Swamps

[Haide Mai]

Название: Swamps
Автор:  miksar
Бета: ЗА...Forever...
Коллажист:  Haide Mai
Артер:  RingO_o
Фандом: 2PM, Kim Woo Bin, Running Man, Super Junior
Персонажи: Чуно, Убин, Квансу, Хичоль, Джихе, Кан Сора мимоходом
Пейринг: Чуно/Убин, Убин/Квансу, Хичоль/?
Категория: слэш
Жанр: АУ, ангст, слэш, психология, драма
Рейтинг: R
Размер: ~ 29 к
Краткое содержание:
В квартире на последнем этаже одиноко живет Чуно. Днем он работает в офисе, а ночью борется с кошмарами. Уже много лет ему снятся жутковатые болота. А однажды он решает покончить с этим, собирается и едет туда. Но даже в самых ужасных снах он не представляет то, что его ждет там. И кто его ждет - тоже...
От автора: вагон благодарности моим оформителям и  UiLoved за ту огромнейшую помощь и поддержку, что подпитывала меня все время написания. Люблю вас всех <3
Альбом Чуно "листается" кликами.

Ноги в сапогах, как в замедленной съемке, медленно и неумолимо засасывает вниз. Запах сырости и затхлости немного кружит голову, отчего деревья вокруг будто надвигаются. И Чуно боится. Боится поднимать голову вверх, чтобы подтвердить свои догадки, что его окружили кольцом. Он делает усилие, пытаясь освободиться из силков, но болото затягивает еще сильнее. Ноги наливаются свинцом, будто и не его совсем. Чуно медленно выдыхает, пытаясь успокоиться и совладать с силами, чтобы выбраться. Но глубоко внизу чуть слышно постанывает болото, а где-то над головой пролетает редкая птица, разрывая вязкую тишину своим писклявым криком. И успокоить свои нервы Чуно не в силах. Ему до жути страшно. В еле сдерживаемой панике он вглядывается в темень леса, надеясь на спасение. Там, впереди, он знает, озеро. Только вот никак ему до него не добраться. Холод болота будто окутывает все его существо, затягивая в свои владения. И Чуно понимает, что не особо и сопротивляется. А это еще больше пугает. Умереть вот так, захлебнувшись в вязкой темной воде, — слишком глупо. Он шерудит рукой поблизости, молясь про себя, и чуть не вскрикивает от счастья, дарованного призрачной надеждой выбраться. Пальцы дотягиваются до одной из веток куста, что так щедро раскинул свои побеги подальше. Чуно подвигается ближе корпусом, чувствуя, как болото в отместку затягивает ноги быстрее, хлюпая от наслаждения. Но пальцы оказываются проворнее сил природы, моментально хватаются за ветку куста и крепко-накрепко вцепляются в неё. По вискам катится пот от напряжения. Все силы сосредоточены на кончиках пальцев, взгляд устремлен туда же. «Я выберусь! Точно выберусь», — как мантру повторяет Чуно, шевеля губами. Он карабкается вверх, пытаясь руками вытащить свою обездвиженную нижнюю часть тела, когда ветка вдруг с треском отламывается, и его затягивает по самые плечи. Гребаные силы действия-противодействия. Чуно захлестывают эмоции. Теперь ему точно не выбраться. Беззвучный крик вырывается из горла…
И Чуно открывает глаза. Его трясет от пережитого ужаса, а щеки подозрительно мокрые. За окном дождь, асфальт блестит в бледном свете фонарей. На циферблате шесть утра. Чуно тянется к стакану с водой, который всегда ставит на ночь рядом с подоконником на табуретку. «Надо купить наконец снотворное». Холодная жидкость быстро приводит в себя, и Чуно перестает трясти.
Кошмары преследуют его уже давно. Но только в последнее время они стали настолько жуткими. Чуно плохо помнит свое детство, скорее, вообще не помнит, но эти болота в снах кажутся ему знакомыми. Подсознание узнает каждую кочку, каждый кустик. И это, мягко говоря, странно. Чуно не помнит ни родных, ни дом, в котором жил, а болота помнит...

После рабочего дня и незапланированной ранней побудки утром усталость заменяет все типы чувств. Она держит в своем подчинение все тело, от самых кончиков пальцев на ногах, до непослушного вихра на макушке. Чуно не любит свою работу, поэтому и усталость никогда не бывает для него приятной. Сил не хватает даже на то, чтобы заткнуть дырку в ванне и набрать спасительной горячей воды. Чуно вымотан. Вымотан нелюбимой работой, ночными кошмарами и еще чем-то. Может, беспросветностью?
За окном темно и сыро, совсем как в его снах. Капли дождя барабанят по крыше и навевают еще большую тоску. На душе, как и на улице, по-осеннему пасмурно. Чуно ставит на табуретку очередную кружку с водой, запрыгивает на подоконник и ложится, закутавшись в одеяло, которое неприятно холодит, пролежав весь день на окне. Не то чтобы у него нет кровати. Она есть. Не роскошная, но по-своему уютная, укрытая приятным глазу пушистым покрывалом. Но спит Чуно всегда на подоконнике. Благо, что квартирка его высоко. Последний этаж многоэтажки. Никому его не видно снизу, а окна выходят на проезжую часть, за которой расположен парк. Чуно прислоняется носом к холодному стеклу и закрывает глаза, даже не подумав поставить будильник. Давно привык просыпаться раньше, без всяких мелодий и звонков.

Ноги сами несут Чуно по кочкам к лесному озеру, окруженному тысячелетними деревьями, поскрипывающими на сильном ветру. На этот раз он внимательнее приглядывается к некому подобию тропинки, проложенной по кромке болота. Вторично увязнуть ему совсем не хочется. Над головой негромко ухает сова, а вместе с ней и сердце. Чуно всем своим существом ненавидит уже эти болота, в которые его так услужливо каждую ночь закидывают кошмары. Он искренне верит, что где-то есть выход. Что надо только отыскать ту самую тропинку, чтобы раз и навсегда выбраться из этого жуткого леса. Который год он уже пытается выйти к озеру — и никак. Каждый раз что-то останавливает его. Сначала это была непроглядная чаща, сквозь которую приходилось продираться, сдирая ладони в кровь. Вслед за ней расположились кустарники и полянки с ядовитыми ягодами. А уже после этого раскинулось болото, которое неумолимо засасывало неаккуратного путника, оступившегося на узенькой тропинке. Но Чуно всегда знал, что там, впереди, озеро. И вот туда-то ему и надо.
Чуно и сам не понимает, откуда ему это известно. Просто чувствует, что вот она — финальная точка. Болото, изученное уже вдоль и поперек, остается позади, и Чуно замирает на мгновение, осмысливая тот факт, что от заветного озера его отделяют лишь несколько кустов с какими-то вонючими мелкими желтыми цветами и внушительного вида шипами. Всего пара шагов, но судьба будто издевается, вырывает его из рук морфея в самый ответственный момент.
Чуно резко распахивает глаза и садится, обхватив колени руками. Ему снова холодно и одиноко, как, в общем-то, и было всегда. В голове вертятся мысли о лесном озере из кошмара, а на кончиках ресниц все еще остался сон, отчего Чуно периодически зевает, но знает, что больше уснуть ему все равно не удастся (как в университете на парах — можно хоть иззеваться, а сон не придет). Назойливые, такие яркие, будто это происходит в реальности, сны. Чуно обращался к психологу, но тот не особо помог, посоветовав таблетки и гипноз. Капсулы с лекарством до сих пор остались на дне пузырька в шкафчике в ванной комнате. А вот от гипноза Чуно наотрез отказался. Не любит он впускать людей в свою жизнь, и особенно — в голову. Даже сам по себе поход к психологу дался ему тяжело. Долгими размышлениями и взвешиваниями всех «за» и «против».
За окном еще темно, и на работу слишком рано. Чуно задумчиво смотрит на небольшие пятна света рядом с фонарями и перебирает пальцами отросшую челку. Надо бы записаться к парикмахеру, чтобы не взмахивать головой каждый раз, когда непослушные волосы лезут в глаза. Чуно не любит, даже, скорее, боится, когда кто-нибудь его касается. Он не помнит своих родителей, не встречался ни с кем, не приучен к проявлениям теплоты и ласки. Чуно банально не знает, что это такое. Он до ужаса боится тянущихся к нему рук и в салоне всегда напряженно следит, смотря в зеркало, за каждым движением девушки-парикмахера. У Чуно нет друзей, а следовательно — нет и никакой привязанности к конкретному городу. Он тратит деньги только на квартплату и еду. Изредка покупает, заказывая в интернет-магазинах, нужную одежду. И единственные выходы в люди — работа и походы к парикмахеру. Чуно живет в своем одиноком мирке с ночными кошмарами. Он уже привык.
Не сказать, что ему неинтересно узнать, кто его родители и каким было его детство. Но Чуно не уверен, что это ему нужно. Вряд ли его бросили просто так. Либо родители уже умерли, либо у них своя семья, в которой нет места ему. И, если бы не сны, Чуно и не думал бы об этом. Для тех, кто провел много времени в приюте, семья — больное место. А бередить эти раны нет ни смысла, ни сил.

За осенью приходит зима, а за ощущением чего-то нового — привыкание. Чуно уже не дрожит и не радуется, видя во снах заветное озеро. Только раздражается, осознав, что все не закончилось, как он думал. Достигнув воображаемой им финальной точки, Чуно все также проваливается с головой по ночам в эти жуткие кошмары с темным лесом, болотами и надрывными криками птиц. Как белка в колесе, он бежит вперед, стирая лапки, а конца и края этому не видно. Только с каждым пробуждением он становится старше на один день..

Гладь воды не шевелится, и деревья молчаливо стоят, ни дуновения ветра, будто кто-то заботливо поставил на паузу время, давая возможность привыкнуть. Вся природа застыла, ждет чего-то. И Чуно тоже проникается этим ожиданием. Туман белым покрывалом окутывает озеро. Чуно обводит глазами противоположный берег, с усилием вглядываясь в эту пелену, и от неожиданности пугается, шарахаясь в сторону. Там, на берегу, стоит кто-то. Он отчетливо видит силуэт. Девушка? Длинные волосы и белая сорочка в пол. «Неужели ей не холодно?», — думает Чуно. Самого его пробирает до костей. Этот туман, кажется, забирается даже в глаза, отчего все расплывается вокруг. Чуно явственно видит только яркую белоснежную сорочку и красивые волосы, ниспадающие на плечи. Девушка стоит к нему спиной, и ему невероятно любопытно, что это за человек проник в его всегда пронзенные одиночеством сны.
— Простите? — шевелит он губами, пытаясь крикнуть, но из горла не вылетает ни единого звука. Чуно, как рыба, просто хватает ртом воздух, не говоря ни слова. «Обернись… Пожалуйста, обернись», — беззвучно просит он, чувствуя отчаяние с новой силой. Будто от ее внимания зависит вся его жизнь. Но девушка, естественно, не слышит непроизнесенных слов и уходит. Медленно растворяется в тумане. А Чуно все умоляет, чтоб та обернулась. Белое пятно сорочки вскоре теряется в клубах тумана, плотным одеялом укрывающего озеро..

Выныривая наружу, Чуно резко распахивает глаза. Челка у него влажная от стекающего по вискам пота. Придется перед работой идти в душ, хотя на ночь принимал ванну. Чуно греет руками свой холодный от соприкосновения со стеклом нос. «Почему? За что?», — вертится у него на языке. Откуда эти дурацкие кошмары, которые так мешают обычной жизни? Хотя ее и обычной-то можно назвать только с большой натяжкой. В таком возрасте все нормальные парни ходят по вечерам в клубы, снимают девочек и копят деньги на дорогую машину. А Чуно живет на подоконнике квартиры на последнем этаже многоэтажки и борется со своим же подсознанием, подкидывающим ему ночные кошмары.

— Молодой человек, подвиньтесь, — недовольным голосом говорит какая-то погруженная с головой в насущные проблемы аджумма. Чуно кивает и быстро отодвигается, пропуская. Но все равно получает пинок в бок. В метро людей не особо много, потому что час пик уже давно прошел. Чуно стоит только несколько станций, после чего место для него освобождается. А напротив оказывается девушка с книгой в руках, что само по себе необычно в современном мире. У нее такие же волосы, как у той, из сна, чем она, в принципе, и останавливает на себе внимание Чуно. Она теребит страницы очередного романа Мураками и временами закусывает губу от нахлынувших эмоций. Девушка слюнявит палец и переворачивает страницу. Ей явно не терпится узнать, что там будет дальше. Чуно исподтишка разглядывает гамму чувств на ее лице, думая о той, что на болотах. Она приходит к нему в снах уже несколько месяцев, но каждый раз окликнуть ее он не может, будто дал обет молчания. Чуно вспоминает, а девушка напротив, между тем, убирает книгу в сумку и встает. «Сколько это будет продолжаться? Недели, месяцы, а может быть, и годы?». Чуно в который раз представляет перед собой громадное колесо, по которому он бежит. По кругу. Где нет ни начала, ни конца. «Как разорвать его? Как же вырваться?», — думает Чуно.
— Шаг назад, — бормочет она себе под нос и выходит из электрички.
«Назад? Вернуться в прошлое?», — размышляет Чуно, глядя ей вслед.

Порой судьба играет с человеком, подкидывая ответы на вопросы, долго терзающие сознание. Случайно услышанный разговор, строчка из упавшей на пол и раскрывшейся книги. Кто-то верит, что это подсказка, кто-то гордо проходит мимо, делая вид, что ничего не было. Но все в будущем вспоминают этот ход судьбы и ненароком размышляют о том, что же было бы, если бы они присоединились к этой игре. Такова сущность человека — сомневаться и задаваться этим извечным вопросом: «А если бы?».
«Шаг назад», — слова девушки упорно не дают Чуно спать, надоедая еще больше, чем ставшие привычными кошмары. И именно поэтому вскоре он обнаруживает себя сидящим в поезде, увозящем далеко от родной квартиры с уютным подоконником. Уносящем к тому самому прошлому, которое он столько времени обходил стороной. Чуно рассеянно смотрит на мелькающие столбы за окном, тщетно пытаясь подготовиться морально к тому, что может его ждать. В руках у него пластиковый стаканчик с дешевым пойлом, гордо именующимся кофе. И, несмотря на то, что от напитка идет пар, пальцы у Чуно холодны, как и взгляд карих глаз, устремленных будто куда-то в другой мир, а совсем не на полотно дороги. Он до сих пор не до конца понимает, почему решился на такой смелый шаг, но знает, что обратно пути уже нет. Проводница хриплым голосом оповещает пассажиров о скорой остановке, вырывая Чуно из размышлений. Перрон встречает его пронзительным ветром со снегом и мигающим фонарем, слабо освещающим даже расположенные рядом предметы.
— Добро пожаловать домой, — сам себе говорит Чуно, когда поезд, на прощанье мигнув, скрывается за поворотом. Здесь гораздо холоднее, чем в Сеуле, и прохудившееся пальто не спасает от мороза. Чуно задирает голову вверх и кричит: «Я вернулся-я-я-я». А ветер подхватывает его слова и уносит прочь, будто стесняется того, чему стал невольным свидетелем. Холод не щадит, напоминая о том, что пора бы уже уйти с перрона. И Чуно дважды повторять не нужно. Взвалив рюкзак на плечи, он бредет по направлению городка, в котором ему придется провести ближайшее время.
Первое, что еще издалека бросается ему в глаза, — старинный дом, а скорее то, что от него осталось. Даже полуразрушенный, он возвышается над всеми остальными постройками. Из красного кирпича, с башенками и шпилем наверху. Он будто сошел с картинок готических замков и приковывает к себе все внимание. При взгляде на него Чуно становится невероятно жутко и тягуче больно, как будто ему сжимают грудную клетку, не давая вдохнуть. Он хватает ртом воздух. "Неужели панические атаки возвращаются?" В глазах стремительно темнеет. И в обморок он не грохается только потому, что отводит взгляд. Чуно не понимает, почему случился этот приступ, иначе и не назвать, но списывает на перевозбуждение от смены обстановки. Все-таки в мегаполисе вместо воздуха смог от машин и заводов, а здесь он настолько кристально чист, что дух захватывает. От одного этого фактора можно легко упасть в обморок, вдохнув слишком много за раз.
Второе, что отмечает про себя Чуно, — это высокие деревья. Кажется, что им не меньше ста лет, такие крупные они по обхвату. Аж дух захватывает, когда смотришь вверх сквозь развесистую крону.
Третье же, и последнее, что останавливает на себе взгляд, — тишина. Она плотно окутывает весь городок, отчего невольно вспоминаются фильмы ужасов. В городке живут люди, но даже они, подстраиваясь под столь атмосферный пейзаж, говорят между собой тихо и по большей части сидят в своих домах, выглядывая наружу, как пауки, готовые заглотнуть наживку.
Чуно сразу не нравится этот городок. С первого взгляда. Он чувствует себя настолько неуютно и жутко, что только сила воли останавливает его от покупки билета в другой конец. «Немудрено, что я отсюда сбежал (Отсюда ли? Чуно долго рассматривал гугл карты, прежде чем решить, что же за местность ему снится уже столько лет, но до конца он пока не уверен в своем решении, хотя что-то подсказывает ему, что оно правильное) и ничего о своем раннем детстве не помню», — думает он, шагая по мощеной улице, которая здесь явно главная и единственная. Чуно убежден, что на него сейчас направлены взгляды всех горожан, прячущихся за шторками своих нерушимых крепостей. В маленьких городках чужаков не любят. Он не раз уже жалеет, что отважился на такую авантюру, размышляя, что и гостиницы здесь, скорее всего, нет. Первый громкий звук в этих местах он слышит от собаки, которая неистово кидается на него из-за угла одного из домов, до ужаса напугав. Здоровая дворняга, охраняя территорию, чуть не приводит его к инфаркту. Чуно хватается за сердце, глядя на исчадие ада с клыками и свирепым взглядом. Для таких спутников у него всегда припасена вкусняшка, которая тут же отдается по назначению, превращая монстра в виляющее пушистым хвостом чудо с милым выражением морды и бездной преданности в глазах.
Вопреки опасениям, в городке обнаруживается деревянный двухэтажный особняк с покосившейся табличкой, гласящей о том, что здесь находится гостиница «Уют». Весьма обнадеживающее название моментально идет трещинами и обваливается еще при входе, когда Чуно чуть не улетает в сточную канаву вслед за доской, некогда служившей ступенькой. От ругательств его удерживает только хорошее самовоспитание и выдержка. Внутри гостиница мало напоминает подобные, начиная с самой хозяйки, которая сначала неприветливо оглядывает посетителя с ног до головы, а уж потом спрашивает:
— Что надо?
Будь ситуация другой, Чуно бы не размышляя свалил из подобного места, но что-то сейчас ему подсказывает, что в данном случае некуда.
— Комнаты сдаете? — переходит он сразу к сути, раз уж здесь так принято.
— Это... могем, — отвечает, скалясь, хозяйка, вытирая грубые от работы руки о видавший лучшие времена фартук.
— Чуно, — представляется он, на чем, судя по всему, приветственная часть считается закрытой. Хозяйка ведет его по шаткой лесенке на второй этаж, где располагаются несколько номеров, а точнее — спален. В каждой из них в углу лежит груда из одеял, матрасов и разноцветных пуфиков под голову. Чуно страдальчески смотрит на узкие подоконники, на которых даже горшок с цветами не помещается. Это путешествие приносит ему гораздо больше хлопот и разочарований, чем он ожидал. А хозяйка говорит про время ужина и, наконец, оставляет его одного.
Чуно опускается на пол и прислоняется к стене. Ему нестерпимо хочется закрыть глаза и оказаться у себя в квартире на последнем этаже. И он не спешит распаковывать вещи, оставляя себе лазейку для быстрого возвращения. Но солнце садится за лесом, а Чуно так и не двигается с места, где его и застает аджумма.
— Ужин это... готов, спускайся, — говорит она скрипучим голосом и уходит, переваливаясь с одной ноги на другую, как старая утка. И Чуно следует за ней, чувствуя, что действительно проголодался.
На низком столике его ждет плошка с рисом и кимчи. Не царский стол, но весьма питательно. Под пристальным взглядом аджуммы Чуно быстро поглощает еду, мечтая уже остаться одному. Но хозяйка приносит еще одну плошку и приступает к расспросам, которых, с самого начала было ясно, не избежать.
— Что такому молодчику понадобилось в наших краях? — говорит она, не отводя от него внимательного взгляда.
Времени на размышления и придумывания у Чуно слишком мало, а раньше себе легенду он придумать не догадался. Поэтому и отвечать приходится первое пришедшее в голову.
— Я писатель, книгу про эти края хочу написать, — выпаливает он и понимает, что не промахнулся, судя по удивлению, смешанному с уважением, в глазах хозяйки.
— Книжка — это хорошо. Очень хорошо, — серьезно кивает она головой и уходит на кухню. А возвращается с тарелкой с куском жаренного мяса, — силы тебе нужны. Для такого-то дела, — поясняет она.
И впервые в жизни у Чуно подозрительно быстро встает ком в горле. Хозяйка смотрит на него с такой заботой и пониманием, будто он ее внук, не иначе. И это неожиданно трогает за душу нелюдимого Чуно.
— Спасибо, — бормочет он, глотая жестковатый, но от сердца оторванный кусочек.
А спустя полчаса Чуно уже расстилает матрас и садится, прислонившись к холодной стене. Слушает надрывные завывания ветра на улице, от которого скрипят ставни и холодит ноги. Чуно не готов спать в подобии кровати на полу, но в комнатке нет подоконников и практически никакой мебели, кроме низкого комода со сломанной ножкой, которую заменяют сложенные газеты и журналы времен постройки дома и возраста хозяйки заведения. Аджумма, между прочим, идеально вписывается в интерьер со своими плотно сжатыми губами, нахмуренными густыми бровями, морщинами, испещрившими все сморщенное от старости лицо, и скрипучим голосом. Не зря говорят, что детище похоже на создателя. Эта гостиница только доказывает эту истину. Некогда добротный, но теперь просто старый дом с гуляющими по полу сквозняками и скрипом половиц.
Чуно так и засыпает сидя, прислонив голову к комоду.

От неудобной позы шея затекает и пробуждает его ни свет ни заря. Чуно кряхтит под стать гостинице, словно за ночь впитав ее неуловимое суровое очарование, но не хочет вставать. Впервые в жизни ему не снится кошмар, мало того, ему вообще ничего не снится. Никаких болот и озер. Абсолютно ничего. Темное облако усталости и переживаний будто закрывает яркие сновидения. От резкой смены положения начинает болеть голова, а от холода не чувствуются ноги. И планы не двигаться отменяются, приходится доползти до свернутого одеяла и закутаться, чтобы ничего себе не отморозить. Только чуть согревшись, Чуно высовывает нос из-под покрывала и смотрит в окно. На улице снег крупными хлопьями залепляет окно, резвясь и играя на ветру. Красиво, но Чуно грустно от этого зрелища, очень хочется оказаться в квартире на последнем этаже, чтобы видеть падающие снежинки совсем близко сквозь стекло. Но где-то внизу гремит посудой аджумма, несмотря на то, что час все еще ранний. Завтрак готовит, наверно. А значит пора вставать.
Здесь, вдалеке от мегаполиса, совсем иной ритм жизни, не такой бешеный. Здесь никто никуда не торопится. Здесь ходят медленно, даже если опаздывают. Слова «спешка» вообще не знают в этих местах. Может, поэтому жители небольших городков говорят медленно, растягивая слова, будто лениво, нехотя. И первое время это невероятно раздражает. Но самый большой минус для Чуно в пребывании здесь — это то, что всем есть до всего дело. Он понимает это, едва выйдя за калитку и встретив на заснеженной улице укутанную по самые уши девушк. Он видит её впервые в жизни, она же кивает ему, будто они век знакомы. Разглядывает с головы до пят и улыбается.
— Доброго утречка, Чуно, — говорит, пугая его своей осведомленностью, — я Миён.
В ответ он кивает и уже думает уйти, но девушка из любопытных. И вопросы сыпятся лавиной. Ей интересно буквально все: откуда он, нравится ли ему их городок, надолго ли. И Чуно приходится отвечать, все равно этого не избежать. И уж лучше сразу. Отвечает коротко и односложно, но все же. В голове его вертятся свои собственные вопросы. И, вероятно, именно поэтому ненароком он упоминает болота, а у Миён при этих словах загораются глаза.
— Ты знаешь про девушку на болотах? Поэтому-то и выбрал наш городок? — заговорщическим шепотом спрашивает она, хлопая его по плечу. Дыхание Чуно привычно сбивается.Он ненавидит прикосновения. Боится их до ужаса. Поэтому ему и кажется, что вся его размеренная жизнь стремительно идет под откос вместе с этим дружественным хлопком. Но рука девушки быстро возвращается в изначальное положение. И Чуно выдыхает.
— Ходит легенда, что девушка с болот — это призрак служанки. Сон Джихё, так её звали. Ушла она как-то раз на болото и не вернулась.
— Служанки?
— Ну да, из... замка, — последние слова она произносит одними губами, указывая глазами на те самые руины, что так напугали Чуно в первый день, — ходили слухи, что она была любовницей хозяина дома.
Чуно задумчиво смотрит себе под ноги, размышляя, возможно ли, что ему снится призрак. Это все как-то странно и слишком фантастично. Сон Джихё. Он пробует имя на вкус, но никакого отклика в памяти на это имя нет.
— И как выглядит этот призрак? — с ноткой скептицизма в голосе спрашивает он.
— У неё красивые волосы по плечи и белоснежная сорочка, — Чуно сглатывает, — говорят, что призрак служанки затягивает в трясину неосторожных путников. Поэтому местные никогда туда не ходят. Опасное место. Ужасное.
— А Вы сами её видели? Призрака, — Чуно одолевает любопытство, из-за чего он даже выходит из зоны комфорта, расспрашивая свою новую знакомую.
— Я не видала, а вот мама моя рассказывала про белый силуэт на болоте. Жуткое зрелище, надо сказать.
— А что стало с семьей из замка? — подстраиваясь под атмосферу таинственности, почти шепотом спрашивает Чуно, разглядывая руины.
— Умерли, — хмурится Миён. — Ты в замок не ходи. Там даже запах какой-то спертый, там пахнет смертью. Туда никто не ходит, и ты не ходи.
Миён настороженно вглядывается в его лицо, желая понять, что он думает по этому поводу. Но Чуно ничего не отвечает, только благодарно кивает за рассказ, делая пометки в блокноте. Сейчас он чувствует себя самым что ни на есть настоящим писателем, собирающим информацию. Миён же с любопытством и капелькой уважения во взгляде смотрит на скользящий по линованному листку карандаш и нехотя прощается.
Неожиданно и плюсом жизни в небольших городках оказывается то, что все всё знают. Благодаря этому удивительному свойству Чуно не требуется рассказывать всем, кто он и зачем приехал. Горожане зовут его по имени и горят желанием поделиться своими знаниями об этих местах, мечтая оказаться на страницах его воображаемой книги.
В канцелярской лавке, куда как раз направлялся Чуно, его встречает запах бумаги и взгляд заинтересованных глаз. Продавщица, проворно передвигаясь между прилавком и подсобкой, показывает ему «самые лучшие и удобные» перьевые ручки с чернилами. Чуно, никогда не писавшему такими, приходится собрать в кулак все свое мужество и не выдать выражением лица свое замешательство. Бытующее здесь мнение о писателях явно классическое, но не этого века. На дворе же не восемнадцатый, в конце концов. Но под стать замку — главной достопримечательности городка — здесь и люди будто не знают времени.
За окном усиливается снегопад, заставляя Чуно быстрее закончить свои покупки и поспешить обратно в гостиницу, пока не началась пурга. За чертой города погода суровее, чем в освещенном и заполненном до краев мегаполисе. Натянув по самые глаза шарф, Чуно быстро идет к зданию со знакомой табличкой, думая о том, как резко и бесповоротно изменилась его жизнь. Несколько суток назад он пил кофе из бумажного стаканчика на работе, пытаясь заставить себя что-нибудь делать, а не спать с открытыми глазами, а сейчас уже выдает себя за писателя и узнает про призрака на болотах. Чистой воды сумасшествие. Аджумма, вероятно, думает так же, покряхтывая и сметая веником снежинки, плотно залепившие пальто Чуно, когда он возвращается в гостиницу.
— Не стоило ходить в такую вьюгу на улицу, молодой человек. Не стоило, — говорит она скрипучим голосом. Аджумма переживает и от этого не зовет его по имени, — иди за мной.
Чуно не сопротивляется и следует за ней по пятам, дает усадить себя в старое кресло-качалку и даже, сжав зубы, улыбается, укрываемый доисторическим пледом.
— Сейчас чай принесу, — говорит аджумма и скрывается на кухне.
Чуно остается только вздохнуть, обижать старушку ему совсем не хочется. К тому же так удобно, и вместе с тем уютно, ему еще никогда не было. Укрытый с головы до ног, он чувствует, как по телу разливается приятное тепло и благодарность. В руки ему всовывают чашку с горячим ароматным чаем и пару замусоленных конфет, которые, вероятно, были припрятаны для праздников. Такое не может не тронуть. И Чуно отчетливо чувствует дежавю…

— Аджумма, а ты видела призрака на болотах? — спрашивает Чуно за ужином, уплетая за обе щеки рис с овощами.
— Бредни это все. Призраки, лешие, — уверенно отмахивается она, — ты ж ученый малый, — качает она головой, — вон лучше почитай книжки в красной комнате. Я-то неграмотная, а тебе пригодится.
Чуно благодарит за вкусный ужин и решает послушаться её совета, поднимаясь на второй этаж и действительно находя в дальней комнате стеллажи с книгами. Их так много, что половина просто лежит стопками на полу. У Чуно аж глаза разбегаются. Читать он любит. Очень любит, ведь это заменяет ему живое общение на протяжении многих лет. В книгах он не всегда находит ответы на свои вопросы, но хотя бы узнает много нового. Ему привычнее погружаться в придуманные миры, чем пытаться контактировать с реальным. Психолог когда-то давно говорил ему, что это неправильно, но что с того? Иначе он не может. Даже обычная болтовня с продавщицами, горожанами и аджуммой дается ему с трудом. И не проходит даром, наказывая яркими ночными кошмарами с криками птиц и голосом призрака на болотах, зовущего на помощь. Чуно все не видит его лица, но слышит внутри себя эту мольбу о спасении от чего-то ужасного. От жути и волнения его подташнивает, будто спит он на раскачивающейся палубе корабля, павшего жертвой шторма, а не на твердом полу, прислонившись к не менее жесткой стене. И просыпается Чуно с мокрыми от пота висками, хотя в комнатке холодно и гуляет морозный ветер. Перед глазами все стоит спина девушки с болот, в ушах звенит ее крик, а кулаки сжимаются до белизны костяшек пальцев. Чуно дышит прерывисто, считая про себя овечек, чтобы немного успокоиться. Больше всего ему хочется не выходить никуда и сидеть так вечность, но аджумма гремит кастрюлями внизу, на корню обрывая мечты.
— Доброе утречко, — бодрым голосом приветствует она, Чуно кивает, желая разделить ее настроение, но внутренний голос выступает против. Завтрак проглатывается через силу с каким-то тревожным ощущением.
Ночной кошмар, разбушевавшись, не отпускает и днем. Чуно мутит, из-за чего самым востребованным становится дорога к туалету. Аджумма, к счастью, не замечает, занятая своими делами. Отпускает его только к обеду, когда в ход идет крепкий сладкий чай и отвар из каких-то горьких трав. Чуно искренне благодарен аджумме за них. С ними почва под ногами перестает ходить ходуном. Но на улицу он так и не решается выходить, проводя день в красной комнате, разбирая завалы книг. Чуно перекладывает их, читая аннотации и перелистывая страницы, сортируя. Это занятие весьма увлекает, пока из одной из книжек не вываливаются исписанные листки чьего-то дневника. Пятна от чернил на них совсем темные, с подтеками по краям, с полустертыми записями, из чего Чуно делает логичный вывод, что писалось это явно давно. Он сначала откладывает находку подальше, но любопытство пересиливает. И Чуно разбирает еле видные строчки.
«У него красивые глаза и длинные волосы. А еще склочный характер и уйма самомнения. Но он все равно привлекает мое внимание. Можно даже сказать, нравится», — говорится в записях. «Моя подопечная такая же нелюдимая, как и все остальные в этом ужасном доме. Даже самодельный леденец ее не тронул, хотя я старалась и полночи над ним возилась. Все-таки не зря говорят про яблоко от яблони... Что мать, что дочь. Мне даже немного жалко девочку. Ни разу не видела на ее лице улыбки, хоть она и молода. Кажется, все позитивное сгорает дотла в этих стенах. Единственное, что удерживает меня здесь, — это работа и мой гордый друг. А возможно, еще и жалость к этим несчастным детям, которые не знают, что такое ласка. Ведь если девочка хоть иногда идет на контакт и разговаривает, мальчик по большей части молчит, плотно сжав губы».
Чуно с интересом дочитывает написанные строки и усаживается поудобнее, держа в руках сложенные листки. Он понятия не имеет, кто автор страниц дневника, о ком ведется повествование, но его чем-то задевают несказанные слова. Чуно проецирует их на свою жизнь и впервые сам становится объектом собственной жалости, что неприятно огорчает.
Проще винить во всем всех, чем признавать свою беспомощность. А именно это он чувствует, вглядываясь в строки дневника. Потерянные и одинокие в большом доме дети напоминают ему себя. Не знавший своего детства, Чуно одинок даже не просто в доме, а во всем мире. Жалость — хреновое чувство, способное раздавить под своим грузом, если дать волю. Но Чуно не готов похоронить свои смутные мечты о светлом будущем, из-за чего резко трясет головой, отпугивая дурные мысли, и идет вниз убедиться, что не все еще потеряно.
— Кофе тебе нашла, — говорит аджумма, указывая на склянку, на дне которой покоятся кофейные зерна, — сейчас сделаю, — победно заключает она. И Чуно благодарно кивает. Не все еще потеряно. Есть на свете человек, которому не безразлично его существование, а ведь только ради этого стоит жить с высоко поднятой головой. Ради этого стоит откинуть прочь позорное чувство жалости.

Чуно не любит выходные, а особенно праздники, в этих датах кроется большинство депрессивных мыслей. Когда весь мир застывает в ожидании полуночи, приготовив тост и подарки любимым людям, наружу рвется одиночество. Гирлянды, цветные шарики и блестящая мишура — неизбежные атрибуты Рождества — в такие моменты навевают тоску, а не праздничное настроение. Каждый год в этот день Чуно выпивает таблетку снотворного и укладывается спать раньше обычного, чтобы не допустить пьяных размышлений о смысле жизни и сопливых песен мимо нот. Но в этот раз все кардинально меняется. Уже с раннего утра Чуно ощущает эту предпраздничную суету по тому, как весело гремит посуда на кухне под простенькую мелодию, что напевает аджумма. Спустившись из спальни, первое, что он видит — небольшая елочка, воткнутая в здоровенную банку с водой. На лапах ее еще не растаяли снежинки, естественным образом украшая хозяйку.
— Проснулся, ну наконец-таки, — довольно встречает его аджумма, вкладывая в руки коробку с большими шарами, — наряди пока.
Чуно даже не помнит, было ли когда-нибудь время, когда он это делал. Стеклянные игрушки красиво отблескивают на свету и холодят ладони.
— Когда я была маленькой, а это было та-а-ак давно, что и не сосчитать, сколько лет назад, — меж тем рассказывает аджумма, — игрушками были шишки и орехи, а сладостями — жженый сахар и пряники. И они казались тогда самыми вкусными на свете, веришь?
— Верю, — отвечает Чуно, украшая макушку дерева яркой звездой.
— Я даже дралась из-за леденца на палочке, помню. Веселое времечко было.
Чуно кажется смешной эта картина, заботливо нарисованная воображением. Он не улыбается, но уголки губ слегка приподнимаются от нахлынувших чувств.
— А что тебе напоминает Рождество? — задает вопрос аджумма, застав его врасплох.
— Эм, — говорит он, стеклянными глазами уставившись в густую зелень роскошной елочки, от которой умопомрачительно пахнет хвоей. «Две белых таблетки и стакан воды», — всплывает первая и единственная ассоциация, но озвучивать ее как-то неудобно.
— Замкнутый ты какой-то, Чуно, — качает головой аджумма, — небось и не празднуешь такие вещи, — попадает она пальцем в небо.
Из застывших пальцев выскальзывает стеклянная сосулька и разбивается вдребезги. Чуно зажмуривается и инстинктивно закрывает лицо руками, внутренне сжимаясь.
— Ну и неуклюжий ты, парень, подвинься, подмету, — усмехается аджумма, — и не пугайся ты так, дурачок, — приобнимает она его за плечи, — этим игрушкам столько же лет, сколько тебе. А у этой сосульки давно стоило поменять петельку, вот она и соскочила.
От успокаивающего голоса дыхание потихоньку приходит в норму. Чуно медленно открывает глаза и благодарно смотрит на аджумму, которая старательно заметает следы его неосторожности.
— Предлагаю бурно провести Рождество, раз уж мы вместе, — говорит она, опрокидывая содержимое совка в мусорное ведро, — рисовое вино, как звучит?
— Заманчиво, — не кривя душой отвечает Чуно. Это Рождество особенное, можно.
С кухни доносятся сводящие с ума запахи каких-то вкусностей, на стол, по случаю праздника, водворяется доисторический граммофон с пластинками, и старая гостиница погружается в музыку времен черно-белого кино.
— Подай мне прихватки, — командует аджумма, и Чуно беспрекословно выполняет, помогая вытащить из духовки поджаристый пирог с ягодами и водрузить его на деревянную подставку, — может, камин затопим? Для уюта.
— Можно, — кивает Чуно, — тогда, я притащу дров?
— Да, сходи, пожалуй, — соглашается аджумма и возвращается к своим делам. А он накидывает на плечи пуховик и выходит на улицу. За домом накрытые брезентом хранятся дрова, заготовленные специально для таких случаев.
Ближайшие два часа Чуно воюет с камином, которым давно не пользовались. Аджумма возится с праздничным столом поблизости и рассказывает истории из своего детства, не давая ему заскучать. Чуно же делиться нечем, зато слушать ее одно удовольствие. Оставшиеся часы до полуночи они проводят за домашними хлопотами, после чего уставшие, но довольные усаживаются за стол.
— Интересно это — писать книжки? — спрашивает аджумма, подливая в плошку рисовый напиток.
Чуно неудобно врать ей, но отступать некуда.
— Интересно, — говорит он, не собираясь вдаваться в подробности. Отчасти Чуно даже не обманывает, по-настоящему вжившись в придуманный собой образ.
— Коротко и ясно, — усмехается она, — здорово это, наверно, уметь читать и писать, — размышляет вслух, — может, прочитаешь мне что-нибудь?
Отказать ей в просьбе он просто не может, и рождественская ночь заполняется звуком его голоса под аккомпанемент тихой музыки с пластинки, создавая незабываемые ощущения и воспоминания.

После праздников Чуно решает наконец вернуться в город и собирает свой чемодан с особой тщательностью. Аджумма ворчит и уговаривает остаться, но он непреклонен в своем решении. Прожив месяц здесь, он так и не приближается к разгадке, кошмары, вопреки ожиданиям, не покидают его. И однажды днем Чуно прощается со ставшей уже родной аджуммой, которая хлопает его по плечу и отворачивается, буркнув что-то напоследок. Дорога до перрона кажется слишком короткой, и поезд приходит как-то чересчур быстро, не давая прийти в себя и увозя его обратно.
Квартира встречает тишиной и пустотой, которая не заполняется даже включенным радио. Скинув вещи у входной двери, он спешит в ванную. Теперь блага цивилизации кажутся ему раем. Пышная пена и запах шампуня приятно радуют своей новизной и свежестью. Чуно ложится в набранную ванну и чуть ли не мурлычет от удовольствия. После умывания ключевой водой разница очень заметна и велика. Он с удовольствием смывает с себя запахи старой гостиницы, но воспоминания и тягучую тоску стряхнуть так просто не получается. Даже расположившись на любимом подоконнике, заснуть ему удается не сразу. В голове долго роится клубок мыслей о том, на что он променял удобство.

Неуловимо Чуно возвращается к своей обычной жизни, снова спит, прижавшись носом к стеклу, ездит по утрам на работу и погружается обратно в свой замкнутый мирок на последнем этаже. Кофе ранним утром пахнет настоящим кофе, а волосы после шампуня — мятой, а не хозяйственным мылом. Жизнь становится на прежние рельсы, но что-то уже изменилось. Так и не разобранный чемодан постоянно напоминает Чуно о гостинице и скрипучем голосе аджуммы. Кошмары уже так сильно не мучают, хотя и приводят его снова на болота. Силуэт не кажется теперь таким пугающим, хотя голос все еще вызывает мурашки. Но любопытство теперь одолевает больше, чем страх. Чуно жалеет, что так мало узнал о девушке с болот, понимая, что все время потратил впустую, сидя в гостинице и разбирая старые книги. Вернувшись однажды поздно вечером с пакетом бутылок соджу, купленным в супермаркете, он напивается до того самого состояния, когда начинаешь переосмысливать свои поступки, вжикает молнией на рюкзаке в прихожей и достает оттуда помятый блокнот с несколькими записями. «Писатель, как же», — пьяно качает он головой и читает вслух кажущиеся размытыми строки. В памяти всплывают страницы дневника неизвестной ему девушки и приходит в голову нелепая мысль, что ничего не бывает случайно. «А вдруг это и есть служанка?», — размышляет он вслух, пытаясь дословно вспомнить. Получается плохо. «Неулыбающиеся дети... в доме... в большом доме. А ведь самый большой дом в тех местах — это как раз замок», — сделанные выводы кажутся здравыми. Но наутро Чуно больше беспокоит раскалывающаяся голова, чем пьяные домыслы.
На работе все чаще слышатся разговоры о планах на отпуск, пришедшая на смену зиме весна прозрачно намекает на приближающееся лето. На улице теплеет, деревья надевают новую зеленую одежку, на лицах прохожих все чаще показывается улыбка, а на сердце Чуно появляются сомнения. Он жалеет о том, что так быстро уехал из городка, что так мало выяснил за время пребывания там. А еще, что немаловажно, он скучает. Впервые в жизни скучает по человеческому теплу. По ночам, особенно под утро, ему слышится голос аджуммы, зовущей его завтракать. Эти слуховые галлюцинации выматывают и расстраивают даже больше, чем привычные кошмары. Чуно скучает по старой хозяйке самой неудобной гостиницы в мир так, что в конце концов берет отпуск на работе, договаривается с соседкой, которую до этого момента вообще не замечал, о квартплате, та охотно соглашается помочь, польщенная неожиданным вниманием. Чемодан и рюкзак распаковываются и запаковываются заново, в качестве гостинца Чуно берет дорогие конфеты и большой пакет ароматных зерен кофе высшего сорта. Уже сидя в электричке и глядя в окно, он понимает, что с нетерпением ждет встречи с аджуммой. Сердце ускоряет свои толчки от волнения, когда поезд подъезжает к заветному перрону.
Как на крыльях, Чуно мгновенно оказывается у дверей гостиницы. Перекошенная табличка и скрипучая дверь. До боли знакомые ступеньки и трель колокольчика.
— Кого там несет? — слышит он бурчание из недр дома, а после этого оказывается прижатым к косяку. — Чуно, мальчик мой! Вернулся! — аджумма обнимает его и смахивает непрошенную слезу счастья с морщинистого лица.
— Вернулся, — подтверждает он, чувствуя комок в горле. Буря эмоций внутри мешает связно мыслить, но наружу не вырывается. Такова природа замкнутого в себе человека.
Комнатка встречает его в том же самом виде, в каком он ее оставил. Единственное, что меняется, это пейзаж за окном. Вместо вида на заснеженные деревья — пропуск в лето с ярким солнцем, роем мух и радующей глаз зеленью травы и кустарников.
Аджумма готовит вкусный обед и все причитает о том, как же она рада его возвращению. И Чуно всем сердцем чувствует, что сделал правильный выбор. После сытного обеда решает прогуляться по округе и берет блокнот с собой. На этот раз он решительно настроен узнать о силуэте с болот как можно больше. Горожане встречают его дружескими улыбками и заинтересованными лицами.
— Дальше писать будешь? — вместо приветствия говорит Миён, догнав его на улице.
— Добрый день, — утвердительно кивает Чуно, удивляясь тому, как быстро новости о его возвращении достигают всех ушей в этом городке.
— Если помощь потребуется, обращайся, — дружелюбно улыбается она, подмигивая, — жду в гости.
Чуно мучительно краснеет, понимая, к чему клонит девушка, и снова кивает. Кажется, это становится привычкой — отвечать так на все вопросы и пожелания. Знакомая еще с прошлого приезда собака подозрительно обнюхивает его и приходит к выводу «не опасен, свой», что весьма радует, потому что запастись вкусняшками на этот раз Чуно неожиданно забывает. Он гуляет по улочкам городка, вдоль заборов, вдыхает пьянящий чистый воздух, слушает трели соловья, притаившегося в кустах сирени, смотрит на неровную дорожку под ногами и думает. Много думает о силуэте из сна, пытаясь найти какую-нибудь зацепку, отличительную черту, по которой можно опознать, действительно ли служанка снится ему много лет, или же то плод его воображения, не имеющий под собой твердую почву. Ноги сами приводят его к каменным ступеням, ведущим ко входу в полуразрушенный замок. Здание из красного кирпича увито плющом с основания и до самой верхушки-шпиля. Чуно задерживает дыхание, глядя снизу вверх на величественную постройку, к которой ведет каменная, такая же полуразрушенная, как и сам замок, лестница. Из трещин в ступенях прорывается наружу салатовая молодая трава, а кое-где мох. Здесь пахнет сыростью и болотом, что неудивительно, потому что сразу за замком простирается лес. Тот самый, где горожане видели служанку в белых одеждах. Чуно поводит плечом от внезапных мурашек. Жутковато. Сам замок кажется чем-то нереальным рядом с одинаковыми традиционными домиками в корейских городках. Архитектор, видать, редкий ценитель странных панорам. Пугающе высокий и мрачный замок перебивает все цветные аккуратные домики горожан, отбрасывая на них свою величественную тень. Чуно невольно восхищается этим странным решением архитектора сделать богатое поместье не в стиле традиционных домов, а под западные образцы замков. Ему так и кажется, что ворота распахнутся — и оттуда выйдет человек в мантии и скажет ему что-нибудь на незнакомом языке. Чуно делает пару шагов и останавливается, словно парализованный. Какой-то животный страх душит его, из горла лишь вырывается клокотание. Он не может заставить себя войти в замок и в панике бросается обратно, подальше от пугающего места. Солнце заходит за горизонт, ненадолго приземлившись на шпиль поместья и озарив его кроваво-красным сиянием, но Чуно не видит этого, широкими шагами направляясь обратно в гостиницу.
Ночью ему не дают спать комары и мошки, от которых хочется на стенку лезть. И поутру он сначала отправляется за сетками, которые после развешивает на все окна в гостинице. Аджумма только смеется, говоря, что ее кровь уже даже не пьют, невкусная. А потом Чуно вооружается блокнотом и отправляется на поиски информации. Ему не дают покоя мысли о том, почему же ему снится служанка и почему каждый раз, когда он приближается к замку, у него случаются приступы паники. Встретив Миён, он решает, что лучше и быстрее сходить к ней на чашку чая, чем пытаться увильнуть от этого. Девушка гостеприимно ставит на стол не только обещанный напиток, но и различные разносолы. Знает, через что лежит путь к сердцу мужчины. Чуно благодарит за угощение, сетуя на то, что не стоило ему сильно наедаться в гостинице. Теперь есть не особо хочется, несмотря на аппетитный стол.
— Расскажи, что ты знаешь о замке, — просит он, переходя к сути своего визита. И Миён садится напротив, возводит глаза к потолку, припоминая.
— Замок... так, замок. Раньше на его месте стоял обычный традиционный дом, пока новая хозяйка не захотела снести его и возвести что-то кардинально новое. Бабуля еще рассказывала, что пригласили какого-то оригинала-архитектора, который, в итоге, и дал жизнь этому замку, — начинает Миён, указывая на виднеющееся за окном поместье, — семья Ли была просто баснословно богата, даже якшалась с какими-то высокопоставленными лицами, пока старший сын не женился на экстравагантной даме с жестким характером. Ли Хёри, ее звали. Её я уже застала, но была еще маленькой и никогда с ней не говорила. Эта семья вообще всегда держалась обособленно от горожан. Поговаривают, что сожгла поместье как раз она. Тронулась умом.
— В замке были дети? — вспомнив страницы дневника, спрашивает Чуно. Это лишь предположение, не имеющее под собой даже подобие твердой почвы. Но отталкиваться больше не откуда.
— Двое, мальчик и девочка. Все они погибли в том ужасном пожаре. Мне тогда лет семь было, но помню, как пылал замок. Дым клубами валил, и еще несколько дней после сажа опускалась на городок. Ужасное зрелище, в общем.
— А с детьми ты тоже не общалась, получается?
— Ага. В школу они не ходили, с ними занималась та самая служанка, что и гувернанткой, и учителем для них была. Красивая девушка, знаете ли. Жалко, что погибла. Дети бы у нее красивыми были бы. Не знаю, правда ли, но мать подозревала, что у нее был ребенок. Наверно, от хозяина замка как раз. Но его никто никогда не видел, так что, может, и бредни это.
— О, — только и может сказать Чуно, удивленно округлив глаза, — а подруги у служанки этой были?
— Была закадычная подруга, но они крупно поссорились из-за чего-то, когда та устроилась работать в замок.
— А кто? Она все еще живет в городке? — тонкая ниточка надежды, что он сможет узнать об этой служанке побольше, снова оживает. Вероятно, что-то его связывает с этой Сон Джихё, раз она ему снится. Правда, что?
— Сора, Кан Сора. Хозяйка почты. Но, боюсь, вряд ли она тебе поможет.
— И на том спасибо, — искренне благодарит Чуно и откланивается. Пищи для размышлений теперь у него достаточно.
Вернувшись в гостиницу, он поднимается на второй этаж в красную комнату и перерывает все вверх дном, пока, наконец, не находит ту страницу дневника. «У него красивые глаза и длинные волосы...» Чуно в задумчивости трет переносицу. Уверенность, что дневник принадлежит пропавшей служанке, возрастает. Двое нелюдимых детей — слишком веский факт, чтобы его игнорировать. «Знать бы еще их имена», — думает он.

— Раз здесь есть один листок дневника, значит, может быть и еще, — размышляет Чуно вслух и начинает листать книги на полках, к которым еще не притрагивался.
— Занят? — спрашивает аджумма, заставляя Чуно вздрогнуть от неожиданности.
— Книги перебираю, — говорит он, — помощь нужна?
— Да не, сама справлюсь, — отмахивается она и разворачивается к двери.
Чуно пожимает плечами и тянется за объемным томом, из которого веером разлетаются листки.
— Нашел, — удовлетворенно кивает он и усаживается на пол поудобнее.
«С девочкой моей что-то не то в последнее время. Серая вся какая-то, глаза на мокром месте, учиться не хочет, молчит и плачет по углам. Пыталась узнать, кто и чем ее обидел — бесполезно. Мальчик внушает мне серьезные опасения по поводу своего психического здоровья. То смотрит в одну точку, то начинает ни с того ни с сего кричать. Что случилось-то за мое отсутствие? Что за чертовщина творится в этом проклятом замке?!»
«Чжиын в уроках больше не нуждается, — сказала мне хозяйка. Спорить не стала, но странно все это. А вчера на кухне видела грязное белье. Детские пеленки».
Чуно задумчиво смотрит на листки и собирает всю информацию воедино. То, что дневник принадлежит Джихё, теперь нет сомнений. А кроме дочки и сына в замке был еще один ребенок. Кто? Чей?
«Поднималась сегодня по винтовой лестнице в пустующем крыле замка, чтобы развесить там мокрое белье, как услышала детский плач. Хотела было уже проверить, как хозяйка стала спускаться по лестнице, пришлось сматываться подальше».
Заинтересованный Чуно просматривает все оставшиеся книги в комнате, но страниц дневника больше не обнаруживает. И до того путанная картина становится еще более непонятной. В замке был маленький ребенок, но не от служанки. Мало того, его прятала сама хозяйка дома, судя по всему. Чуно решает, что, вероятно, чтобы узнать про исчезновение служанки, надо начать с семейки Ли.
В это время аджумма зовет ужинать, и Чуно послушно спускается вниз, решая завтра сходить, наконец, на болота. Все равно это должно произойти, так почему бы и не с утра. Аджумма снова что-то говорит о своей молодости, которая, как кажется Чуно, длилась у нее целую вечность, а он молча пережевывает рис с кимчи.

@темы: band: super junior, Strong Heart - 2015, band: 2PM, band: running man

Comments

[Haide Mai]

— Вот такие вот были деньки во времена моей молодости, — гордо заканчивает она.
Чуно по привычке кивает в ответ и спрашивает:
— Найдутся сапоги для меня?
— На болота, что ли, собрался? — подозрительно уточняет аджумма. — Не ходи туда. Плохие там места, зыбкие, ненадежные.
Чуно ничего не отвечает — не говорить же ей, что он и приехал сюда изначально исключительно из-за этих болот. Аджумма кряхтит что-то по поводу глупости современной молодежи, но после ужина все равно оставляет у двери в его комнатку пару сапог с длиннющими голенищами. И наутро что-то шепчет, когда он уходит. Вероятно, молитву. И Чуно даже немного жалко старушку, которая так за него переживает. Сам себе обещает вернуться как можно скорее и на прощанье кивает аджумме.
На улице солнце приветливо ласкает своими лучами, погода обещает быть хорошей. Чуно зажмуривается и в последний раз оглядывается, машет сердитой на него аджумме. Та отворачивается, но он догадывается о том, кто будет смотреть на дорогу весь день, ожидая его возвращения. От важности принятого решения сердце Чуно бьется быстрее обычного. Быстрым шагом он подходит к подножию лестницы в замок и обходит его полукругом, углубляясь в чащу леса. Несколько десятков метров колючих кустарников, которые неприятно задевают голые руки, оставляя на них царапины, и Чуно, оборачиваясь, уже не видит городка. В чаще пугающе тихо и сыро. Под ногами хлюпает вода, притаившаяся под мхом. Чуно бездумно запрокидывает голову и видит кроны деревьев, прямо как в своих кошмарах. Дыхание резко сбивается. «Спокойно», — сам себя увещевает он и аккуратно опускает голову. Идея увидеть болота вживую уже не кажется ему гениальной. Скорее, наоборот. Чуно очень хочется развернуться и отправиться в гостиницу к сердитой аджумме, и только понимание того, что таким образом он не разгадает загадку своих кошмаров, останавливает его от этого шага. Пахнет хвоей и мокрой листвой, а у него снова кружится голова. «Надо было успокоительное выпить», — сетует Чуно и закрывает глаза, пытаясь успокоить натянутые тугой струной нервы. Но так становится только хуже, звуки леса пугают еще больше, когда их не видишь. Шелест крон, стрекотание пичуги и чуть слышный плеск воды пугают. Чуно открывает глаза, не давая панике охватить разум полностью, и решает запастись палкой. Осматриваясь вокруг, он замечает лягушку на кочке и рой комаров над чахлым кустиком прошлогодней брусники. Подходящая палка находится после недолгих поисков, и Чуно уже увереннее продолжает свой путь, напряженно смотря под ноги. Чем дальше он идет, тем ближе болото. Деревья редеют, уступая место трясине с островками — кочками мха. Проверяя каждую из них, прежде чем ступить, Чуно медленно продвигается вглубь, каким-то шестым чувством чуя озеро впереди. Над болотом пролетает какая-то крупная птица, напугав его своим криком. Чуно не вовремя вспоминается ночной кошмар, когда его затягивает в трясину, и он оступается. Из горла вырывается испуганный вскрик, к счастью, нога не до конца соскальзывает с кочки. Чуно восстанавливает равновесие и глубоко вздыхает. Сейчас он мечтает только о том, чтобы оказаться в гостинице. Ему страшно даже представить, что потом еще и обратно идти тем же путем. Интуиция не обманывает его, и спустя час Чуно действительно выходит к лесному озеру. Камыши плотным кольцом окружают водоем, по которому стелется туман. Чуно смотрит на противоположный берег со смешанным чувством. И облегченно вздыхает. Стена из тянущихся к небу деревьев, ничего более. А что он ожидал? Увидеть силуэт в белом? Чуно и сам не знает, но ему становится гораздо легче от того, что он видит перед собой. Лесное озеро, окутанное туманом, невероятно красиво. Чуно любуется этим зрелищем, и со спокойной совестью разворачивается, чтобы пойти обратно. Он поднимает глаза на тропинку, по которой пришел сюда и застывает. Зрачки Чуно расширяются от ужаса. Впереди на кочке виднеется белый силуэт. «Призрак», — мелькает у Чуно в голове перед тем, как он оседает прямо в холодный и мокрый мох.

В себя Чуно приходит только спустя несколько минут, когда над ним склоняется чье-то обеспокоенное лицо.
— Прости, что напугал, — говорит незнакомый парень, помогая ему сесть.
— Я думал, ты призрак, — излишне откровенно выдает Чуно и вздыхает, — идти сюда одному было плохой идеей.
— Без сомнения, — улыбается парень, показывая ряд белых зубов. Чуно отстраняется подальше, чувствуя себя невероятно глупо, — не парься. Мы никому не скажем, что ты упал в обморок.
У Чуно аж скулы сводит от тона, с которым этот незнакомец говорит. Он не улыбается сам и не любит таких излишне дружелюбных людей, которые наивно полагают, что уже при первом знакомстве становятся сразу закадычными друзьями.
— Убин, — говорит между тем парень, протягивая руку для приветствия.
Чуно ненавидит прикосновения, тем более рукопожатия, и игнорирует ладонь нового знакомого, пытаясь встать на ноги.
— Посиди еще немного, а то голова будет кружиться, — останавливает его Убин, мягко опуская за плечи обратно в мох.
В тесных рядах врагов Чуно появляется новенький, как ему кажется. Но привычная дрожь и волны страха не сотрясают, несмотря на то, что руку с плеча Убин не убирает. Боязнь отступает перед ним? Или он просто слишком перепугался до этого? Чуно не уверен, не знает. Просто закрывает глаза и пытается сосредоточиться на восстановлении дыхания и стука сердца. «Может быть, те таблетки все-таки стоит принимать», — думает он. Раньше обмороки и приступы паники случались гораздо реже. Чуно это беспокоит. С закрытыми глазами мир кажется совсем черным и беспросветным. Краски сгущаются, образуя мрак. Чуно молчит и медленно дышит. К такой «гимнастике» он привык, хоть и давно не использовал. Без нее ему никак не успокоить расшалившиеся нервы, когда волнение достигает предела. Так было в приюте, когда кто-нибудь из вредных детей решал испробовать свои силы на нем. А Чуно не отбивался, только съеживался и терял сознание, либо начинал задыхаться. Над ним сначала смеялись, но каждый раз все повторялось с завидным постоянством. Поэтому стали бояться. «Недотрога», «баба», — такие нелестные слова он часто слышал от сверстников. Психиатр при приюте пытался с ним говорить, но Чуно настолько боялся сближаться с людьми, что плотно смыкал рот и закрывал глаза, лишь бы не видеть и не слышать происходящее. Взрослые списывали это на непослушание. Чуно часто наказывали, лишали завтраков, прогулок. Но единственное, что могло его сломить, — это руки. Все телесные наказания каждый раз заканчивались одинаково. Чуно трясло, легкие требовали больше воздуха. Он задыхался. И тогда-то и придумал эту гимнастику. Закрываешь глаза, и ничего не видно. Опасности нет, рук нет.
— Эй, ты живой? — Чуно открывает глаза и встречается с обеспокоенным взглядом, — живой. Не пугай меня так, — Убин облегченно улыбается и помогает встать. Чуно с удивлением замечает, что приступа, как не было, так и нет. Прикасается пальцами к руке Убина, проверяя наверняка. Но состояние стабильно. Чудеса, да и только. Чуно отдергивает руку и разворачивается, чтобы уйти.
— Ты не в городок? — окликает его Убин.
— Нет, — бросает Чуно и уходит прочь, переступая с кочки на кочку. Ему надо подумать.
Он идет вдоль лесного озера, слушая бульканье воды под ногами и шелест прибрежных камышей, потревоженных его рукой. Без сомнения, снится ему именно это место. Эти деревья и эта гладь воды, над которой стелется белый туман. Чуно кажется, что он даже видит капельки, повисшие в воздухе. В гостиницу Чуно возвращается только спустя час.

— У нас новый постоялец, — сообщает ему аджумма на пороге. И Чуно замечает за её спиной своего нового знакомого. Мир тесен, а этот городок особенно. Чуно знал, что обязательно встретит его, но не так же скоро. И не так близко. Комнатка Убина расположена рядом с его, из чего Чуно делает логичный вывод, что пересекаться они будут очень часто. Слишком часто.
Между тем недоволен этому только он сам. Убин что-то говорит хозяйке о том, как же удачно все сложилось. А та согласно кивает. Аджумма аж вся сияет от счастья, и Чуно снова чувствует себя лишним. Ненужным. «Им хорошо. А без меня было бы еще лучше», — думается ему. Чуно привык к такому, но на этот раз его мысли источают чувство обиды, а не смирение с фактом. Аджумма уже так дорога ему, что делиться ей ему совершенно не хочется.

Узнав, что Убин надолго остановился в гостинице, он понимает, что жизнь больше не будет такой, как прежде. Никакого тебе спокойствия и погружения в свои мысли. И предчувствие не изменяет ему, когда вечером новый сосед вваливается в его комнату, только для приличия постучав пару раз. На Убине свободная футболка и домашние штаны с растянутыми коленками. Улыбка во все лицо и взъерошенные волосы. Он садится рядом и выдаёт:
— Пошли гулять, а?

[Haide Mai]

Чуно смотрит на него, как на сумасшедшего, прекрасно зная, сколько в такое время всякой разной дряни, например, мошки и комаров, на улице. И он был бы счастлив, если бы Убин сейчас же испарился, но тот сидит и ждет его ответа.
— Нет, спасибо, — вежливо отказывается Чуно. Его ответ канет в лету. И уже через несколько минут Чуно идет по улице, размышляя о том, как же он здесь оказался.
Убин что-то оживленно говорит о том, как чист воздух и как же здорово, что он приехал сюда. Чуно разговор не поддерживает, думая о своем. Убин приводит их к какой-то телеге на холме, с которой открывается прекрасный вид на расстилающиеся где-то далеко внизу рисовые поля, повторяющие изгибы естественного ландшафта. Чуно завороженно разглядывает это прекрасие, пока Убин треплется о чем-то своем. А после, когда надоедает, прислоняется к бортику телеги, откидывает голову и смотрит на небо, по которому россыпью блестят звезды. Привыкший к уединенности, Чуно умеет впитывать в себя красоту окружающего мира, умеет восхищаться несовершенными пропорциями природы, умеет находиться в гармонии с тишиной. Она на него не давит и не заставляет думать о чем-то грустном. Под таким небом Чуно думает, что можно даже сочинять стихи. Рифмовать строчки о возвышенном и делиться ими с невидимой глазу живностью этих мест.
— Почему приехал сюда? — спрашивает Убин, кажется, тоже почувствовавший настрой Чуно.
— Здесь так красиво, что слова сами складываются в предложения, — отвечает он, немного подумав. Делиться истинной причиной Чуно не намерен. Не с первым встречным.
— Ты писатель, что ли? — удивленно спрашивает Убин и получает в ответ кивок,— не ду-у-умал, — тянет он, — звезды завораживают, правда?
— Правда, — Чуно отвечает, но нехотя. Он не привык много разговаривать и вообще любоваться природой с кем-то, кроме подоконника и фонарей, освещающих парк и дорогу у дома в Сеуле.
— Вроде, никогда не был романтиком, но здесь действительно красиво, — говорит Убин и, наконец, замолкает, погрузившись в размышления. И Чуно этому несказанно рад. В установившейся тишине слышно стрекотание кузнечиков и шум качающейся под прохладным гуляющим ветерком травы. Чуно хочется, чтобы этот момент длился долго-долго, но Убин вскоре хлопает по плечу и восклицает:
— Вот кровопийцы. Погнали домой, а то нас съедят!
Чуно поднимается, напоследок взглянув на особо яркую звездочку на небе и посетовав в душе на неусидчивость его нового знакомого. По городку обратно они идут быстрее, чем привлекают на себя внимание местных собак, которые тявкают для приличия и забираются обратно в свои будки. В этих краях не водятся воры, поэтому и бояться нечего.
— Рамёна хочется, — говорит Убин, потирая свой плоский живот, и Чуно кивает. После незапланированной прогулки действительно хочется есть. Чуно поднимает взгляд, и натыкается на замок. Месяц освещает руины, отчего те смотрятся совсем сказочными. Убин следит за направлением взгляда Чуно и передает все ощущения одним словом:
— Жутковато.
Кажется, что из окон замка вот-вот вылетит стая летучих мышей. И Чуно пристально разглядывает проёмы, чувствуя, как нервы накаляются. Этот замок определенно имеет свойство наводить на него панику. Чуно отчетливо ощущает, как начинается приступ. Становится нечем дышать, а голову будто сдавливают железным обручем. Земля под ногами начинает пошатываться. Чуно чувствует, что дело плохо, когда перед глазами все чернеет.
Убин крепко держит его за плечи и заглядывает глазами внутрь, будто пытаясь прочитать весь страх и боль.
— Со мной все хорошо, — говорит Чуно. Это явная ложь, поэтому руки Убин не убирает, только головой кивает в знак согласия.
Этой ночью Чуно тонет в болоте с головой, впервые не сумев выбраться.

У Убина яркая улыбка и острый взгляд, будто забирающийся под кожу. А Чуно не любит, когда внутрь него заглядывают, да еще и непонятно с какими намерениями. Он пытается отстраниться от Убина подальше, как это только возможно, живя в комнатах рядом. Чуно теперь встаёт спозаранку, быстро умывается холодной водой и, взяв с собой еды, отправляется бродить по лесу, осматривая окрестности. Он мучительно ищет связь служанки из большого замка с ним самим, но не находит. Эта ниточка настолько ветхая, что обнаружить её оказывается еще сложнее, чем он подозревал. Призрак продолжает являться ему в снах, постоянно маячит перед мысленным взором, не даёт спокойно спать. Чуно каждую ночь умоляет её повернуться, но девушка показывает только свою спину и вьющиеся волосы по плечи. Будто смеётся над ним. И Чуно решает во что бы то ни стало узнать, почему? Почему ему снится девушка, которую он никогда не видел. Расспрашивает местных о Джихё, ходит на болота в какой-то глупой надежде встретить там этого пресловутого призрака и задать ему всего один вопрос: «Зачем ты мне снишься?» Чуно не уверен, что получит ответ. Он не знает, могут ли вообще призраки говорить. Одно он осознает со всей точностью, это то, что никуда отсюда не уедет, пока не разберется. Местные не любят говорить о замке, называя его проклятым местом, поэтому ничего толкового и о семье, которой служила Джихё, он не узнает. А на вопросы о том, куда исчезла служанка, Чуно видит в глазах отвечающих фразу: «Сама виновата». И это гораздо красноречивее, чем размытые слова о том, что «её искали, но так и не нашли». Джихё не любят так же, как и семью Ли. Бедные ненавидят богатых, но еще больше презирают тех, кто на последних работает. Проводя собственное расследование исчезновения служанки, Чуно удачно не встречается с Убином. Потому что вечерами, возвращаясь в гостиницу, как можно бесшумнее, прокрадывается в свою спальню. Пересекаться с Убином ему совсем не хочется. Этот человек пугает и нервирует его. Но так скрываться у Чуно получается ровно неделю, пока, однажды вернувшись от Миён, не застаёт Убина в своей комнате. Привычно устроившись у комода, в темноте Чуно вздыхает и собирается уже отойти в мир снов, как его плеча касаются чьи-то пальцы. Сердце захлебывается в ритме, но пошевелиться он не может. Чуно будто сковывает паралич, а мысли пролетают в голове одна безумнее другой. «Джихё пришла за мной? Призраку не понравилось, что я о нем узнавал?!» Чуно внутренне трясет от ужаса, по вискам скатываются холодные капельки пота.
— Так неинтересно, ты даже не напугался, — говорит «призрак» слегка разочарованно. А Чуно очень хочется врезать Убину за такую глупую шутку. Ничего себе не напугался!
— Ты все время так занят, что поймать тебя было сложно, — продолжает между тем тот энергично.
Чуно закрывает глаза. Приступ паники еще не до конца прошел. И Чуно очень хочется, чтобы его оставили в покое.
— Я принёс соджу, — заговорщическим шепотом говорит Убин, не дождавшись ответа.

Чуно не имеет привычку употреблять алкоголь, но через полчаса уже отпивает первый глоток, чувствуя, как по горлу разливается тепло. В нетрезвом состоянии кошмары еще ослепительнее и больнее. И, сделав глоток соджу, Чуно понимает, что обрек себя на бодрствование, пока последние пары алкоголя не уйдут из его мозга. Он почти видит то, как затуманивается его разум клубами вязкого тумана, что развязывает язык и делает отношения доверительными. Чуно не пьет, поэтому алкоголь ударяет в голову довольно быстро. Убин рассказывает что-то о девушках и клубах Сеула, смеётся и снова говорит. Он ничего не спрашивает, что подкупает. И Чуно совсем расслабляется, фокусирует взгляд на полной луне за окном и неспешно глотает соджу. Он не привык доверять, но что-то весьма похожее испытывает сейчас к Убину, позволяя тому войти в свое личное пространство. Тот укладывает его на матрас и надавливает пальцами на плечи, массажирует. И Чуно видятся звездочки перед глазами, когда боль в спине усиливается. Сон сидя явно не пошел ему на пользу. Чуно чувствует каждый нерв и каждую мышцу, до которой дотрагивается Убин. От боли хочется скулить. Но Чуно только зажмуривается и плотно стискивает зубы. И, будто в благодарность, когда Убин, спустя несколько долгих минут, заканчивает, боль уходит, а по телу растекается приятная истома.
— А что ты забыл в этой дыре? — спрашивает он, не двигаясь. Боясь спугнуть исцеляющий эффект массажа.
— Ботаник я. Местную флору решил поизучать, — Чуно слышит в его словах ухмылку, и не ошибается. Что-то хищное проскакивает в улыбке Убина. И Чуно вдруг понимает, что ничего о том не знает, а подпустил так близко. Это странно и необычно для него. Но еще более настораживающе то, что он не боится рук Убина. От их прикосновений не хочется бежать без оглядки. Чуно от них не задыхается.
— Как твоя книга поживает? — как бы между прочим спрашивает Убин. И, разомлевший от алкоголя и массажа, Чуно отвечает, что все плохо. Не так, как ему хотелось. И вообще, что он запутался во всех этих местных легендах.
— А что странного? — цепляется Убин.
— Странная эта служанка, — говорит Чуно, — мне её даже жалко. Не похожа она на злодейку, а все её ненавидят, — он вдруг понимает, что проболтался. Пить надо меньше.
Убин отворачивается, не отвечая. А Чуно решает о том, что искать ответы вдвоем будет проще, все равно уже сболтнул лишнее.
— Скажи, разве можно порицать за любовь? Может, она действительно очень сильно любила хозяина замка.
Чуно нельзя пить. Категорически нельзя. Это он тоже понимает, но уже позже. Веки его тяжелеют, он закрывает глаза, а снится ему, как кто-то мягко трогает его волосы.
Первое, что он видит с утра, — это свалка из пустых бутылок соджу. А первое, что чувствует, — похмелье.

[Haide Mai]

У Чуно раскалывается голова, будто в ней воюют маленькие человечки, которые крушат все, стучат, колотят по черепной коробке. От этого хочется либо на стенку лезть, либо наоборот вниз куда-нибудь падать. Желательно, в воду. Холодную. Чуно, едва разлепив глаза, спускается по лестнице, проклиная в душе все спиртное в мире. Аджумма гремит кастрюлями на кухне, что не прибавляет ему ни настроения, ни самочувствия. Чуно только надеется, что Убин чувствует себя также. Так споить его надо было умудриться. Чуно нагибается, чтобы зачерпнуть воду из тазика, и прядь челки вдруг падает ему на глаза. Сначала он думает, что освещение такое, либо он не проснулся. Но… Сомнения отпадают, когда и в ведре рядом Чуно видит свое отражение. Красные. Практически огненные на солнце. Его. Волосы.
Убин в это утро просыпается на полу от пинка и красноречивого взгляда Чуно.

— Почему ты меня даже не спросил? — сокрушается он, когда аджумма зовет их завтракать.
— А ты бы согласился? — удивляется Убин.
— Не согласился бы, конечно! — Чуно весь кипит, разве что пар из него не валит.
— Поэтому и не спросил, — ухмыляется Убин.
— О, каким красивым мой мальчик стал, — смеётся аджумма. И ставит перед Чуно похмельный супчик, — какой следующий цвет будет?

И с того утра Убин становится его «хвостиком». Они ходят везде вместе, будто лучшие друзья. Правда, Чуно не знает, что это вообще такое. Лучшие друзья. Он вообще многое не знает. Что такое отеческий дом, каково это — знать свою мать и отца. Чуно всегда был один, сколько себя помнит, но к хорошему привыкаешь быстро. И к Убину (хотя, ну вот что в нем хорошего?). Происходит это незаметно, но Чуно вскоре приучается ждать его, обедать с ним, собирать на болотах образцы растений вместе. Аджумма улыбается, называет их «мои мальчики» и каждый раз ждет возвращение с горячим чаем с конфетами. Убин улыбается так заразительно, что Чуно, в конце концов, решает тоже научиться. Не сейчас же, чуть позже. Постепенно, но научиться. Миён восхищается его красными волосами, поит парней молоком с черникой и говорит о том, что таких красивых друзей еще никогда не видала. Убин улыбается на такое заявление, а Чуно краснеет.

А в одно прекрасное утро их становится трое, когда, споткнувшись о порог, высокий тощий парень растягивается на полу первого этажа, залив все принесенной синей краской. Аджумма только вздыхает, поражаясь «неуклюжести молодежи». А Убин ржет, как конь, помогая парню встать. Зовет Чуно на помощь, после чего они втроем производят незапланированную покраску пола в гостинице.
— Квансу, — протягивает им испачканную руку тощий парень.
Так их становится трое. Чуно ходит на болота, чтобы помочь Убину, а Квансу ходит за ними обоими просто так.

Молчаливому одиночеству приходит сокрушительный конец. И Чуно не может не радоваться в глубине души этому факту. Его все также мучают кошмары, но он уже не боится их так сильно. Ведь рядом с ним теперь всегда друзья. Чуно тренирует улыбку в треснувшем зеркале, пока никто не видит. Его жизнь больше не напоминает замкнутый круг, а сам он белку в колесе. Чуно выбрасывает таблетки, что дал ему психолог, достаёт из глубин чемодана серебряное колечко на цепочке и вешает его себе на шею.
— Вы не ходили в замок? — удивленно спрашивает Квансу, и, получив в ответ утвердительные кивки, говорит, — эх, вы! Это же местная комната страха! Вам понравится!
И тащит их к кирпичным руинам, укутанным плющом. Но на первой же ступени лестницы, ведущей в замок, Чуно ожидаемо уже душит приступ. Прошлые симптомы усиливаются, принося ему еще и острую боль в висках. Его начинает трясти, земля уходит из-под ног. Квансу вскрикивает, заметив, как закатываются его глаза. А Убин ловит за плечи, тащит после на спине до гостиницы, где над Чуно возится аджумма. Его поят какими-то отварами, смачивают лоб холодными тряпками и кормят жидкими супами.
— Даже после долгой ночи наступит утро, — говорит ему Убин, сидя на кровати и разглядывая его лицо.
И Чуно очень хочется верить, что так оно и будет.

После болезни не остаётся прежним он сам. Убин с Квансу так и шалят вместе, выводя из себя соседку, помешанную на своем мини-огороде, в котором подозрительно часто оказывается кошка Мила с привязанным на шею колокольчиком. А Чуно смотрит на них сверху из своей комнатки в гостинице и снова закрывается в себе. Как ракушка. Сколько её не открывай, если жива — все равно в итоге захлопнется. Аджумма причитает, что пора бы ему уже подняться на ноги, но Чуно все откладывает этот день, не пуская к себе никого. Ему видится комната, залитая солнечным светом, сломанная музыкальная шкатулка и тянущиеся к нему руки. Нежданные воспоминания, или очередной кошмар наяву? Позабыв про исчезнувшую служанку и цель, с которой он сюда вернулся, Чуно думает, что это его наказание. Проклятие. В одиночестве ему лучше думается. В одиночестве он пытается найти разгадку. В одиночестве ему всегда было комфортно. Но теперь знакомый смех на улице отвлекает. Чуно хочется к ним, к своим друзьям. Ему очень хочется забить на все и жить дальше, без всяких тайн и загадок. Ведь, возможно, не знать прошлое даже лучше.

Чуно строит планы на ближайшее будущее, готовится сделать решительный рывок в поисках ответов на свои вопросы. Ведь не вечно же ему сидеть в этой гостинице, наслаждаясь обществом аджуммы. Сменив, наконец, свою практически больничную одежду на шорты и футболку, он спускается вниз, надеясь пробраться мимо своих друзей незамеченным. Чуно аккуратно и тихо крадется вдоль кустов и уже празднует победу, когда его окликают.
— Куда собрался? — вид у Убина весьма решительный. — Хотел без нас попутешествовать?
«Какое путешествие в такой-то дыре?», — сначала хочет возразить Чуно, а потом задается вопросом: «А с чего я вообще должен отвечать?» И просто отмалчивается. Это у него всегда выходит лучше всего. После болезни свежий воздух и слепящее солнце слегка кружат голову, но Чуно старается не показывать этого. И Убин не замечает, улыбается, обнимает его за плечи и направляет в сторону почты. Квансу предлагает сходить к нему в гости, и Чуно никто не спрашивает. «Хозяйка почты — бывшая подруга Джихё», — думает Чуно, и позволяет тащить себя туда. Квансу оказывается сыном Кан Соры, что играет ему на руку. До этого Чуно еще не видел её, а сейчас может под хорошим предлогом проникнуть к ней в дом. Он и сам не знает, что надеется там найти. Все его прошлые поиски и расследования привели в тупик, так и не приблизив к разгадке. И сейчас Чуно из последних сил пытается верить, что что-нибудь да откопает. В конце концов, Джихё была лучшей подругой Соры. Значит, у них должны были остаться хотя бы совместные фотографии. Конечно, физиономия служанки ничего не даст ему, но, может быть, та исчезнет из его кошмаров, или покажет свое лицо, скажет что-нибудь. Чуно чувствует, что устает от этих снов все больше и больше. Его уже тошнит от самого вида болота. Он бы не удивился, если б по ночам метался и кричал. Потому что каждое сновидение приносит ему столько негативных эмоций, что справляться с ними становится все тяжелее. Чуно даже задумывается, что зря выкинул таблетки. Болезнь ослабила его не только физически, но и морально. Может быть, от этого к нему и приходит раздражение и депрессивные мысли.
— Это Убин и Чуно, — представляет их Квансу бледной женщине с подозрительным взглядом. Та кивает и пропускает их внутрь, провожая не очень-то гостеприимным видом. Чуно он сразу не нравится. А когда с ней вдруг встречается взглядом, то с удивлением замечает в её глазах испуг.
— Сынок, угости мальчиков, а я пойду полежу. Голова что-то заболела, — поспешно говорит она и уходит к себе в комнату быстрее, чем Чуно успевает спросить, что же её так напугало. Только слышит хлопок закрываемой двери и звук поворачиваемого в замке ключа. Единственная подруга и ниточка к Джихё сбегает от вопросов.
Квансу ставит кипятиться воду и перебрасывается ленивыми фразами с Убином, пока Чуно, под предлогом «отлить» осматривает дом. Обычный корейский традиционный с ширмами, небольшими окошками и горой подушек и одеял по углам. Ничего примечательного. Чуно заглядывает в небольшую комнатку, уставленную плюшевыми жирафами и пластмассовыми фигурками, и решает, что это обитель Квансу. И искать здесь нет никакого смысла. Чуно задерживается у закрытой створки, за которой прячется хозяйка дома. Вот там, скорее всего, можно было бы что-нибудь найти. В голову Чуно приходит преступная мысль, во чтобы то ни стало, пробраться туда. Любопытство пробирает настолько, что, вернувшись в гостиную, он совсем не слушает разговоры друзей, молча уставившись в свою чашку с чаем.

[Haide Mai]

Навязчивая мысль, что в комнате хозяйки может быть ключ к разгадке, не оставляет его и на следующий день. Чуно думает о том, как выкурить хозяйку почты из дома, и в итоге обращается к своей знакомой Миён за помощью, никак не объяснив, для чего ему нужно, чтобы та пригласила госпожу Кан к себе на чай. Квансу он говорит, что потерял у того в доме кольцо. И на предложение поискать вместе решительно отказывается. К счастью, тот не сильно настаивает, а Убин вообще просто ржет над ситуацией, обзывает Чуно потеряшкой и желает удачи.
— Мы пока в футбол сыграем, — говорит Квансу. И Чуно благодарно вздыхает, избавленный от придумывания, чем бы их занять в его отсутствие. Убин достаёт откуда-то мяч, сгребает Квансу в охапку и уходит, напоследок сверкнув своей хищной улыбкой.
А Чуно направляется в дом хозяйки почты, засекая на часах время. Миён предупреждала, что сможет отвлечь чаепитием на полтора часа, не больше. И это ограничение по времени внезапно до ужаса пугает. А мысль забраться в дом подруги служанки уже не кажется такой привлекательной и вообще необходимой. По спине у него бегут мурашки, хотя, вроде он учел все возможные вариации событий. Предположительно потерянное кольцо, снятое с цепочки, лежит у него в кармане, готовое появиться на свет божий в подходящий момент, вместе с невинным заявлением: «Нашел! Представляете, нашлось мое колечко». Чуно не мастер актерской игры, но верит, что сделает все правдоподобно, если его-таки застукают в доме.
Как настоящий преступник, перед входной дверью он оглядывается по сторонам, прикладывает ухо, прислушиваясь, и только после этого заходит внутрь. Заранее зная расположение комнаты госпожи Кан, Чуно сразу направляется туда. Какое-то шестое чувство говорит ему, что он сделал все правильно, что решил проверить. Как только поскрипывая дверца отъезжает в сторону, Чуно видит матрас и одеяло, зеркало и небольшой комод, на котором лежит стопка книг, Но привлекает его внимание другое — ящики, испещренные резьбой. Изучающий жизнь по книгам, Чуно не может не напрячься, подозревая, что в одном из них точно должен быть тайник. Он быстро выдвигает каждый и осматривает. Ему уже кажется, что он близок к открытию, но в ящиках нет ничего интересного. Расчески, заколки, ароматические свечи и белье. Чуно вытряхивает все это на пол и исследует каждый ящик, но зацепок нет. Никакого двойного дна или приклеенной к нему фотографии. Ни. Че. Го. Чуно печально вздыхает и запихивает все обратно. Надежда что-либо найти растворяется в воздухе. И Чуно начинает стыдиться того, что напридумывал себе слишком много всего. Может быть, ему показался испуг в глазах хозяйки? Подозрения и предчувствия кажутся ему теперь неубедительными, а собственное поведение сумасшедшим. «Ты параноик, Чуно, — невесело говорит он себе, поднимаясь на ноги, — подозревал бедную женщину. Ну и что, что она была подругой Джихё? Может, она действительно не сохранила никаких напоминаний об их бывшей привязанности». Мысль прийти сюда снова кажется ему совсем глупой и необоснованной. Чуно делает шаг по матрасу, и, запутавшись ногами в одеяле, падает на пол, больно ударившись коленкой об угол комода и зацепившись шортами за шероховатость резьбы одного из ящичков. Чуно и грустно, и смешно одновременно. «Молодец я, нечего сказать! Еще бы трусы порвал», — сокрушается он и садится, чтобы отцепить несчастную ткань. Но нитки оказываются плотно застрявшими в глубине деревянной розочки, и Чуно, немного повозившись, психует, дергая их изо всех сил и уже не заботясь ни о чем. Дыра в шортах ему обеспечена. Как вдруг раздается щелчок, и Чуно видит, как в верхней панели комода открывается незаметный раньше плоский ящичек. Судя по всему, в этой розочке был скрыт какой-то механизм, сработавший от сильного рывка.
— Бинго!
Чуно поднимается и заглядывает внутрь, предвкушая победу. И действительно на дне потайного ящичка оказываются старая фотография и детские рисунки. С первой на него улыбаясь смотрит крепкий мужчина с симпатичным малышом на руках. На обратной стороне подписано: «Господин Л.». И Чуно хочется удариться головой о стену, потому что у него снова появляется больше вопросов, чем ответов. К тому же, и детские рисунки вообще не приближают его к разгадке. Горы и четыре солнца с лучами, от количества которых у Чуно начинает рябить в глазах. «Зачем столько светил на одном небе?», — думает он и внезапно чувствует укол боли в висках. Голову его будто сжимают, как грецкий орех, рискуя расколоть оболочку. Чуно прикрывает глаза, чувствуя приближение очередного приступа. Но, вместо этого, видит только огненные всполохи перед глазами. Языки пламени так и норовят опалить. А к нему тянутся руки. «Не отпускай!» — слышит он крик. Чуно распахивает глаза, сжимая рисунок в руке. Его трясет, а со лба градом катится пот. «Что это? Галлюцинации?», — думает он, и тут слышит звук открывающейся входной двери. «Кан Сора вернулась!» Чуно охватывает настоящая паника. Но от увиденного и только что пережитого он не может двинуться с места. Чуно слышит, как скрипят половицы. Шаги медленно, но верно приближаются к нему. Скрип. Скрип.

Потирая ушибленный бок, Чуно бредет по направлению гостиницы и мысленно благодарит судьбу, что позволила ему взять себя в руки и выбраться из дома Квансу прежде, чем его обнаружили. Конечно, окно было не самым удобным вариантом, и он не хило так приложился, свалившись в траву, зато сумел улизнуть прямо перед тем, как Кан Сора зашла в свою комнату. У Чуно до сих пор неистово колотится сердце от адреналина. И он не уверен, что действительно умно поступил, решив прошерстить комнаты подруги Джихё. Ведь в итоге ничего, связанного со служанкой, не обнаружил.
«Господин Л. Кто это? — размышляет он, пиная носком ботинка камушек по тропинке — Может быть, отец Квансу?»
— Надо будет спросить, — бурчит Чуно себе под нос.
— Спросить? Кого? О чем? — неслышно подобравшись, Убин виснет у него на плечах, заставляя сердце заколотится снова в бешеном ритме.
— А можно не пугать так? — холодно спрашивает Чуно, отстраняясь. «Он точно ботаник, а не спецназовец? Так тихо подбирается».
— Нашел свое колечко? — игнорируя его вопрос, спрашивает Убин. Чуно кивает. «И не терял», — думается ему.
Чуно хочет поразмышлять в одиночестве, попробовать переставить пазлы в запутанной мозаике прошлого, но Квансу ждет их в гостинице с целым ящиком пива. И отвертеться не удается. Чуно хорошо помнит, что с ним стало после последнего раза, и сначала требует обещание с Убина, что тот его не перекрасит. Аджумма уходит спать к соседке, предоставляя дом в их полное распоряжение. Убин откупоривает бутылки и плюхается на матрас первый. А Чуно отпивает опасную для него жидкость совсем маленькими глоточками. Его цель — расспросить Квансу, а не упиться самому до потери памяти, как в прошлый раз.
Он смотрит на улыбающихся друзей, играющих в карты. С выпивкой они становятся шумными и чересчур веселыми. Во всяком случае, Квансу точно. Он даже в трезвом состоянии постоянно что-то сворачивает, падает, опрокидывает на себя, а уж в пьяном становится ходячей катастрофой. Поэтому-то Чуно к их игре не присоединяется, просто наблюдает, удобно расположившись на подушках. И, как он и предполагал, Квансу вскоре задевает недопитую бутылку, залив остатками пива пол рядом.
— Так я и знал, — говорит Чуно, резко приподнимаясь и чувствуя легкое головокружение. Надо спуститься вниз за тряпкой, чтобы вытереть лужицу раньше, чем в неё кто-нибудь наступит. И Чуно с трудом, но все же встаёт, держась за косяк. Путь по лестнице становится настоящим мучением, потому что он несколько раз так и норовит слететь вниз, оступившись. Все-таки, алкоголь ему противопоказан. В кухне нет света, и Чуно шипит от боли, встретившись мизинцем ноги с ножкой стула. В кромешной тьме он шарит руками и уже не надеется найти тряпку, как натыкается пальцами на мокрую ткань.
— Бинго, — хлопает он в ладоши, и, взяв её с собой, возвращается, повиснув на перилах. Ему настойчиво кажется, что мир накренился куда-то влево. Чуно думает о том, как же неудобно двигаться в такой кривой реальности, хватается за ручку двери и замирает. Убин нависает над Квансу, вцепившись пальцами в его волосы, и что-то шепча на ухо. Они так заняты, что совсем не замечают пораженного Чуно, застывшего в дверях каменной статуей. Атмосфера в комнате кажется настолько плотной, что дышать в ней становится тяжело. Чуно шумно сглатывает, глядя, как губы Убина мажут по щеке зажмурившегося Квансу. «Это все!» — сквозь зубы говорит ботаник. И Чуно поспешно ретируется на лестницу, мечтая развидеть то, чему стал свидетелем.

[Haide Mai]

Что-то копошится внутри, отчего болит в районе сердца. Чуно отказывается понимать, почему, как и зачем. Он смотрит на уходящие ступени вниз и повторяет: «Даже после долгой ночи наступит утро». Перед глазами стоит хищная улыбка Убина. «Это все», — звенит в голове. Чуно чувствует, что видел что-то слишком личное. Он даже представить себе не может, как теперь смотреть в глаза этим двум друзьям, оказавшимся гораздо ближе друг другу. Чуно не осуждает, ни капли. Просто такое ему в новинку. Хотя, «нож в спину» выглядит более точным определением. Чуно вздыхает, закрывая глаза и чувствуя головокружение. Он снова никому не нужен. Третий лишний. «У тебя и не могло быть друзей, не заблуждайся», — гаденько так шепчет ему внутренний голос. «Ты не нужен был даже собственным родителям. Какие еще друзья?» Чуно утыкается лицом в колени, пряча от всего остального мира непрошеные слезы. Туман застилает глаза, но не выходит за пределы ресниц. Слезы не скатываются по щекам, крепко-накрепко застряв внутри. Чуно не плачет, нет. Ему просто грустно от осознания неважности собственного существования. В голову лезут дурацкие мысли, а сколько человек пришло бы к нему на могилу, если бы он вдруг умер. Один? Чуно не уверен даже в этом единственном. Как никогда, ему хочется оказаться в своей квартире на последнем этаже, прижаться лбом к холодному стеклу и смотреть снова кошмары в одиночестве. Не тревожить душу напрасными надеждами, как прежде не знать даже о существовании тех людей, что окружают его здесь, в этой дыре, отмеченной на карте точкой.
— Ты чего здесь один? — спрашивает Убин, нарушая его уединение. Чуно сглатывает комок и поднимается.
— Пиво еще есть? — его план разваливается на глазах. Чуно насущно необходимо забыться. И он это делает, вливая в себя алкоголь. Проблемы от этого никуда не испаряются, зато мысли в голове утихают, давая отдохнуть. Побыть в нирване хоть ненадолго. И Чуно забывается, позволяя делать с собой, что угодно.

И оказывается в замке. Руины, залитые лунным светом, кажутся еще более пугающими, чем днем. И Чуно сильнее сжимает чужие пальцы в своей ладони. Ему страшновато, но приступа, на удивление, нет. Чуно поднимает глаза и встречается взглядом с мальчиком понимая, что это он держит его за руку. Луна освещает лицо, и улыбка отблескивает, приковывая к себе взгляд. «Пойдем на крышу», — говорит мальчик Чуно. И он послушно следует за ним, поднимаясь по винтовой лестнице и цепляясь свободной рукой за покрытые ржавчиной перила. «Ты мне доверяешь?» Чуно кивает в ответ, переплетая их пальцы. «Ничего не бойся, слышишь?» Чуно слышит и улыбается. Искренне, доверительно, так, что на губах играют искорки веселья. «Мы сбежим! Туда, где верхушки гор сверкают». «Сбежим, сбежим, — кричит Чуно, улыбаясь, — точно сбежим!»

Чуно распахивает глаза, встречаясь взглядом с Убином.
— Ты как? — голос у него взволнованный, как и выражение лица, — ты кричал во сне.
Чуно расстягивает губы в слабой улыбке: "Все хорошо". И снова засыпает, но в этот раз ему уже ничего не снится.

— Синий, — обреченно констатирует факт Чуно позже, когда они собираются на заврак, — ты же обещал!
— Я — да, но Квансу-то нет, - у Убина ухмылка на все лицо и весьма свежий вид, в отличие от них.

Стоя у окна, Чуно вглядывается в зелень кустарников, но перед мысленным взором, перекрывая все, светится яркая картинка увиденного вчера. Он не собирается искать причины этого поступка Убина, но мысли настойчиво лезут в голову. Калейдоскоп разных мелочей, на которые он раньше не обращал внимания, складывается в единое полотно непростых отношений его недодрузей. Вот Квансу ходит хвостиком за Убином, приносит ему толстенный том по ботанике, на болоте уступает ему лучшее место для привала, улыбается и смеётся, наклонившись и задержав руку на его плече. Чуно будто со стороны наблюдает за отрывками недавних событий. Квансу играет с Убином в футбол, а после не ложится рядом, вымотанный, а бежит тому за водой. А в другом воспоминании приносит того на спине в гостиницу. «Ну ты и дылда, — слышит Чуно его голос, — прям как я». Убин смеётся, захватывая голову Квансу руками и давая ему щелбан. «Это ты дылда! Тощая!» И Квансу не возражает, только что-то говорит аджумме, зовущей их есть. «А ведь Квансу постоянно с Убином, не со мной, не с нами, а с ним. И как я раньше не замечал!» Чуно ударяет себя по лбу. Все ведь было так прозрачно и предсказуемо, просто он не обращал на это никакого внимания. Чуно видел только вьющегося вокруг него самого Убина. Думал о его навязчивости и удивительно не напрягающих руках. Чуно вздыхает. Он был слеп.
— Квансу, где он? — спрашивает Чуно, заходя в комнату Убина.
— Уехал в Сеул рано утром, — отвечает тот, не отрываясь от заполнения своего толстого блокнота. Чуно любопытно, что там такое, но спрашивать не особо хочется. Интересоваться — значит навязываться, так он думает.
— А что, накостылять ему хотел? — усмехается Убин.
— За что? — не понимая уточняет Чуно, глядя на его длинные пальцы, скользящие по шероховатой бумаге блокнота.
— Ну, как же, волосы, — удивляется Убин, — уже простил? Всепрощающий ты какой-то.
— А как там твоя книга, кстати? — немного помолчав спрашивает он.
— Хорошо, продвигается.
— А почему ты выбрал героиней романа именно исчезнувшую служанку, а не просто местные легенды и замок? Ты же вроде о нем собирался изначально писать? — спрашивает Убин. И Чуно напрягается. Он не помнит, чтобы упоминал, что главная героиня его «книги» Джихё. Говорил о ней, но не как о ведущем персонаже.
— Так получилось, — уклончиво отвечает он, судорожно вспоминая, когда успел проболтаться. Чуно действительно рисует и пишет о Джихё в своем блокноте. Просто описывает все с ней связанное, прибавляя к узнанным фактам свои воспоминания из снов о болотах. Но откуда это все знает Убин? «Наверное, проговорился опять в пьяном виде», — решает Чуно, поразмышляв. Не просматривал же Убин его записи.

Чуно недоумевает недолго. Он уходит в гости к Миён, чтобы порасспрашивать, что могла значить найденная им фотография в доме хозяйки почты, сказав, что вернется вечером. Но девушка только разводит руками, удивляясь и не находя ответа. И в гостиницу Чуно возвращается через час, а не как планировал. Он тихо крадется мимо спящей в кресле аджуммы, чтобы не разбудить. Поднимается по лестнице на цыпочках и застывает у входа в свою комнату, увидев в щель Убина. Тот сидит на матрасе и читает его записи о Джихё, рассматривает зарисовки. На Чуно будто обрушивают ушат холодной воды. В голове стучит: «Да как он смеет! Без спроса лезть в мои вещи!»
Чуно всего трясет от такой несусветной наглости, будто это не он сам недавно также вторгся в чужое личное пространство. Но одно дело поступать так с какой-то незнакомой теткой, и совсем другое вот так застать Убина. Чуно медленно сглатывает и разворачивается спиной. Не в его стиле ругаться с пеной у рта, пытая, почему тот не спрашивая лезет в его вещи, почему не сказал? Почему втихаря? Чуно просто спускается по лестнице обратно и заваривает себе чай. В голове его пусто, словно кто-то вытряхнул все эмоции и мысли, оставив внутри только звенящую пустоту. Чуно мешает ложкой сахар, ударяя ей о бортики чашки. Внутри него такая оглушительная тишина, что снаружи ему хочется все крушить и ломать, чтобы щепки летели, чтобы не так явно бесшумно расползалось и утекало в небытие преданное доверие. Только теперь Чуно осознает, что это было оно. Во всяком случае, очень похожее на него нечто, отсутствие которого так больно шкрябает внутренности.
— Ты вернулся? — спрашивает его аджумма, проснувшись и поднимаясь с кресла, — приготовить тебе что-нибудь вкусненькое?
Чуно кивает и скрывает глаза за челкой. Ему совсем не хочется, чтобы она видела его в таком состоянии. Состоянии потерянности. Состоянии, будто произошел его личный конец света.
— Бледненький ты какой-то, — обеспокоенно говорит она, заботливо высыпая ему в ладони несколько конфет.
Получается слишком сладко. Приторно-сахарно. Но Чуно все равно пихает за щеки все конфеты, пытаясь этим заставить принять жестокую реальность, а не раскисать, сглатывая комок в горле. Но, даже несмотря на это, ему становится горько. Так горько, что даже тонны сладкого не хватит, чтобы перебить.
— Ты рано, — говорит Убин, показываясь на лестнице.
Чуно молчит, не поднимая на него глаза. «Трус», — говорит ему внутренний голос.
— Как там Миён? — спрашивает Убин, и Чуно очень хочется исчезнуть. Раствориться в воздухе и не слышать его голос.
— Хорошо, — холодно цедит он в ответ, — а ты что делал, пока меня не было?
Чуно поднимает глаза и растягивает губы в подобие улыбки. Не зря же столько её тренировал перед зеркалом.
— Спал, — Убин ответно улыбается, потягиваясь, — такая погода здорово в сон клонит.
— Выспался? — у Чуно предательски срывается голос. Приходится срочно прокашляться, чтобы было не так заметно.
— Ага, весьма, — Убин спускается и подходит ближе, кладет руку ему на плечо и заглядывает в глаза, — ты чего такой странный?
— Не лезь к нему. Дай человеку чай попить нормально, лучше притащи мне ведро с улицы, — бурчит аджумма, спасая Чуно от ответа.

[Haide Mai]

Убин нехотя плетется к двери, давая ему немного времени, чтобы прийти в себя, собраться с мыслями. Преданное доверие кровоточит внутри, заставляя посмотреть на все с другой стороны. Перед Чуно отчетливо вырисовывается хищная улыбка Убина, его привычка вечно ходить за ним и нарушать уединение. В душе поселяются сомнения и подозрения. Зачем Убину все это? Он поселился в гостинице, чтобы быть рядом с ним? Чуно невольно вспоминается их первая встреча. Белый силуэт на болотах, что так напугал его. «Кто ты?», — мысленно вопрошает Чуно, глядя на возвращающегося с ведром Убина.

Посеянное зерно подозрения растет как на дрожжах. Зеленеет и тянется все выше, заполняя собой все мысли Чуно. Он улыбается сквозь зубы, по-прежнему держа Убина близко, наблюдает за ним исподтишка, строит разные предположения, но все еще не понимает: «Зачем?». «Можно ведь было спросить разрешения, — думает он, — раз так любопытно, я бы и так дал ему посмотреть свой блокнот». Чуно противно каждый раз, как он видит улыбку Убина. «Врать нехорошо, — так и подмывает его сказать ему. — Я все видел. Прятаться надо было лучше, шпион недоделанный». Чуно пристально следит за Убином, не отходя от него ни на шаг. Правду говорят, что друга надо держать близко, а врага еще ближе. Чуно совсем не понимает, что у того на уме. Что скрывается за хищной улыбкой. И главное, зачем он ему нужен. Даже покраска волос в ядреные цвета теперь кажется хитрым планом. Не спонтанный выбор оттенков, а продуманное решение, чтобы Чуно со своими яркими прядями всегда был в поле зрения. Цветное, легко узнаваемое даже издали, пятно. Но зачем? Почему он? Чуно не понимает, поэтому-то и наблюдает за Убином, соглашается на все предложения погулять или поиграть. Правда, на болота теперь ходить еще более неуютно. Чуно старается не поворачиваться спиной к Убину, держать его всегда перед собой. Он не думает, что тот может нанести ему вред, но перестраховывается на всякий случай. Чуно больше совсем не доверяет ему. Ночью прислоняет к двери палку, чтобы никто не смог бесшумно зайти. А днем ходит за Убином по пятам. Чуно теребит по вечерам кольцо на цепочке у себя на шее, думая о том, как все же вовремя он тогда вернулся от Миён. Ведь если б не это, он так и не узнал о том, что творится за его спиной. Чуно благодарит провидение. Он ни на секунду не допускает крамольной мысли, что, не знай бы он об этом до сих пор, жил бы дальше, доверяя Убину и считая его своим другом. Ходил бы на болота, не опасаясь за свою спину, искал бы зацепки по исчезновению служанки. А не следил за каждым шагом ставшего подозрительным Убина.
Чуно мнит себя настоящим шпионом, наблюдая за ним. И радуется, что Убин, вроде как, ничего не замечает. Ведет себя как обычно, улыбается, ржет как конь и висит на нем при каждом удобном и не очень случае.
Ничего, казалось бы, не предвещает, но в один прекрасный день Чуно оказывается прижатым к стенке в собственной комнатке в гостинице. Аджумма ушла за молоком и звать на помощь бессмысленно. Чуно явственно ощущает холод металла в районе своего бока и поднимает в глаза поймавшего его в ловушку Убина, тяжело дыша. Губы нервно сжимается. Он в западне.
— Думал, что я не вижу? Думал, я слепой? — презрительная улыбка касается губ Убина.
— Что тебе от меня надо? — говорит Чуно как можно холоднее, как это вообще возможно с приставленным к его боку пистолетом.
— Неправильный вопрос. Что ТЕБЕ здесь нужно? Писатель ты липовый.
Дуло вжимается в него сильнее, и Чуно громко сглатывает. Отчаянно хочется провалиться на первый этаж или хотя бы закрыть глаза и не видеть ничего.
— Ты прав, я не писатель, — перед смертью лучше говорить правду, так кажется Чуно.
— Откуда ты узнал о Джихё? — продолжает допрос Убин. По вискам у Чуно стекают холодные капельки пота. Приближается приступ.
— Миён рассказала, — отвечает он, чувствуя, как кислорода в легких становится все меньше.
— Кто ты, черт возьми? — Убин срывается на крик. — Отвечай! — он впечатывает руку в стену прямо рядом с головой Чуно, заставив зажмуриться.
— Ли Чуно, — тихий ответ перерастает в сухой кашель. Чуно захлебывается своими же словами, скрученные Убином руки трясутся. Глаза подергиваются дымкой. И Чуно безвольно сваливается к ногам удивленного Убина, который в ужасе зовет его по имени, расстегивает верхние пуговицы на его рубашке с короткими рукавами. И замирает, увидев кольцо на цепочке.
— Так это был ты? — доносится до Чуно, как во сне. — Братишка.

ПРОШЛОЕ
На чердаке в башне всегда светло. Днем его заливает солнце, а ночью лунный свет. К этой комнатке на вершине замка ведет крутая и узкая винтовая лестница, иногда по ней даже можно ходить, когда хозяйка неплотно закрывает дверь. Он умный мальчик, к своим шести годам уже знает цифры и даже худо-бедно умеет считать.
— Эй, ты! — окликает его женщина с глазами, полными ненависти. — Не смей высовываться из окна и прекрати выть на весь замок!
У него нет имени. И нет, он не игрушка, а живой мальчик. Человек без имени. «Эй, ты», — так его все зовут. Он пока не понимает, за что заслуживает такую ненависть, но знает, что такое боль. Иногда в его каморку на чердаке вваливается грузный мужчина и бьет его, пока не пойдет носом кровь. До тех пор, пока он не потеряет сознание, провалившись в черноту. «Эй, ты», — звучит очень обидно, потому что он мальчик умный. Читает книжки, много-много книжек. Ведь это почти единственное его развлечение здесь. И в каждой книге у всех есть имена. Красивые и не очень. А у него его нет. «Эй, ты», — он знает, что это точно не имя, так порой плохие тети зовут в сказках своих падчериц. Но даже у этих бедных девочек есть настоящее имя. Он иногда думает, что тоже падчерица, а иначе за что с ним так? Хорошие тети в сказках дарят подарки своим детям на праздники. И он даже немного завидует этим счастливцам. Ведь ему ничего не дарят. Его даже кормят-то раз в день. Приносят большой поднос с миской риса и кимчи, и с кувшином воды. Поэтому разделять еду так, чтобы не умирать ночью с голода, он тоже умеет. Это инстинкт его выживания. Вообще, несмотря на то, что заперт в башне, он умеет много чего делать. Например, вырезать фигурки из деревянных поленьев, сложенных у стены. Ножа у него нет, зато есть острый гвоздь, а им можно делать красивые узоры. Можно даже игрушки мастерить. Он знает, как они выглядят в реальной жизни, на страницах книжек встречаются картинки с машинками и куклами. Но больше всего ему нравятся плюшевые мишки. У него есть один такой. Мишка, правда, не такой красивый и новый, как на картинке, но мягкий. У игрушки всего один глаз-пуговка, но это его совсем не портит. Наоборот даже, роднит чем-то с безымянным хозяином комнатки. Он не ощущает себя рядом с ним ничтожеством, о чем ему постоянно напоминают. «Ничтожество», — ему не нравится это слово. Им иногда заменяется уже привычное «эй, ты».
Еще у него есть музыкальная шкатулка. Она, правда, тоже не новая, со сломанной балериной. Но музыка из неё льется такая приятная, что засыпать под неё одно удовольствие. Вот слово «удовольствие» ему нравится. Оно красивое, даже просто на слух. Почти такое же красивое и певучее, как «музыкальная шкатулка». Ему нравится подпевать мелодию, но хозяйку, её зовут Хёри, не устраивает то, как он «воет» на весь замок. Она не его мама, что безусловно радует. Он спрашивал, кто же настоящая. Но на вопрос об этом не получил ответа. Может быть, она умерла и лежит под холмиком, как в одной из книжек? Он думает, что это так. А иначе, зачем она оставила его в этом ужасном замке, где его все ненавидят? Это он знает, по тому, как часто его употребляют в связке с «эй, ты». «Ненавижу тебя, ничтожество», — порой говорит Хёри. Это звучит просто ужасно. Он тоже умеет ненавидеть. Это слово, например. А еще немного себя. Ведь у всех есть имя, а у него почему-то нет.
— Лучше бы ты умер! — так говорит красивая девушка, которую зовут Чжиын. Он всегда закрывает уши, когда она заходит в его комнатку. Но, к сожалению, все равно слышит эти слова, хоть они и тихие.
Иногда его посещают мысли, что, вероятно, лучше бы его действительно просто не было. Но одноглазый мишка смотрит на него так укоряюще, что ему немного стыдно так думать. Ведь у него есть Хёри и Чжиын, а у плюшевой игрушки есть только он сам.
— Лучше бы ты умер, — снится ему голос Чжиын. Это он тоже ненавидит.
Зато он очень любит солнце. И луну тоже любит. Благодаря им в его каморке всегда светло. А он где-то читал, что свет — это надежда. Что это — ему пока не совсем понятно. Но звучит это слово хорошо. Оно ему очень нравится.
— Лучше бы ты не рождался, — говорит как-то раз Хёри. И это гораздо обиднее, чем все остальное. Ведь если он «рождался», значит у него тоже должен быть день рождения. А его нет, также, как и имени.
А ведь в этот день полагается есть суп из водорослей и торт. Но об этом всем он знает только на словах. Торт — звучит величественно. Ему очень хочется когда-нибудь попробовать это слово не только на слух, но и на вкус.

[Haide Mai]

Вообще, он не ненавидит свою жизнь на крыше. Просто не до конца понимает, почему один. И почему его не выпускают гулять. Беготня по ступеням — одно, а вот там, на улице, все совсем другое. Он часто открывает окно, чтобы смотреть туда вниз. Там так красиво и просторно, не то что в этой каморке. Признаться честно, он иногда все же ненавидит замок. Ему хочется туда, вниз, гулять по зеленой траве и задирать голову вверх, чтобы посмотреть на небо, которое он тоже очень любит. Тучи, звезды и радугу. Все это можно там увидеть. И это поражает и впечатляет его до глубины души. Это выражение он тоже понимает не до конца, но оно завораживает.
Во время дождя капли стекают по стеклу окна, и его приходится закрывать, чтобы весь пол рядом не покрылся лужами. Однажды он уже заболел, когда замерз от того, что матрас и одеяло намокли. У него безумно болело горло, тек нос и пылала голова, будто на ней что-то готовили. Это было так ужасно, что больше болеть ему не хочется.
А зимой на стекло опускаются снежинки, и часто за ночь мороз рисует затейливые узоры на окне. И такой красоты даже на картинках нет. Она неповторима.
В каморке живут пауки с тонкими лапками и толстым брюшком. Многие в книжках боятся их, а он нет. Что его повергает в самый настоящий ужас, так это побои, после которых все еще долго заживает, и гроза. Когда небо раскалывается на несколько частей сверкающими молниями, льет как из ведра и гремит. Звуки — это и есть самое страшное. От них все холодеет внутри. Он очень боится грозу. Каждый раз забирается под одеяло, прижав к себе своего одноглазого мишку. Он разговаривает с ним и поет ему песенки, пока небесная стихия, наконец, не успокаивается.
Одиночество. Это слово очень горькое на вкус. А еще соленое, как слезы. Оно очень близко ему. Мальчики не плачут, когда их кто-то видит. Но его-то никто не видит. Поэтому он хорошо знает этот неповторимый вкус слова «одиночество». Слезы, порой, единственное, что помогает ему в нелегкие дни, когда приходит мужчина, тянет к нему свои ужасные руки и бьет. Тогда он и плачет. А вместе со слезами приходит молчаливое спокойствие. Иногда, он даже засыпает. А ничто так не лечит, как сон.
Как-то раз, сидя у окна, он видит очень красивую девушку, которая вешает белье. Она наклоняется, берет из корзины мокрые вещи и развешивает их на веревке. Даже с большой высоты он видит, как девушка улыбается и как радостью светится её лицо. Он решает, что это очень красиво и учится также растягивать губы, приоткрывая передние зубы. Но Хёри это совсем не нравится. Он улыбается ей, но получает в ответ только очередные ужасные слова. А потом его толкают на матрас. Он падает, напоровшись на свой любимый гвоздь, с помощью которого мастерит игрушки. Рука после этого долго кровоточит даже сквозь тряпку. Красивым для кого-то он больше не хочет быть. И улыбка отправляется в небытие.
Но однажды в его каморку распахивается дверь и, вместо Чжиын или того ужасного мужчины, на него смотрит какой-то мальчик, выше его на голову. За ним стоит Хёри и говорит:
— Братец твой, еще одно ничтожество. Будете теперь жить вместе.
И оставляет их вдвоем, закрыв за собой дверь.
У мальчика озорная улыбка и красивые глаза.
— Убин, — говорит он и протягивает ему руку.
— Тебя так зовут?
Тот кивает в ответ. А ему вдруг становится невыносимо грустно и стыдно, что у него-то имени нет.
— А тебя как зовут? — спрашивает Убин.
— Никак, — честно отвечает он.
— Это как? — не понимает Убин, а он опускает ниже голову, готовый заплакать. Мальчики не плачут, когда их кто-то видит, но сейчас тот момент, когда очень хочется.
— Не реви, — говорит Убин, — Чуня.
Днем рождения становится именно этот день. День, когда ему дают имя. «Чуня», — смакует он его на языке. Оно такое мягкое и приятное. Ему очень нравится.
— Ты любишь «морской бой»? — спрашивает Убин, но Чуня лишь шире распахивает глаза. О таком в книжках не пишут.
Они играют весь день, а потом разговаривают всю ночь. Чуня показывает Убину свои богатства в виде мишки и шкатулки. И даже дарит ему одну из фигурок, вырезанных им из дерева. Убин благодарит и восхищается его талантом. Это слово ему очень нравится. Также, как и имя его нового знакомого. Убин. Оно звучит надежно.
Чуня боится грозы, но вместе с Убином даже это не страшно. Он задорно смеётся над раскатами грома, а не прячется под одеялом. Убин вообще совсем другой, хоть и старше всего на год. Он любит горы и часто улыбается. А еще очень любит играть. И, когда Хёри в очередной раз неплотно прикрывает дверь в их комнатку, предлагает сыграть в догонялки по лестнице. Они носятся друг за другом вверх и вниз, перескакивая со ступеньки на ступеньку, и только чудом не сворачивают себе шеи. Все-таки винтовая лестница небезопасна, даже если идти шагом. И на ней совсем не так светло, как в каморке. Солнечные лучи здесь нехотя пробиваются сквозь решетки на узких окнах. Отчего вид на лестнице довольно мрачный.
— Сколько ты здесь уже сидишь? — как-то раз спрашивает Убин, сидя на нижней ступеньке рядом с тяжело массивной дверью, ведущей в замок.
— Долго, — расплывчато отвечает Чуня. Сколько себя помнит, он вечно сидел взаперти в этом нежилом крыле.
— А сбежать пробовал? — Убин предельно серьезен.
Чуня согласно кивает. Конечно, пробовал. Только бестолку это все. Дверь, отделяющую башню от остальной постройки, запирают на тяжелый засов. И с этой стороны её никак не открыть. Он уже пытался. Чего только не делал. Корябал дверь гвоздем, кричал и звал на помощь, всегда исправно проверял, заперта ли дверь. Вдруг по неосторожности кто-нибудь из нечастых посетителей его тюрьмы забудет отрезать ему путь к побегу. Но охранники не допускали таких ошибок. Чуня ждал, надеялся, а потом смирился с участью заключенного.
— Мы сбежим, слышишь? — Убин уверен в этом. И Чуня кивает, хотя в глубине души знает, что это невозможно. Просто не хочет разочаровывать своего брата раньше времени.
Лишать того надежды кажется ему слишком жестоким. Последнее слово он знает даже слишком хорошо. «Жестокость» граничит с болью. К тому же, с появлением брата «набеги» на каморку увеличиваются. Страшный мужчина все чаще начинает появляться у дверей в их комнатку. И Чуне безумно страшно. Он надеется, что их не тронут, но в один ужасный день тот все же вваливается к ним на чердак. Он кричит, что они ничтожества, которым не следует быть на этот свете. Чуня плачет от страха и трясется как осиновый лист, когда мужчина берет одно из поленьев и начинает все крушить. Любимый медвежонок оказывается смягчающей удары подушкой. Чуня крепко держит в руках игрушку и неистово надеется, что все быстро закончится, пока мужчина кидает в него все, что попадется под руку. Время тянется невероятно медленно. И, когда на него вдруг летит маленький стульчик, Чуня уже даже рад, что пришел конец его мучениям. Он смотрит, как в замедленной съемке, как приближается его смерть. Из ножек стульчика торчат не до конца вбитые гвозди. Попадет таким по голове, и все закончится. Чуня зажмуривается не двигаясь, как вдруг Убин, сбитый до этого с ног мужчиной, встает и блокирует стул собой.
— Вы не должны были рождаться! — кричит озверевший «вершитель правосудия». Но Чуня этого не слышит, с ужасом глядя на то, как Убин оседает на пол. По вискам у того сочится кровь.
И Чуня впервые злится так, что адреналин зашкаливает. Он вскакивает, оставив медвежонка валяться на полу. У него блестят глаза и руки сжимаются в кулаки. Он терпел, когда били его. Знал, что лучше не противиться, чтобы не было еще хуже и больнее. Но привычная тактика отбрасывается в сторону, рушится в мгновение ока, как Чуня замечает лежащего на полу Убина с окровавленным лицом. Он не шевелится, и это гораздо страшнее, чем побои. Кулачки Чуни ничто по сравнению с мужицкими лапами, поэтому он при первой же атаке отлетает в сторону. Коленки саднит от соприкосновения с деревянным полом, хозяин замка надрывно смеётся и сплевывает.
— Мелкое отродье. Что, руки коротки? — говорит он в перерывах между очередным приступом этого дьявольского веселья.
Кулаки явно не помогают, поэтому в ход идут зубы. Чуня кусает хозяина замка за палец, когда тот тянется к нему. Мужчина шипит от боли и пытается стряхнуть его с себя. Но Чуня не отпускает, пока не чувствует солоноватый привкус крови у себя во рту. Мужчина воет, схватившись за свою руку, и, наконец, решает ретироваться с чердака, проклиная «мелкого чертенка» на чем свет стоит.
А Чуня падает на колени рядом с Убином и трясет его за плечи. Тот приоткрывает глаза, но будто не видит его. Кровь, вероятно, делает нечетким изображение.
— Не умирай! Не умирай, слышишь? — в голосе Чуни сквозит отчаяние.
— Да не умираю я, — слабым голосом говорит Убин, — помоги мне подняться и перевязать голову, — на губах его расползается подобие улыбки. Даже в такой ситуации он пытается быть ему поддержкой, быть настоящим хёном. У Чуни сердце сжимается от переживаний за своего брата, он рвет простынь и перевязывает тому голову, чтобы остановить кровь. И Убин забывается сном то ли от обезвоживания, то ли от шока. А Чуня молча плачет, закрывая рот руками, чтобы не будить брата. Эта ночь становится самым страшным из всего, что произошло с ним в жизни. Не смыкая глаз, он сидит рядом со спящим Убином, сплетя их пальцы. Больше всего Чуня боится, что тот не проснется. Поэтому он даже не спускается за едой в привычное время. Ждет, гипнотизируя взглядом лицо Убина. У того бледные губы и щеки, сливающиеся цветом с подушкой. Ужаснее картины для Чуни просто не существует.
— Хён? — зовет он, чувствуя комок в горле. — Хён?

[Haide Mai]

Липкий страх накатывает волнами с каждым новым произнесенным словом. «А вдруг он не проснется?», — только усугубляют мысли. И Чуня уже готов зареветь, когда Убин вдруг приоткрывает глаза.
— Я так долго спал? — спрашивает он. И, чтобы услышать, Чуне приходится наклониться почти к самым его губам.
— Молчи, не говори ничего, — просит, практически умоляет он, — береги силы. Я все сделаю, слышишь? Воды хочешь? Или завтрак?
— Воды, — одними губами шепчет Убин и слабо улыбается. Если и есть на свете человек-улыбка, то это определенно его брат. Так думает Чуня, пока вливает в него по каплям воду. Убин совсем белый и обессиленный. Но живой. И это для Чуни важнее всего.
— Я пойду сбегаю за едой, жди, — говорит он, ласково теребя его волосы. И, получив согласный взмах ресниц, спускается по лестнице, где у массивной двери оставлен поднос. Убин ест мало, но Чуня все равно отказывается от своего завтрака, решив скормить его брату позже. Хён страдает из-за него. И он просто не может не отдавать ему хотя бы еду, раз тот даже жизнью рискнул, пытаясь защитить его. Убин хлопает рукой рядом с собой, и Чуня ложится, прижавшись к нему и обхватив руками слабенькое тельце.
— Спасибо, — шепчет он ему в макушку, но тот не слышит, снова погружаясь в забытье.
Рана заживает только спустя несколько недель, в течении которых они становятся неразлучными. Они едят из одной тарелки, спят в обнимку. Чуня читает Убину сказки на ночь, рисует ему его любимые горы, а над ними четыре солнца.
— Одно из них — это я, — поясняет он.
— А остальные? — спрашивает Убин.
— А остальные — это ты.
Время вместе с Убином летит незаметно. Времена года сменяют друг друга. Только Чуня подарил Убину подарок на день рожденья, а тот уже поёт ему поздравительную песенку. Хозяин замка больше не приходит к ним, вероятно, не желая быть снова укушенным. Хёри всё также плюется ядом, но Убин закрывает уши Чуни своими руками. И тот слышит только свое сердцебиение. Чуня как зеницу ока бережет теперь своего брата, променяв плюшевого мишку на живого и такого дорогого сердцу человека. Убин для него становится не только светилом небесным, но и смыслом жизни. И ему больше ничего не нужно и не важно, лишь бы брат всегда был рядом. Они вдвоем рисуют и играют, читают и разговаривают о будущем. Убин вновь начинает мечтать о побеге и строить различные планы. Один другого сумбурнее. В один из дней Убин выглядывает из окна, смотря вниз, как его пронзает гениальная мысль. Он жутко боится высоты, но это кажется единственным выходом. Убин проверяет на прочность плющ, которым покрыта вся стена, высунув одну ногу и перенеся на неё вес тела, под неодобрительные охи и ахи Чуни. Тот за него боится больше, чем за себя.
— Пока нет зимы, надо бежать, — говорит Убин, — до первых морозов не так уж и долго осталось. Нужно поторопиться.
И Чуня кивает, хотя ему не особо нравится мысль спускаться по плющу с такой высоты. Но оставаться в замке без Убина он точно не собирается, а тот спит и видит, как бы выбраться на свободу. Не знавшему мира, кроме этой каморки, Чуне не дано понять полностью это чувство. Но Убин так заманчиво говорит о мире, что выйти за предела замка становится и его мечтой.
Они откладывают еду на побег, сшивают одеяла, чтобы использовать как спальники и думают, куда путь держать. Убин предлагает идти на болота, там и пропитание можно найти, и жильё соорудить. Чуня на все соглашается, потому что за ним хоть на край света, хоть за него. Убин свято верит, что все получится и даже заражает своим оптимистичным настроем. Но за день до предполагаемого побега все рушится, и разработанный план резко меняется.
Они смотрят на багровый закат, сидя на подоконнике, и размышляя о предстоящих «великих делах». Убин победно улыбается, а Чуня смотрит на его улыбку и хочет видеть её всегда. Ему девять лет, и будущее кажется бесконечно долгим и обязательно радостным. Рядом с таким братом оно просто не может быть грустным.
— Это последняя наша ночь в замке, — говорит Убин, — представляешь?
— Здорово, — улыбается Чуня, глядя на простирающиеся впереди леса. Они пугающе жуткие, но с Убином ему ничто не страшно. Старший брат всегда постоит за него. Это он знает точно.
— Завтра вечером мы спустимся вниз и будем свободны, — уверенно улыбается Убин, — мы сбежим! Сбежим! Сбежим! — шепотом скандирует он, обнимая Чуню за плечи.
— Сбежим, — повторяет тот. Этот момент кажется ему сказкой. Только уже не на страницах книжки, а в жизни. Он сидит на подоконнике, чувствует руку брата на своем плече и готов завоевать весь мир.
А чуть позже они ложатся спать, не зная, что весь замок пылает в огне. Потрескивают деревянные полы зала, охваченные пламенем, портреты предков в гостиной и в коридоре превращаются в пепел. Весь замок спит, даже не подозревая о том, что творится рядом. Хёри просыпается в собственной спальне от того, что начинается задыхаться от ядовитых паров. А Чжиын так и отходит в мир иной, надышавшись во сне. До башни огонь тоже добирается сравнительно быстро, языки пламени хватаются за ковер и оказываются по ту сторону запертой тяжелой массивной двери. Огонь поднимается вверх по лестнице, усиленный открытыми форточками. И мальчики просыпаются и понимают, что что-то не так, когда все выходы, кроме их окна, перекрыты. Убин не спешит распахивать дверь, наблюдая за происходящим сквозь щелку и видя полыхающую лестницу, ведущую в небытие. Спускаться по ней сейчас равносильно смерти.
— В окно, — командует Убин, подталкивая Чуню, — ты полезешь первым, а я сразу за тобой, — он говорит уверенно и чуть приобнимает его. — Ты справишься!
И Чуня старается верить ему, хоть сердце и стучит бешено, а в венах пульсирует страх. Убин надевает ему на шею цепочку с кольцом, что досталось ему от матери, и подталкивает. «Пора». Чуня забирается на подоконник и открывает окно. Чуть подмелив, все же разворачивается и спускает одну ногу вниз. Голова немного кружится от осознания, что до земли еще далеко. Башня — самое высокое строение в этой местности.
— Вниз не смотри, слышишь? — практически приказывает Убин. — А как спустишься, сразу беги в лес и жди меня там.
Чуня хватает его за руку как за спасительный круг и молит:
— Давай, ты первый, а?
— Не переживай, — улыбается Убин, — все будет хорошо. Даже после долгой ночи наступит утро. Ты потом сам смеяться будешь, что боялся спускаться.
Голос у брата успокаивающий, и Чуня помещает вторую ногу на ветку плюща. Свежий ночной воздух тянется в комнатку, давая новые силы и ускорение огню, что с треском выбивает дверь и заполняет каморку удушливым газом. У Убина начинают слезиться глаза, языки пламени подбираются все ближе, сжирая все на своем пути.
— А теперь руку помести на плющ и ползи вниз, — говорит он.
— Только не отпускай вторую, — просит Чуня, которому очень страшно. Ветер обдувает его со всех сторон, а далеко внизу виднеются зеленые кусты и трава.
— Хорошо-хорошо, — соглашается Убин. И Чуня опускает одну руку, хватаясь за плющ. И в этот же момент улыбка сползает с лица Убина, жар опаляет его спину, и он ослабляет хватку. Пальцы выскальзывают из его руки.
— Не отпускай, — в отчаянии кричит Чуня.
— Встретимся в лесу! — говорит Убин, скорчившийся от боли, — скорее слезай, чтобы и я мог.
Дальше Чуня ничего не слышит, только с ужасом видит, как тот исчезает из поля зрения.
«Скорее слезай, чтобы и я мог», — повторяет он про себя последние слова Убина и спускается, как может, быстро. Собственный страх и переживания за брата подгоняют его лучше, чем любые увещевания. Ветки плюща под ладонями мокрые и скользят, так и норовя сбросить его вниз. Пару раз из-под ног уходят ветки, но Чуня цепляется изо всех сил руками и ищет опору. «Скорее», — скандируют мысли. И он торопится, отважно не смотря вниз, чтобы не кружилась голова. Поэтому твердая земля под ногами оказывается совершенно внезапно. Чуня садится на неё и задирает голову вверх, надеясь увидеть там Убина. Но из окна лишь рвутся в ночное небо языки пламени.
Перед глазами у Чуни темнеет. И от пережитого ужаса и шока он теряет сознание. А, когда открывает глаза, над ним нависает какая-то незнакомая женщина в белом халате.
— Как тебя зовут, мальчик? — спрашивает она.
— Мальчик? - повторяет она еще раз, — Ты меня слышишь?
Он слышит, но не помнит. Ни имени, ни того, как оказался в больнице. Он не помнит ничего.

— Так это был ты? — доносится до Чуно, как во сне. — Братишка. Не вздумай умирать! Я столько тебя искал!

[Haide Mai]

Первое, что он видит, когда приступ проходит, — глаза Убина и его улыбку, а первое, что слышит: «Как ты вырос-то, Чуня». Старое прозвище задевает что-то внутри, перед мысленным взглядом Чуно проносятся одно за другим воспоминания. Завеса, что блокировала их, с грохотом рушится.
— Я уже и не надеялся, что ты жив, — говорит Убин и порывисто обнимает, положив голову ему на плечо. И теперь Чуно понимает, почему не боялся его прикосновений. Перед глазами стоит картинка из прошлого, где они с Убином спали, прижавшись к другу друг, когда грохотала гроза и сверкали молнии, — не поверишь, но я перерыл все детские дома, пока искал тебя! Встретился с тысячами детей твоего возраста, но тебя среди них не было. Я и полицейским стал, чтобы получить доступ к базе данных. Но и это не помогло. И вот тогда, когда мои поиски ни к чему не привели, я направился туда, где началась наша история. И, наконец, нашел...
— А я не помнил... — Чуно даже немного стыдно. Его искали столько лет, а он даже не подозревал. Скрывался на своем последнем этаже, сменил имя, — Не помнил ничего, — добавляет он.
— Но теперь-то вспомнил? — Убин заглядывает в глаза. И Чуно кивает.
— Ну и прекрасно. Чуня — это имя тебе больше не подходит, — улыбка у Убина на все лицо. Он треплет ему волосы и разглядывает так, будто впервые увидел, — вырос и возмужал ты, братишка. Но я тебе все равно хён.
— Хорошо-хорошо, — соглашается Чуно, лишь бы отстал и отстраняется, выбираясь из-под его пальцев.
— Хорошо, хён, — поправляет Убин и хищно так лыбится.
«Вот почему именно он?», — вопрошает Чуно мысленно.
— Значит так, братишка, — говорит меж тем Убин, — за это надо выпить, как считаешь? Я за соджу, а ты пока закуски сооруди, — и, хлопнув по плечу, удаляется из комнаты, оставляя Чуно с невысказанными словами, что он вообще-то против. Каждые такие посиделки с алкоголем для него заканчиваются плохо. И что-то Чуно не верится, что этот раз будет тем самым счастливым исключением.

Убин возвращается с целым ящиком разрушающей жидкости, усаживается напротив него и берет его руки в свои. Он даже не улыбается, что непривычно, просто заглядывает в глаза, будто пытаясь прочитать что-то в их глубине. Чуно не понимает и вообще чувствует себя абсолютно незащищенным, его пальцы преплетены с пальцами Убина. И это так странно, но успокаивающе и правильно, что ли?
— Ну, рассказывай, братишка, — говорит Убин. А Чуно облизывает пересохшие губы, не зная, что рассказывать-то.
— У меня неинтересная скучная жизнь, — отвечает он честно, вспоминая свою квартиру на последнем этаже. Ночи носом в холодное стекло и пробуждение без будильника. Сейчас все то кажется таким далеким, хотя прошло не так уж и много времени.
— Жизнь не может быть неинтересной, — Убин наклоняет голову и отстраняется. Понимает, видимо, что от Чуно так просто добиться откровений невозможно. Выпутывает свои пальцы, откупоривает бутылки и протягивает одну ему. Чуно почему-то кажется, что он на приеме у психолога. Убин так осторожен с ним, молчит, больше не спрашивает, ждет. Такой психолог Чуно нравится гораздо больше, чем тот мужчина, что прописал ему таблетки, и пытался все залезть ему в душу, предлагая гипноз. Убин же не настаивает, почувствовав стену, что спешно начал возводить Чуно. Кирпич за кирпичом, закрываясь, отгораживая себя от чужого любопытства. Сейчас, это даже скорее из многолетней привычки, чем по надобности.
— Плохо помню ту ночь, когда произошел пожар. Какая-то женщина забрала меня тогда из пылающего замка к себе домой, но я сбежал на следующее же утро. Скитался по болотам, а потом вышел на какое-то шоссе, где меня и подобрали. Так я и загремел в приют, где меня совсем не полюбили, — начинает Убин сам, пока стена еще только строится, — не поверишь, но половину времени я отлежал в медпункте. Что ни драка, то кровь носом, то перелом. Так подумать, вообще удивительно, что я дожил.
Чуно усмехается и убирает один кирпич. Ему интересно.
— Я все пытался тебя найти, просил приезжающих в приют людей помощи, но все было напрасно. Они больше не возвращались, унося мою историю вместе с собой. А потом я понял, что полиция, — мой единственный шанс. Но, знаешь? В полицейскую академию я поступил только с четвертого раза, — Убин усмехается и запивает слова соджу, — зато учился прилежнее некуда и закончил с отличием.
Чуно слегка улыбается и откладывает в сторону шпатель. Снимает с шеи кольцо на цепочке и одевает его на хёна. «Возвращаю», —как бы говорит этот жест.
— Чуня, ты даже не представляешь, как же я рад, что нашел тебя, наконец, — Убин порывисто придвигается и обнимает, пьяно дыша ему в ухо. Щекотно и жарко, но Чуно не отстраняется. Алкоголь не только затуманивает разум, но и полное право расслабиться и пустить на самотек непривычные ситуации. Чуно позволяет себя обнимать, трепать волосы на макушке и сплетать пальцы. Внутри в ответ копошится что-то нежное, но дальше мыслей не идет. Чуно прикрывает глаза и наслаждается гармонией. Рядом с Убином надежно и совсем не страшно. Не нужна никакая стена. Убин и сам такая же стена. Крепкая. За ней уютно и ни капли не боязно. Его руки самые надежные на свете. И Чуно растворяется в них. Он открывает рот, чтобы сказать, что устал и хочет спать, но вдруг выливает на Убина все, что годами копилось. Чуно говорит про кошмары, про свой подоконник, про таблетки и психолога. Где-то внутри него будто сорвали стоп-кран. Водопадами выплескиваются наружу переживания и страхи. И Убин не прерывает, слушает и обнимает. Они так и засыпают много позже, когда рассвет брезжит в окно, и глаза совсем слипаются.

Убину интересно вообще все, он не отстает от Чуно ни на секунду. И количество его вопросов просто зашкаливает. Спасает только аджумма, которая журит того, что даже она сама уже устала от его вечной болтовни. Убин улыбается и затыкается в её присутствии. Правда, ненадолго. Хвостиком ходит за Чуно везде, а потом вдруг заявляет, что пора прощаться со страхами. Берет за руку и насильно ведет к замку. Он ни на секунду не отпускает его пальцы, отчего паника Чуно мнется где-то на периферии сознания, но полностью завладеть им не может. Убин, действительно, лучше всяких лекарств и гипноза. Одно его присутствие рядом, ощущение переплетенных пальцев успокаивает и держит в сознании. У Чуно не нарушается дыхание, паника привычно не душит, даже когда они поднимаются по старинным ступеням лестницы. Убин что-то говорит, искоса наблюдая за ним. А Чуно прислушивается к своим ощущениям и идет рядом, рассматривая под ногами мох и испещренный трещинами камень.
— Ну же, не бойся, — шепчет ему на ухо Убин, из-за чего стайка мурашек убегает по позвоночнику, — я рядом. Подними голову, смотри какая разрушенная и величественная наша бывшая темница. Одни руины остались. Чу-у-уня, — тянет он и заглядывает в глаза, наклонившись, — братишка, хён рядом.
Чуно ядовито улыбается. Думает о том, что если бы не этот сумасбродный хён, они бы сейчас ужинали, слушая рассказы аджуммы, а не шагали по лестнице, ведущей в жуткий замок.
— Скажи, как тебе вообще в голову пришло идти сюда почти ночью? — озвучивает Чуно свой самый главный вопрос.
— Под луной замок гораздо красивее, чем днем, — невинно так улыбается Убин. И Чуно вздыхает. «Какое логичное оправдание». Они утыкаются в дверь. Тяжёлую, скрипучую и жутко пугающую. Чуно изо всех сил сжимает свободную руку в кулак и мечтает оказаться в гостинице. Но ночной ветер пробирает до костей, а бесстрашный Убин раскрывает дверь в их личный ад.
— Ну так что, идем? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, шагает внутрь первый. Темнота поглощает его. И Чуно думает: «Идти, так вместе». Одного он его никуда не отпустит. Чуно набирается решимости и делает шаг.

Внутри совсем не кромешная темень, как ему казалось. Из окон струями льется лунный свет, заливая то, что осталось от некогда богатого убранства. Широкая лестница, ведущая на второй этаж, огромные рамки, покрытые сажей и копотью, разглядеть лица на портретах сложно, почти невозможно. Некоторые из них полностью сожжены, обезображены до неузнаваемости. И Чуно ловит себя на мысли, что, даже если бы и нет, он сам бы их. Порезал, спалил. Родственники, конечно. Мучители. Чертовы сволочи, которые отравили ему детство и сломали жизнь. Чуно смотрит в безглазое пространство за рамой и ненавидит. От всей души.
— Ненавижу, — шипит он мысли вслух, сердебиение учащается и голова начинает кружиться от эмоциональных волн внутри. Они бьют сильно, выплескиваясь наружу крупной дрожью и сжатым до крови кулаком. Ногти впиваются в ладонь царапая и шкрябая, оставляя неглубокие ранки. Но Чуно даже не чувствует этого, так его колотит.
— Тихо-тихо, — говорит Убин, приобнимая,— они за все уже заплатили. Спаслись из пожара только мы с тобой. Справедливость восторжествовала, понимаешь?
Умом-то он понимает, но тело все равно потряхивает. Чуно прижимается к Убину, вдыхает его запах, пытается успокоиться. Хорошо иметь старшего брата. Тот что-то шепчет, поглаживает по спине и предлагает вернуться, раз так плохо все. Но Чуно настроен дойти до конца, раз уж решился. Он мотает головой и говорит, что ему уже лучше.

[Haide Mai]

Вообще, рядом с Убином Чуно совсем другой, будто и не было тех долгих лет разлуки. Рядом с Убином Чуно тот самый обожающий его семилетний умный мальчик. Не тот загнанный, себе на уме парень-социофоб с квартиры на последнем этаже. Убину Чуно позволяет все. К нему в жизни никто столько не прикасался, как хён. Он не дает ему строить стену, заменяя её собой. И Чуно держится за него.
Они перешагивают через обгоревшие балки, лежащие на полу, пересекают по диагонали зал и заворачивают в сторону черного хода, где тяжелая дверь их тюрьмы, а за ней винтовая лестница вверх. Чуно только недавно сделал зарисовку её по памяти в свой блокнотик, в котором картинок больше, чем записей. «Так я и понял, что никакой ты не писатель», — раньше сказал ему Убин, когда он его спрашивал, как прокололся.
С каждым шагом, приближающим их к месту заточения, у Чуно потеют ладони, а в груди что-то сдавливает. Паника тянет к нему свои щупальцы, пытается обвить. А Чуно крепче сжимает пальцы Убина в своей руке, не позволяет. И страх откатывает, но роится все равно рядом, кружит голову своей близостью, шаг в сторону и с головой. Чуно обводит глазами профиль брата и успокаивается. Убин сильный, в его глазах ни капли страха. И Чуно надежно.
Они поднимаются по скрипучей лестнице вверх, перешагивая провалившиеся вниз ступени и ловя перед глазами картинки из прошлого. Вот они носятся, играя в догонялки, вот сидят рядом, смотря в окно и рассказывая друг другу интересные истории из книжек. И Чуно кажется, что он слышит их звонкий смех, копившийся годами в углах на потолке.
— Раньше бегать здесь было весело, — вспоминает вслух Убин, — только как мы здесь не убились, непонятно, — он смеётся и перешагивает через дыру, в которую видно пол внизу. Чуно следует за ним и мысленно соглашается с каждым его словом. Винтовая лестница действительно крутая и опасная.
Перед входом на чердак они на минуту останавливаются, Убин вопросительно смотрит на него. И Чуно, чуть погодя, кивает согласно. Готов. Наверное. Порог они переступают вместе. И разглядывают каморку, держась за руки и не двигаясь. Чердак залит холодным лунным светом, и причудливые тени по углам возрождают воспоминания. Чуно смотрит на место, где раньше лежал их матрас один на двоих, одеяло, порванный одноглазый медвежонок и стопка книг сбоку. Убин молчит, поглощенный своими мыслями. А Чуно слышит в голове мелодию музыкальной шкатулки, которой давно нет. Огонь выжег здесь все, но тени прошлого слишком живучи. Они заставляют переживать заново ту жизнь. Чуно слышит злые окрики хозяйки, рев жутко страшного и приносящего с собой боль мужчины. Разлетаются в щепки вещи, что попадаются тому под руку. Тело Чуно ноет от иррациональной боли, будто не тогда, а сейчас его бьют. Больно. Обидно. Увеличивающаяся в прогрессии ненависть заполняет его внутренности. Его трясет.
— Ненавижу, — тихо шепчет он под напряженным взглядом Убина, видя перед мысленным взором сцены побоев.
— Все хорошо? — спрашивает тот.
— Тот мужик был самим дьяволом, — убежденно говорит Чуно, игнорируя вопрос, — человек не мог бы сделать такого...
Убин садится прямо на грязные доски, смотрит на окно и думает.
— Дьявол, не дьявол. Ничто не оправдывает жестокость. Но, знаешь, он поплатился за все. Сгорел, наверно, заживо в собственном замке, в постели. Ведь пожар ночью был.
Чуно даже жалко немного, что того уже нет в живых. Хотел бы он взглянуть ему в глаза. Спросить: «За что?». Почему они, почему так. Чуно мягко высвобождает пальцы и отходит от Убина, глотая комок. Не хочется показывать ему свою слабость, он и так уже ее насмотрелся вдоволь. Чуно подходит к подоконнику, и садится на него, предварительно надавив, проверив на прочность. Он свешивает ноги и смотрит вниз. Плющ, как и раньше, обвивает стену, пропадая из поля зрения где-то в кустарниках, которых много разрослось.
— Осторожно, — говорит Убин сзади.
И Чуно усмехается в ответ. Он не самоубийца. Ночной ветер треплет его волосы, а в голове вдруг всплывает день пожара. Чуно разворачивается к Убину, вспоминая. Перед глазами мелькают всполохи огня и его глаза. «Не переживай, — слышит Чуно голос Убина из прошлого, — все будет хорошо. Даже после долгой ночи наступит утро. Ты потом сам смеяться будешь, что боялся спускаться». Чуно жарко, будто комната пылает в огне прямо сейчас. Он глотает ртом воздух, голова идет кругом. И под крик Убина из настоящего Чуно проваливается в темноту. Глаза закатываются, а сам он вываливается наружу, мешком падает вниз. Прямо в те самые кустарники, что до этого рассматривал.

Приходит в себя он уже внизу, вяло открывает глаза и снова зажмуривается. Непонятные силы будто сковывают его, не пошевелиться. Чуно чувствует приторно-сладкий запах крови, чувствует ее капли на своих губах.
— Молодой человек, вы меня слышите? — слышит он незнакомый голос, и снова пытается открыть глаза. На него внимательно смотрит мужчина с по-лисьи хитрым лицом и то ли выбеленными, то ли седыми волосами, — я доктор Ким, — представляется он, — не шевелитесь. Лучше скажите, чувствуете ли ноги.
Он наклоняется над ним и что-то проверяет, качает головой. В этот момент к нему подбегает Убин. Чуно снова прикрывает глаза, но чувствует его присутствие рядом. Знакомый запах одеколона.
— Его надо перенести, — говорит доктор и командует, — беги вот в тот дом и принеси носилки, они прям за дверью лежат. Вот ключи. И давай быстрее, если хочешь, чтобы твой друг жил, — он что-то делает, судя по всему, с ногами Чуно. Тот, во всяком случае, чувствует как нечеловечески больно те ноют, будто их раздирают на куски. Чуно снова вырубается.
А когда снова открывает глаза, оказывается в комнатке, залитой солнечным светом. Рядом, сидя на стуле, спит Убин. Чуно хочет подняться, но вдруг понимает, что не может пошевелиться. Взгляд его падает на перебинтованные руки, а ниже на ноги в гипсе. В голове всплывают события ночи, и Чуно тяжело вздыхает. «Приехали».

— Скажи спасибо, что жив, — говорит Убин, принося ему какую-то кашицу в миске.
— Спасибо, — отвечает Чуно и кривится. Не хочется ему никакой каши. Но Убин как маленького уговаривает, что сильно действует на нервы.
— Ротик открываем, ложечку за Чуно, — говорит он приторно-сахарным голосом и строит рожицы умилительные. Чуно от такого откровенно плохо, поэтому рот он действительно открывает. Лучше уж каша, — а теперь за Убина.
Чуно совсем не хочется за него ложечку. И на лице у него это жирными буквами светится. Прям на лбу. Но Убин все равно запихивает и издевательски прибавляет:
— И еще раз ложечку за бедного несчастного, который возится с плохим Чуно.
— Кто еще тут бедный, — говорит больной.
Убин молчит и докармливает кашей. На него это как-то непохоже даже. Убин же вечно со своей улыбкой в поллица.
— Ты меня до чертиков напугал, дурак, — напоследок кидаетон, выходя из комнаты. И Чуно стыдно. Действительно стыдно, что напугал. Он боится даже представить, что делал бы и чувствовал, если бы что-то похожее произошло с Убином. Он бы с ума сошел от переживаний. Не иначе.

Доктора зовут Ким Хичоль, у него плутоватая улыбка и действительно выбеленные волосы. Он говорит Чуно, что тот в рубашке родился, что повезло ему очень, что вообще все могло закончиться совсем худо, с такой-то высоты упасть. А Чуно думает о том, что впервые судьба повернулась к нему, пошла навстречу.
— Полный покой, никаких движений. Правильно срастется — никаких напоминаний о падении не останется, - заканчивает Хичоль.
И Чуно кивает, благодарит за помощь и замечает тень в коридоре. Убин слушает, что говорит доктор Ким, прислонившись к стене. Переваривает информацию в одиночестве, Чуно даже кажется, что он слышит вздох, но когда тот входит в комнату — на его лице бодрящая улыбка. Он садится рядом, берет в ладони его перебинтованные руки и смотрит нечитаемым взглядом. Жалеет?
— Хочешь чего-нибудь? Почитать тебе?
Чуно вертит головой из стороны в сторону. Ничего не надо. «Сиди просто здесь,— мелькает в голове, — просто будь рядом».
— Кстати, надо же к аджумме сходить! — вспоминает Убин, — сказать, чтобы не переживала. Что жив и почти здоров, только пока не передвигаешься.
«Нет, посиди со мной», — вертится на языке у Чуно. И это весьма эгоистично — требовать не уходить. Чуно вздыхает. Чтобы отпустить Убина, ему приходится собрать в кулак все силы. Но тот обещает быстро вернуться. Улыбается напоследок и уходит, оставляя его наедине с самим собой. Доктор занят своими делами и заходит к нему всего на минутку, спрашивает о самочувствии и скрывается за дверью.

[Haide Mai]

Лежа в тишине и бездействии, Чуно больше нечем заняться, как, наконец, вернуться к размышлениям о пропавшей Сон Джихё. После открытия того, что они братья, так еще и товарищи по почти тюремному заключению в замке, Убин рассказал все, что помнил о ней и о своей жизни до замка. Не особо много информации, но все же хоть какие-то пазлы в мозаике, которая зияет большими дырами и все никак не хочет складываться в полную картину. Убин помнит традиционный домик, соседку тетушку Джиён, котора вкусно готовила и присматривала за ним. Рыжего котенка и курятник, в котором не только несущие вкусные яйца, но и несколько пушистых кроликов. «Мама приходила всегда почти ночью, а уходила рано утром, — вспоминает Чуно слова Убина, — вместе целый день мы были только по воскресеньям. Больше всего я любил этот выходной. Мама приносила книжки с картинками, говорила, что только читая можно стать умным. И, пока она учила других подростков в замке, я учился сам. Хотелось быть умным. Тогда я наивно полагал, что, если буду много читать, мама будет оставаться со мной дольше, чем один день в неделю. К тому же, книги были практически единственным развлечением. Гонять куриц быстро приедалось, а вот читать про другие миры, про необитаемые острова и путешествия в горах было интересно». «А как же ты оказался в замке?», — Чуно помнит этот свой вопрос и ответ на него: «Пошел за мамой, когда она не вернулась на ночь домой». Ужасно. Пошел за мамой, а оказался запертым в четырех стенах на чердаке. Вот она — истинная невезучесть. Квансу со своим считанием ступенек на лестницах, «ловкостью» рук и спотыкании на ровном месте отдыхает. Чуно думает об этом, глядя на солнечный зайчик на потолке. Катастрофисечки не повезло Убину. «Ведь сам пришел в ловушку». Чуно жалко его, и одновременно благодарен он судьбе, что именно так все сложилось. Сидеть на чердаке в одиночестве все время было просто ужасно. Так недолго и с ума сойти было.
Когда Убин возвращается и садится рядом, Чуно испытывает что-то вроде благодарности к нему за все. За то, что вообще существует. За то, что появился в его жизни. Чуно вспоминается свой детский рисунок с горами и четырьмя светилами и думает о том, что все правильно нарисовал. Едва появившись на горизонте, Убин стал менять привычную жизнь, вносить в неё буйство красок. Именно этот человек, что в детстве, что теперь, отразил свою улыбку и на него. Убин. Он освещает жизнь Чуно даже сейчас. Также ярко, как и тогда. «Хён», — мягко ложится на язык.
— М? — у Убина улыбка на губах играет от приятного для слуха обращения, — что говоришь? Повтори-ка еще раз. Не расслышал.
— Обойдешься, — усмехается Чуно в ответ.

Убин кормит, читает книги, рассказывает новости и всячески развлекает его. И Чуно с утра уже ждет, когда он прийдет, а вечером не хочет его отпускать в гостиницу. Вида не подает, но до самой ночи пялится в потолок и мечтает о скорейшем наступлении следующего дня. Иногда Убин отлучается распрашивать местных о Джихё, но ничего нового не узнает. Они снова утыкаются в тупик. Топчутся на месте, пытаясь найти выход, но только бьются головой о стену, так и не приблизившись к разгадке. Доктор Ким Хичоль иногда угощает их чаем с конфетами, внимательно смотрит на них своими глазами с хитринкой и делится интересными случаями с практики. Аджумма приходит раз с два дня, приносит вкусную домашнюю еду, сидит рядом с Чуно, доктора показательно игнорирует и вообще смотрит на него волком. Любопытно, почему. Но Чуно решается спросить только на восьмой её приход. «Плохой человек, не доверяю я ему», — коротко говорит аджумма, а подробнее рассказывать отказывается. Настроение у неё при упоминании Хичоля стабильно сразу портится, взгляд уходит куда-то внутрь, будто что-то болезненное вспоминает. «Может, он был её неразделенной любовью?», — предполагает Чуно, на что Убин ржет как конь: «Какая еще любовь? Он ей в сыновья годится!». «И то верно».

Жаркое лето сменяет дождливая осень, раздевающая деревья и выдувающая своим ветром все позитивные мысли. Каждый день Чуно просыпается в комнате у Хичоля в доме, лежит и смотрит в окно, где кружат пожухлые листья при очередном порыве ветра и скрипят ставни. Он ждет Убина, с которым спокойствие и нечто похожее на депрессию исчезает. Без него Чуно снова бы превратился в отшельника. Вынужденное лежание без возможности встать прямо-таки располагает к возвращению к тому образу жизни, когда ночью его мучили кошмары, а днем собственные мысли. Но приходит Убин, и Чуно улыбается, когда тот рассказывает что-то смешное, пререкается, что не хочет кашу или котлету, но все равно доедает до последней крошки в итоге. Повязку с рук снимают. И Убин притаскивает шашки, в которые стабильно выигрывает у разозленного постоянными неудачами Чуно. В конце концов, он заявляет, что эта игра просто «не его» и «давай лучше в морской бой», Убин соглашается и в первом же раунде с грохотом выигрывает. Чуно с ним не разговаривает целых полчаса. Дольше тот просто не позволяет, смешит, задает кучу дурацких вопросов. И Чуно сдается, лишь бы Убин приумолк, наконец. Вообще, в какой-то момент его становится слишком много. Чуно слышится убиновский голос перед сном, хотя тот давно ушел. Чуно кажется, будто он видит его улыбку. Чуно ощущает его присутствие рядом, запах одеколона Убина будто впитывается ему под кожу. Но финальным в голову становятся сны. И если сначала Чуно просто видит его улыбку, ходит с ним в кино, в театр, катается на коньках, то позже все неуловимо меняется и уходит абсолютно в другую степь. С каждым днем сны становятся все более странными, после которых страшно даже в глаза Убину смотреть. Чуно предполагает, что все из-за того, что он столько заперт в одной комнате, что ему не хватает ощущений и разрядки извне. По утрам он просыпается весь взмыленный и возбужденный. Чуно сначала терпит, потом помогает себе руками, но перед глазами вместо какой-нибудь кукольного вида девочки-конфетки стоит ухмылка Убина. И это слишком неправильно и вообще пугающе. Они же братья! Чуно сходит с ума, запрещает себе кончать, оскверняя их братские отношения. А потом намекает Убину, что хотел бы раздобыть где-нибудь порно. Терпеть в конце концов становится невыносимо. Убин приносит видео на телефоне, усмехается и уходит, оставляя, к счастью, его в одиночестве. Но легче ему становится ненадолго. Убина в его жизни слишком много. Его улыбка, как красная тряпка на быка, Чуно от неё дурно, голова кружится, хочется сделать что-то совсем неправильное. Убина с его жизни просто слишком. И Чуно убивается, повторяет про себя: «Конченный извращенец. Это же твой хён». На некоторое время помогает, а потом Убин ложится рядом, лохматит волосы, смеётся. И у Чуно плывет перед глазами. Кажется, он влюблен. Не просто спермотоксикоз, а что-то тягуче-ноющее в районе сердца. «Хватит мое место занимать», — пихает он Убина под локоть, и тот скатывается с кровати, возмущается, но не лезет обратно. А Чуно смотрит на него и спрашивает про себя: «Когда же все началось? Почему именно он?». И ответы не находит. Самым логичным почему-то кажется выстрел себе в висок. Заигрался. Слишком.
Чуно пытается гнать все неприличные мысли прочь, старается не смотреть на губы Убина, не представлять ничего. Но сны также игнорировать не в его силах. По ночам все потаённые фантазии воплощаются. Убин накрывает его губы своими, целует мокро и страстно. Совсем не так, как тогда Квансу. И Чуно с каждым днем все сложнее смотреть в глаза дневному Убину, когда перед ним картинка другого из сна. У того к нему чувства. У того мягкие податливые губы и сводящий с ума язык. У того голос, от которого мурашки по коже. Но самое ужасное, что тот Убин — копия настоящего. Точно такой же, только с не братскими, а с совсем другими чувствами. Тот другой Убин не его хён. И Чуно в глубине души очень хочется, чтобы и этот был ему не братом. Чтобы то, что он плавится в его руках, не было настолько неправильным. Каждый новый день Чуно встречает теперь с надеждой, что сегодня Хичоль разрешит встать с кровати и пройтись. Движение — единственное, что может спасти от постоянного нахождения рядом с Убином, а, следовательно, и от постоянных самотерзаний из-за своих неправильных чувств к хёну.

[Haide Mai]

В день, когда Хичоль снимает гипс, за окном идет первый снег. Он мягко опускается на окно и тут же тает. Затаив дыхание, Чуно ждет приговора. И Хичоль говорит заветное: «Все хорошо. Теперь можно начать полное восстановление». Убин откуда-то притаскивает костыли, и Чуно, не без его помощи, делает первые шаги. Конечно же возвращается обратно в кровать он довольно быстро. С непривычки усталость накатывает и занятие приходится прервать. Убин делает ему массаж ног. И Чуно очень хочется на стенку лезть то ли от отчаяния, то ли от собственных мыслей «еще, еще». Руки Убина — его отдельный инструмент внутренних пыток и самобичевания. Когда они мнут его ноги, забираются в волосы, переплетаются пальцами, случайно касаются бедра. У Чуно каждый раз фейерверки в голове и электрический разряд вдоль позвоночника. На самом деле, он уже вообще не думает ни о чем больше, кроме него. И жуткие сны с болотами кажутся теперь детским лепетом, по сравнению с этим кошмаром наяву. Это похоже на назойливую идею, наваждение, пока не попробуешь — не успокоишься. И самое плохое в ситуации то, что объект мыслей близко. Слишком близко. Руку протянешь — и вот он Убин. Лыбится, в глаза заглядывает. Ни о чем не догадывается, судя по всему, иначе бы держался подальше. Так нет же, часто невзначай касается, помогает заново учиться ходить, укладывает спать и чуть ли в лоб не чмокает на ночь. Хён. Заботливый. Волосы поправляет, всегда рядом. И от этой близости у Чуно головокружения. Он злится на себя, а отталкивает его. Убин гордый, неприступный, только вот не с ним. С ним он настоящий хён, надежный и сильный. И Чуно только хуже от этого. Убина слишком много. Не просто в жизни. В венах, в глазах, где-то под кожей. Въелось так, что не отодрать. Убина слишком много уже внутри него самого.

Сначала передвигаться Чуно может только с двумя костылями, под неусыпным присмотром убиновых глаз. А позже тот предлагает опорой свои руки. «Держись и шагай», — говорит он. А Чуно слышит «иди ко мне». И идет. Сглатывает вязкую слюну и делает шаг навстречу, крепко держась за его руки. Убин улыбается, хотя Чуно не из легких и вести его так вообще-то тяжело. У него на висках капельки пота, а на руках вены отчетливо. И Чуно зависает от этого. Воздух кажется плотным и душным, Убин что—то говорит и его губы мягко двигаются. Чуно не слышит ни звука, просто смотрит на них. Кажется, что сейчас не поздняя осень, а знойное лето. Легкие обдает жаром. И хочется немного остудится. Еще немного и Чуно получит тепловой удар. Если не уже. Как в замедленной съемке, он оступается, и Убин ловит его, заключая в свои объятия. Раскаленный до предела мозг отказывается перерабатывать поступающую информацию. Руки Чуно опускаются с талии Убина ниже. Медленно, но верно скользят по джинсовым штанам. Наваждение и наслаждение. У Чуно сердце ухает где-то в горле, пока пальцы ведут дорожку в задние карманы.
— Ну хорошо-хорошо, — усмехается Убин, хватая его за плечи, — вместе почитаем.
Пелена с глаз спадает мгновенно, и Чуно отдергивает руки. «Помешался! Совсем больной! Идиот! Извращенец!», — самоосуждение в голове громкое и беспощадное.
— И откуда ты только узнал, что я нашел? Поразительный у тебя нюх, Чуно, — удивляется Убин, — я еще не читал, но кажется мне, что это интересно. Записи Хичоля.
Чуно криво улыбается и кивает. Чуно мало что сейчас понимает и со всем соглашается на всякий случай. У Чуно тормоза отказали, и его заботит только это.

Дневник Хичоля

15 июля 1988 г
Даже не верится. Моим мукам в качестве интерна, наконец, пришел конец. Теперь я настоящий доктор. Сам себе хозяин и барин. Ответственный и ослепительный в своём белоснежном халате с бейджиком. Доктор Ким Хичоль. Звучит. «Этот молодой человек в будущем может стать светилом медицины». Я подслушивал не специально, просто так получилось. И эти слова не дают мне покоя. «Светило медицины». Вот она — моя единственная цель и призвание.

25 июля 1988 г
Профессор Кан обещал мне походатайствовать с назначением. Старый пердун. Он не пошевелил ни одним пальцем, чтобы мне помочь. Зря я прикрывал его опыты в подпольной лаборатории. Я был так зол, узнав о своем назначении в какую-то забытую всеми деревню, что пошел и забрал несколько ампул с тем самым чудо-лекарством, с которым последние несколько лет мы проводили испытания на крысах. И свои записи и отчеты тоже взял с собой. Профессор Кан еще пожалеет, что так кинул меня. Я завершу опыты быстрее и запатентую лекарство. Что он может без моих отчетов? Ничего. Этот старикан ничего не смог бы без моей помощи. Идиот.

30 июля 1988 г
В принципе, это даже не деревня, а все-таки небольшой городок. Мне выделили маленький, но отдельный дом. Никакой больницы здесь нет. Если будет что серьезное — только в Сеул. Медикаменты, к счастью, имеются. Хоть что-то здесь есть. В первый же день приходила какая-то девчонка с пухлыми щеками и потными подмышками. Вся зареванная, со спутанными волосами. Правил ей вывихнутую кисть. Хрустнуло знатно, зато в паз ровно встало.

1 августа 1988 г
Вот и осень пришла. Ветер, падла, снес несколько черепиц с крыши. Пришлось искать лестницу, забираться и править. Скоро дожди, и без исправной крыши повеситься можно будет. С утра приходила хозяйка почты — молодая девушка с выразительными глазами. Кан Сора, вроде, зовут. Сказала кучу всякой приветственной чуши, глазками постреляла. Ничего интересного, в общем. Только грудь у неё ничего такая. Надеюсь, как-нибудь приведется пошарить стетоскопом рядом.

2 августа 1988 г
Не ночь выдалась, а сплошной цирк. Спал себе спокойно, никого не трогал, как ближе к трем кто-то ломиться в дверь стал. Я подушкой ухо прикрыл, думал, что скоро ночной гость успокоится, но нет. Пришлось вставать, шлепать к двери. А там... Я даже глазам сначала не поверил. Собачка, мать её. Лапа в каком-то дерьме и крови. «Я только людей лечу», — говорю хозяйке, серо-зеленого цвета женщине. «Пожалуйста, доктор. Умоляю вас», — и в слезы. Ненавижу. Пришлось заверить, что попробую что-нибудь сделать. Благо, в доме есть небольшая библиотека — от прошлого доктора осталась. Так вот, с фонариком — лампа очень вовремя решила перегореть — я ползал вдоль полок и искал что-нибудь по анатомии собак. И смешно, и грустно. Дурдом какой-то. Закончил я спасение раненного животного только, когда уже начало светать, мечтая о постели или, на худой конец, хотя бы о кружке кофе.

3 августа 1988 г
Кажется, это место проклято. Каждое раннее утро начинается с какого-то ужаса. И что им всем не спится-то? Вчера полночи с собачкой возился, сегодня с роженицей. Пришлось к ней на дом идти под проливным дождем. Крики и много крови. Кажется, появления на свет ребенка больше всего жаждал я один. Роженица из себя его не выпускала вплоть до семи утра. Я уж думал послать все это к черту, но Гиппократ силен в моем сознании. И светилом медицины все еще хочется стать. Муж роженицы в комнату не заходил всю ночь, трясся за углом. Никакой поддержки от него. Мне даже жалко немного её стало. Но ненадолго. Эти ночные бодрствования — настоящий ад. Благо, что следующий пациент у меня оказался только к вечеру.

5 августа 1988 г
Ночные приемы продолжаются. И на этот раз пациент оказался из замка. Девушка-подросток с хлещущей из раны на голове кровью, с синяками и кровоподтеками на руках. Какая-то сволочь явно занимается насилием в этой странной семейке богачей. Я подозреваю хозяина замка. Слишком безучастный у него взгляд. Ему явно глубоко плевать на происходящее и окружающих. Это даже не человек, а его жалкое подобие. Кажется, я нашел себе подопытного для тестирования чудо-лекарства. Надо будет попробовать организовать это. С девушкой, вроде, никаких сюрпризов не намечается, но хозяин замка какой-то странный. Может, наркотики принимает? Не уверен. Надо понаблюдать подольше.

7 августа 1988 г
Ли Хёри — хозяйке замка — я явно пришелся по вкусу. Предложила за приличное вознаграждение стать семейным доктор. Согласился. Почему бы и нет? Ведь это позволит мне проводить свой опыт под идеальным прикрытием. Побеседовал с Хёри за чашечкой чая, закрепил, так сказать, сделку.

8 августа 1988 г
Мои подозрения, что с хозяином замка что-то не так, подтвердились. И, нет, это не наркотики. Рак.

[Haide Mai]

9 августа 1988 г
Кажется, это мой шанс. Хёри попросила сделать что-нибудь, чтобы облегчить боль её мужу. Пора начать исследования моего чудо-лекарства. От рака оно его точно не вылечит, но точно должно убрать боль, облегчить мучения. Он этого, по-моему мнению, не заслуживает. Но удачнее подопытного мне не найти. Пожалуй, начну исследование уже завтра.

10 августа 1988 г
Рак у моего подопечного второй стадии. И с моим лекарством я дам ему пожить на этом свете дольше, чем ему оставалось. Лет восемь-девять. Сегодня я сказал мистеру Ли, что собираюсь попробовать продлить ему жизнь, на что тот засмеялся и посоветовал не терять времени понапрасну. К своему заболеванию он подходит весьма пессимистично. Ввел сегодня первую дозу лекарства, записал показатели. Посмотрим, как отреагирует организм.

11 августа 1988 г
Никаких видимых отклонений. Температура не выше нормы, сердцебиение нормальное. Взял кровь на проверку. Лекарство не отторгается организмом. И это уже маленькая победа.
В замок ходил вечером, чтобы снять показатели и посмотреть на испытуемого, поэтому возвращался поздно, и было уже темно. Мне оставалось лишь спуститься по лестнице черного хода, как кто-то схватил меня за волосы. За всю мою жизнь никто никогда не смел так обращаться со мной! Гневу моему не было предела, и я уже хотел было врезать наглому похитителю моего спокойствия, как тот сказал женским голосом: «Вот я тебя и поймала, воришка. И либо ты сейчас же отдаешь мне чемодан с украденными вещами, и я тебя отпускаю, либо я кричу, и ты будешь иметь дело с хозяйкой. Ну так что?». Приняли за вора, мне аж смешно стало. И ответил я ей так: «Можешь кричать и выставить себя набитой дурой. Отпусти мои волосы немедленно, или окажешься у меня на операционном столе. Я доктор Ким Хичоль, а не какой-то там воришка». Должен сказать, я думал, что девушка сразу испугается и отпустит меня, но ничего подобного. Она заставила меня приоткрыть чемодан, и только убедившись, что в нем медицинские инструменты, разжала свои пальцы на моей макушке. Коротко извинилась и ярко улыбнулась под моим тяжелым взглядом. Надо признать, служанка эта весьма смелая дамочка!

12 августа 1988 г
Не перестаю удивляться некоторым людям. Пришел сегодня в замок, снял показания, попил чая с хозяйкой, а потом снова наткнулся на ночного блюстителя порядка. Сколько не встречал по жизни служанок, они все скромно глядят в пол, глаз не поднимая на гостей хозяев, незаметные серые мыши, снующие туда-сюда. Эта не такая. Мало того, она вообще противоположность им полная. Втихаря от Хёри улыбнулась мне так, будто мы хорошие знакомые. Удивительная какая-то служанка. И симпатичная весьма. Ночью-то незаметно было, но при свете дня я смог по достоинству оценить и фигуру, и блеск глаз.

28 августа 1988 г
Быть доктором в этой дыре оказывается весьма хлопотно. Времени на себя и на дневник совсем нет. С самого утра начинаются различные визиты. Страдающие мигренью аджуммы, которых надо сначала выслушать, а потом дать таблетку. Почему-то сами они не хотят просто купить себе пачку, что весьма раздражает. Столько моего времени бы сэкономили. Но самое ужасное — это аджуммы, у которых симптомы расплывчатые и каждый день разные. Таким я прописал бы промывку мозгов или клизму, но еще и ей заниматься нет никакого желания. Поэтому для них у меня припасена кислая мина, кивок на любую чушь, что они несут, и целая банка витаминок. Хотя яд в небольших количествах был бы явно действеннее. В обед ко мне заваливается какой-нибудь наиболее удачливый подросток, разбивший нос/палец/коленки. А ближе к вечеру я иду в замок, проверять, как там мой мистер Ли.

2 сентября 1988 г
Показатели стабильны, но пациент беспокоен и агрессивен.

4 сентября 1988 г
Вызвали в замок днем, зашивать ногу сыну хозяина. «Случайно упал с лестницы», — так сказала Хёри. Я ей ни капли не верю. Подросток нервный, забитый весь, с трясущимися руками и паникой в глазах. Не сам он упал, помогли. И что-то мне подсказывает, что мой пациент и был тем самым помощником.

8 сентября 1988 г
Все показатели стабильны. Но пациент большую часть времени все равно проводит в постели. Зато, когда встает, обязательно увечит кого-нибудь. Животное, а не человек.
Познакомился с той самой служанкой, что вцепилась в мои волосы при нашей первой встрече. Сон Джихё. Дружелюбная и яркая девушка. Но, что главное, — смелая. По правде, меня очень удивило то, как она сегодня настаивала, чтобы мне дали взглянуть на запястье дочки Хёри — Чжиын. Джихё перегородила мне путь, и отказалась сдвинуться с места, пока я все же не согласился сделать то, что она просила. Втихаря от хозяйки замка мы поднялись в спальню Чжиын, где та лежала на кровати с бледными губами, впалыми щеками и с неестественно вывернутой ладонью. Вывих. Девочке просто повезло, что её служанка и учитель, как я понял из разговоров, оказалась настойчивой. Белая обескровленная ладонь, к которой не поступала кровь. Еще бы немного, и руку было не спасти.

12 сентября 1988 г
Мой пациент из замка, кажется, превращается в зверя. Не обошел вниманием своих кулаков на этот раз и жену. Места пустого на её лице не оставил, подонок.
Мне уже надоело лечить всех, кого он бьет.

15 сентября 1988 г
Показатели стабильны. Но у пациента появились галлюцинации. Перепутал меня со своей женой, умолял простить за что-то. Жалкий тип.
Надо понаблюдать дольше. Если действительно галлюцинации, то это весьма плохо.

17 сентября 1988 г
Чем больше смотрю на Джихё, тем больше она мне по сердцу. Огонь-девушка! Вроде, не перечит открыто Хёри, но делает всё равно по-своему. Тихо, но верно. Смелая.
Заметил одну вещь. Ей еще ни разу не прилетало от хозяина замка. Что даже не особо удивительно. Джихё, по-моему, может постоять за себя.

25 сентября 1988 г
Вколол очередную дозу. При этом на лице у мистера Ли такое блаженство отобразилось, что я аж поежился. Либо он мазохист, либо лекарство вызывает привыкание.
Пациент стал гораздо больше ходить. Видел даже, как он, прикрыв лицо, выбирался по-тихому из замка с черного хода. Налево, что ли, ходит?

27 сентября 1988 г
Джихё подарила мне щенка. Только вот зачем он мне? Лишняя головная боль. Хотел было послать её вместе со щенком, но она так улыбалась, что не смог. Эта девушка определенно как-то странно на меня влияет.

15 октября 1988 г
Давно не писал сюда ничего. Все времени не было.
Пациент стабилен. И лекарство все же вызывает привыкание.

20 октября 1988 г
Жить в этой глуши ужасно. И, если бы не работа, я бы давно уже сдох от скуки. Вдали от цивилизации нет ничего интересного и расслабляющего. Хотя, в принципе, у меня и так особо нет времени, чтобы развлекаться. Но все равно я стал чаще скучать по таким радостям жизни, как кино. Очень хочется развеяться после ежедневного цирка, иначе и не назовешь визиты «больных» аджумм за витаминами. Казалось бы, хоть что-то хорошее должно быть в этой дыре. Например, общение. Но слушать причитания аджумм по поводу погоды, огорода и новых платьев скорее тошно, чем интересно.

23 октября 1989 г
Стоило мне пожаловаться на отсутствие всех благ жизни, как появилась отдушина. Джихё. Её искренняя радость при встрече со мной так удивила меня, что я согласился попить с ней чай в комнате для слуг. Я отнюдь не веселый и общительный человек, но её это абсолютно не смущает. Она развлекала меня разговорами о интересной книге, что недавно прочла, все время, пока её не позвали.

24 октября 1989 г
День был, как всегда, сумбурен и насыщен посещениями. Поэтому после всех дел, я решил хоть как-то развеяться и пойти гулять со щенком. Он-то, конечно, и так разгуливает по участку целыми днями, но выгул нужен не только собакам. Я планировал в тишине и относительном одиночестве пройтись по окрестностям, но планы сбила неожиданная встреча с Джихё. Видимо, шла с работы, уставшая, без привычной бодрой улыбки. Она даже не заметила бы меня, если бы не окликнул. Не знаю, кто меня за язык тянул, но спустя час мы пили соджу на пороге моего дома. Джихё интересная собеседница, и, что поразительно, совершенно не напрягает меня. Рядом с ней спокойно и можно просто молчать, не чувствуя неловкости. Удивительная девушка.

27 октября 1989 г
Кажется, это становится привычкой, «неожиданно» встречать Джихё в то время, как она идет с работы. Не понимаю, почему она не остается там на ночь. Надо будет спросить. Мой щенок узнает о её приближении быстрее меня, поэтому мы еще ни разу не ошиблись с правильным по времени выходом на тропинку, чтобы «наткнуться» на неё. Подарил ей колечко с гравировкой «S». Все-таки её подарок оказался весьма полезным. Щенок , как-никак, скрашивает мое существование.
К своему пациенту из замка я хожу регулярно. Вкалываю лекарство не чаще, чем раз в два дня. Он говорит, что я заметно облегчаю этим его боль. Что ж, будем надеяться. Что-то напрягает меня в том, как он реагирует на каждый прием. Трясущиеся пальцы, расширенные зрачки.
Не нравится мне все это.

[Haide Mai]

28 октября 1989 г
Сегодня в замок пришлось идти днем. Хозяин перелез через перила и упал с лестницы. Когда я спросил зачем, ответил, что увидел, как отец с картины поманил его пальцем к себе, перепугался и сиганул вниз.
У мистера Ли нервное истощение, из-за чего бред и галлюцинации усилились. Впервые за все время он нанес вред себе, а не окружающим. Этот факт меня несомненно радует, но все равно с этим надо что-то делать. Вообще перестать колоть — значит сдаться, поэтому я решил просто увеличить время между приемами лекарства. Прогресс все-таки есть и заметно ощутимый. Мистер Ли стал вести обычный режим жизни, не проводит больше в кровати половину дня и почти не жалуется на боль.

30 октября 1989 г
Иначе, как отсутствием других радостей и вечерней скукой объяснить то, что я сегодня сделал, невозможно. Пишу сейчас эти строки и сам себе удивляюсь. Ким Хичоль, будущее светило медицины, предложил встречаться служанке... Правда, Джихё особенная, но это ничего не отменяет. Предложил я конечно же просто так, без всяких чувств. Почему бы и нет. Все равно никого симпатичнее поблизости нет... Предложил встречаться служанке... а она отказала. Пришлось все срочно сводить к шутке. И вообще, она все не так поняла, и имел я в виду не то совсем. Да и зачем мне нужна служанка?

1 ноября 1989 г
Джихё ведет себя так, будто того вечера и не было. Улыбается, шутит. Сегодня предложила посидеть, завтра — поболтать, как всегда, на ступеньках моего дома. И я согласился, потому что ведь ничего и не было. Но, что греха таить, до сих пор в моей голове не укладывается то, что она мне тогда отказала. Плевать, что я и не хотел особо. Я предложил встречаться! Да я никогда никому такое не предлагал! Секс, да. И то, чаще обходилось без всяких ненужных слов. А встречаться — нет. Все эти романтичные сопливые вещи совсем не по мне. Но я предложил, потому что... Почему?

2 ноября 1989 г
Пока Джихё готовила какао, я сидел и пялился на звезды. По правде говоря, тупое занятие, но больше смотреть было не на что. Так вот, я скользил взглядом по звездам, а сам в это время думал о том, что мне все равно, что и не надо было, что я ничего не предлагал. И я даже уговорил себя. Но потом пришла Джихё с двумя кружками, улыбнулась и села рядом. И все мои предыдущие мысли стали еще более громкими в голове. Какого черта она отказала? Как вообще можно было отказать Ким Хичолю? Она сама не знает, от чего отказалась! Я хотел сказать ей что-то неприятное, грубое, чтобы успокоить свои обозленные мысли, но Джихё повернулась, и все пошло прахом. Глупое и необоснованное предложение встречаться загорелось красным светом в голове. Приехали, Ким Хичоль! То, что тебе абсолютно не надо было, стало целью и всеобъемлющем желанием.

15 ноября 1989 г
Я честно избегал любой встречи с ней, чтобы не наломать дров еще больше. Ким Хичоль никогда никого не добивался, и этот не будет исключением. Но все мои мысли почему-то были забиты Джихё. Ко мне приходили пациенты, что-то говорили, а я почему-то слышал её голос. Галлюцинации что, передаются воздушно-капельным? Мистер Ли надышал на меня и заразил?
Я избегал встреч, но Джихё пришла ко мне сама с пакетом соджу. И деваться было некуда. Мы сидели на крыльце, пили и болтали. В то, что произошло после этого, я просто отказываюсь верить. Ким Хичоль, будущее светило медицины, своими губами сказал служанке, что нравится. Лишь бы прижаться губами и удостовериться, что нет, все не так, то была ошибка и можно спокойно жить дальше. А на деле этот чертов Ким Хичоль понял абсолютно противоположное. Что, даже не нравится, что одержим, что все плохо и непонятно, будет ли лучше.

16 ноября 1989 г
Мы переспали. Под градусом, без всяких нежностей. Я просто на руках унес её в спальню, а очнулся тогда, когда она утром ушла на работу. И нет, я не оправдываюсь словами «под градусом». Я действительно хотел этого. Но она об этом никогда не узнает. Ким Хичоль больше не будет делать всякие глупости. И так уже перешагнул границы собственных привычек.

23 ноября 1989 г
Теперь вид, что ничего не было, делаю я.

.
20 ноября 1997 г
Я был уверен, что никогда не найду этот дневник. Потерялся он в далеком 89 году, в момент, когда все только начиналось. Практика в городке, знакомство с Джихё, пациент Ли и мой эксперимент с чудо-лекарством. Тогда все казалось простым и правильным. Тогда была четкая уверенность в будущем. Светило медицины. Теперь-то мне смешно. Проклятая самоуверенность и бахвальство. То лекарство, что мне так хотелось изучить на практике, принесло в итоге сплошные разочарования и разрушило все надежды. Недолгое улучшение физического состояния хозяина Ли ввело меня тогда в заблуждение, что из этого выйдет что-то путное, а на деле оказалось бомбой с замедленным механизмом. Тот начинающий я не особо задумывался тогда обо всех последствиях. Сквозь призму собственной значимости закрывал глаза на негативные последствия от приёма того чудо-лекарства. Увеличил промежутки между приемами, вместо того, чтобы полностью отказаться от этого эксперимента. Видел, как мистер Ли уходил к своей любовнице, был свидетелем тех травм, что он приносил своим родным, наблюдал за участившимися галлюцинациями и ничего радикально не изменил. Не смог сложить картину, разворачивающейся под носом драмы. В далеком 1988 (?) году я и не предполагал, что все так обернется, что всего через полгода после начала приема лекарства, мистер Ли, будучи в галлюцинаторном бреду, изнасилует собственную дочь. А та, родив сына, откажется от него. (Куда они его дели потом, не имею ни малейшего понятия).

25 ноября 1997 г
Чертово лекарство сделало меня соучастником того ужаса, что творится в замке до сих пор. Озверевший от боли пациент Ли, которому, к счастью, уже недолго осталось, даже в таком состоянии продолжает отравлять жизнь своей жене и детям. Поэтому ходить мне туда приходится почти каждый день. По правде, я считаю дни, когда он уже покинет этот мир. Не стоило мне тогда облегчать ему страдания и продлевать жизнь. Это принесло столько боли окружающим. Чудо-лекарство. Как же.

26 ноября 1997 г
Все в городке кланяются при встрече со мной. Уважаемый доктор. Никто из них не знает, как дело обстоит на самом деле. Уважаемый доктор, который своим лекарством сломал жизнь молодой девушки и продлил жизнь никчемному подонку. При этом Джихё все в городке тихо ненавидят и презирают. Поговаривают, что она любовница хозяина Ли и что у неё есть от него подросток-сын. Чушь какая-то. Отношения у меня с Джихё натянутые, а скорее их вообще нет, она совсем не разговаривает со мной, держится на расстоянии, но эти мерзкие слухи все равно раздражают. Кретины. Кто угодно, но не Джихё. Любовница мистера Ли. Никогда не поверю в такую чушь.

27 ноября 1997 г
Весь день в хлопотах. Принимал роды у девушки из дома напротив почты. Муторное это занятие, но окупающееся. Лицо новоиспеченной матери при виде своего ребенка — вот это и есть любовь. Чистая, без примесей.
К вечеру пошел в замок, проверил своего пациента и хотел было уже уйти, как заметил хозяйку. Нервную, разгневанную и обиженную. Рассказала мне про то, что нашла у мужа в тумбочке доказательства того, что у него есть сын на стороне. Фотографию. Никогда раньше не видел Хёри такой злой. Нет ничего ужаснее обманутой женщины. «Эта сучка Джихё. Это её он обрюхатил почти восемь лет назад», — так она сказала. И, если честно, мне от этих слов худо сделалось. Восемь лет назад. Джихё играла тогда на два фронта? И к ней ходил мистер Ли, пока жена не видела? «Да нет, быть не может», — подумал я. Но зародившееся подозрение уже крепко вцепилось в меня и не отпускало. И, к моему великому стыду, увидев выходящую из замка Джихё, я последовал за ней. Мы шли через лес, а потом по полям. Джихё что-то напевала, и не слышала меня, хотя я тенью передвигался за ней всю дорогу. Размышлял о том, стоило ли давать волю своему подозрению, опровергал разыгравшееся воображение. «Джихё не могла быть любовницей». Каково же было мое удивление и ужас, когда из домика на краю деревни её выбежал встречать мальчик. «Почти восемь лет», - всплыло в моей голове. На вид ему было как раз столько. Но окончательным и неоспоримым фактом стали его слова: «Мамочка, ну наконец-то ты вернулась».
Слухи были правдивы.

4 декабря 1997 г
Джихё куда-то пропала. Хотел с ней поговорить, но она в замок не возвращается, ходил к ней домой, не нашел ни её, ни мальчика. Будто сквозь землю оба провалились. Хозяйка дома, где я их видел, сказала, что Джихё исчезла первая, а мальчик на следующий день.
Чудеса, да и только. Решила слинять раньше, чем Хёри до неё доберётся? Или уже… поэтому и исчезла.

10 декабря 1997 г
Не могу. Всё возвращаюсь мысленно к тому дню, когда следил за ней. Если бы я тогда подошел к ней... Возможно, она бы и не исчезла.

12 декабря 1997 г
Если бы я хоть что-нибудь делал вовремя, многого бы можно было избежать. И смерти Джихё тоже...

[Haide Mai]

Когда Убин читает последнюю запись в дневнике Хичоля, за окном светает. Солнце медленно поднимается, освещая бледное лицо и плотно сжатые губы. Чуно никогда не умел утешать, но честно пытается, придвигаясь и обнимая Убина. У того вид, будто жизнь перевернулась, и молчаливая решимость в глазах. Такой Убин способен на многое, и это пугает. Он не кричит, не дерет на себе волосы, просто смотрит в одну точку тяжелым взглядом и кулаки сжимает. Для Чуно новость, что он ребенок инцеста-изнасилования не становится фатальной. Он всегда готовил себя к худшему. «Отказалась от него», — эти слова ножом по внутренностям, но терпимо. Кровоточит, но медленно, по капле. А у Убина словно водопадом. Чуно самого сносит этим потоком. Гнетущее молчание и разъезжающаяся в стороны по губам ухмылка. Страшно.
В голове: «Если бы я хоть что-нибудь делал вовремя, многого можно было бы избежать». Чуно кажется, что он знает, о чем сейчас думает Убин. Об этом пресловутом «если бы». Доктор Ким мог, но не сделал. «Если бы». Отвратительное детство в тюрьме в собственном доме, побои и страх. Точно знать, благодаря кому все было так, а не иначе, сложнее, чем просто строить догадки. Но Чуно не зацикливается на себе. Само его появление на свет было отвратительно. Все было отвратительно, с самого начала. Нелюбимый, ненужный, бракованный. Он привык думать о себе так. И это уже не приносит такую сильную боль, как раньше. Привычная, тянущая где-то под ребрами. С Убином иначе. У него было все: любящая мать, дом, относительно неплохое детство. Когда есть, что терять, больнее и обиднее. Чуно не может этого понять до конца, но сочувствует. Если бы Хичоль сделал все вовремя, у Убина все было бы хорошо, он бы не попал в лапы Хёри, не стал бы пленником.
Курица и орел. Разница есть, неправда ли? Одна из птиц никогда и не умела летать.
Солнечные зайчики скачут по полу, запрыгивая на ноги Убина, а внутри того кромешная темень.
— Кажется, пора завтракать, — говорит он и ухмыляется. Только губы искривляются, а в глазах будто зеркала. Холодные, бездушные. Чуно видит свое отражение в них.
— Убин? — зовет, но у того неподвижные зрачки и стеклянный взгляд. Снежная королева, Кай. Похоже очень. Только то сказки, а это реальность.

В гостиной свет и доктор Ким в домашнем халате. Сонный еще и весь какой-то помятый, будто и не спал вовсе. Он зевает и заваривает себе кофе.
— Будете чай? — спрашивает неохотно. Не особо ему хочется что-то делать, судя по всему.
Убин отрицательно качает головой и заваривает им тоже кофе, пока Чуно хромает к столу. Хотел бы он знать, что творится сейчас в голове брата. Такой Убин пугает. Он молчит, смотрит нечитаемым взглядом, и аура от него исходит какая-то темная. Такой Убин способен на что угодно. И Чуно даже жалко немного этого чертового доктора, который оказался практически свидетелем исчезновения Джихё.
— Как самочувствие? — спрашивает Хичоль.
— Хорошо, спасибо, — вежливо отвечает Чуно.
— А вы как себя чувствуете? — холодно интересуется Убин, намертво обхватив пальцами вообще-то очень горячую кружку с кофе.
— Ты это мне? — уточняет Хичоль. — Какой заботливый. Хорошо чувствую. Даже очень, — он улыбается, а Чуно думает о том, сможет ли быстро подняться и остановить Убина, если тот вдруг что-нибудь учудит.
— Это прекрасно, — безразличным тоном следует ответ, — скажите, а вы знали Сон Джихё? — как бы между прочим. С ровной интонацией.
— Джихё? — уточняет Хичоль, резко сглатывая, что не ускользает от внимания Чуно.
— Интересно, — ухмылка у Убина будто с обложки журнала, - в городке говорят, она была любовницей хозяина замка. Даже сына ему родила. Неужели не слышали? Кажется, об этом все знают.
— Теперь припоминаю, -— натянуто улыбается Хичоль и залпом добивает свой кофе.
— А день до её исчезновения не припоминаете? Мальчика-подростка?
— Не понимаю, о чем ты, — он встает резко, чуть не свернув чашку на пол. Отчаянно хочет сбежать, видимо, но Убин гораздо моложе и от этого быстрее. Чуно собирается помешать ему наломать дров, но уже поздно что-либо предпринимать. Пистолет утыкается в висок Хичоля.
— Все еще не понимаете? Действительно не понимаете? Не знали Джихё?
— Убин, пожалуйста, — начинает Чуно, но тот его перебивает:
— Не мешай, я имею право узнать правду о смерти моей матери.
— Матери? — у Хичоля на лице коктейль из удивления и восхищения. — Ну конечно, у кого еще мог быть такой красивый сын.
— Не заговаривай мне зубы, лжедоктор, — шипит Убин, — ты, сволочь. Помнишь ребёнка Чжиын? По твоей вине все это случилось. Из-за тебя Чуно все детство провел в заточении в замке.
— Чуно? — лицо доктора бледнеет, губы белеют.
— Да, Чуно. Ребенок, которого никто не хотел. Ты хоть представляешь, как ему жилось из-за твоего дурацкого эксперимента? — Убина трясет от злости.
— Не надо, пожалуйста, — просит Чуно, но не пытается встать. Убин на взводе, одно неверное движение, и курок может быть спущен. И Чуно больше боится не выстрела, а последствий его для брата.
— Не надо? Чуно, опомнись! Вот он, виновник всех наших бед. Неужели ты позволишь, чтобы он наслаждался жизнью дальше? Очнись. По вине этой сволочи убили мою мать, и нас заперли в замке.
— Убин, пожалуйста, — снова просит Чуно, а потом срывается, разозленный тем, что Хичоль ничего не предпринимает, — доктор, да скажите хоть что-нибудь уже!
— Стреляй, — говорит Убину Хичоль. И Чуно очень хочется побиться головой о стену, — стреляй, ребенок шлюхи. Стреляй, сука.
Лицо Убина багровеет.
— Стой! — кричит Чуно, в панике вскакивая, наконец, со стула.
— Стой! — вторит ему так вовремя появившаяся на пороге аджумма. У неё шокированный вид и трясущиеся от переживаний руки, — не делай этого, ты пожалеешь!
— Не пожалею, — упрямо не соглашается Убин, но медлит, с отвращением глядя на наглое даже в такой ситуации выражение лица доктора, — эта сволочь убила Джихё.
— Эта сволочь — твой отец! — тихо говорит аджумма.
— Отец? — Убин смотрит на лицо Хичоля и внезапно начинает смеяться. Нездорово, истерично. — Отец, как же.
Иррациональный, неправильный смех отзывается в голове Чуно болью. Он почти физически чувствует, как страдает сейчас сердце Убина, как оно надрывается.
— У меня никогда не было отца. Был подонок, который избивал нас с Чуно в башне замка, — насмеявшись вдоволь, холодно цедит сквозь зубы Убин.
— Хён, — зовет Чуно, но тот будто не слышит. У него в глазах ярость, а в руках оружие, которое способно осуществить месть.
— Мальчик мой, этот доктор настоящая сволочь, да, — говорит аджумма, — но он все еще твой отец. Дурак, который даже не знал о твоем существовании.
— Не верю, — вертит головой из стороны в сторону Убин.
— Но это правда, — грустно отвечает аджумма, - к сожалению, правда. Я лично принимала роды у Джихё. Бедная девочка. Настрадалась.
— Нет, это не правда, — отказывается верить Убин, — это не может быть правдой, — в его глазах мольба, а голос предательски срывается.
— Джихё никогда не была любовницей господина Ли, она любила этого придурка.
— Нет, — подает, наконец, свой голос Хичоль, — нет, не может быть.
— Как думаешь, почему она сохранила подаренное тобой кольцо?
Убин сглатывает при этих словах, а в глазах его плещется ужас.
— Кольцо, — повторяет доктор, — Джихё, нет. Только не это.
— Пожалуйста, нет, ведь это не так? — просит Хичоль, глядя на неё. А аджумма вздыхает. И это красноречивее слов. В его голосе океан боли, и Убин вдруг видит это, чувствует. Понимает, что аджумма сказала правду. Действительно правду. Рука Убина с пистолетом медленно опускается вниз, а Хичоль сползает по стенке, обхватив голову руками.
— Почему, почему она ничего не сказала мне? — вырывается у него надрывный крик, — почему?

— Аджумма, ты знаешь? Он — лучшее, что со мной случалось.
— Аджумма, ты знаешь? Я люблю его, и никому не скажу про его опыты.
— И про Убина никому не скажу. Даже ему.
— И про подругу тоже.

[Haide Mai]

ЭПИЛОГ

Надрывный крик птицы разрывает лесную тишину, пугая Чуно. С кочки на кочку, все внимание сосредоточено там, под ногами. Не оступиться бы. Хоть дорога и до боли знакома, ничто не уберегает от неожиданностей. Чуно вдыхает этот, ставший давно родным, запах сырости и тины. Болото глубоко внизу влажно хлюпает, манит к себе, в трясину. Но Чуно не отвечает на зов. Там, впереди, он видит спину в сорочке и вьющиеся волосы.
— Джихё, — окликает Чуно девушку, и та, наконец, оборачивается.

Утреннюю тишину разрывает пронзительный звон будильника. Сквозь тюль на окне просачиваются солнечные лучи, освещая горшки с цветами на подоконнике и Чуно, развалившегося на половину кровати. Не открывая глаз, он шерудит рукой рядом с собой, мечтая выключить уже надоедливую мелодию и натыкаясь на теплую руку.
— Не это ищешь? — от Убина пахнет улицей и морозом, — пора вставать, ленивец. Скоро брат твой в гости приедет, так что скажи, куда мне поставить чемоданы, чтобы он о них не ударился, не перевернул, не перевернулся сам, что еще он там умеет?
Чуно смешно, и он, в принципе, рад бы увидеть Убина, но открывать глаза все еще не хочется. Скоро приедет Квансу, его настоящий брат, и тогда ему точно придется вставать. А пока Чуно собирается выиграть себе немного времени для сна, хоть это и сложно.
— В кладовку запихай. И до этого, между прочим, мог бы додуматься сам, - не раскрывая глаз бурчит он.
— Маленькая ты моя вредина, — смеётся Убин и треплет по волосам, касается губами кончика его носа и ведет дорожку вниз к шее. И у Чуно от этого действия внутри растекается приятная истома. Чувства неправильности больше нет, так же, как и угрызений совести, ведь они не братья. К счастью, не братья, а просто два человека, чьи судьбы намертво переплелись еще в детстве. Просто два человека без ума друг от друга.
— Я всего на год младше! Сам ты маленький, — не зло огрызается Чуно, расплывается в улыбке и переворачивается на другой бок. Как там говорила Джихё? Даже после долгой ночи наступит утро? Чуно искренне надеется, что так оно и будет. И что Убин скоро успокоится и даст ему поспать перед приездом братца еще чуть-чуть.

[ЧеноЛэйкина]

Ух, интересная история... Сидела два часа жевала халат, пока читала переживая и думая о том кто друг кто враг и чем вообще закончится путешествие героя в прошлое... Спасибо за вашу работу!!!
Музыкальная тема и блокнот с рисунками очень в конце порадовали и "отпустили" мое напряжение!!! Очень классно оформлено

[Iron Queen]

ЧеноЛэйкина,
спасибочки!)))

Сидела два часа жевала халат, пока читала

бедный халат))) от него хоть что-нибудь осталось?))

согласна про оформление! оно офигенное

[ЧеноЛэйкина]

miksar,

бедный халат))) от него хоть что-нибудь осталось?))

Халатцу всё нипочем в отличии от моих нервишек

пысы: музыка прям на повторе... )))

[Iron Queen]

ЧеноЛэйкина, за музыку ринго спасибо)))))

Нервишки... простите )))))) я их всем потрепала: и себе, и бете, и оформителям, и читателям))) и даже героям фика))))

[ЧеноЛэйкина]

miksar, О, дааа.... Чуня, учащийся улыбаться в зеркало.... Хичолина зараза во всех жизнях...

[Iron Queen]

ЧеноЛэйкина, маленький чуня - моя слабость)))
Ну... а хичоль.. это уже традиция моих больших фиков ))) везде пролезет, подлец)))

[LAJP11]

Начнем с пейринга и персонажей. Те, кто не смотрел 20, тоже будут достаточно ошеломлены. А вставить Квансу и Хичоля - шик.

Интересная идея сама по себе. Соединить в себе современность Сеула, теплую атмосферу деревушки и готический замок - никогда подобного не встречала. Напряженные сны Чуно, с не какими-то типичными темными комнатками и закрытым пространством, а с зелеными болотами, покрытыми мхами. Опасность каждого шага, колючие кустарники. Наводит ужас.

Далее - загадочность. Сплетение сюжетных линий, взаимосвязь героев. Эпилог как раз в полной мере раскрывает все карты, обнародует загадки прошлых глав. Я и подумать не могла, что Джихе была знакома со старушкой.

И в принципе атмосферность фанфика. Сейчас мало кто будет описывать замки, деревушку, ее природу. И это не просто описано, а красиво описано. Не до деталей, к примеру, "желто-зеленый лист, шириною несколько сантиметров опустился на сухую охристую траву", но и не сухо "листья падали".

В общем, смело могу сказать, что мне все понравилось

[Iron Queen]

LAJP11, *расплылся в большую кавайную лужицу*
Мне прям даже сказать нечего, просто вагон сердец за такой прекрасный отзыв