, к морю».
А все остальное не пишет. Ничего вроде «где ты, идиот?» и «жив вообще?». Это можно будет спросить лично. А если встречи не случится, то...
О Намджуне лучше не думать.
— Зачем к морю? — спрашивают из-за спины.
И Юнги даже оборачиваться не надо, чтобы узнать его голос. Зачем к морю?
— Не думал, что ты так быстро уйдешь, — говорит Намджун. — Я увидел весь этот пиздец и пошел осмотреться. Вернулся, а тебя уже нет. Несколько дней искал.
Он не оправдывается, просто рассказывает, поясняет. Юнги смотрит на него и в свете садящегося солнца Намджун выглядит совсем нескладным и тощим. Нелепо выглядит. Привычно.
— Я рад, что с тобой все в порядке, — признается Намджун хрипло.
От него пахнет костром, сигаретами, так знакомо, что...
Воспоминания врываются в голову резко и с криками, будто отряд специального назначения. Ошпаривают сетчатку, рушат все вокруг.
Требуют: смотри.
Смотри:
Руки Намджуна на бедрах Юнги — загорелые, контрастом к бледной коже. Спина ноет, настолько выгнулся. Пьяный шепот, впитывающийся в кожу. Неосторожные рваные движения. И больно. Совсем чуть-чуть — алкоголь неплохой анестетик, — но тем не менее. Синяки останутся везде. На шее, на ребрах. Чертов придурок.
— Мне сон снился, — говорит Юнги, ошалев от воспоминаний, отталкивает, отступает. — До всего этого. Все это и снилось. И радио утверждало, что надо на восток.
— Хорошо, — улыбается Намджун, — пойдем на восток, на море. Там здорово.
Он не смеется над дурацкой верой в сны, не шутит, не ставит под сомнение. Он, кажется, поверил бы даже в то, что огромный черный медведь спустился с неба и указал путь, если бы об этом сказал Юнги.
Эта вера всегда цепляла. Цепляет и сейчас.
А еще цепляет тонкий кожаный ремешок с заклепками, намотанный на Намджуново запястье. Намджун рассказал не все. Умолчал о собаке. Он любил свою собаку. И, видимо, нашел ее, пока искал Юнги. Кожаные заклепки ошейника отражают солнечные блики. Если Юнги виноват во всем, если... То и в этом тоже?
Он отступает, дергает козырек кепки, успокаивается. Радость от встречи сменяется растерянностью. Юнги ненавидит быть растерянным. Это отвратительно. Поэтому:
— Иди. Я потом.
Намджун отзеркаливает выражение его лица. Не понимает. Открывает рот, закрывает. Эмоции сменяют одна другую. Потом доходит. Медленно, но доходит.
— Ты понимаешь, что нам нужно держаться вместе?
Юнги понимает, но вместе пока не может. Он будет чуть позади, не теряя из виду. Вокруг хаос и нечто непонятное, но внутри у Юнги понятного еще меньше. Он транслирует эти мысли прямо в голову Намджуна, через глаза, и вполне успешно. Намджун морщится, сглатывает и:
— По поводу того раза...
Боже, нет.
— Нет, — мотает головой Юнги.
Не надо по поводу того раза.
— Не надо.
Намджун отступает. Моргает часто, нервно кусает губы.
— Понял.
Уходит, не оборачиваясь, но все же, на расстоянии в пару метров, бросает через плечо:
— Не думай слишком много.
Юнги, конечно, постарается, но обещать с уверенностью не может. Он вообще ни в чем сейчас не уверен.
«Много сладкого — вредно, Чонгукки», — укоряет мамин голос из воспоминаний.
Взять себя в руки. Вяленое мясо. Сушеная рыба. Всего понемногу. Чонгук перебирает пальцами шуршащие упаковки, скидывает сразу в рюкзак понравившееся и пригодное для питания. Тишина окутывает напряженное тело, давит на уши. Включить бы плеер, но небезопасно. За громкими басами можно не услышать шелест осыпающейся побелки, хруст арматуры, проседающей под тяжестью застывшего навсегда здания. Недавно он чуть так не попался. Засмотрелся на кошку среди обломков, еле успел отпрыгнуть, когда с высоты третьего этажа рухнул балкон. Умирать подобным образом не хочется.
«Вечно ты уши затыкаешь», — ворчит мама.
Подушечки пальцев мягко проходятся по полуфабрикатам, скованным пленкой вместе с плесенью. Запах мерзкий, тошнотворный. Отойти подальше.
«Всегда проверяй срок годности, Чонгукки».
Чонгук переступает с ноги на ногу, переносит вес тела чуть вправо. Лапша. Точно, собирался ведь. Несколько легких пакетов перекочевывают в рюкзак. Еще немного и места не останется. Фрукты. Хотел же. Полки с консервами через три ряда отсюда, Чонгук точно помнит, не раз ходил в этот супермаркет до.
«До» — это удобно. Потому что до чего — Чонгук не знает. Что происходит — не понятно. Не укладывается в голове до сих пор. Не нормально. Но что в данных условиях считать нормальным — черт знает. Чонгуку не так много лет, чтобы мозг закостенел и перестал подстраиваться под изменения окружающего мира. Он еще может переварить ситуацию, осознать ее, смириться и найти компромисс. Чтобы голова не болела, чтобы рассуждать здраво. Мир просто закончился — факт. Закончился за одну ночь. Чонгук закрыл глаза вечером, а открыл — утром, только другим. Утром новой жизни. И не то чтобы о ней кто-то просил вообще-то.
Чонгук остался на раздробленных костях цивилизации. Нужно выживать. Хоть зомби нет, уже спасибо. Он ухмыляется криво, нервно, переступает еще правее. Бутылки с водой погружаются в рюкзак следом за пачкой чипсов. Чипсы занимают много места, придется выложить. Размышлять о таких мелочах — хороший способ отвлечься. Думать о чипсах вместо того, чтобы сходить с ума от неопределенности — клевая идея.
«Опять ты ешь всякую гадость».
Как же не хватает музыки. Он оглаживает плеер в кармане и отдергивает руку. Нельзя.
Сквозь разбитое окно в магазин врывается сухой ветер. Чонгук проходит мимо ряда с моющими средствами, мимо того, что осталось от овощного отдела, мимо рыбного. Фу, рыбный. Сейчас это скорее отдел тухлятины.
«Рыба полезна, Чонгукки, нужно питаться правильно».
Еще два отдела и будут консервы.
Чонгук решил свалить из города где-то с неделю назад. Когда набегался по улицам в поисках выживших, когда наревелся, настрадался, сделал выводы. Когда обзавелся машиной, не имея прав, оружием, не имея разрешения на ношение, и понял окончательно, что это все не шутка. Никто не собирается его штрафовать, наказывать, воспитывать. Для воспитания нужны взрослые, а взрослых нет.
«Не нужна тебе машина, разобьешься еще».
В городе вообще никого нет. Были сначала — в первые дни Чонгук видел парочку издалека, но оружие в их руках не позволило Чонгуку подойти. Точнее не оружие, а инстинкт самосохранения, конечно. Фильмы про апокалипсис, про зомби и прочую дрянь, научили его главному — люди и в мирное время опасны, а когда вокруг хаос — опасны смертельно.
«Не лезь в драку, побьют».
Секция с печеньем проплывает мимо, Чонгук скользит рассеянным взглядом по полкам, по сгорбленной спине человека в красной кепке и притормаживает только на секунду. Человек сгребает в фирменный пакет супермаркета все упаковки подряд, хрустит печеньем — Чонгук слышит характерный хрумкающий звук. Он крадется бесшумно, — пришлось научиться, — человек в кепке даже не оборачивается, занимаясь своим делом. Но спина напрягается едва уловимо. Под темной тканью толстовки с капюшоном поднимаются и опадают холмами лопатки. Плечи расслабляются. Чонгук не собирается нападать. Нужно уходить. С другой стороны, оставлять за спиной потенциального врага — так себе решение. Мужчина? Женщина? Нет практически никакой разницы, если в руках нож или пистолет, но все равно интересно.
Любитель печенья выпрямляется, не поднимаясь и, будто прочитав мысли Чонгука, выдает хриплое:
— Проваливай. Я не планирую драться.
Чонгук выдыхает и уходит за угол, в нужную секцию. Все-таки парень, — думает он отстраненно, перебирая взглядом банки с консервами, — хорошо, что мирный. Шорох пакетов из соседней секции успокаивает. Решил бы напасть — затихарился бы.
«Ты слабенький у нас, будь осторожнее, Чонгукки».
Чонгук поправляет шапку и еле сдерживает довольную улыбку — нашел! Банка ананасов, банка персиков, банка огурцов — по очереди отправляются в рюкзак. Гештальт закрыт.
Внезапное движение справа оглушает, парализует. Чонгук застывает испуганным кроликом, выпучив глаза. Не услышал, дурак.
— Спасибо, что напомнил, — хмыкает парень за его спиной.
Рука с браслетом на тонком запястье стремительно появляется над Чонгуковым плечом, хватает банку клубники и исчезает. По виску Чонгука стекает капля пота. Надо же было так подставиться.
— Ананасы передай, — не просит, скорее требует, хриплый голос.
Чонгук, едва не роняя, снимает с верхней полки банку, на которую указывает длинный палец, передает назад.
Сзади молча принимают. И все стихает. Чонгук отваживается обернуться только через несколько минут — никого.
Красная кепка мелькает в соседнем ряду, уверенно движется к выходу. Чонгук выдыхает.
И спешит следом. Мама бы ругалась.
Инстинкт самосохранения прокачен у него средненько. Все-таки он еще недостаточно взрослый, чтобы принимать взвешенные и правильные решения, а голос
человека, — человека, который не напал, — отдается эхом в голове, мягкий, притягивающий. Чонгук будто все тот же кролик, тащится за удавом, держась на расстоянии. Красная кепка мелькает в переулке слева, растворяется в подступающих сумерках.
«Не гуляй по ночам, попадешь в неприятности».
Чонгук натягивает на плечо вторую лямку рюкзака и прибавляет скорости, переходя на рысь. Он выворачивает за угол, где мелькнуло красным, и застывает, напоровшись на внимательный взгляд темных глаз.
Других.
— Ну, привет.
Парень, сидящий у костра, не выглядит опасным. И он не тот. У него тоже белые волосы, но взъерошенные, не примятые кепкой, а росту будет сильно побольше, чем у того, что требовал от Чонгука ананасов. Вместо черной толстовки на нем темно-зеленый жилет, распахнутый настежь и обнажающий белую футболку с красными буквами, военный жетон на цепочке, свисающий с крепкой смуглой шеи. Не тот.
Чонгук отступает назад, не говоря ни слова. Белобрысый улыбается краешком губ и показывает ему распахнутые ладони, обещая:
— Я не планирую драться.
Знакомая фраза припечатывает Чонгука к месту. Он растерянно оглядывает пространство вокруг блондина, но не видит нигде знакомой красной кепки. Не за тем шел, но к чему-то пришел все-таки.
— Мяса хочешь? — предлагает белобрысый и кивает на перевернутый ящик справа: — Присаживайся. Ночь уже скоро. Один здесь?
«Не связывайся со странными людьми».
Чонгук чувствует себя Красной Шапочкой, загипнотизированной взглядом волчьих темных глаз, но подходит ближе, опускается на предложенное сидение. Костер потрескивает у его ног, дарит тепло. Чуть помедлив, Чонгук скидывает рюкзак на землю и, продолжая с подозрением вглядываться в лицо человека напротив, сообщает:
— Чонгук.
Ему нужны люди. Он так давно ни с кем не разговаривал. Если не считать парня в красной кепке. Этот без кепки, но тоже почему-то внушает доверие.
«Не доверяй всем подряд».
— Намджун, — улыбается один из «всех подряд». — Будешь есть?
Пока Чонгук выскребает из банки подогретые консервы, Намджун разглядывает его с легкой улыбкой. Почти по-отечески доброй. Отец. Чонгук сглатывает, давится, откашливается, смаргивает набежавшие слезы.
«Наш Чонгукки еще такой бестолковый».
Паника подкрадывается со спины, облизывает лопатки холодным языком и отступает тут же, потревоженная чужим голосом:
— Пойдем со мной в Город?
Намджун говорит это «Город» с каким-то особым смыслом, будто он имеет в виду что-то больше, чем населенный пункт, и Чонгук сглатывает резкое «мы и так в городе», готовое сорваться с языка.
— Не слышал про Город? — хмыкает Намджун понимающе и кивает: — Сейчас расскажу.
«По поводу того раза».
Кожаный браслет на его руке поглощает свет от костра.
Он улыбается и рассказывает про Город — Юнги слышит отголоски беседы, впитывает их, пытаясь услышать недоверие и сарказм. Ничего нет. Намджун верит.
Пацан, которого он привел ему, сутулый, настороженный и, хоть и не должен, Юнги все равно ловит себя на удовлетворенном «оба будут под присмотром». Его время от времени посещает нелепая мысль о причастности к творящемуся пиздецу, что-то об измененном сознании, калечащем миры. Он даже написал бы об этом какую-нибудь жесткую песню, разжег искру вдохновения, но пока способен только подогревать давно остывшую совесть чувством вины. Настойчивое «а вдруг?» мешает спать.
Намджун вдалеке хрипло смеется и треплет нахохлившегося пацана по макушке. Не пропадут.
Юнги уходит на рассвете, пока оба еще спят. Пробирается мимо, едва не словив инфаркт в тот момент, когда Намджун переворачивается во сне, вываливаясь из спального мешка на промерзший потрескавшийся асфальт. Юнги не собирается его будить, но просто пройти мимо не может и, подбросив в тлеющие угли несколько поленьев, мимоходом накидывает на Намджуна толстое походное одеяло. По нахмуренному лицу расплывается робкая недоверчивая улыбка. Юнги мрачнеет и спешит уйти.
В спину летит хриплое «ты так и будешь бегать?», которое лучше игнорировать. Избегать неприятностей — идеальный способ решения проблем. А Намджун проблема. По крайней мере, до тех пор, пока Юнги не сможет самому себе ответить хотя бы на один вопрос из тех, что разрывают голову. Тогда станет проще что-то решить. И, несмотря на то, что Юнги вообще решать не любит, он постарается.
Все-таки с Намджуном гораздо лучше, чем без него.
Мертвый город смотрит вслед, когда Юнги, написав последнее послание, уходит в сторону леса. Запасов должно хватить на пару дней, а дальше придумает что-нибудь. Или Намджун придумает. Из них двоих он — мозговой центр. В том, что они еще не раз пересекутся, Юнги не сомневается. Судьба такая хитрожопая дрянь, что чем сильнее и глубже проблема, тем охотнее в нее макнут носом. Потому что проблемы надо решать, а не барахтаться в них слепым щенком.
Юнги оглядывается назад, на развалины.
Город укоризненно молчит.
Мир мертвых. Значит, есть смысл ждать.
— Я ухожу, — говорит Чимин.
Тэхен кивает. Он слышал это уже семь раз, а на четвертый Чимин даже скрылся из виду, провалившись в темень. Но все равно вернулся. Им, по сути, просто некуда идти. И сколько бы Чимин ни обещал, ни грозился, он не уйдет. Потому что ему страшно. Чимин всегда боялся одиночества, а здесь оно сильнее ощущается и тяжелее давит.
Тэхен дарит другу кривобокую ухмылку и взмахивает рукой — иди. Чимин топчется на месте, сердито хмурит брови и... вздыхает, опускаясь рядом на ступени.
— Ты же понимаешь, что она не придет?
Тэхен не понимает. Если это мир мертвых, она обязана прийти. Она всегда любила Тэхена, его друзей и свои цветы. И вот сейчас они сидят здесь втроем, а значит, она просто обязана появиться. Это же Тэхен, единственный внук. Это же Чимин, который всем нравится. Это же цветок в горшке, пока еще совсем маленький, но с большим потенциалом. Они все опоздали на похороны, зато пошли дальше, туда, куда бы никто другой не отважился пойти. Даже родители, которые плакали, ругали Тэхена, ругались между собой, но не были готовы переступить черту. А Тэхен слишком любил бабушку, больше чем они все. Предатели.
Чимин осторожно касается его руки, смазывает пальцами по щеке, стирая сажу.
— Тэхен, — зовет он, — бабушка не вернется. Просто... некуда, понимаешь? Дом сгорел.
За их спинами одни обломки, да обожженный каркас. Тэхен осознает, по крайней мере, догадывается, что Чимин прав, но это же бабушка. Ладно дом, хорошо, его нет больше, но Тэхен-то есть. Она не может просто его бросить. Вернется. Заберет. А дом они построят новый. Тэхен знает, как это делается, они с Чимином сильные, смогут. Построят и поставят цветок на окно. Повесят занавески. Яркие, как она любит. До города недалеко и в разоренных гипермаркетах наверняка найдется пара рулонов никому не нужной ткани.
А еще бабушка взрослая и умная, она объяснит, как у них получилось прямо с поминок шагнуть сюда, в междумирье, при этом не умерев. Они не умерли, Тэхен проверял — Чиминово сердце стучало под ладонью успокаивающе ровно, стоило протянуть руку. За него Тэхен уверен. За себя — не очень. Может быть, это он их сюда затянул. Чимина, который слишком друг, чтобы оставить его одного неизвестно где, и цветок, у которого просто не было выбора.
Чимин поднимается снова, гладит его по волосам:
— Пойдем, может, в лесу хоть поищем? Вдруг она заблудилась? Свет же в окнах не горит, темно.
На последних словах его голос дрожит, Тэхен понимает — не в чем свету гореть, окон нет. И бабушка, правда, могла заблудиться. Бледно-зеленый росток в горшке качается в такт его кивкам. Только вот...
— Давай ты поищешь, а я тут подожду? — он обводит взглядом темный лес вокруг дома, пожимает плечами: — Вдруг разминемся? Она придет, а нас нет.
Чимин сверлит его недоверчивым взглядом — одному ему в лес явно не хочется, но кивает. Тэхен читает в его глазах надежду: если бабушки не будет ни там, ни там, им придется уйти. Хоть куда-нибудь.
Когда Чимин уходит, Тэхен прижимает цветок к груди и тихо, на грани слышимости, скулит. Он тоже особо не верит в чудесное воссоединение семьи. И вообще уже ни во что не верит. Но, спустя несколько долгих секунд, говорит совершенно бодрым голосом:
— Не переживай, мы ее найдем.
Цветок согласно взмахивает единственным робким листком. Хоть кто-то же должен искренне считать, что все будет хорошо. Бабушка учила, что с растениями надо разговаривать, что они все понимают. А еще говорить с цветком — отличный способ не сойти с ума.
— Найдем ее, — повторяет Тэхен увереннее. — Или хоть кого-нибудь, кто нам все объяснит. Чимин вернется и приведет их, он же везучий и очень надежный.
Чимин их не приводит. Приводят его. Рыжий и яркий, как солнце парень вываливается из кустов прямо напротив обгоревшего крыльца, запихивает руку обратно в густую зелень и вытаскивает оттуда Чимина, будто кролика из шляпы. Чимин растерянно озирается, цепляется за его руку и выглядит крайне дезориентированным.
— Я был уверен, что дом в другой стороне, — хмурится он и, заметив Тэхена, радостно тыкает в грудь своего сопровождающего: — вот, нашел. Не бабушка, но тоже неплохо.
Тэхен согласно кивает, зачарованно разглядывая незнакомца. Неплохо. Парень высокий, все еще нестерпимо рыжий, и ведет себя так непринужденно, будто вырос здесь, в этом аду. Такое поведение успокаивает, внушает доверие. Тэхену хочется расспросить его обо всем сразу, но сначала важное:
— Ты не видел здесь бабушку?
— Неа, — виновато пожимает плечами парень и поясняет: — Здесь бабушек нету, только молодняк.
Тэхен сникает. Бабушка давно уже не молодняк, а значит, ловить тут нечего.
— Ааа... — начинает Тэхен и так и застывает с открытым ртом, потому что говорить в принципе нечего.
Парень ждет какое-то время, а потом приходит на выручку:
— Это у тебя цветок? — и тут же перескакивает на другую тему: — Меня Хосок зовут. Пойдемте в Город?
Хосок с виду подходит под определение «тот, кто все объяснит» и если для этого надо куда-то пойти, то, ладно, пойдем. В конце концов, бабушка может тоже быть в этом Городе. А если нет, то Тэхен все равно сделал все, что мог. Благо их новый знакомый не видел, как он остервенело ломился внутрь горящего дома, чтобы все проверить. Вряд ли он согласился бы дружить с измазанным в саже психопатом.
Тэхен поднимается, принимая протянутую руку.
Юнги до рези в глазах пялится в темноту, но в этом сюжете, видимо, не предусмотрен никакой «Бог из машины». Зато предусмотрен Намджун. Он продирается сквозь бурелом, как огромный неуклюжий зверь, и останавливается на границе света от костра Юнги. Как будто просит разрешения подойти ближе.
Раньше ему не нужно было разрешение. Все вообще было проще и понятнее. А если что-то было не понятно, Намджун легко находил объяснения, стоило только спросить. Его огромный, странно работающий мозг, вмещает в себя такое количество информации, что задайся Юнги целью найти смысл жизни, нужно было бы просто уточнить у Намджуна. Но такие вопросы не для него, да и Намджун иногда утомляет долгими разговорами. Помимо этого, Юнги в принципе любит разбираться со сложными вопросами сам. Есть что-то забавное и увлекательное в методичных поисках истины. Но если не нашел… Если не нашел, то к Намджуну, да. Он поможет.
Вот бы и сейчас это сработало. Юнги не маленький мальчик, не боится темноты и жизненных трудностей, в данный момент ему как никогда нужен тот самый мудрый Намджун. Чтобы открыл рот и своим басом вдруг взял и все объяснил. Юнги бы поверил, правда.
Намджун открывает рот, но говорит совсем другие вещи:
— Ты не замерз?
Неожиданная и неуместная забота пугает, показавшись в этом стремном темном лесу ослепительной вспышкой. Чем-то абсолютно неуместным, как персонаж из наивного мультфильма для дошкольников в кровавом триллере.
— У меня костер, если ты не заметил, — Юнги пожимает плечами и отводит глаза.
Все равно успевая оценить и легкую бледность — хотя, возможно, виной тому густо ложащиеся тени, — и заострившиеся скулы. И отросшие на макушке волосы. Интересно, Намджун захватил с собой бритву? Когда они встретились в туалете клуба, в самый первый раз, он, склонившись над оттертой до блеска раковиной, выбривал себе виски. Это было… странно.
— Пойдем к нам, — предлагает Намджун, и Юнги вдруг кажется, что это теперь никогда не закончится.
— Прекрати бегать, — требует Намджун. — Вместе спокойнее.
Кажется, что они так и будут идти сквозь лес куда-то к морю, если оно вообще там. Намджун будет уговаривать, Юнги будет сопротивляться. И снова лес, лес, уговоры, поселки, маленькие города. Вместо привычного и знакомого Сеула, давки в метро и утренней сигареты, традиционной, самой терпкой и нужной.
— Ты ведь совсем не понимаешь, что здесь происходит, — хмурится Намджун, — давай хотя бы вместе не понимать.
Он так и стоит на границе света и тени, напоминая Юнги легенды о древних богах, о высоченных тотемах и жертвоприношениях. О крови, разлитой на алтаре, о грубо высеченных чертах лица, острым ножом по мягкой древесине. Намджун, да, иногда то еще бревно. Упрямое и непрошибаемое. Потому что:
— Насчет того раза…
Юнги снова вздрагивает, наверное, так теперь тоже будет всегда.
— Тебе не кажется, что это сейчас не самая насущная проблема?
— Ее мы хотя бы можем попытаться разрулить, — Намджун наконец-то делает шаг вперед.
Садится рядом, на расстоянии, но все равно рядом. Они посреди гребаного хер-пойми-чего, а Намджуну срочно надо обсудить то, как стремительно и неумолимо поезд их многолетней дружбы ебанулся с обрыва в пропасть после одного пьяного перепиха. Окей, классно.
Он выглядит растерянным. Расстроенным. И если начнет извиняться, Юнги, с вероятностью в девяносто процентов, толкнет его в костер. Не сгорит, так отвлечется.
— Я давно уже, — говорит Намджун и обжигает Юнги быстрым взглядом из-под насупленных бровей. — Ну…
Если бы его лирика была такой же стройной и насыщенной смыслом, Юнги бы обязательно купил все альбомы. Просто чтобы сжечь.
Впрочем, он и так купил все, они же друзья. Ха-ха.
Он смотрит наверх. Там, где свет костра заканчивается и начинается ночная мгла, проходит ровная светлая кромка, кажущаяся полупрозрачным куполом. Очень хрупким, таким же, как кое-чья нервная система.
— Как ты думаешь, где мы? — хрипло интересуется он, подбрасывая в костер пару толстых веток.
Плавная смена темы никогда не была в числе его талантов. Намджун понимающе хмыкает, выбивает из пачки сигарету и прикуривает. Когда такие разговоры проходили легко?
— Знаешь, ты всегда будешь моим другом, хочешь того или нет.
— Ты оставил пацана одного? — пробует Юнги еще раз.
Если бы это был фильм, он бы посадил сценариста на кол. Все эти ванильные реплики, неловкие взгляды навевают просто-таки нестерпимую тоску. Юнги отбирает у Намджуна сигарету и жадно затягивается. Если подумать, сейчас он как никогда близок к тому состоянию, в котором пребывал на момент их первой встречи. К обиде на мироздание, к попыткам разрушить себя изнутри. Перестроить, разобрать по частям и понять — как оно все работает. То странное ощущение, когда за безразличным пустым взглядом прячется огромный клок злобы и отчаяния, загнанный в клетку из стальных прутьев самоконтроля. Настолько близко к пропасти истерики, что земля шуршит под ногами, осыпаясь.
— Его зовут Чонгук. Он уснул, не заметит, что меня нет.
Юнги так глубоко погружается в себя, что упускает мысль, смысл их кривого и бестолкового диалога, а еще — момент, когда Намджун подсаживается ближе. Неловкий, не знающий, куда деть руки, Намджун, наверняка напуганный гораздо больше, чем может себе позволить показать.
— Слушай, я все еще надеюсь, что сплю, — Юнги сам не понимает, зачем приглушает голос. — Что кто-нибудь разбудит меня, и мы снова будем в клубе. И ты спросишь, какого хрена я сплю на собственной вечеринке, а я расскажу тебе про свой невероятно стремный сон. И мы поедем домой. Я к себе, ты — к себе. И вырубимся в разных постелях. Чтобы, ну, знаешь, все было понятно и просто. Я возможно даже напишу об этом сне песню и буду смотреть на тебя немного странно, пытаясь сообразить, что именно чувствую, потому что такие сны не снятся просто так. Понимаешь, о чем я?
— А я буду спрашивать: «Эй, бро, что не так?» — хмыкает Намджун.
И когда Юнги почти готов улыбнуться в ответ, добавляет:
— А потом все равно сорвусь однажды. Потому что просто быть рядом и ничего не делать нереально сложно.
Они молчат долго. Так долго, что костер успевает прогореть почти полностью, на исходе едва мерцая углями. Ночь давит сверху, навалившись всем весом, купол становится совсем прозрачным, тает под натиском, сдает позиции. Без хруста веток на фоне, тишина кажется просто неподъемно тяжелой. Такой, какая случается, когда творится что-то важное.
— Ты же понимаешь, — вздыхает Намджун, — некоторые вещи просто происходят. И ты не можешь на них повлиять. Можешь смириться, можешь бороться, но их не изменить и не сдвинуть с того места, где они произошли.
Он поднимается, зачем-то отряхивая колени, потом складывается весь, как телефон-раскладушка, чтобы поднять с земли веток и подкинуть в костер, а потом стоит перед Юнги, уронив ладонь на его плечо.
— Мы с тобой настолько долбоебы, что «просто и понятно» — это вообще не про нас.
И вот тут Юнги не может не согласиться. Костер, получив подношение, разгорается ярче, выхватывая из темноты сутулую Намджунову спину. Он разворачивается и снова останавливается на самом краю, как будто и не было этого странного разговора и не прозвучавшего, но состоявшегося признания. Будто не усложнил все еще больше за несколько жалких минут.
— Приходи, когда созреешь, — бросает Намджун, прежде чем утонуть во мраке.
Юнги чувствует себя на редкость дерьмово. И вряд ли созреет вообще.
Когда Тэхенова девушка сказала, что Чимин симпатичный, Тэхен сказал «ага» и долго тискал его за щеки. Но потом все равно с ней расстался. Просто так получалось всегда, что им вдвоем гораздо комфортнее вместе, чем с кем-то еще, в абсолютно гетеросексуальном смысле. При всей любви к экспериментам и друг другу, они даже не пробовали стать еще ближе. То ли дело в уникальной и неповторимой дружбе, то ли в том, что они и так были вместе «совсем», куда уж ближе.
Наверное, поэтому Чимин и шел всегда за Тэхеном. Наверное, поэтому он пошел за ним и сюда, в это странное хрен-пойми-что, безвременное, неопределенное, Тэхену даже просить смысла не было. Он просто уснул вечером, после похорон бабушки, а проснулся уже здесь. Чимин проснулся здесь тоже. Потому что никакая таинственная поебень не может их разделить. Чимину жалко оставшихся «там» родителей, жалко друзей и кота, но Тэхена, оставшегося без любимой бабушки, жалко гораздо больше. Да и не смог бы он «там», без Тэхена. А «здесь» с Тэхеном вполне себе ничего. Они могут просто идти куда-то, постоянно куда-то идти, ведь Тэхен банально не умеет сидеть на месте. Он сидел, да, — обняв горшок с цветком, измазанный сажей от сгоревшего дома, — но это был просто перерыв. Просто чтобы подумать и взять себя в руки, а теперь… Теперь все в порядке.
Чимин сжимает Тэхенову руку крепче, Тэхен оборачивается на ходу и улыбается. Все в порядке.
Хосок, будто услышав их молчаливый диалог, улыбается тоже. Кто он и откуда — Чимин не знает, но, наверное, готов узнать и довериться, раз это сделал Тэхен. По крайней мере, у Тэхена есть эта поразительная черта — с ходу чувствовать стержень, и гнилые люди не попадались ему ни разу. В отличие от Чимина. Поэтому можно идти следом, как обычно, даже если сам Тэхен на данный момент ведомый.
— Вот, — говорит Хосок и останавливается, — пока так. Завтра пойдем дальше.
Чимин шарит взглядом по поляне, увенчанной костром, и осторожно взмахивает рукой, приветствуя новое действующее лицо. Сейчас он еще больше уверен в правильном выборе Тэхена, потому что это новое лицо выглядит только что спасенным (это где-то глубоко внутри, испуганно выглядывает из зрачков-окон) от неминуемого. И спасти его мог только Хосок, никого больше нет поблизости.
— Сокджин, — кивает парень в розовом пальто.
И, боже, как он умудрился в лесу сохранить изначальный розовый цвет? Чимину становится неловко за Тэхенову изгвазданную физиономию, он тянется вперед и стирает с его щеки темное пятно. Сокджин понимающе улыбается. Они, наверное, подружатся.
— Хен, — улыбается Хосок, — я привел нам новых друзей.
Он сияет так ярко, что Чимин в какой-то момент уверен — круглую неуютную поляну освещает именно он, странный, не пойми откуда взявшийся Хосок, а не костер, плюющийся искрами. Он скачет по поляне, обустраивая спальные места, обещает Тэхену не отбирать цветок, гладит Сокджина по плечам, просто мимоходом, в безусловно успокаивающем жесте, а когда садится и замолкает, становится вдруг очень страшно и тихо. Как если бы фоновая музыка, игравшая все время, замолчала резко, оборвалась. Чимин зябко ежится, двигается к Тэхену ближе, подпирая его бедро своим и так, в принципе, теплее, лучше. Когда тишина затягивается, а лица присутствующих изучены вдоль и поперек, Чимин все же решается. Ну вдруг? Хоть кто-то же должен знать?
— Как вы думаете, где мы?
Сокджин смаргивает, дергает головой так, словно задавался этим вопросом только что у себя в голове и случайно произнес его вслух. У него явно нет ответов. Хосок выглядит примерно также, только больше спокойствия в позе и жестах. До Чимина запоздало доходит, что он назвал Сокджина «хеном», а значит, тот явно старше их всех. Это сбивает с толку. Всю свою сознательную жизнь Чимин считал, что старшие — кладезь мудрости и знаний. Что стоит только споткнуться, упасть и разбить коленку, как тут же вокруг окажется толпа взрослых, точно знающих, что нужно делать в сложившейся ситуации. А теперь вся его спокойная жизнь сидит здесь, у костра, с нелепо наклеенным поверх кровоточащей раны пластырем чужого присутствия, но ни один взрослый не спешит выбираться из кустов и оказывать помощь. Даже взрослый Сокджин кажется беспомощным и потерянным. Им всем тут нужен кто-то, а кого-то нет.
— Это мир мертвых, — уверенно заявляет Тэхен и хмурится: — Я же говорил тебе.
Верить в собственную смерть Чимин отказывается напрочь. Что угодно — инопланетяне, потусторонние силы, война, но никак не смерть. Когда тебе двадцать с копейками, жизнь не может прерваться вот так просто и бездарно. Трагическая случайность, героический подвиг — да. Но не уснуть рядом с Тэхеном, сжимая его руку, навсегда. Хотя… это было бы неплохо. Но потом, когда они проживут положенный срок и, утомленные продолжительным существованием, остановятся наконец, все равно держась друг за друга. Тогда можно. Не сейчас.
— Я практически уверен, — говорит Хосок, и все смотрят на него, как на пророка, на мессию, — что это не мир мертвых. По крайней мере мертвых здесь нет.
После он добавляет: «Только смертельно уставшие» и сам смеется над собственной шуткой. От его громкого, ничем не стесненного смеха, в воздух с ближайших ветвей поднимается пара встревоженных птиц. Чимин чувствует себя странно. В этой жуткой ситуации, в этом месте, ему не хватает одного — эмоций. И либо он, правда, очень устал, либо все эмоции выветрились при переходе на новый уровень. Пусть будет уровень, как в игре. Воспринимать всё игрой гораздо проще.
Сокджин поднимает руки над костром, пламя тянется к нему в надежде лизнуть странно искривленные пальцы. Он похож на шамана, неестественно красивого колдуна, затеявшего сложную комбинацию из проклятий и молитв. Красоту Чимин замечает только сейчас и поспешно смаргивает, отворачивается, опасаясь выдать себя и показаться невежливым.
— Мне кажется, — говорит Сокджин и замолкает, подбирая слова.
Сейчас он выглядит взрослым и мудрым. Возможно, дело в освещении, возможно в том, что его слова — последняя надежда.
— Мне кажется, — начинает Сокджин заново, — это чья-то выдумка.
Он обводит всю компанию взглядом и хмурится, всматриваясь в их лица: поняли ли? Чимин наклоняется к нему ближе, ожидая пояснений. Тень жуткой догадки давит на плечи, заставляя тянуться вперед.
— Кто-то просто придумал этот мир, чтобы сбежать из того. И я, в принципе, — Сокджин вздыхает, мотает головой, будто споря с самим собой, — я его понимаю.
Хосок хмыкает, выталкивая Чимина из транса, и разводит руками:
— Похоже на правду. Слишком тут все странно.
Чимин озирается по сторонам, примеривая новую версию на окружающую действительность и, осознав, севшим голосом уточняет:
— Если кто-то этот мир придумал, если это всё в его голове, значит... Значит, он нас видит? Следит за каждым шагом? Ведет куда-то?
Все взгляды неосознанно поднимаются вверх, туда, где седой дым костра смешивается с ночной мглой. Тишина вокруг липкая и полупрозрачная, сквозь нее просвечивают мысли каждого, похожие одна на другую. По лопаткам дерет холодом, Чимин ежится, двигается ближе к Тэхену, а тот, в поисках поддержки, крепко сжимает Сокджинову руку. Общий на всех испуг липнет к одежде, путается в волосах.
— А потом он нас всех убьет, — хрипло констатирует Хосок, — маньяк ненормальный.
Чимин, в принципе, готов заорать и сбежать с поляны в неизвестность, утащив за собой Тэхена, но первым орет Хосок. Орет громко и резко, так, что его вопль, будто обоюдоострый клинок, вонзается прямо в Чиминову грудь и едва не сбрасывает с поваленного дерева, на котором они сидят. С лица Сокджина сходят все краски, а лист Тэхенова цветка подрагивает в такт его трясущимся рукам.
Хосок закрывает рот, осматривает их на предмет повреждений, несовместимых с жизнью, а потом смеется так же громко, как и кричал.
— Да ладно вам, ребят, мы что, в лагере? Что за страшилки у костра?
Стирает с глаз набежавшие слезы и улыбается так открыто и тепло, что даже злиться на него за нелепую выходку нормально не получается.
— Это место просто есть, — говорит Хосок, — придется смириться и жить дальше. Вы здесь, не одни даже, это же здорово. Мы придем к морю, в город, посмотрим, не врут ли легенды, а дальше уже как пойдет.
Он поднимается, обходит вокруг костра и нависает над Чимином, сжимая его плечи:
— Не бойся, пожалуйста. Все будет хорошо.
Вот только Чимин не очень в этом уверен.
@темы: band: bangtan boys
-
-
24.07.2017 в 23:35-
-
24.07.2017 в 23:35-
-
24.07.2017 в 23:35-
-
24.07.2017 в 23:35-
-
24.07.2017 в 23:37-
-
24.07.2017 в 23:37-
-
24.07.2017 в 23:37-
-
25.07.2017 в 09:25почему-то вспомнилась вот эта картинка static38.cmtt.ru/club/88/36/18/e5e74309bf4ff6.j...
читать дальше
Спасибо, чудесная команда!
-
-
26.07.2017 в 00:55Это было ох-ре-ни-тель-но. В текст буквально проваливаешься, уходишь с головой, а выныриваешь с полным чувством завершённости. Все слова такие точные, бьющие в цель, прекрасно прорисовывающие картинки, словно фильм смотришь. Сюжет цепляет от и до. Коллажи чудесные и очень приятные.
Спасибо за ваш труд
-
-
28.07.2017 в 00:57До чего ты пронзительная. До чего ты иногда пугаешь, но так в себя глубоко своими текстами затягиваешь.
Я прожила это на одном вдохе в один час. И как знала, что всё началось с Хосока.
Никогда не перестану восхищаться тем, как ты раскрываешь их. Как больно, понятно и честно... И как правильно, что они встретились и стали единым целым. Семьёй.
Юнги - оленище. Это просто должно было прозвучать, ты понимаешь.
Намджун...господи, просто я лягу тут под столом и останусь лежать в слезах. До чего он потрясающий.
Знаешь что.
Я очень по тебе скучала. Вот по такой тебе, когда ты из текстов своих смотришь своими теплыми глазами. Правда.
Текст такой же. В нём есть и тепло костра и холод непроглядной ночи, но всё оно ведёт к простой человеческой нужности. В разной степени и в разном качестве, но всё же.
Спасибо тебе.
Спасибо вам.
Рики, оформление просто фантастическое. Серьёзно, каждый коллаж до мурашек и влажных глаз. Восхищаюсь каждой твоей работой всё больше и больше. Ох, я в чувствах вся по уши.
Потрясающая работа от и до.
Люблю вас очень. Спасибо за этот поток эмоций!
-
-
28.07.2017 в 18:58Тишина растягивается, растет вширь огромным мыльным пузырем и лопается с треском, когда Намджун выдыхает хриплое:
— Иди ко мне.
Намджун садится рядом, не на корточки, а прямо так, задницей в листву, достает сигареты. И зачем-то повторяет:
— Ты все равно всегда будешь моим другом.
— Ты мне нравишься, — сообщает Намджун и Юнги замирает на месте. — Сильно нравишься. Очень давно. Не знаю, что ты должен сделать, чтобы я от тебя отстал. Возможно, тебе и правда придется переступить через мой труп.
Серьезно?! Вы серьезно?! Поймала себя на мысли, что перечитываю
Намджун запал, да так что мама не горюй. С Юнги вот все не ясно, вроде, и по роже не дал, но и оборону не снял
хотя это вообще не про Юнги, да...И тем не менее, когда начиналась их линия, то хотелось выть. Выть в голос, как, наверное, выло сердце Намджуна, когда прогонял не очень приятные мысли. Это напряжение между ними, практически осязаемое.только не перечитывай!Вообще история каждого героя интересна. Все пришли в этот мир по разным причинам, но с одним и тем же грузом. Было интересно смотреть, как каждый из них приходит к пониманию, в чем его груз, что его сдерживает. Понимал и принимал. Они такие все разные, но даже в этом мире встретились, потянулись друг к другу. Не стали задавать лишних вопросов, просто последовали друг за другом.
Многие сцены рисуются сами (вернее находят из контента парней). И этот берег, и этот вечер у костра, и розовое пальто Джина. С упоминания бабушки Тэхена стало очень больно, и от того мир показался еще более реальным. Ведь столько всего в нем из того родного и близкого. Прокручиваешь в голове раз за разом.
Текст очень атмосферный, но блин, как же бьют по всем рецепторам моменты, когда по тексту герой приходит к ключевому моменту, и перед глазами появляется коллаж! Господи, сколько смысла в каждом из них! Не знаю от какого умирать больше
К чему клип-то просила! Пока читала, то ни один раз ловила себя на мысли, что что-то общее все же есть! И дело тут даже не в названии, а именно в восприятии. И если бы не пара моментов, то можно было б выдавать за полноценный трейлер. Хотя кто его знает, чтоб было б если бы они застряли в этом мире намного дольше)))
У вас замечательная команда! Очень ждала вашу работу! И получила море удовольствия
-
-
09.08.2017 в 22:27Именно так все и выглядело хД
ВОТ СКАЗАЛА БЫ Я ТЕБЕ, МИН ЮНГИ
Вот да!
отлично хд
Я не могла не х) Это же как визитная карточка хД
Мин Юнги хдддд
Ну так а чего он?! Чо он вот! хД
Питер Пэн и Потерянные мальчишки.
Похоже, кстати, да)) Я не задавалась целью именно на это указать, но, вероятно, из моей души еще не до конца выветрился тот концепт со стеклянными шариками, обрывом и лесом Тт
Очень сильно запал в душу цветочек Тэхёна. Очень трогательная и живая деталь.
Я рада, что он понравился, он очень мне дорог был на протяжении всего написания)))
Все же интересно, как же остальные попали в коробочку к Хосоку, если она была лишь у него?
Ну тут коробочка примерно как кот Шредингера - ее нет на самом деле, но образ очень удобный для объяснений)) Есть просто мир, в который Хосок вывалился и в который вывались чуть позже они)) Не могли не вывалиться - слишком много общего))
Отдельно спасибо коллажисту. Работы прекрасны и создают очень правильную гармонию с текстом.
Я тоже в восторге *О*
Спасибо вам большущее за отзыв, я так рада ТдТ
Кот Том, Можно я просто полежу здесь мёртвым котиком и побулькаю от восхищения?
Конечно можно х))
Спасибо за ваш труд
Спасибо вам!
жемчужный кот, И как знала, что всё началось с Хосока.
Он особенный ^^
Юнги - оленище. Это просто должно было прозвучать, ты понимаешь.
Конечно понимаю хДД
Намджун...господи, просто я лягу тут под столом и останусь лежать в слезах. До чего он потрясающий.
Он такой, дыа ТдТ
Текст такой же. В нём есть и тепло костра и холод непроглядной ночи, но всё оно ведёт к простой человеческой нужности. В разной степени и в разном качестве, но всё же.
Я так рада, что это удалось передать Тт Это именно то, чего хотелось Тт
Люблю вас очень. Спасибо за этот поток эмоций!
Спасибо тебе большущее! Мы тоже тебя очень любим!
Ringo-Freek, Намджун запал, да так что мама не горюй. С Юнги вот все не ясно, вроде, и по роже не дал, но и оборону не снял
Юнги просто как котик - сел на пороге и сидит)))
Не стали задавать лишних вопросов, просто последовали друг за другом.
Не могло быть иначе, они отражаются во всех мирах одним и тем же количеством, одной толпой связанных между собой ребятишек)))
С упоминания бабушки Тэхена стало очень больно, и от того мир показался еще более реальным
Я, если честно, начинала его писать еще до этой беды и потом долго думала, стоит ли оставлять такое, это не очень хорошо, но так и не смогла убрать Тт
Спасибо огромное за ваш труд
Спасибо огромное тебе! За чудесный отзыв и вообще!
-
-
21.08.2017 в 22:02Какой юнги. Нет, КАКОЙ ЮНГИ! Конечно, в этой истории все интересны и хороши по своему, но почему-то больше всех зацепил Юнги с его отрицанием того, что случилось между ним и намджуном. Дада, я все еще очень люблю намги и не могла удержаться, перечитывала все моменты с ними больше всего.
Намджун здесь очень хороший, понимающий и...всем бы такого намджуна рядом ~
Что-то очень сумбурным вышел отзыв, но мне действительно очень понравилось. Спасибо^^
-
-
21.08.2017 в 22:04Оно не просто дополнило, а раскрасило эту историю. У меня все очень плохо с визуализацией того, о чем я читаю. Поэтому спасибо большое за иллюстрации *.*
-
-
22.08.2017 в 12:29Спасибо тебе за отзыв!
-
-
31.08.2017 в 00:03если бы я проснулся в другом мире, он бы очень был похож на мир юнги, апокалипсис без зомбей, и с дождем Сокджина - то что надо )
немного жаль дружбу Тэхена и Чимина, все-таки грустно, когда человек перестает быть чем-то большим и остается просто другом.
спасибо, за чудеснейшую историю )
очень настроенческие визы к истории, стопроцентное попадание тонов, оттенков и образов )
и цветочек! цветочек, точно такие я его и представлял. как это здорово, когда картинка из головы, совпадает с визуализацией
-
-
31.08.2017 в 15:26Да, это очень печальное событие в жизни Тт
спасибо, за чудеснейшую историю )
Спасибо тебе за отзыв!
очень настроенческие визы к истории, стопроцентное попадание тонов, оттенков и образов )
и цветочек! цветочек, точно такие я его и представлял. как это здорово, когда картинка из головы, совпадает с визуализацией
Цветочек вообще тут мой фаворит *О* Хотя все оформление такое ащщщ ТдТ