[neks]

В этом году фест был непростым, но все же мы справились!

Поздравляю всех участников с долгожданным финишем, читателей с новыми текстами и иллюстрациями к ним, а себя с завершением

Фест Strong Heart - 2018 официально закрывается!

@темы: модераторское, Strong Heart - 2018

---

Come back home

[Vikara]

Название: Come back home
Автор: Narana
Артер: Vikara
Бэта: Aki_a1, yoaura
Пейринг/персонажи: Ким Намджун/Ким Тэхён, Мин Юнги/Пак Чимин, остальные Бантаны в наличии
Жанр: superpower!AU, hurt/comfort, drama
Рейтинг: PG-13
Размер: ~35 000 слов
Предупреждение: 1) автор не сюжетник 2) "хёнами" персонажей зовут, когда надо автору >< 3) оос по желанию (с)
Примечание: воооооот такое спасибо моей альфа-группе! Белка, Крис, Соли - если бы не вы, ничего бы не было! Моему чудесному артеру, с которой мы прошли буквально огонь и воду))) Отдельное гранд мерси neks, которая с пониманием и терпением относилась к нашим косякам с расписанием! И прошу прощения у всех, кого заставила ждать.
Саммари: что воля, что неволя - всё равно? Или история о том, как Ким Намджун попал.

I.



Come back home

Первое, на что обратил внимание Намджун, — это разом исчезнувшая с улицы толпа. Ещё несколько минут назад ему то и дело приходилось лавировать между другими пешеходами, хаотично следующими вокруг по своим делам, толкаться с кем-то плечами, уворачиваться от не в меру напористых сограждан. Только что ему по колену прилетело дамской сумочкой так, что чуть не подкосились ноги. И вдруг людской поток схлынул. Городской гвалт теперь не перебивал мерный бит в наушниках, и музыка в них зазвучала слишком громко. Намджун поднял голову, замедляя шаг, и огляделся. Действительно, улица была практически пуста. Мимо неспешно прокатилась парочка велосипедистов, из круглосуточного магазина напротив вышел мужчина с пакетом наперевес и закурил по дороге, да дремал на скамейке салари-мен в обнимку с портфелем и с галстуком на лбу.

Было что-то категорически неправильное в привычном урбанистическом пейзаже вокруг, но мозг, разморённый полуденной жарой, обрабатывал информацию медленнее обычного, не давая найти лишнюю (или недостающую) деталь.

Намджун остановился, стянул наушники и задрал на лоб солнечные очки. В окружающее пространство вторглась тишина, естественная для предрассветных сумерек, но никак не для полудня посреди мегаполиса. Солнце тоже больше не припекало, будто бы вообще ещё не выкатилось из-за горизонта.

— What the hell? — пробормотал Намджун себе под нос.

— Говорите нормально, молодой человек, — отозвалась откуда-то сбоку пожилая кореянка, вынырнув буквально из-под локтя и недовольно на него зыркнув. Она пыталась поднять роллету над входом в раменную, но ту заклинило. Намджун, спокойный и невозмутимый, как сомнамбула, извинился по-корейски, помог ей справиться с заевшим механизмом и пошёл дальше. Мимо скамейки со спящим мужчиной (тоже азиатом), по тесной улице, которая пестрила надписями на корейском и могла свободно сойти за уголок K-town неподалёку от Бродвея, где сам Намджун точно находился ещё полчаса назад. Правда, по другую сторону моста Уильямсберг. Намджун уселся на бордюр, выстраивая мысленную картинку: должно же быть логическое объяснение у того, что он не там, где был только что, но совершенно не помнит момент перемещения. Для начала выяснить бы, куда, зачем и каким образом его забросило?

Уточнять у давешней старушки, проворным крабом таскавшей из раменной горшки с рыжими цветами на наружные подоконники, в каком городе или хотя бы в какой стране они находятся, Намджун счёл неразумным. В кармане пришедшим сообщением тренькнул телефон. «Где ты?7 Мы ждём! Репа ждёт!11», — гласило послание от Аарона.

— Начинайте без меня, — проговорил Намджун, снова оглядев незнакомую улицу, — я, кажется, промахнулся городом.

Хотя… незнакомую ли?

«Сегодня без меня, sorry, потом объясню», — набрал он в ответ и отправил. Спохватившись, ткнул в кнопку поиска собственного местонахождения и напряжённо уставился в экран. «Капелька», замигавшая, будто в раздумье, над Нью-Йорком, дёрнулась и осела над Hannam-Dong, Seoul, SouthKorea.

— Нет предела нечеловеческим возможностям, — пробормотал Намджун себе под нос. Лет десять назад, когда его способности только раскрывались, он совершил множество таких прыжков, исследуя максимально возможную дальность перемещения, его последствия для организма и необходимость сначала побывать в месте назначения привычным способом. Он с лёгкостью передвигался в пределах континента, а для точечного перемещения нужны были координаты и точное знание места — фотографии было достаточно. И всё равно существовала вероятность промахнуться улицей, а то и городом, или же приземлиться на крышу дома, или врезаться в случайного прохожего. Но чтобы вот так, без намерения, да ещё и на другой конец света…

Разве что кто-то очень хотел этого вместо него.

Намджун, чьё предчувствие оправдалось, с силой потёр лоб и поднялся. Квартира, которую некогда снимали они вместе с Джин-хёном, была всего в паре кварталов отсюда. Гадать, что за мистическая хрень приключилась и отчего его незаметно перекинуло на родину, всяко удобнее было там, чем посреди улицы да без штампа о прибытии в страну. С собой ли вообще документы — тоже было вопросом.

Вслед потянуло ароматными приправами из открывшейся раменной. Никогда не страдавший особой тоской по родине, Намджун глубоко вдохнул знакомый с детства запах и поёжился от удовольствия.

Мысль просто «прыгнуть» обратно в Нью-Йорк поблёкла, едва проявившись, как на засвеченном фото. Глупо не воспользоваться случаем и не устроить себе маленький отпуск, раз он всё равно уже здесь.

Намджун поправил лямки рюкзака на плечах, сверился с навигатором и зашагал вверх по улице. Висящие на шее наушники тихо зашуршали прерванной было мелодией трека, над которым Намджун работал в последнее время. Музыка органично сплеталась с шёпотом сонного Сеула, резонируя с ним. Если удастся через звук передать настроение чужого и загадочного для американцев города, совместив с интернациональным посылом «Come back home», это может быть бомбой. Заодно можно перетереть с новым приятелем Джина авторские права на название и возможность записать его нормально в студии: грудной голос парня укладывался в трек ровно и бескомпромиссно, как горячий асфальт из-под катка. Добавить к нему чей-нибудь более высокий вокал и рэп самого Намджуна, и андеграундная тусовка оторвёт новинку с руками. «Come back to my home, come back home», — ликующе и отрывисто, с придыханием, настаивал неизвестный парень под бит Намджуна, дёргая за что-то внутри. Намджун то и дело терял дорогу, забывая сверяться с навигатором, заплетался в собственных ногах, увязая в чужом голосе, как в густом терпко-сладком сиропе. В какой-то момент захотелось плюнуть на ведущую стрелку, как на помеху, и довериться не пойми откуда взявшемуся чувству направления. Слегка кружилась голова, дышалось полной грудью, ветер с близкой реки нёс не ожидаемый запах ила и рыбы, а мифическую свежесть разгорающегося утра. Намджуна штормило на всех уровнях так, что пришлось сесть прямо в прибрежную траву, отдышаться. Он добыл из рюкзака помятый блокнот и застрочил будущий текст, тугими ростками-обрывками толкавшийся на поверхность сознания: про молодость, усталость, жадность до жизни, возвращение к истокам как к сокровенному месту силы. Пока образы были разрозненными, но потом он спаяет их в нужном порядке, так, чтобы слова били под дых. Он разгладил листы, слегка смазывая чернила, и убрал блокнот обратно. Только тогда смог откинуться на локти и, уставившись в раскрасившееся рыже-голубым небо, прийти в себя, вывалиться в реальность из дурманом накатившей экзальтации.

Добро пожаловать домой, Ким Намджун. Давненько ты не заглядывал.

Указатель на карте нудно помигивал, предлагая свернуть вглубь района. Внутренний ориентир буквально толкал под колени: иди по набережной. Возможно, там крылась разгадка незапланированного турне на родину — иного объяснения странным ощущениям Намджун не видел. Он безуспешно попытался оттереть со штанов следы сидения в покрытой росой траве, но забил на это бесполезное дело и не спеша зашагал вдоль реки. Двадцатиминутной прогулки хватило на то, чтобы основательно надышаться речным воздухом, оценить разношёрстность пристроившихся у набережной жилых строений — от маленьких, даже на вид холодных домишек, до стеклянно-хромированных стройных высоток — и продрогнуть до костей в своей намокшей одежде. Он остановился напротив ненового, но добротно сработанного кирпичного здания, пожалуй, самого выразительного из увиденных. Красноватый фасад обещал тепло и защиту, а окна, не отягощённые балконами, пристально глядели на Намджуна и другой берег Хан за его спиной. Чувство пути, притащившее его сюда, словно на поводке, вдруг ушло. Намджун, приняв правила игры, внимательно всматривался в каждое окно, ожидая дальнейшего знака.

— Только синдрома «Сикстинской капеллы» мне тут не хватало, — пробурчал он через минут десять, разминая затёкшую от неудобного положения шею, когда разглядывание окошек с приличествующими занавесками, кадками цветов и игрушками на подоконниках не дало результата. И перескочил взглядом с пятого этажа на верхний девятый, где в распахнувшуюся створку высунулось изумлённое лицо Джин-хёна. О, вот и знак. Намджун, широко улыбнувшись, развёл руками, мол, принимай нежданного гостя. Джин обернулся к кому-то и, кажется, рявкнул вглубь квартиры. Потом изобразил на пальцах «911», что Намджун счёл правильным истолковать как предложение подняться, а не просьбу вызвать подмогу. Испуганным Джин не выглядел. А вот взбешённым — насколько можно было видеть отсюда — очень даже.

Пару минут назад Джин, рассеянно глядящий на реку, вдруг замолчал посреди своей неспешной, свежеприготовленной вместе с кофе шутки про уток, несколько раз переменился в лице и распахнул окно. Он замахал руками, зазывая кого-то зайти. А потом развернулся к Тэхёну, прилипшему ухом к столу и отчаянно зевающему. Чимин чуть не сполз под стол, чтобы не отсвечивать, — настолько чёрным был взгляд Джина.

— Ты его сюда притащил? — спросил Джин глухо, будто шок пополам с гневом не давали говорить нормально. Тэхён — суицидник! — даже не среагировал на угрозу, которой сквозила вся окаменевшая фигура Джина. Он, моментально проснувшись и нацепив очки (как будто они действительно помогали ему лучше видеть),оттеснил хёна от распахнутой створки и опасно свесился через подоконник, пытаясь разглядеть получше некоего «его» внизу, и благоговейно пробасил:

— Это он, да? Твой друг из Америки? — он шумно выдохнул и круглыми глазами уставился на Чимина, приглашая разделить своё изумление. Тот на всякий случай сделал шаг назад. — Хрена себе! У меня что — получилось?!

Джиновская кружка встретилась со столешницей с такой силой, что треснула. Недопитый кофе потёк на пол, но Джин, вцепившись в край стола, даже не обратил внимания. Гнев пятнами пополз по его шее вверх, портя красивое лицо. Дружно распахнулись и оглушительно захлопнулись дверцы кухонных шкафчиков, в бок Чимину больно врезался ящик стола. Чимин зашипел. Глаза Тэхёна заблестели, как всегда, когда рядом с ним выплёскивалась чья-то сила.

Чимин заозирался в поисках несуществующей подмоги. Чимин не представлял, как успокоить Джина — самого взрослого и разумного из них, — который сам обычно всех успокаивал, и любую междоусобицу способен был развести руками, как грозовую тучу. И Хосока не было, как назло. Джин сжимал кулаки, не предпринимая активных действий; Тэхён, на первый взгляд распиздяйски расслабленный, внутренне подобрался. Чимину ли не знать, чем такой вот активно демонстрируемый пофигизм заканчивается! Он, готовый бесславно погибнуть, но не дать сорваться этим двоим, вклинился между ними, удерживая на вытянутых руках.

— Ребята, давайте не сейчас. Или вообще не надо. У нас, я так понял, гости. Ну!

Давление на ладони с обеих сторон усилилось, Джин с Тэхёном напирали друг на друга.

— Лучше отойди, — предложил Тэхён.

— Нет, — упрямо проговорил Чимин. — Вы убьётесь тут нафиг. Парни напоминали готовых сцепиться котов, разве что хвостами по бокам не лупили. Невольно вспомнилось, что дерущихся кошек можно разлить только водой. Чимин покосился на оставшийся в кофеварке остывший напиток и нервно хмыкнул. Но идея показалась неплохой. Он качнулся, расталкивая парней, схватил прозрачную ёмкость с кофе и выставил её против них, как оружие.

— Я предупредил! — крикнул он.

— Он мой друг! — одновременно с ним рявкнул Джин и замахнулся на Тэхёна. Чтобы тут же рухнуть на пол, взвыв от боли. Чимин с воплем: «Оставь его!» — выплеснул кофе Тэхёну в лицо и упал около Джина на колени. Кофейник брякнулся на плитку и покатился, разливая остатки бурого напитка.

Джин лежал на боку, подвывая на одной ноте и обхватив руками голову, будто его череп раскалывался. Потом вдруг вдохнул резко, закашлялся, видимо подавившись, и повалился навзничь.

— Тэхён, прекрати! Хватит! — отчаянно крикнул Чимин и тут же наклонился к Джину. — Запрокинь голову. Убери руки, хён. Дай, дай посмотрю.

— Да всё уже, — раздражённо буркнул Тэхён.

Из угла губ Джина стекала по щеке кровь, в левом глазу лопнул сосуд. Он возил по лицу рукавами, размазывая красное ещё больше. Чимин ухватил со стола полотенце, попытался промокнуть его лицо, но вафельная тряпка не впитывала. Он метнулся к раковине и оглянулся через плечо. Тэхён снял заляпанные очки и задрал футболку до самого лба, стирая с лица кофейные разводы. Поймав взгляд Чимина, он откинул намокшую чёлку с глаз, посмотрел на всё ещё тяжело дышащего Джина и нехорошо улыбнулся.

— Они все тут твои друзья, — Тэхён пожал плечами. — У тебя нюх на хороших людей, хён. Спасибо, что подкинул идею.

Чимина продрало холодком. Когда Тэхён становился таким, находиться с ним рядом было жутковато.

— Чёрт возьми, Тэхён, — еле выговорил Джин, — что же ты, сука, творишь?

Ничто так не блокировало Джина, как боль. Он не был берсерком вроде Юнги, которого она подстёгивала, заставляя выламывать себе кости, лишь бы уйти из капкана. Джин был «травоядным», как и сам Чимин. А Тэхёну были прекрасно известны болевые пороги каждого.

Чимин помог подняться Джину, усадил его на стул и, будучи настороже, боком отошёл к раковине, чтобы сполоснуть испачканное полотенце. Из-за спины донеслось джиновское, больше усталое, чем ожесточённое, но бьющее наотмашь:

— Стоит решить, что ты нормальный парень, как ты тут же напоминаешь: ни черта подобного. Все мы тут по твоей прихоти. Ты — ярлык того, за что таких, как мы, до сих пор про себя ненавидят обычные люди. За что считают нас уродами и монстрами.

Джин говорил негромко, слова заглушались текущей водой. На каждой фразе Чимин внутренне сильнее сжимался. Миролюбивая натура Джина требовала решать проблемы по-хорошему, по возможности так, чтобы никто не ушёл обиженным. Тэхён же предпочитал проблемы устранять. А выживет ли кто-то после этого — его будто бы не интересовало.

— Вот и правильно. Не забывайся. — Тэхён натянул ворот футболки на нос, вдохнул кофейный запах, поморщился и стащил промокшую ткань через голову. Отчего до сих пор не прилетело Чимину, непонятно. Возможно, во внутренней иерархии наездов Тэхёна, поступок Чимина показался незначительным. Возможно, Тэхён просто не считал Чимина опасным для себя. Мысль о том, что Тэхён его берёг, казалась хоть и привлекательной, но неуместной.

— Он мне нужен, — продолжил Тэхён. — Вы все нужны мне. Кстати…

В этот момент раздался звонок, будто позабытый в пылу разборки гость тактично дождался подходящего момента.

Дверной замок негромко пиликнул, открываясь.

— Не заперто, — прошептал Джин. Он, точно на шарнирах, повернулся к Чимину: — Там мой друг пришёл. Его зовут Ким Намджун. Встреть, пожалуйста.

Дверь распахнулась прямо у него перед носом. То есть плавно открылась, приглашая внутрь, и закрылась за ним. Привет, Ким Сокджин. Намджун улыбнулся.

— Hello, America! — радостно пробасил выруливший из-за поворота полуголый парень (не Джин) и приветственно помахал какой-то тряпкой. Намджун на автомате махнул рукой в ответ. — Я в душ! Я быстро! — заверил тот и скрылся.

— Надеюсь, ты с Земли, — с подозрением уставился на поднятую Намджунову ладонь другой пацан (у этого майка так и норовила сползти с плеча, и он тоже не был Джином). Он вдруг засуетился вокруг Намджуна, успевшего только сказать «привет» и выбраться из кроссовок. — Я Пак Чимин, очень приятно. А ты без вещей? Устал с дороги? А у нас кофе… был. Ладно, ещё сварим. А вот и Джин-хён!

— Кто все эти люди, и что они делают в твоём новом жилище? — Намджун крепко обнял вышедшего к ним Джина. И только тогда, отстранившись, рассмотрел его ненормально яркий рот, заткнутый ватным тампоном нос и дико покрасневший глаз. — Jeez!

— Квартира не моя, — покачал головой Джин, слабо улыбнувшись. — И, думаю, я знаю, что тут делаешь ты. Только давай не здесь.

— Тэхён будет не в восторге, если вы вот так уйдёте, — пацан, назвавшийся Чимином, привалился к стене.

— Не будет, — согласился Джин. — Но его придури с меня на сегодня достаточно. Пусть придёт ко мне сам, если ему так прихочется.

— Хён, он ведь притащит вас… — почти взмолился Чимин.

— Не притащит, — перебил Джин. — Тэхён псих, но не идиот. — Он посмотрел на Намджуна, с недоумением переводящего взгляд с одного на другого. — Чимин-и, если мы останемся, пяткой чую, без тебя не обойдёмся. Побережём же нас всех. Ты с нами?

Чимин покачал головой и вздохнул тяжело:

— Тут побуду. Поговорю с ним.

— Спасибо, — Джин потрепал его по волосам и мягко подтолкнул Намджуна обратно к выходу. Ничего не понимая, тот перешнуровал кроссовки, и вдвоём с Джином они вышли из квартиры.

Намджун честно пытался прийти к сколько-нибудь конструктивной мысли, но сливался к банальному «он охуел?», на которое Джин отвечал подавленным «прости, мне очень жаль». Разговор буксовал почти час.

Довольно раннее августовское утро ещё не успело разгореться адской жарой. Прохладный ветер с реки не мешал сидеть прямо на земле, наслаждаясь неспешно катящимся к зениту солнцем. Если бы Намджун мог в тот момент наслаждаться хоть чем-то. Он вяло ковырял траву, пучками растущую по бокам от него, загонял землю под ногти и то и дело стряхивал со штанов насыпавшиеся комки. Джин сидел рядом, устроив подбородок на коленях. После его рассказа между ними повисла тишина — добавить Джину больше было нечего, а Намджун молчал, потому что, как и утром, ощущал всем своим внутренним чутьём: он там, где должен быть. Никаких тревожных звоночков.

— Давай ещё раз, — сделал очередную попытку Намджун. — Этот грёбаный чаровник завлёк меня сюда — через океан всего лишь! — силой мысли, ради того, чтобы я принял активное участие в благородной и тайной миссии, о которой ты не расскажешь мне, потому что тебе не велено поднимать эту тему под страхом физической расправы, а также потому, что этот, блядь, профессор Ксавьер купирует твою волю, и ты тупо не хочешь говорить. Вас таких «зачарованных» четверо, и я теперь в вашей лодке пятый, не считая самого этого Тэхёна, который рулит и не признаётся, куда именно. А свалить восвояси я не могу, потому что, как и вы, — не хочу. Я ничего не упускаю, хён?

— Голосом, — вымученно ответил Джин. — Он притянул тебя сюда с помощью той песни. Я скинул её тебе, не подумав, Намджун-а. Звучало больно хорошо. Вообще в голову не пришло, что он запомнил, как я говорил о тебе. Мне очень жаль, прости.

— Ну да, точно. Пением. Так он у вас типа сирена, — Намджун хмыкнул. — Тогда всё проще: давайте купим восковых свечей.

Джин вытаращился на него изумлённо:

— Думаешь, помолимся об избавлении, и поможет?

Намджун снова хмыкнул и, не удержавшись, хохотнул.

— Уши себе топлёным воском зальём. Тогда дивный голос сирены станет нам по барабану, и ей, оставшейся без обеда, придётся броситься в море. Такое на ней проклятье.

Джин будто бы всерьёз обдумал план и покачал головой:

— Он не сирена. Он только тебе пел, остальные как-то по-простому попались, — он договорил очень спокойно, даже меланхолично. Будто и не было той вспышки гнева и последовавшей за ней боли. От оставшегося во рту металлического привкуса Джин, морщась, пытался избавиться с помощью газировки. Подобное же умиротворение незаметно сошло и на Намджуна. Может быть, потому, что трава под руками закончилась, а солнце пригревало всё сильнее, хотя пока и без выматывающей духоты.

— Мы сидим тут на бережке, попиваем колу, а я даже не думаю всерьёз разбить ему нос и вернуться домой. Его работа?- Намджун повернул голову к Джину.

— Возможно, — чуть удивился тот. — Странно, что ты это замечаешь.

— Что именно?

— Тэхёна. Ну, то, что это чувство… может быть не совсем твоим.

— А ты разве нет? Это ведь неестественно — быть спокойным в такой ситуации.

— Ты прав. Вот только пока ты не сказал, я и не заметил ничего необычного.

— Отлично, — Намджун поднялся, растёр затёкшие ноги и отряхнул клочки травы со штанов. — Теперь я знаю, как чувствуют себя шизофреники с сохранной критикой. Надеюсь, голоса в голове меня минуют.

Джин тоже встал и положил руку ему на плечо. Так они и двинулись дальше, свернув с набережной на улочку между близко посаженных домов.

— В одном я уверен точно, — Намджун повёл носом, почуяв запах свежей выпечки. — Чувство лютого голода принадлежит мне целиком и полностью.

Джин засмеялся:

— Пошли уже обратно, накормлю тебя приветственным обедом. Хоть ты в наших краях насильно — с возвращением!

Когда они вернулись, дом пустовал. Оснащённая самой современной техникой, с хорошим ремонтом и новой мебелью, квартира всё же производила странное впечатление. Как дорогое общежитие, в каждой комнате которого жили совершенно разные, не имеющие общих интересов люди.

— С размахом устроились, — уважительно присвистнул Намджун, обойдя комнату за комнатой и вырулив наконец на кухню, где над плитой шаманил Джин.

— У Тэхёна богатые родители, которые предпочитают держать его от себя подальше.

— И мне даже понятно, почему, — саркастично согласился Намджун.

Джин не ответил, ловко орудуя лопатками и ложками поочерёдно в нескольких кастрюльках. Намджуну сто лет не готовили. От этого желудок бурчал вдовое активнее. Джин улыбался через плечо, хоть и наотрез отказался от помощи. Намджун не настаивал.

Чтобы переключиться, он болтали обо всём на свете, кроме их странной ситуации. Джин рассказывал новости про общих знакомых, Намджун делился планами и впечатлениями о жизни за океаном. Разговор тёк непринуждённо, будто общение за те четыре года, что прошли с отъезда Намджуна, не прекращалось ни на день.

Когда поздний завтрак подошёл к концу, а Намджун, сыто прикрыв глаза, откинулся на спинку стула, Джин вдруг вернулся к теме.

— Я не знаю, как долго продлится… как скоро мы понадобимся Тэхёну. Мы живём тут время от времени и как-то… сдружились, что ли? Это странно звучит, я понимаю. Но, я думаю, мы все не то чтобы против того, чтобы помочь ему.

— Ага, — вяло поддакнул Намджун. — Это здорово смахивает на стокгольмский синдром. Вас, по сути, держат в заложниках, а вы дружите со своим тюремщиком.

Джин поднялся, собрал со стола тарелки и сгрузил их в посудомоечную машину. Затем обернулся, опершись на неё пятой точкой, скрестил на груди руки и посмотрел внимательно и чуть раздражённо. Весь его вид (особенно в сочетании со всё ещё красноватым глазом и торчащим из ноздри тампончиком) выражал сдержанную воинственность.

— Мне не нравится то, что и как ты говоришь. Мы не подопытные мыши и не наивные дурачки, которыми, кажется, ты нас окрестил, даже не разобравшись в ситуации. Я не одобряю насильственные методы Тэхёна, но по-другому он не умеет. Ему нужна помощь, и любой из нас, я думаю, оказал бы её добровольно, попроси он по-нормальному.

— Вопрос в том, хён, что он не попросил. Никого из вас. И это делает его по меньшей мере мудаком, а по большей — преступником.

Джин просверлил его взглядом и покачал головой:

— Чувствую я, будут из-за тебя проблемы. Но, Намджун, запомни одно: не нарывайся. Тэхён страшно не любит, когда идут ему наперекор. А с твоим характером… Будь с ним осторожен. Особенно с тем, чтобы причинить ему вред. Пожалеешь.

— А я страшно не люблю, когда мне навязывают что-то,- Намджун поднялся из-за стола и запихнул руки в карманы джинсов. — И даже в благом деле не буду участвовать, если меня притащат на аркане.

— А я, можно подумать…

— А ты, хён, можно подумать, защищаешь его, — припечатал Намджун. Джин замер напротив него на полуфразе и сжал губы. — Тебе бы определиться, на чьей ты стороне: на своей или голосистого пацана, который, извини, ни тебя, ни остальных, походу, ни во что не ставит.

У Джина задёргался пострадавший глаз. Намджун понимал, что перегнул палку, но чужая покорность попросту пугала. Что, если этот Тэхён и ему мозги промоет? Станет ли Намджун так же беспрекословно принимать его волю? И как, чёрт возьми, не допустить этого?

Стандартной мелодией запиликал телефон Джина, прерывая скачущие мысли. Тот взглянул на дисплей, на Намджуна и принял вызов:

— Да, Тэхён?

— Хён, ты дома? — голос у пацана был низкий, но звучный, как колокол, такой же, как в записи Намджуна. Слышно его было, как по громкой связи. — Откроешь? У меня пакеты.

— А мой номер ты ухом набирал?

— Типа того.

— А Чимин? — продолжил нудить Джин.

— И у него пакеты. Ну, хён? — Тэхён на том конце слился в просительный скулёж.

— Давайте поднимайтесь, добытчики, — вздохнул Джин и сбросил вызов. Он осторожно сжал пальцами переносицу, умудряясь пробуравить Намджуна взглядом. Потёр глаз, вытащил окровавленный ватный комок из носа и выбросил в мусорку.

— Вот и он. Будь с ним осторожен, — Джин выглядел обеспокоенным и уставшим.

— Постараюсь, — Намджун и так наговорил хёну лишнего, так что не стал вступать в перепалку. Чужая нервозность наконец задела и его. Он порылся в кармане джинсов, выудил несколько монет, покрутил их между пальцами; развернулся на пятках и пошагал в сторону гостиной.

— И не ведись на его внешность, — Джин, оказалось, следовал за ним по пятам.

Намджун споткнулся на ровном паркете и изумлённо вытаращился на друга:

— Неужто такой красавчик?

— Единственный настоящий красавчик здесь я, — приосанился Джин. — А ты просто помни о том, что и внешность, и первое впечатление бывают обманчивы.

Вообще-то, Намджун уже заимел о Тэхёне первое впечатление: тот пацан без футболки, зато с дружелюбным оскалом в пол-лица и грудным «Hello, America!». Акцент, к слову, у него чудовищный.

Джин наставлял его ещё о чём-то, будто сопровождал в экспедицию в леса Амазонки, кишащие ядовитыми тварями. Туда не лезь, сюда не суйся, не вступай в диалог с аборигенами, опасайся больших хищных цветов. А Намджун полезет. И сунется. И перетереть им с Тэхёном есть что.

Он свернул обратно в коридор и радушно распахнул дверь, как раз тогда, когда за ней послышались переговаривающиеся голоса. Забрал объёмные пакеты у Чимина, который первым вошёл в дом. С любопытством заглянул внутрь, одобрительно присвистнул. Неловким движением порвал непрочный материал, так что половина продуктов повалилась на пол. Пропустив к месту бедствия загомонивших разом Чимина с Джином, громко и многоступенчато извинился на помеси английского с корейским и посмотрел прямо туда, где у двери шелестел уцелевшими пакетами Тэхён. Тот поглядывал на него, пытаясь разуться и помочь парням. Его глаза вспыхивали азартом и вызовом. Намджун широко, по-американски, улыбнулся в ответ. Потому что — да — внешность бывает обманчива. И это ему на руку.

запись создана: 04.09.2018 в 23:50

@темы: band: bangtan boys, Strong Heart - 2018

---

[neks]

Название: hot mess (and i'm falling for you)
Переводчик: Crazy_Dreamer
Иллюстратор: neks
Автор оригинала: roachprince
Пэйринг: Ким Тэхён/Мин Юнги
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Юмор, Повседневность, AU, Дружба
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: ~24к
Описание: Тэхён считает, что Юнги милый и трахабельный. А Юнги считает, что Тэхён мудак.

Глава 1.

i’m down if you don’t expect any more from me
i ain’t got much for you
(cobra starship — keep it simple)

Это не плохая работа. Далеко не худшая из всех подработок Юнги. И уж точно лучше доставки, которой парень занимался долгое время и которая все еще снится ему в кошмарах. Выучить наизусть все напитки и разобраться, как их готовить, не круша всё вокруг, было трудно, но интересно. Юнги не особо в восторге от ночной смены, потому что любит поспать, но это не так уж плохо. Работа ночью означает, что он не пропускает учебу, что важно. Также он в основном будет работать один, и вот это в самом деле замечательно. В три часа ночи в кафе не особо много посетителей, поэтому у него будет время на свои дела и никто не будет его отвлекать, Юнги даже с нетерпением ждет этого.

Но сейчас Юнги все еще считают новичком и не позволяют оставаться одному. Сегодня его последняя ночная смена вместе с Чонгуком, который научил его всему, что нужно знать о работе в кофейне. Именно Чонгук привел его сюда, и Юнги уверен, что младший сделает для него все что угодно, это даже обезоруживает, но он искренне благодарен. У них одна и та же специальность, хотя Юнги уже практически выпустился, а Чонгук только начинает свой путь, так что младший часто берет с него пример. А Юнги просто считает, что Чонгук чудесный парень.

Они хорошо ладят в колледже, а теперь еще и прекрасно справляются вместе на работе. Чонгук ненавидит ночные смены даже еще больше Юнги, поэтому очень рад возможности сбросить их лишь на старшего, но им все еще нужно отработать последнюю ночь вместе.

Где-то в половину первого дверь в их современное кафе распахивается, и Юнги с Чонгуком одновременно отрывают взгляд от своих телефонов, натягивая на лица вежливые улыбки специально для посетителей. Однако улыбка Чонгука моментально исчезает.

— О, — выдыхает он тихо, так что слышит только Юнги. — А я все думал, когда же они появятся.

Они это компания из трех парней, выглядящих одновременно старше Чонгука и младше Юнги. Все трое в узких штанах и кожаных куртках, словно в форме. У одного из них светлые волосы, у другого практически фиолетовые, и парни выглядят нарочито неопрятно и слишком незаинтересованно для обычных посетителей кофейни. Они также выглядят как ходячие источники неприятностей, но Юнги кажется, что они больше похожи на тех, кто пытается так выглядеть, поэтому не чувствует опасность.

Парень с фиолетовыми волосами первым подходит к стойке, держа руки в карманах куртки. Юнги бы назвал его красивым, если бы тот не смотрел на людей, как на пыль под ногами. У него красивые губы и чуть смазанная подводка вокруг глаз, из-за чего он похож на красивое бедствие, но Чонгук смотрит на него с таким отчетливым отвращением на лице, что Юнги официально для себя вешает на незнакомца табу.

— Привет, Тэхён, — произносит Чонгук таким холодным тоном, что Юнги едва сдерживает себя от пораженного взгляда в сторону младшего. Он никогда не слышал, чтобы друг говорил таким голосом.

«Тэхён» бросает на Чонгука короткий безразличный взгляд, а затем возвращает свое внимание списку напитков.

— Чонгук.

Юнги чуть ли не смеется в голос, потому что, несмотря на свой вызывающий вид, парень заказывает горячий шоколад с двойной порцией сливок, но ладно. Тэхён говорит ему написать на стаканчике Тэ. Юнги так и пишет, не рискуя спрашивать, даже если очень хочется, какого черта тот сделал Чонгуку, что последний смотрит на него таким взглядом. Юнги вовсе не радует мысль о том, что кто-то причинил боль Чонгуку, а Тэ точно сделал это.

Два других парня, Чимин и Хоби в соответствии с их стаканчиками, заказывают кофе и ждут, пока Чонгук и Юнги приготовят напитки, облокотившись о стойку с Тэхёном и молча наблюдая за их движениями. Юнги считает, что они чересчур пафосные, но опять же, он до сих пор не знает, кто они такие. Может, ребята из какой-нибудь местной банды. Или это репетиция выступления для ремейка фильма Бриолин.

Трио уходит, как только получает свои напитки. Дверь за ними закрывается, и Юнги тут же разворачивается и наблюдает, как Чонгук медленно расслабляется и выдыхает, словно все это время находился под прицелом пистолета.

— Кто это был? — осторожно спрашивает Юнги.

Чонгук фыркает и поворачивается к раковине, принимаясь тереть ее с такой яростной тщательностью, какой Юнги еще ни у кого не видел.

— Они были моими друзьями, — в итоге говорит парень, выплевывая последнее слово словно грязь. Юнги слышит горечь в его голосе. — Но больше нет, хотя они все равно приходят сюда несколько раз в неделю, делают заказ и уходят. То есть, они не делают ничего плохого, и это не должно меня так сильно раздражать, но наша дружба закончилась, а они просто…

Чонгук взмахивает одной рукой, отчего мыльная пена разлетается, попадая за стойку.

— В городе есть куча других кафе, — заканчивает за него Юнги. — Они могли бы пойти туда вместо того, чтобы действовать тебе на нервы, тем более, когда они знают, что ты работаешь здесь по ночам.

Чонгук просто кивает, и Юнги едва слышно вздыхает. Да, это подло. Этот Тэхён просто мудак.


Чонгук успевает рассказать ему больше во время смены. Улицы пустеют, они садятся на стулья у стойки, и Чонгук рассказывает Юнги, как раньше они дружили вчетвером и в самом деле являлись ходячими источниками проблем. Однажды Чимина и Тэхёна чуть не исключили из старшей школы, а Хосок несколько лет назад сбежал из дома и целую неделю жил в метро, пока его не нашли. Чонгук не говорит о том, что делал сам, но дает Юнги понять, что по-настоящему считал их своими друзьями. И наслаждался этим.

Затем все неожиданно закончилось. По словам Чонгука, Тэхён кинул его как друг, просто подошел в один день и сказал, что больше не хочет с ним общаться, что Чонгук может проваливать и жить своей прекрасной жизнью. Вот так всё закончилось. Чимин и Хосок присоединились к Тэхёну, а Чонгук остался совершенно один.

Юнги вдруг очень хочется плеснуть горячего шоколада прямо Тэхёну в лицо, когда тот в следующий раз появится в кафе, но ему нужна эта работа.

К тому же, по словам Чонгука, эти трое все еще создают проблемы везде, где появляются. Чонгук говорит, что многие сверстники не воспринимали их всерьез до тех пор, пока Тэхёна и впрямь за что-то не арестовали. Никто не знает, что именно произошло, но всё было реальным — к дому парня подъехали полицейские машины, и Тэхёна вывели наружу в наручниках.

Теперь люди по-настоящему боятся Тэхёна и его друзей, и Чонгук говорит, что те, видимо, тупо наслаждаются этим.

Юнги не боится.



С этого дня он работает по ночам в одиночку. Троица в кожаных куртках часто появляется в кафе, три или четыре раза в неделю, постоянно заказывает одни и те же напитки, безмолвно ждет и никогда не остается пить внутри. Юнги — единственный бариста в кафе, поэтому писать их имена на стаканчиках не так уж обязательно, поэтому он перестает делать это для Чимина и Хоби (что еще за идиотское имя Хоби), но все еще пишет Тэхёну.

Потому что Тэхён все еще подходит к стойке так, словно пытается всем своим видом заставить Юнги упасть в обморок. Тэхён все еще ставит локти слишком близко к нему и облизывает губы перед тем, как сделать заказ. Тэхён все еще намеренно не отводит от Юнги взгляд, втягивая напиток через трубочку, до тех пор, пока они не разворачиваются и не уходят. Тэхён — мелкий придурок, пытающийся флиртовать с Юнги, в то время как сам Юнги, глядя на его красивое лицо, думает лишь о том, как Чонгук неосознанно напрягал плечи, когда смотрел на своего бывшего друга.

Поэтому Юнги продолжает писать на стаканчиках имя Тэхёна. Настолько неправильно, насколько может.

Сначала он пишет «Дэ», прощупывая почву. Тэхён на это лишь вскидывает бровь и пожимает плечами.

Затем Юнги пишет «Тэян» и рисует рядом маленькое солнышко. Тэхён в замешательстве целую минуту пялится на стаканчик, пока Чимин не хватает его за локоть и не уводит из кафе.

В следующий раз Юнги снова пишет «Тэян», но у него завалялись несколько стикеров Big Bang, подаренных однокурсницей Чонгука, поэтому Юнги клеит лицо Тэяна из Big Bang рядом со своей надписью. Тэхён пялится на стаканчик снова, а затем поднимает взгляд и кажется по-настоящему взбешенным.

— Тэ, — шипит он Юнги. — Просто Тэ.

В следующий раз Юнги пишет на стаканчике «Простотэ», и Тэхён с громким вздохом закатывает глаза.

После этого он делает исключение и вместо имени заклеивает стаканчик всеми оставшимися стикерами Big Bang. Тэхён ошеломленно смотрит на него, пока Хосок ржет, уткнувшись другу в плечо.

Юнги пишет «Ти», затем «Та», «Ту», «То» и «Эт». Когда он, в конце концов, называет парня «Тю», Тэхён выглядит так, словно хочет запустить напитком ему в лицо, особенно когда Чимин с Хосоком буквально трясутся рядом, пытаясь сдержать смех.

Два дня спустя к стойке подходят только Чимин с Хосоком. Юнги вскидывает брови, беря стаканчики и начиная готовить их напитки.

— Где Тю? — спрашивает он, не в силах сдержать усмешку. — Неужели я переборщил, и он обиделся?

Призрачная улыбка проскальзывает на лице Чимина, но быстро исчезает. Парень молчит, теребя чек в руках, а Хосок мотает головой.

— Не, он никогда не ходит сюда по средам. Проводит день со своей бабушкой, — говорит Хосок. Он звучит небрежно, но совершенно серьезно, как будто говорит чистую правду, и Юнги давит в себе смешок. Ему действительно интересно, насколько эти ребята могут быть жесткими. Юнги не говорил о них с Чонгуком, потому что младший бы не обрадовался подобной теме, но, кажется, у них правда была крепкая дружба, прежде чем Тэхён все разрушил. Эти ребята часто встречаются, ходят в одно и то же кафе, несмотря на то, что Чонгук больше не работает по ночам, а Тэхён пьет горячий шоколад со сливками и каждую неделю навещает свою бабушку.

Хотя с другой стороны, Тэхёна ведь за что-то все-таки арестовывали.

— Не знаю, что Чонгук сказал тебе, — тихо говорит Чимин, когда Хосок, взяв свой кофе, отворачивается. Он все еще возится с деньгами, однако Юнги не отрывает взгляда от напитка, который готовит, — но мы скучаем по нему. Тэхён тоже скучает.

Какого хуя? Юнги поднимает голову и буравит Чимина суженным взглядом до тех пор, пока тот не начинает нервничать.

— Вот и скажите это ему, — выплевывает Юнги, пихая кофе Чимину, — а не мне.

Юнги не ждет, что они последуют его словам. И не говорит об этом Чонгуку, потому что это кажется ему неправильным. В следующую смену парни вновь приходят втроем, поэтому всё становится как прежде.

До тех пор, пока Тэхён не передает деньги за напиток вместе с клочком бумаги, на котором неразборчивым почерком написан номер телефона. Юнги несколько секунд пристально пялится на бумажку, а затем переводит на парня безучастный взгляд.

— И что мне с этим делать?

Тэхён так же незаинтересованно смотрит в ответ.

— В идеале, — тянет он, — забить номер в свой телефон и нажать зеленую кнопочку. А затем случится волшебство, и ты сможешь услышать мой голос. Техника творит чудеса.

Вот же мудак. Юнги закатывает глаза.

— Зачем мне звонить тебе? — спрашивает он, даже не пытаясь подавить раздражение в голосе. Он все равно уже перестал воспринимать их как обычных посетителей.

Юнги не уверен, какой ответ желает услышать, но Тэхён застает его врасплох, когда пожимает плечами и внезапно сверкает милой улыбочкой на опасном лице. Юнги кажется это слишком.

— Потому что я милый, — говорит Тэхён, а затем совершенно невозмутимо наблюдает, как Юнги хватает клочок бумаги и выкидывает его в ближайшую урну. — Во сколько ты заканчиваешь?

Тяжело вздохнув, Юнги передает Тэхёну его горячий шоколад (адресованный некому Тя). Кажется, Тэхён в ближайшее время не собирается сдаваться, поэтому он решает ответить правду.

— В пять, — просто говорит Юнги. Он все еще не уверен, что Тэхёну от него нужно. Юнги все еще не боится, но уже слегка нервничает. Может, это лишь упрямое продолжение флирта, но также это может оказаться о нем и Чонгуке, или о том, что Юнги, очевидно, находится на стороне Чонгука.

— Я вернусь, — бросает Тэхён и уходит с Чимином и Хосоком, напоследок подмигивая Юнги, отчего последний провожает его взглядом, полным отвращения.

Когда троица покидает из кафе, Юнги проверяет время. До окончания смены четыре часа.



Когда Юнги выходит из кофейни через черный вход, его встречает прохладный утренний воздух. Внутри кафе остаются снующие туда-сюда коллеги, работающие в утреннюю смену. Юнги набрасывает на плечи пальто и тихонько зевает. На улице все еще темно, солнечный свет только-только выглядывает из-за горизонта. Может, ему удастся поспать хотя бы пару часов перед учебой.

Слева от него сдвигается с места долговязая фигура и засовывает телефон в задний карман узких штанов. Тэхён отрывается от стены, к которой прислонялся, и словно бы случайно принимается идти рядом с Юнги, пока тот направляется к метро.

— Что ты хочешь, — не выдерживает Юнги, даже не пытаясь произнести это как вопрос. Он просто хочет побыстрее оказаться дома и заснуть.

— Ну, если честно, — Тэхен протягивает свои по-дурацки длинные руки над головой. — Я хочу отвести тебя в отель и трахать там до полудня, но мне кажется, что ты вряд ли согласишься, поэтому я прислушаюсь к твоему мнению.

Юнги прикрывает глаза на пару секунд. Просто потрясающе.

— Как мило с твоей стороны, — цедит он сквозь зубы. Они останавливаются перед красным светом светофора, и Юнги бросает на Тэхёна раздраженный взгляд. — Слушай, Тю, Чонгук мой близкий друг. Он очень важен для меня. Может, тебе стоило подумать об этом, прежде чем пытаться позвать меня на свидание.

Тэхён не сдерживает смешок.

— Я не зову тебя на свидание. Я хочу трахнуть тебя. Отношения не по моей части.

О да. Юнги пренебрежительно закатывает глаза. Судя по словам Тэхёна, это действительно может оказаться правдой, но он дал Юнги свой номер и ждал его у кафе в пять утра — как-то слишком много усилий для секса на одну ночь. Но Юнги все еще считает, что причина далеко не в свиданиях. Вполне возможно, что это вообще его никак не касается. И Тэхён подтверждает его догадки.

— Как дела у Гуки?

Вопрос звучит небрежно, словно Тэхён просто пытается поддержать разговор, пока они идут по улице. Юнги фыркает.

— А тебе правда хочется знать, да?

Тэхён тоже фыркает.

— Ладно, — тихо говорит он. — Я рад, что у него есть такие друзья как ты, которые хорошо заботятся о нем.

Юнги прищуривается, глядя на парня. С одной стороны, Тэхён звучит искренне, а с другой — немного отстранено и как мудак. Честно говоря, это приводит Юнги в замешательство, что лишь еще больше выбешивает его. Юнги не собирается играть в угадайку с этим жалким неудачником.

— Почему ты его кинул? — в лоб спрашивает он.

Кажется, вопрос застает Тэхёна врасплох. Он резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на Юнги, вскидывает брови и чуть не врезается в фонарный столб. Все еще держа руки в карманах, Тэхён пошатывается и легко восстанавливает баланс, словно танцуючи, блять, а затем как ни в чем не бывало возвращается к Юнги. Урод.

— Что он тебе сказал? — спрашивает Тэхён.

— Что ничего не понимает, — просто говорит Юнги, надеясь, что не выдает слишком много информации. — Что это произошло внезапно, без причины.

— И он даже не попробовал предположить? — Тэхён больше не смотрит на него. Он словно лениво рассматривает небо, но Юнги не верит этому.

— Я ведь только что сказал тебе, Чонгук понятия не имеет, в чем причина. Он просто считает, что ты мудак, и, очевидно, прав.

Тэхён сжимает челюсть. Юнги наблюдает, как тот стискивает зубы, а затем отворачивается, смотря в другую сторону. Они проходят мимо игровой площадки, пугающе пустой в темноте, а затем Юнги заворачивает за угол и начинает спускаться по лестнице в метро, ожидая, что Тэхён из-за невнимательности упустит его из виду, но тот продолжает идти рядом.

В метро нет никого, кроме них. Здесь тихо и слишком ярко после прогулки в темноте.

— Его мама потребовала, чтобы я исчез из его жизни.

— Что? — Юнги во все глаза смотрит на Тэхёна, не зная, смеяться или нет. Чонгук обычно не говорит о своих родителях, но это все равно звучит как-то чересчур.

Губы Тэхена растягиваются в такой горькой усмешке, что Юнги практически может почувствовать ее во рту, как вкус кофе, который никогда не заказывает.

— Не знаю, откуда она узнала, что я по парням, но она не хочет, чтобы я превратил ее сына в грязного педика.

Оу. Юнги ни на секунду не сомневается в его словах. Почему-то он понимает, что Тэхён говорит правду, и от этого все внутри сжимается. Юнги не хочет сочувствовать Тэхёну, но у него не получается бороться с собой, а еще ему жалко и Чонгука (который уже на второй день после их знакомства признался Юнги, что би). Но в любом случае Юнги больше жалко Чонгука, чем Тэхёна, поэтому он тихо фыркает.

— Ты дружил с Чонгуком на протяжении нескольких лет, верно? — говорит он, внимательно разглядывая Тэхена, смотрящего на пустую дорогу перед собой. — Чонгук сказал мне, что вы четверо были как одна семья. Вы через столько прошли, и ты позволил его матери разрушить все, не сказав ни единого, блять, слова Чонгуку? Не поговорив с ним, не попытавшись найти решение? Ты, мистер кожанка и шатание по ночным улицам, которого арестовали бог знает за что, боишься его матери?

— Меня арестовали за то, что я украл собаку, — тихо говорит Тэхён. И продолжает прежде, чем Юнги успевает озвучить свое замешательство. — Я боюсь не за себя, ясно? Я испугался не того, что она надерет задницу мне. — Парень бросает на Юнги быстрый взгляд, задерживая ровно настолько, чтобы Юнги хватило времени уловить смысл сказанного. — Ты ведь еще не встречал ее?

— Нет, — медленно выговаривает Юнги. Жжение внутри становится почти невыносимым.

— Она не бьет его, — Тэхён коротко дергает плечом, и Юнги немного расслабляется, услышав эти слова. — Просто… она не слишком хороший человек. Я не хочу, чтобы у Чонгука были проблемы, не хочу быть ответственным за то, что он пройдет через это. — Тэхён выдавливает тихий, беспомощный смешок. — Я хотел дождаться, пока он съедет от родителей, и рассказать ему все, но затем появился ты и разозлился на меня, даже не попытавшись поговорить со мной.

— Ты не можешь винить меня за это, — выпаливает Юнги, тут же проклиная себя за это. Сейчас вовсе не подходящий момент для споров.

— Я и не виню, — спокойно отвечает Тэхён. Затем он кивает головой вправо, в сторону, из которой доносится звук приближающегося поезда. — Тебе пора.

На этом их разговор заканчивается, и Юнги машинально заходит в вагон, пытаясь отойти от шока. Стоя между усталыми бизнесменами, направляющимися на работу, парень смотрит в окно на Тэхёна, который все еще стоит на платформе, засунув руки в карманы потрепанной кожанки, и неотрывно глядит в ответ. Когда поезд трогается, Юнги вспоминает, что выкинул номер Тэхёна в мусорку.



К счастью, Тэхён вместе со своими друзьями возвращается в кафе уже в следующую ночную смену Юнги. Он ведет себя так же, как обычно, поэтому Юнги не уверен, знают ли Чимин с Хосоком об их разговоре в метро, но это не имеет значения.

В этот раз вместо неправильного имени Юнги пишет на стаканчике свой номер телефона. Лицо Тэхёна заметно светлеет, но парень быстро берет себя в руки и натягивает самодовольную ухмылку. Вот только Юнги не выпускает стакан из руки, когда Тэхён тянет его в свою сторону.

— Это на тот случай, если ты решишь перестать изображать из себя придурка и захочешь поговорить с Чонгуком, — тихо говорит он, давая понять, что это не согласие на предложение потрахаться с Тэхёном в каком-то мерзком отеле. — Я хочу помочь.

— Конечно, — кивает тот.

Тэхён звонит Юнги уже через день и ожидаемо начинает разговор с вопроса о том, был бы Юнги более благосклонным, если бы Тэхён пообещал ему позицию сверху. Юнги цедит «нет» и бросает трубку. Тэхён тут же перезванивает и спрашивает, как ему наладить отношения с Чонгуком.

Так что они принимаются обсуждать.

Юнги кажется, что Тэхёна нужно подтолкнуть к тому, чтобы разбираться с проблемами по-взрослому, поэтому он предлагает свою помощь в разработке ситуации, в которой Тэхён сможет спокойно и искренне поговорить с Чонгуком. Тэхён не знает, что сказать Чонгуку, поэтому Юнги помогает и с этим тоже. У него вообще возникает ощущение, что Тэхёну иногда требуется помощь, чтобы превращать возникающие в голове мысли в нормальные слова. К счастью, Юнги дружит со словами, поэтому они находят способ сделать так, чтобы Тэхён не звучал как мудак или чтобы все не было похоже на откровенную ложь. Тэхён звонит ему снова, чтобы обсудить место, время и то, каким образом они все провернут, а затем связывается за день до назначенного дня, чтобы проверить заготовленную речь. По какой-то причине он старается вести себя так, словно вовсе не нервничает из-за того, что произойдет.

На то, чтобы все организовать, у них уходит неделя. В четверг Юнги приглашает Чонгука в кафе в ночную смену, потому что знает, что младшему нужно учиться и что тот любит делать это в кофейнях или поздно ночью, так что он может совместить два в одном, а еще составить компанию Юнги. Он чувствует себя предателем, когда врет Чонгуку об этом, ведь на самом деле скоро придет Тэхён и попытается поговорить с младшим, но Юнги тоже будет тут, в конце концов. Если все пойдет не по плану, Юнги выгонит Тэхёна из кафе и будет успокаивать Чонгука миллионами своих извинений.

Юнги чувствует себя даже еще хуже, когда Чонгук посылает ему паникующий взгляд, в шоке от предательства, когда Тэхён безмолвно заходит в кофейню без своих друзей и просто садится напротив Чонгука, игнорируя учебники, разложенные на маленьком столике. Юнги смотрит на Чонгука в ответ так спокойно, как только может, пытаясь магическим образом передать, что все это подстроено, ничего страшного, Юнги его подстрахует. Но он не знает, помогает ли это вообще.

Юнги не слушает их разговор. В кафе негромко играет музыка, и Юнги решает занять себя уборкой и бессмысленной проверкой социальных сетей (в твиттере ничего не происходит в два часа ночи). Лишь периодически он бросает в их сторону взгляды, чтобы убедиться, что парни не набивают друг другу морды, что Чонгук все еще жив и Юнги не нужно делать больно Тэхёну за то, что тот сделал больно Чонгуку.

Но они ведут себя спокойно. Юнги слышит, как голос Чонгука в какой-то момент становится громче, но затем наоборот затихает, и все. Большую часть времени парни тихо переговариваются, а потом Юнги краем глаза замечает, как они оба встают и обнимаются в течение как минимум пары минут. Он немного глуповато улыбается, даже если глаза Чонгука красные и блестят от слез, когда тот поднимает голову. Юнги просто не будет говорить об этом, чтобы не смущать младшего.

Тэхён покидает кафе, не попрощавшись с Юнги, но как только он оказывается снаружи, демонстрирует Юнги через окно ослепительную квадратную улыбку и два больших пальца. Юнги в ответ просто вскидывает бровь.

— Спасибо, — очень тихо говорит Чонгук, когда они снова остаются вдвоем. Его голос звучит немного хрипло, отчего Юнги бросает на него взгляд, а затем возвращает внимание стакану, который до этого протирал, и кивает.

— Прости, что заманил тебя в ловушку. Твой Тэхён слишком нервничал, чтобы разобраться со всем в одиночку.

Юнги поднимает взгляд как раз вовремя, чтобы заметить, как Чонгук улыбается, немного хмурясь.

— Мой Тэхён, — эхом повторяет младший и больше ничего не говорит.

Понимая, что в этой реальности стакан чище не станет, Юнги осторожно ставит его на стойку, выпрямляет спину и прочищает горло, смотря на Чонгука. Есть еще один момент, который он хочет обсудить со своим другом.

— Слушай, — начинает Юнги, отчего Чонгук отрывает взгляд от трубочки, которую перебирал до этого пальцами, и вскидывает брови. — Не знаю, к чему вы двое пришли и как собираетесь возобновлять эту запретную дружбу, но… — Юнги делает глубокий вздох. Возможно, ему стоило подготовить речь заранее, как с Тэхёном. — Эм, конечно, это немного странно, учитывая, что я сейчас на последнем году обучения в университете, но я хочу съехать со своей квартиры. Она всегда была слишком маленькой и ужасной, да и я могу теперь позволить себе местечко получше, но, м… — Он запинается снова, опуская взгляд, когда Чонгук непонимающе смотрит на него. Вот черт. Общение с людьми казалось гораздо легче, когда он смеялся над Тэхёном, боявшимся говорить с людьми. — Я не против жить вместе с кем-то в своей квартире. То есть, я против того, чтобы ко мне вселился какой-нибудь незнакомый мудак, но… к чему я веду, я был бы не против жить с тобой. Просто на случай, если ты захочешь, ну, знаешь, жить отдельно от родителей. Знаю, ты не любишь свой дом, и думаю, ты потянешь плату, если мы будем жить вдвоем, а еще мы как бы хорошо сработались, так что это просто предложение. Подумай об этом.

Юнги так часто пожимает плечами, что они наверно размываются от движения, но подняв, наконец, голову, он замирает на месте. В глазах Чонгука сияют звезды. Они широко распахнуты, а рот растянут в большой, счастливой улыбке, и Юнги, Мин Юнги, внезапно хочет перепрыгнуть через стойку и обнять друга, но не делает этого.

— Это было бы так круто! — восклицает Чонгук, и его голос аж срывается от волнения. Юнги улыбается в ответ. — Конечно же, я хочу!

— Подумай об этом, — повторяет Юнги. — Пожалуйста. Убедись, что сможешь потянуть переезд и финансово, и, знаешь, эмоционально. Я не хочу сделать хуже.

Счастливая улыбка Чонгука тут же превращается в снисходительную усмешку.

— Это Тэхён тебя настращал? Мои родители не такие ужасные. Они наверно даже обрадуются, если я скажу, что, наконец-то, съеду от них.

Юнги не говорит Чонгуку, что его слова как раз таки характеризуют родителей не в лучшем свете. Он просто снова просит хорошенько подумать над предложением, и, если завтра Чонгук не раздумает, они могут проверить свою совместимость, начав с поиска подходящей квартиры. Чонгук отвечает, что не передумает, и на этом все.



Вот как Мин Юнги оказывается глубоко погруженным в поиски подходящей квартиры вместе с первокурсником Чон Чонгуком, изучающим создание музыкальных произведений.

Тэхён пытается снова, когда в первый раз возвращается в кафе с друзьями после примирения с Чонгуком. Сначала он заказывает горячий шоколад, а затем, держа стаканчик в одной руке, облокачивается на стойку и пристально наблюдает, как Юнги готовит напитки Чимина и Хосока. Волосы Тэхёна в художественном беспорядке, а в уголках глаз слегка размазанная подводка, его губы красиво обхватывают трубочку, когда парень медленно пьет напиток («Кто вообще пьет горячий шоколад через трубочку, — думает Юнги. — Это же опасно»), не сводя взгляда с Юнги. Еле заметный намек на усмешку делает лицо Тэхёна соблазнительным, похожим на эротическую мечту тысяч школьниц.

— Итак, — наконец, говорит он. В словах Тэхёна явно слышится диалект, но Юнги не показывает, насколько приятно ему это слышать. — Я подумал, что ты можешь быть более заинтересован в моем предложении теперь, когда мы нормально пообщались несколько раз. Тебе же нравится такое, да? Для начала узнать человека и прочее?

Юнги убеждается, что его вздох хорошо слышен, и качает головой, не отрывая взгляда от стаканчика Хосока.

— Во-первых, мне не особо нравиться общаться с людьми, — ровно проговаривает он. Затем поднимает взгляд и нарочито жалостливо улыбается Тэхёну. — А во-вторых, я все еще не сторонник секса на одну ночь. Прости, Тю.

На этот раз Тэхён никак не реагирует на прозвище (отчего желание называть его так чуть ослабевает, но плевать). Театрально вздохнув, Тэхён огорченно качает головой.

— Да, милашки никогда таким не занимаются.

И на этом тоже все.



И хотя Юнги почему-то вовсе не ожидал этого, но Тэхён действительно отступает после последнего отказа. Теперь он ждет свой напиток как нормальный посетитель, не выпячивая зад, не надувая губы и не играя напоказ длинными пальцами с трубочкой, денежными купюрами или еще чем попадется. Тэхён прекращает длительные зрительные контакты, больше не высовывает язык при любом удобном случае и использует номер телефона Юнги, только чтобы спросить, когда именно нужна его помощь в их переезде в новую квартиру.

И по какой-то причине это раздражает Юнги.

Возможно, это было бы легче принять, если бы Юнги не видел Тэхёна постоянно. Тэхён, конечно же, все еще заходит в кофейню, но это не все. Он также помогает Чонгуку перетаскивать вещи в их квартиру и даже помогает Юнги с его коробками и мебелью, и Юнги понимает, что реально не подумал об этом. Благодаря нему Тэхён с Чонгуком очень быстро становятся близки снова, и всякий раз, когда Юнги возвращается домой из университета, даже когда приходит с работы рано утром, Тэхён здесь. Сидит на полу, играя в видеоигры с Чонгуком, лежит на диване, рассказывая Чонгуку о том, как прошел день (Юнги берет за правило никогда не слушать его), сидит на кухонном столе, болтая ногами и поедая все, что есть в их холодильнике, занимает их ванную комнату. И Тэхён достаточно вежливый, всегда здоровается и прощается с Юнги, когда они оказываются в одной комнате, но на этом все заканчивается.

Он больше не флиртует с Юнги, что говорит о его порядочности, делает его более зрелым, чем Юнги считал возможным, и это должно быть нормально. Но Юнги наоборот раздражается. Он ловит себя на мысли о том, что Тэхён нашел кого-то другого, с кем можно флиртовать, кто получает все его внимание и эти страстные взгляды, кто, возможно, сдастся быстрее.

(Юнги вовсе не имеет в виду, что сдался бы в какой-то момент. Нет.)

Учитывая внешность и поведение Тэхёна, у него скорее всего вообще нет отбоя от партнеров, когда он не ошивается в их квартире или когда не проводит среды со своей бабушкой, и это хорошо для парня, фиг с ним. Юнги просто надеется, что Тэхён использует презервативы. Ему совершенно пофиг. Юнги хочет, чтобы ему было плевать на это.

В какой-то мере ему не плевать.

Так что, наверно, он чувствует, что упустил возможность. Ну и что с того. Может быть, сейчас все немного по-другому, потому что Юнги увидел, что из себя представляет Тэхён за кожаными куртками и грязным ртом — что он больше, чем длинный язык на длинных ножках. Иногда Чонгук смотрит на Тэхёна так, словно тот самое красивое создание на свете, и иногда, когда никто не видит, Юнги смотрит также.

Тэхён заставляет Чонгука смеяться, а Чонгук смешит Тэхёна, и когда Тэхён смеется, все его лицо смеется вместе с ним, а иногда даже его тело трясется при этом, низкий дьявольский голос затихает в горле, а на лице видны лишь сощуренные глаза и широко открытый рот. Губы Тэхёна образуют форму квадрата, когда он улыбается, что является общеизвестным фактом среди друзей Тэхёна, ведь у всех обычно рот принимает форму сердечка. У Тэхёна родинка на носу и еще одна на нижней губе, большие ладони и длинные, тонкие пальцы, которые он часто перебирает, а соотношение его плеч и бедер едва ли не превращает Юнги в религиозного фанатика, потому что только Бог мог сотворить что-то настолько идеальное.

Так что, возможно, сейчас все по-другому, потому что Тэхён теперь лучший друг Чонгука Тэтэ, а не просто случайный мудак из кафе. Ну и что с того.

Это совсем не значит, что Юнги вдруг волшебным образом поменяет мнение о случайных связях. Он не уверен даже, что секс с Тэхёном можно было бы назвать случайным перепихом, потому что теперь они видятся слишком часто, и разве не усложнит это все еще больше? Возможно, и очевидно, что никто из них не любит ничего усложнять. Также принимая во внимание то, как Чонгук смотрит на Тэхёна, Юнги думает, что если переспит с ним, то это вызовет уже другого рода сложности, те, что он хочет даже еще меньше.

— Чонгук, — однажды зовет Юнги сразу после того, как Тэхён уходит и закрывает дверь за собой. Юнги сидит на диване в гостиной в то время, как Чонгук все еще на полу с джойстиками от Нинтендо в обеих руках. — Ты весь вечер пялился на него.

Чонгук моргает.

— Разве?

— Ага. Ты случайно не?.. — Юнги вообще-то не планирует оставлять вопрос открытым, он хочет спросить настолько прямо, насколько может, но не успевает. Чонгук уже смеется и мотает головой.

— Неа, — яро возражает он. — Боже, нет. Я просто рад, что он снова мой друг, вот и все. Я не… — Чонгук тихо фыркает. — Если честно, я был влюблен в него раньше, когда мы только познакомились. Но Тэ ужасен в отношениях. Чем больше я узнавал его, тем меньше влюбленность становилась, потому что я видел, как он обращался с людьми, которым он нравился. Тэхён нравится мне как друг, но любить его было бы так плохо, что мой мозг, кажется, автоматически решил спасти меня от этого ада.

— Ох, — все, что говорит Юнги.

Впервые в своей жизни он мечтает о том, чтобы его мозг работал так же, как мозг Чонгука.

Юнги не хочет встречаться с Тэхёном. Он предпочитает нормальные отношения случайному сексу, да, но отношения с Тэхёном с каждым днем кажутся все более невозможным вариантом. Так что Юнги не хочет этого. Он всегда был реалистом и не хочет то, что невозможно получить. Это было бы глупо.

Когда желаемое невозможно, Юнги хочет получить следующий после желаемого лучший вариант.

Он хочет переспать с Ким Тэхёном.

Чонгук избавил Юнги от беспокойства о вероятности задеть его чувства, так что его больше ничего не сдерживает. Разве только собственная гордость, но чем больше Юнги наблюдает за Тэхёном в этих отвратительно узких штанах, за тем, как пальцы парня изящно передвигаются по джойстику, даже когда тот проигрывает, тем больше Юнги думает, что может позволить себе выбросить свою гордость в окно один раз. Точнее ему просто придется это сделать.

Безусловно, это проще сказать, чем сделать. Юнги пытается предложить это Тэхёну в лицо, когда тот приходит в кафе в час ночи, но в итоге ничего не получается. Юнги даже не запинается, просто не говорит ничего, несмотря на то, что морально готовился к этой беседе весь день. Гордость просто так не сдается.

Он пытается снова пару дней спустя, когда Тэхён приходит к ним в квартиру в свитере с декоративной дыркой, открывающей вид на ключицу парня. К этому моменту Юнги уже почти примиряется с тем, что тело Тэхёна недоступно для него, а тот просто вежливо улыбается и машет рукой на прощание. Юнги ждет, пока за другом Чонгука закроется дверь, и вытаскивает телефон из кармана, падая ничком на кровать. У него не просто так есть номер Тэхёна.

[20:29:48] вы: у меня 3 правила. 1) ты выбираешь отель И платишь. 2) ты не говоришь ни о чем чонгуку, пока я не разрешу. 3) никаких самодовольных ухмылок

Он же выразился достаточно ясно, верно? По крайней мере, Юнги надеется, что Тэхён не такой глупый, каким иногда выглядит, потому что ему действительно не хотелось использовать слова «секс» и «трах» в переписке. Юнги ждет несколько минут, но сообщение все еще не прочитано, поэтому через силу заставляет себя заняться чем-то другим. Переодевается из джинсов в спортивки, заправляет кровать, немного наводит порядок на столе. Он в порядке и может заниматься этим целый день. Сердце Юнги всегда стучит с такой скоростью.

Десять минут спустя молчание Тэхёна начинает немного раздражать Юнги. Рухнув обратно на кровать и нахмурившись, он берет телефон в руки и открывает мессенджер, и долю секунды спустя Тэхён читает его сообщение. Всего через пару стуков сердца ответ появляется.

[20:31:21] тэхён:
[20:32:03] вы: класс. ты нарушил 3 правило.
[20:32:20] тэхён: ну прости лол вряд ли ты верил, что я серьезно буду соблюдать его
[20:32:54] тэхён: 2 это немного подло имхо но ладно, я согласен
[20:33:00] тэхён: и 1 я тоже займусь
[20:33:25] тэхён: когда ты свободен

Юнги прикрывает глаза. Блять, он даже не может поверить, что делает это. Но теперь он не может отступить, его гордость пострадала достаточно, Юнги не сможет сделать ничего хуже, иначе это убьет его.

[20:34:48] тэхён: ох ты ж бля я упустил такой шанс. то есть, я займусь номером 1 и сразу после этого займусь ТОБОЙ

Юнги правда, правда не может, блять, поверить, что делает это.

[20:35:31] вы: просто для ясности, я все еще дико тебя ненавижу. за последнее сообщение и в общем.
[20:36:01] вы: я свободен во вторник.

Блять.



Ко вторнику Юнги совершенно уверен, что это будет самая неловкая ночь в его жизни. Он не девственник — Юнги студент и занимался сексом последние несколько лет. Но для Юнги секс всегда являлся чем-то интимным, тем, чем он занимается только с людьми, которые ему очень сильно нравятся, с которыми он часто проводит время, которым доверяет и которые значат больше чем просто симпатичная обертка. Он никогда раньше не занимался сексом с кем-то вроде Тэхёна. Человеком, который считает секс обычным времяпровождением, чем-то, чем можно заняться с людьми, которых потом никогда не увидишь, чем-то быстрым, пошлым и бесчувственным. Юнги никогда не осуждал таких людей, в кругу его друзей и одногруппников такие имелись, он просто никогда не думал об этом, потому что такое не было в его вкусе. Юнги всегда считал секс чем-то особенным и знает, что Тэхён так не думает.

И все же, вот он. В слабо освещенном коридоре отеля, с засунутыми практически по локоть руками в карманы, хмуро глядящий по сторонам, пока Тэхён вставляет карточку в сканнер для входа. Внутри чище, чем он ожидал, но опять же, Юнги не бывал в отелях очень давно. Он не знает, сколько денег у Тэхёна, не ожидает, что их много, и вообще здесь не особо роскошно, но, по крайней мере, он не подцепит венерическую болезнь, дотронувшись до двери.

Комната тоже выглядит прилично, без излишков, но Юнги предполагает, что им технически не понадобится ничего, кроме кровати. (Он в курсе, что секс на других поверхностях тоже возможен, но если он собирается заняться этим с Ким, мать его, Тэхёном, то уж лучше воспользуется всеми удобствами.) Зайдя в комнату за Тэхёном, Юнги слышит, как за ними захлопывается дверь, и перемещает взгляд с двуспальной кровати на закрытые жалюзи, между которыми чуть-чуть видны городские огни. Прежде чем он успевает подумать о том, что за отель закрывает жалюзи для своих гостей, он слышит, как Тэхён издает нечто похожее на смешок.

Юнги суживает взгляд, краем глаза смотря на парня. Тэхён уже успевает избавиться от обуви и теперь смотрит на него, закусив нижнюю губу.

— Что.

— Ты выглядишь таким напряженным, — выдыхает Тэхён изумленно, подходя ближе. — Расслабься. Я буду нежным.

Он снова прыскает после своих слов, и теперь Юнги разворачивается к нему всем корпусом, пытаясь убить взглядом. (Тэхён никак не реагирует.)

— Это не мой первый раз, мудак. Ты все портишь, я ухожу.

— Прости, прости, — Тэхён смеется, примирительно вскидывая ладони вверх. Одна из них поднимается еще выше, а потом цепляет шапку с головы Юнги, скидывая ее на пол. — Успокойся. Сними пальто, расслабься. Я ведь хочу этого больше тебя, верно? Постараюсь ничего не испортить, раз привел тебя сюда.

Тэхён цепляет пальцами молнию пальто Юнги и вопросительно смотрит на него, поэтому Юнги просто слегка дергает подбородком вниз. Юнги безмолвно наблюдает, как Тэхён расстегивает его пальто, медленно, так, как делает все в этот момент. Юнги все еще не может понять его.

Как только его пальто оказывается расстегнутым, Юнги скидывает его, снимает кроссовки, незаметно наблюдая за тем, как Тэхён снимает кожаную куртку. Юнги видит, как грудная клетка парня двигается под футболкой, когда тот скидывает куртку на пол, и ему хочется коснуться ее, хочется, чтобы Тэхён не вел себя так, словно Юнги какой-то робкий девственник. Поэтому Юнги проникает руками под ткань футболки Тэхёна, неотрывно глядя на торс парня.

— Уже лучше, — тихо говорит Тэхён, и это глупо, но Юнги никак не реагирует, потому что кожа Тэхёна теплая и мягкая и возможно он не ощущал подобное под своими пальцами очень долгое время. Руки Тэхёна тоже касаются Юнги, ложатся на бедра, пока Тэхён наклоняется вперед и проводит кончиком носа по линии его челюсти, щекоча кожу своим дыханием. — Если я сделаю что-то странное, что тебе не понравится, скажи мне, ладно?

Когда Тэхён медленно начинает тянуть их в сторону кровати, Юнги снова прищуривается так, что может видеть лишь лиловые волосы парня.

— И что за странное дерьмо ты можешь сделать?

Тэхён чуть отстраняется и улыбается. Это дурацкая квадратная улыбка, а не одна из тех ужасных сексуальных, и ноги Юнги ударяются о кровать позади него.

— Я фанат звериных игр и хочу, чтобы ты отшлепал меня ракеткой для пинг-понга.

Боже, он ненавидит его. Юнги впивается в Тэхёна убийственным взглядом.

— Я реально уйду.

Юнги хочет думать, что он серьезен, но он также не сопротивляется, когда Тэхён легонько толкает его на кровать и забирается сверху с очередным смешком.

— Дай мне минуту, и уйти отсюда станет последним твоим желанием.

Юнги закатывает глаза. Самоуверенность. Он должен был догадаться.

Впрочем, примерно через минуту штаны и рубашка Юнги оказываются на полу, а он сам на кровати с закрытыми глазами и раскрытым в безмолвном стоне ртом, потому что Тэхен разводит его ноги в стороны и дышит прямо над его боксерами. Юнги действительно больше не чувствует желание уйти. Он даже не уверен, почему ему это настолько нравится, это должно быть мерзко, ведь ткань его белья влажная от слюны и дыхания и прилипает к коже. И это мерзко в грязном смысле, в таком, который почему-то делает все лучше. К этому времени у Тэхена во рту должен быть собраться клубок ворсинок, учитывая, как активно он двигает языком по члену Юнги через боксеры, но младшему как видно по барабану.

Нет, Тэхён безжалостен. Его руки то оглаживают ноги Юнги, то рисуют ногтями мягкие красноватые линии на внутренней стороне бедер. Тэхён вбирает в рот головку члена Юнги, и последний даже не может поверить, как отчетливо все чувствует, несмотря на то, что все еще в белье. Когда он перестает думать о мерзости, то ощущает, словно его член в чем-то тесном, теплом и влажном. Тяжело дыша и цепляясь пальцами за волосы Тэхена, Юнги вынужден признать, что опыт хуже у него был.

Он как раз думает сказать Тэхёну снять с него боксеры и сделать реальный минет, когда тот прекращает мучения с низким мычанием, от которого по всему телу Юнги проходит дрожь, и отстраняется. Тэхён забирается на него с той самой дурацкой насмешливой ухмылкой, о которой Юнги думал, когда изобрел третье правило, и, не теряя времени, впивается чертовыми зубами в горло.

Юнги на секунду напрягается, все еще сжимая в кулаках волосы Тэхёна. Он резко выдыхает, чувствуя, как Тэхён засасывает его кожу, тянет парня вверх за волосы, а потом передумывает и просто дает Тэхёну легкий подзатыльник.

— Никаких следов, — хрипло выплевывает он, игнорируя постыдное тепло в груди от того, как слабо его голос уже звучит.

— Поздно, — выдыхает Тэхён где-то под его подбородком, и Юнги требуются все силы, чтобы сдержаться и не пнуть парня. — Ого, на тебе очень быстро появляются синяки. Думаешь, Гуки спросит об этом?

По тону голоса Тэхёна так заметно, насколько ему нравится бесить Юнги, и Юнги на этот раз серьезно планирует ударить его, но в его боксерах пульсирующая настойчивость, с которой не хочется разбираться самостоятельно. Поэтому он просто прикрывает глаза, громко выдыхает и готовится ответить чем-нибудь по-настоящему убийственным, как вдруг Тэхён трется о него бедрами.

Тэхён все еще в джинсах, грубая ткань натянута над его собственным возбуждением, и само по себе ощущение от соприкосновения заставляет Юнги на мгновение позабыть обо всем. Он стонет, вздох застревает в горле, а бедра беспомощно поднимаются в надежде повторить это ощущение, но затем Юнги вспоминает, что собирался кое-что сказать.

— Пожалуйста, не говори об этом Чонгуку, — удается ему выдавить. Это не похоже на то, что он собирался сказать пару секунд назад, но Юнги больше не может заставить себя думать об этом.

Тэхён хихикает (в этот раз это точно хихиканье) и касается губами груди. У него хватает приличия никак не отвечать и не оставлять больше никаких следов, но для Юнги сейчас более важно, чтобы Тэхёну хватило приличия еще раз сделать волну бедрами. По всему делу Юнги расходится блаженство и… какого черта, с каких пор он просто поддается кому-то без инициативы? Он щурится, глядя на копну волос Тэхёна, нависшего над ним после того, как Юнги снова попытался потереться об него. Нет уж, Юнги не позволит этому придурку делать все, что пожелается.

Юнги скользит пальцами по плечам Тэхёна, а затем цепляется ногами за талию и одним движением переворачивает обоих. Тэхён не сопротивляется, просто приземляется на подушки с мягким «о» на губах и немного растерянным выражением, отчего Юнги еле сдерживает ухмылку.

— Ох, ладно, — тихо говорит Тэхён, пока Юнги задирает на нем футболку.

Почему этот мудак все еще одет? Пока Тэхён снимает футболку, Юнги уже тянет руку к его эрекции, касаясь сквозь штаны. Приблизившись, Юнги втягивает оголившуюся кожу под ключицей в рот (сейчас он покажет, как выглядит настоящий засос) и чувствует, как Тэхён резко втягивает воздух.

— Я же говорил, что ты тоже можешь быть сверху, — нетвердым голосом говорит Тэхён, его бедра вздрагивают от касаний Юнги.

— Мне все равно, кто сверху, — спокойно отвечает Юнги, зализывая темно-красный синяк, оставшийся на груди парня. Это не ложь, и он на самом деле не хочет быть сверху, но Тэхёну не обязательно об этом знать. — Я просто не хочу быть единственным страдающим здесь.

— Так ты называешь это страданием, — тихо шепчет Тэхён с едва слышным смешком. Юнги закатывает глаза, расстегивая его ремень. — Интересно… стой.

Прежде чем Юнги успевает стянуть с него штаны, Тэхён тянется к одному из карманов и достает два маленьких квадратика, презерватив и еще что-то, кажется, упаковку смазки для путешествий, такую же, которые таскал с собой сосед Юнги, когда еще жил в общежитии. Это объяснимо, ведь Тэхён не может носить с собой бутылки смазки в таких штанах, которые до такой степени узкие, что Юнги едва сдерживает мат, стягивая их с задницы Тэхёна. Он никак это не комментирует, просто вместе с ними стягивает еще трусы и снимает также свои.

Юнги на миг замирает. Откинув ногой одежду с кровати, он мгновение в открытую рассматривает член Тэхёна, наполовину лежащий на животе, затем переводит на парня взгляд, который, как он надеется, достаточно хищный, чтобы составить конкуренцию удовлетворению в глазах Тэхёна. Юнги хватает квадратик со смазкой и бросает ее Тэхёну, наблюдая, как та приземляется парню на грудь.

— Подготовь меня, — командует он, а затем перекидывает одну ногу над телом Тэхёна, чтобы встать на колени прямо над его грудью, чуть ли не утыкаясь задницей парню в лицо, и разворачивается лицом к члену Тэхёна.

Юнги рад, что выбрал позицию, в которой Тэхён не видит его лицо. Однажды он уже был в такой позиции, но тогда все было по-другому. Сейчас это не то чтобы смущает, просто странно и не по себе делать такое с человеком, которого Юнги едва ли знает, которому едва ли доверяет. Он знает о Тэхёне достаточно, чтобы понять, что тот отпустит его, если Юнги передумает, и он просто знает, что, скорее всего, сможет одолеть Тэхёна в драке. Возможно, этого достаточно. Возможно, Юнги просто не хочет даже думать об этом, когда ощущает теплое дыхание Тэхёна на своих бедрах.

Хотя Тэхён все-таки замирает на несколько мгновений, поэтому Юнги надеется, что тот удивлен и хоть на этот раз заткнется. Юнги слышит, как позади него разрывается упаковка, и только тогда тоже двигается, охватывая ладонью член Тэхёна и медленно проводя по нему вверх-вниз. Практически сразу Тэхён вздрагивает, его бедра дергаются, но Юнги нежно проводит по ним руками, и парень затихает.

Что-то скользкое осторожно прижимается к его отверстию, и Юнги на секунду прикрывает глаза, считая до трех, заставляя себя расслабиться. Он кружит языком вокруг головки члена Тэхёна, и это помогает — он правда не хочет думать почему, но это помогает, отвлекает от факта, что он лежит на кровати в дешевом отеле с кем-то, кто ему не особо нравится. Поэтому когда длинный палец наконец-то входит в него, член Тэхёна оказывается полностью у него во рту, и Юнги принимается за то, что умеет лучше всего — мастерски использует свой язык.

Тэхён едва слышно чертыхается, окатывая его ягодицы дыханием, когда Юнги выводит на его члене маленькие кружочки кончиком языка — его бывшие были очень везучими парнями, и Юнги надеется, что Тэхён сможет оценить то, что является единственным человеком, испытывающим подобное отношение, не встречаясь с Мин Юнги. Но опять же, он не хочет зацикливаться на этой мысли, Юнги и так занят, двигая головой вверх-вниз и втягивая воздух в щеки, не переставая двигать языком, вслушиваясь в напряженные вздохи Тэхёна, рвано двигающего указательным пальцем внутри Юнги.

Когда Юнги уверен в том, что добился своего, он замедляется. Ему вовсе не хочется, чтобы Тэхён кончил ему в рот, он просто демонстрировал, что тот здесь не совсем главный. К тому же, становится сложнее концентрироваться на дыхании, когда Тэхён орудует уже двумя пальцами в его заднице и периодически сгибает их так, что Юнги стонет вокруг его члена, отчего уже стонет сам Тэхён. Юнги просто медленно посасывает кончик члена и ласкает остальную часть рукой, время от времени погружаясь языком в щель, когда хочет ощутить дрожь Тэхёна под собой.

В конце концов, Тэхёна добавляет третий палец, и Юнги отступает, чтобы перевести дыхание. Он продолжает лениво двигать рукой, опуская голову на бедро Тэхёна и тихонько выдыхая на мягкую загорелую кожу. Тэхён вовсе неплохо управляется со своими пальцами, по мнению Юнги, и сгибает их именно так, что Юнги забывает о растяжке и еле сдерживает стоны. Его толчки медленные, но мощные, и Юнги начинает немного вести. Он игнорирует неприятное хлюпанье смазки на пальцах Тэхёна, вместо этого слушая стоны, перемежающиеся с рваными вздохами, и этого хватает.

Как только Юнги начинает двигаться, Тэхён тут же понимает и убирает пальцы. Юнги поворачивается на коленях, не теряя время на мысли о позициях, и седлает бедра Тэхёна, указывая в сторону парня рукой.

— Презерватив.

Тэхён лежит с покрасневшим от минета лицом и рукой, блестящей от смазки, и смотрит на него с усмешкой, хотя на мгновение кажется сраженным наповал.

— Ты просто полон сюрпризов, — бормочет он, кидая презерватив Юнги.

— Молчи, — бросает Юнги, хотя ему не удается сказать это безразлично сразу после трех пальцев, прошедшихся по простате. Парень занимает себя тем, что натягивает презерватив на твердый член.

— Молчания не было в правилах, босс, — самодовольно парирует Тэхён, но его голос срывается, когда Юнги нависает сверху и медленно опускается на член.

— Теперь есть, — тихо выдыхает Юнги, прикрывая глаза и медленно дыша носом. Он не торопится, давая себе время на привыкание, но по большей части, чтобы помучить Тэхёна. Парень хорошо растянут, и член Тэхёна как раз подходит по толщине, отчего Юнги бы сразу опустился до конца, но он не будет этого делать. Возможно, ему начинает нравиться эта маленькая битва на то, кто же первым потеряет самообладание. Юнги лишь распахивает глаза, когда касается бедрами Тэхёна, и делает глубокий вдох, когда убеждается, что голос прозвучит более-менее нормально. — Правило номер четыре — заткни свою пасть.

На секунду он задумывается, поцеловать ли Тэхёна. Конечно, только чтобы заткнуть парня. Так поступают герои в фильмах. Но Тэхён до сих пор ни разу не поцеловал его, а Юнги еще никогда не чувствовал потребность в поцелуях, потому что все по-другому — он раньше не занимался сексом без поцелуев, но он также раньше не занимался сексом вот так, так что ладно. Юнги не знает, почему думает об этом сейчас, когда Тэхён лежит под ним с раскрытыми губами и обесцвеченными волосами, обрамляющими томный взгляд, выглядящий так, словно уже выебан, хотя они всего лишь закончили с прелюдиями. Юнги вовсе не нужно целовать Тэхёна. Мин Юнги не целует мудаков.

И Тэхён в любом случае ничего не говорит, а Юнги теряет нить мысли, когда парень проводит ладонями по его бедрам, хватается пальцами за бледную кожу и толкается вверх. Тэхён не удерживает его, все его движения медленные и нежные, словно он все еще дает Юнги шанс отстраниться, но Юнги не хочет отстраняться. Он хочет, чтобы Тэхён сделал это снова.

— Черт, — выдыхает он едва слышно, задирая голову назад и поднимаясь на коленях так, чтобы только головка члена Тэхёна осталась внутри. Юнги прикрывает глаза и опускается вниз еще резче, отчего оба парня низко стонут. Тэхён царапает ногтями талию Юнги, когда последний повторяет движение снова и снова, устанавливая ровный ритм, отчего в тишине гостиничной комнаты раздаются шлепки от соприкосновения его задницы о бедра Тэхёна. Юнги чувствует жар, пряди волос прилипают ко лбу, а между лопаток образовывается тонкий слой пота, словно бы во всей комнате внезапно стало невыносимо жарко, а он и не заметил. Он слышит собственное тяжелое дыхание где-то между низкими стонами Тэхёна и вслепую ищет грудь парня, чтобы хоть об что-то опереться.

Юнги чувствует, как Тэхён сгибает колени позади него, и тут же падает вперед, впиваясь зубами в ключицу парня и упираясь ладонями в матрас у головы Тэхёна, готовясь к грядущему. Тэхён перестает царапать бедра Юнги (он даже не хочет думать, как они к этому моменту выглядят) и вместо этого крепко сжимает его, опаляя ухо горячим дыханием, а затем резко вскидывает бедра, отчего у Юнги из глаз сыплются звезды.

Теперь Юнги нависает над Тэхёном, и от силы, с которой Тэхён вколачивается в него, перед глазами проносятся белые вспышки. Парень почти каждый раз попадает точно по простате. Юнги сжимает пальцами простыни и раскрывает рот, вдыхая воздух, который между Тэхёном и кроватью слишком теплый, слишком густой, но почему-то кажется правильным.

Голос Тэхёна срывается одновременно на рычание и стоны всякий раз, когда он устремляется бедрами вверх, его руки до синяков сжимают Юнги, давя его вниз на каждом толчке, а шлепки кажутся почти что болезненными, но на грани удовольствия, и это сводит Юнги с ума. Часть парня хочет отстраниться и замедлить темп, но большая часть желает продолжать, хочет большего от того, чем бы это ни являлось, какой бы демон не вынудил его позволить придурку Ким Тэхёну так трахать себя (или мудаку, возможно Юнги путает ругательства, что само по себе предвещает апокалипсис). Юнги не хочет, чтобы это заканчивалось, но в то же время он чувствует приближающееся удовольствие, горячее натяжение глубоко в животе, и он хочет его, он хочет все сразу.

Недолго думая (мыслительный процесс сейчас правда вовсе не одна из его сильных сторон), Юнги отцепляет одну руку от простыни и каким-то образом просовывает между собой и Тэхёном. Его твердый член периодически касается живота Тэхёна или сразу животов обоих, отчего Юнги хочется заплакать, потому что он безумно хочет кончить. Он обхватывает член рукой, и на этом все заканчивается. Юнги даже не успевает осознать, что рука Тэхёна исчезла с его бедра, как тот отбивает руку Юнги и сжимает член собственной, но Юнги не может почувствовать облегчение. Хватка Тэхёна крепкая, слишком крепкая, и парень осознает это, не давая Юнги кончить, продолжая беспощадно вбиваться прямо в простату.

Юнги уверен, что он никогда так громко не стонал во время секса.

— Иди на хуй, — выплевывает он невнятно в плечо Тэхёна. Тот в ответ лишь натянуто протягивает «ха», и Юнги надеется, что Тэхён им подавится.

— Ну, давай, ты выдержишь еще три минутки, — выдыхает Тэхён сбивающимся голосом, потому что голос парня тоже не работает так, как должен, и Юнги просто стонет в ответ. Ему кажется, что он взорвется, если пройдут еще три секунды, но опять же возможно он и сможет пережить, если прочувствует это ощущение чистого экстаза чуть дольше. Юнги чувствует себя грязным от макушки до пят, все вокруг горячее и потное, на его языке вкус члена, а горло болит, бедра немного горят в тех местах, где соленый пот попадает на царапины, оставленные Тэхёном. В каком-то смысле все это настолько охуенно, словно именно в этом он нуждается сейчас, грязный, выдохшийся и балансирующий на грани блаженства.

Нет, он хочет кончить и хочет прямо сейчас, блять. Юнги уже собирается укусить Тэхёна в плечо до крови, потому что тогда парень ослабит хватку на члене и Тэхён в какой-то мере заслуживает этого, но Тэхён внезапно сбивается с ритма, а его голос срывается в стоне. Изо рта парня раздается первый слог матерного слова, но так и остается незаконченным, а затем его рука на члене Юнги начинает двигаться, и Юнги кажется, что он вскоре потеряет сознание. Он вздрагивает чуть ли не всем телом, что никогда не случалось до этого, а Тэхён толкается в него так глубоко, как только может, и проводит пальцем по головке члена. Юнги делает глубокий вдох и выдыхает цепочкой мата, бездумно толкаясь в кулак Тэхёна. Он кончает с зажмуренными глазами и вцепившимися в простыню пальцами, не прекращая двигать бедрами, не останавливаясь до тех пор, пока не перестает чувствовать свое тело.

Юнги накрывает опустошение. Одной рукой Тэхён все еще крепко прижимает его за бедро плотно к себе, хрипло и дергано выдыхая. Юнги больше слушает то, как Тэхён достигает пика, чем ощущает, слушает последний долгий выдох, а следом за ним вдох, который еще длиннее, когда пальцы парня на коже Юнги расслабляются, а таз опускается обратно на кровать.

В течение нескольких секунд они оба молчат, пытаясь восстановить дыхание, спускаясь вниз с вершины удовольствия. Юнги лежит с закрытыми глазами и пытается игнорировать мягкое покалывание в ногах от позы, в которой он пробыл так долго, а затем Тэхён выдает очень-очень тихий смешок, отчего Юнги тут же стреляет убийственном взглядом в размытое нечто, которое он может видеть, лежа рядом с Тэхёном.

— Если ты хоть что-нибудь скажешь, — хрипло цедит Юнги, — что-нибудь тупое, я одними зубами разорву тебе горло.

— Мм, возбуждает, — говорит Тэхён сухим тоном, и это звучит так тупо. Юнги хочется вцепиться парню в горло, но сейчас ему не до игр. Он пытается игнорировать то, как тэхеновские пальцы оглаживают его спину. — Как раз то, что я хотел услышать прямо после секса. Ты когда-нибудь с меня слезешь или я затрахал тебя до смерти?

— Ты бы не смог затрахать до смерти даже мою бабушку, если бы пытался, — бурчит Юнги, когда поднимает себя с размякшего члена Тэхена и невольно вздрагивает, а затем тяжело перекатывается в сторону. — А она мертва.

— Фу. — Юнги теперь лежит на спине, а Тэхён рядом смотрит на него с таким выражением, которое можно было бы назвать забавным, если бы чувство юмора Юнги работало сейчас. — Боже, это же мерзко. Ты мерзкий. Я не ожидал, что ты будешь мерзким.

— Ну, увы, — Юнги проводит по себе руками, проверяя, реально ли на его животе засохшая сперма и правда ли его бедра исцарапаны, — в итоге я оказался совсем не таким, каким ты ожидал меня видеть?

Тэхён коротко смеется и утвердительно мычит. Краем глаза Юнги замечает, как парень хватает салфетки с тумбочки и начинает вытирать то, что Юнги оставил на нем. Выкинув их вместе с использованным презервативом в ближайшую урну, Тэхён поворачивается, чтобы взглянуть на часы, стоящие рядом с упаковкой салфеток.

— Комната проплачена до десяти утра, если что, — говорит он. — На случай, если ты захочешь тут остаться.

@темы: band: bangtan boys, Strong Heart - 2018

---

Сервиз

[Ыцу-Ыцу]

Автор: AiryRain и Ыцу-Ыцу
Гамма: Kankouku-man
Иллюстратор: EffieH
Размер: больше 55к
Фандом: Produce 101, JBJ, RAINZ, WANNA ONE
Пейринг/Персонажи: Но Тэхён/Хуан Минхао (Justin), Хон Ынги/Чжу Чжентин (ЧонЧон), Ким Тэдон/Ли Гонхи, Ким Донхан/Такада Кента, Ким Ехён/Чжин Лунго (Ким Ёнгук), Такада Кента/Чжин Лунго (Ким Ёнгук), Ким Сангюн/Ха Сонун, Но Тэхён/Ким Сангюн; упоминаются либо присутствуют в кадре: Он Сону, Им Ёнмин, Ю Соно, Пак Уджин, Ли Чону
Категория: Слэш
Жанр: AU, ER, Hurt/comfort, повседневность
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: полиамория, UST, кинк
Краткое содержание: Когда Чжентин рассказывал Минхао про свою жизнь, тому представлялось время, наполненное весельем. Когда он говорил об учёбе - что-то тяжелое, но яркое и интересное. Когда же речь заходила о друзьях Чжентина, Минхао и представить не мог, что всё так сложно. Почти как налить чай в одинаковых пропорциях в двенадцать разных чашек
Примечания автора: спасибо всем, кто поддерживал, пинал нас, ждал этот текст))

адресные благодарности

Спасибо нашему замечательному артеру, что она нас выбрала и что не плюнула на всё посреди нигде!
Спасибо котику Кё, что ввязался в этот треш и помогал обкатать наш слог!
Спасибо Некс, что шла навстречу нашим просьбам!
Спасибо всем этим замечательным парням, которые стали нашим вдохновением и подкидывали пищу для размышления и материал для текста!
И не спасибо Тэдону и Ехёну - они знают, за что)))

 

март 2017

Минхао стоит рядом со стойками регистрации и смотрит, как не спеша продвигаются в очереди его родители. Наверное, ему должно быть грустно, что те улетают и увидятся они в следующий раз только через полгода, а он никогда надолго с ними не разлучался. Но прямо сейчас собственные чувства слишком сумбурны и непонятны. В любом случае, ничего не зависит от его желания или нежелания отпускать родителей: это их работа, и просьба ребёнка остаться не отменит поездку, наоборот, они ещё и его с собой заберут.
Минхао, сколько себя помнит, всегда кочевал с места на место и менял школы как перчатки. Куда забрасывала родителей работа, туда они везли с собой его, пока был маленьким. Только последние четыре года прошли на одном месте в Сеуле, а до того за плечами осталось три страны и по паре городов в каждой. Это было даже забавно, если не брать во внимание невозможность завести нормальных друзей и пробелы в знаниях, связанные с постоянной сменой мест учёбы и школьных программ. Зато к своим шестнадцати Минхао сносно говорит на трёх языках и может при случае похвастаться, что по проектам его родителей построены здания в нескольких странах.
Это, правда, так неважно сейчас, когда солнце за спиной бьёт в стеклянную стену Инчхона, вокруг гудит толпа улетающих и провожающих, а на ленте транспортёра катятся друг за другом два одинаковых ярко-жёлтых чемодана со смешными стикерами - мамин и папин. Минхао пол-утра их обклеивал, чтобы родители не грустили без него. Он же не грустит. По крайней мере, сейчас.

- Дорогой, мы всё. Может выпьем кофе, пока ещё есть время? - мама виновато улыбается и лохматит Минхао чёлку, привлекая к себе внимание.
- Ну ма-ам! - возмущается он, отклоняясь и тут же поправляя волосы.
Пока есть время - очень странное выражение. В него можно вложить и несколько лет, и несколько минут, как сейчас. Минхао держит в руке картонный стаканчик с кофе и слушает последние родительские наставления: что ему стоит делать, а что нет, пока он будет жить один. Ну, не совсем один, конечно. Ему нашли “няньку”, и спасибо на том, если честно.
Это мелким Минхао обожал переезды, новые города и всё сопутствующее этому. А сейчас, когда привык к школе и людям, завёл себе друзей и может назвать домом ту квартиру, что они снимали, настолько она стала обжита, он даже представить не мог, что родителей снова куда-то сдёрнет. Месяц назад его повергла в шок новость, что их ждёт новый проект в Ханое. Где это вообще?
Минхао разозлился и расстроился настолько, что впервые захлопнул дверь своей комнаты перед маминым носом и несколько дней не разговаривал с ней и отцом. Он чувствовал себя преданным и даже успел подумать, что ненавидит родителей, но потом решил, что надо попытаться уговорить их остаться в Сеуле. Найти другой проект, например, который не требовал бы переезда. Или не улетать обоим, а кому-то из двоих остаться здесь с ним. Кем из родителей он готов пожертвовать, Минхао не успел решить. Как и выработать стратегию уговоров: в его семье никто не мог похвастаться достаточным терпением.

февраль 2017

- Минхао, - голос отца, раздавшийся со стороны кухни, заставил непроизвольно замереть с не до конца размотанным шарфом в руке. - Минхао?
Стук ножей и уютное бульканье заставляли желудок предательски урчать. Минхао заколебался между желанием есть и нежеланием разговаривать с родителями. Он помедлил ещё секунду, разуваясь, и решил, что попробует быстро проскользнуть в свою комнату, а об ужине подумает позже.
- Минхао! - окрик застал его в паре шагов от двери в собственную комнату. - Задержись, пожалуйста, и присоединись к семейному ужину. Хватит играть в оскорблённое достоинство.
- Я только сумку положить.
- У тебя десять секунд.
Отец, вставший из-за накрытого стола, выразительно посмотрел на часы, подкрепляя свои слова. Минхао обошёлся без дальнейших намёков: распахнув дверь, он зашвырнул сумку с форменным пиджаком на кровать и пошёл на кухню. В его голове лихорадочно сменяли друг друга доводы в защиту своего нежелания куда-либо уезжать из Сеула. Как назло, начинало казаться, что ни родной китайский, ни какой другой из известных ему языков не имеет слов, достаточно убедительных для его родителей.
- Милый, помоги мне, - мама ласково улыбалась и протягивала ему блюдо, на котором горкой лежали свиные рёбрышки. - Поставь на стол.
Жуледок Минхао снова заурчал, на этот раз уже от вкусных ароматов. Мама только рассмеялась и покачала головой. Атмосфера не была такой гнетущей, как ожидалось, даже наоборот. Минхао немного расслабился, и мысли перестали хаотично метаться. Ровно до момента, пока он не встретился взглядами с отцом.
- Извинись перед матерью, - строго приказал тот. Стоило Минхао открыть рот, чтобы возмутиться, что ничего за эти дни не успел натворить, как он пояснил: - За хлопанье дверьми.
Щёки Минхао вспыхнули: слова отца заставляли чувствовать себя маленьким мальчиком и будили внутри волну возмущения. На язык так и просился какой-нибудь колкий ответ, но прямо сейчас не стоило. Минхао глупцом не был и не хотел настраивать родителей заранее на отказ от своей просьбы, поэтому он проглотил своё возмущение и послушно склонился перед матерью, извиняясь.
- Уймитесь оба, я не обижаюсь. - Она потрепала его по волосам и мягко взяла за плечи, заставляя выпрямиться. - Боже, ну куда ты только растёшь! Тебе все девушки до груди доставать не будут.
Через несколько дней Минхао исполнялось шестнадцать, и он уже был почти на голову выше матери, а ему предстояло ещё несколько лет расти.
- Идеальная разница, между прочим. Мы есть вообще будем сегодня? - отец всё ещё пытался казаться строгим, но его голос и поза уже не были такими напряжёнными.
Он даже как-то благостно улыбался, словно будда со средневековой гравюры, чем, если честно, немного настораживал. Минхао таким его ещё не видел, поэтому решил не расслабляться раньше времени. Но за едой никаких серьезных тем не поднималось: пара вопросов о школе, о тренировках, пожелания ко дню рождения - что хочет в подарок, где хочет отметить.
- Я хочу весь день с друзьями провести: в кино сходить, ещё, может, в игровые автоматы. В следующем году у меня уже не будет нормального дня рождения, - Минхао добавил грусти в голос, пробуя надавить на жалость. - В этом вашем Ханое. Где это вообще?
- Во Вьетнаме. Не поверишь, но там тоже есть дети и школа при посольстве.
- Дорогой! - мама возмущённо перебила отца и посмотрела на Минхао с сочувствием. - Мы много думали в эти дни над переездом. Знаешь, раньше ты реагировал по-другому - всегда радовался путешествиям и новым городам.
- Потому что у меня не было друзей и я не успевал привязаться к месту. А теперь есть, и я не хочу их вдруг потерять.
Минхао казалось, что более веских причин быть не может. Он вообще не понимал, почему родители не додумались до этого сами.
- Да. И учиться ты, наконец, нормально начал. Кто знает, что там в Ханое за школы и какой они дают уровень знаний, - отец цокнул и сокрушённо покачал головой. - В общем, мы с мамой подумали, что глупо тебя дёргать перед последним классом. Тебе надо закончить его здесь, чтобы какая-то база всё-таки была.
Минхао не верил своим ушам. Они на самом деле остаются в Сеуле? И не надо ни с кем прощаться, собирать вещи, не надо никуда улетать? Это звучало слишком здорово, чтобы быть правдой. Ему ведь даже не пришлось никого уговаривать.
- Вы решили отказаться от проекта? - Минхао даже не пытался скрыть восторга в голосе.
- Нет, мы с мамой улетаем через месяц.
- Даже билеты сегодня взяли, - добавила она виновато. - Нам не отказаться: уже подписано предварительное соглашение, и нам перечислили аванс.
Минхао озадаченно посмотрел на родителей, не совсем понимая, что они хотят сказать. Если билеты уже на руках и вопрос с этим новым проектом давно решён, то как он должен закончить нынешнюю школу из какого-то богом забытого Ханоя? Зачем они говорили одно, а спустя пару фраз перечёркивали всё своими же словами? Минхао не понимал и самую капельку был зол, ну или не капельку.
- В смысле - перечислили аванс? Значит вы не только что получили это предложение, а какое-то время вели переговоры? - он перевёл хмурый взгляд с матери на отца, даже палочки отложил, потому что есть как-то вдруг перехотелось. - Почему сразу не сказали? Ну, серьёзно! Я думал, что уже не ребёнок и имею право голоса в семейных вопросах.
- Поэтому очень по-взрослому хлопнул дверью перед маминым носом? Сразу сказать, что ты не согласен, не мог? - отец явно терял благостный настрой и уже хмуро смотрел на Минхао.
- О, а вы так по-взрослому скрывали от меня свои деловые переговоры. Сразу сказать о предстоящем переезде не могли? - фыркнул тот, складывая руки на груди.
Отец со стуком отложил палочки в сторону. Минхао уже ждал, что сейчас он скажет ему выметаться из-за стола, или просто ухватит за ухо и устроит трёпку как в детстве, но тут вмешалась мама. Она положила руку на отцовский локоть и попросила их обоих успокоиться.
- Сейчас уже неважно, почему мы не сразу сказали и почему ты обижался. Главное, что тебе не надо никуда уезжать - мы с папой всё переиграли, - на этих словах она бросила короткий взгляд на мужа, успокаивающе поглаживая его локоть. - Ты ведь хочешь остаться в Сеуле?
- Да, - неохотно буркнул Минхао, всё ещё не представлявший, как это возможно.
- Вот и хорошо. Может быть, ты помнишь наших друзей - семью Чжу? Мы познакомились с ними, пока жили в Шанхае.
Конечно, Минхао не помнил. Ему тогда было восемь или девять, его не интересовали взрослые друзья родителей. Он целыми днями катался на велосипеде и играл в баскетбол на соседней площадке. Всё, что всплывало в памяти Минхао о том времени: это стрёкот колёс, сбитые коленки и локти, а ещё добрый дедушка из продуктовой лавки, который всегда наливал двойную порцию сиропа в колотый лёд.
- Мы всё ещё общаемся с ними, - продолжала мама рассказ про каких-то непонятных людей. - У них замечательный сын - он закончил балетную школу в Шанхае, а сейчас учится здесь, в Сеуле, в каком-то престижном институте. Ты должен его помнить, мы как-то все вместе ходили в парк аттракционов. Мы вас вдвоём отправили в лабиринт страха.
Минхао смутно вспомнил высокого и тощего подростка. Тот сначала задирал подбородок и смотрел на него снисходительно, с высоты своего возраста, но после лабиринта страха всё впечатление было испорчено. Почти взрослый парень вздрагивал и сжимал детскую ручонку в своей, когда перед ними выпрыгивали скелеты, а стоило на лицо попасть паутине, визжал как девчонка и смешно её с себя старался снять. Минхао любил ужастики и вряд ли бы испугался, даже если бы пошёл сам, а тут и вовсе хохотал всё время.
- Ну, было что-то, - буркнул он раздражённо. - А сейчас обязательно об этом вспоминать? Меня всё ещё интересует, как вы меня тут оставите.
- Мама как раз это и пытается тебе объяснить, - немного раздражённо ответил отец. - Этот сын наших друзей, Чжентин, сейчас живёт здесь. Не в кампусе, квартиру снимает. Причём, вроде как, зарабатывает на неё сам. Мы завтра поедем к нему в гости - посмотрим и на него, и на жильё. Если он настолько самостоятельный и толковый, как говорят его родители, то мы оставим тебя на его попечение до окончания средней школы.
- Если он, конечно, согласится. Мы пока только с его родителями разговаривали. Они нам сами предложили, - мама снова выглядела немного виновато, ожидая реакции Минхао. - Что скажешь? Ты рад?
У Минхао перед глазами снова встал тот тощий подросток с брезгливым выражением на лице. Если тот остался таким же неженкой и трусом, то возникали определённые сомнения в его самостоятельности. Хотя прошло достаточно много времени, чтобы парень успел повзрослеть и измениться, у Минхао в груди поселилось сосущее чувство ожидания неприятностей.
- А если он не согласится, тогда что? - не мог не спросить он, просчитывая худший вариант.
Отец тяжело вздохнул:
- Если Чжентин нам не понравится или откажется помочь, то мы уже как раз присматриваем школы, в которых ученики находятся на полном пансионе во время учёбы. Будем договариваться о переводе - потерпишь год в общежитии.
- Но я искренне надеюсь, что Чжентин нам поможет. Я очень сомневаюсь, что поселять подростков толпой отдельно от родителей - такая уж хорошая идея, - на этот раз тяжело вздохнула мама.
Узнав второй вариант, Минхао, несмотря на все свои опасения, мысленно пожелал удачи этому сыну друзей его родителей, чтобы тот прошёл их строгий ценз, и самому себе, чтобы от него не отказались. Менять школу сейчас - это всё равно что поездка в этот дурацкий Ханой, он в итоге лишится друзей и всего, что ему привычно.

март 2017

Из окна автобуса, везущего его из Инчхона в Сеул, Минхао наблюдает за синим самолётом с жёлтым лотосом на хвосте, плавно взмывающим в небо. Через час на точно таком же улетят его родители, оставляя его одного в этом городе и стране. В автобусе кто-то приглушённо переговаривается не в силах сдержать радости от встречи, кто-то сидит с потухшим взглядом явно после грустного расставания, какие-то европейцы с любопытством посматривают то на окружающих, то за окно - такие разные эмоции, рождённые аэропортом, местом, где начинаются и заканчиваются дороги, а может даже чьи-то истории.
Минхао прислушивается к себе и всё ещё не понимает, что чувствует. Он до сих пор не расстроен отъездом родителей, если только самую малость грустно, что не сможет какое-то время их обнимать, - видеозвонки не дадут прочувствовать в полной мере их отсутствие. Гораздо больше Минхао сейчас занимают мысли о Чжентине и их будущем соседстве. Когда они с родителями уезжали в аэропорт, тот как раз привёз коробки со своими вещами. Ему помогал какой-то парень, чьего имени Минхао не запомнил, зато поймал настороженный взгляд в свой адрес.
Несмотря на все опасения, Чжентин прошёл родительский строгий ценз - он действительно немало изменился с того посещения парка аттракционов. Повзрослел, стал увереннее, немного оброс мускулами и не смотрел больше сверху вниз, хотя это в принципе усложнялось ростом Минхао. Серьёзный, вежливый, симпатичный - Чжентин покорил маму с первых минут встречи. Даже его волосы, выкрашенные в медный оттенок, вызвали у неё восторг: “Ты прямо солнышко”. Всё у него дома говорило, что он серьёзно занят учёбой, своей физической формой и танцами, а ещё - и это уже подкупило отца - что он не водит домой девушек.
Правда, место, куда они пришли, с очень большой натяжкой можно было назвать квартирой. Выглядело оно скорее, как комната с ванной и небольшой зоной кухни - всё вместе по размерам меньше их гостиной. Минхао совершенно не представлял, как тут можно поместиться вдвоём и куда он должен деть свои вещи.
Судя по всему, его родители тоже не представляли. Да к тому же добираться оттуда в школу получалось чуть ли не в два раза дольше. Поэтому, стоило только Чжентину согласиться на роль временного опекуна, родители Минхао, не сговариваясь, спросили, не согласится ли тот переехать в квартиру, что они снимали сейчас. Это ощутимо било по карману студента, даже учитывая, что он давал уроки балета. Тогда отец предложил Чжентину вносить свою часть аренды в том же размере, что он платил сейчас, а остальную сумму они брали на себя. Как вознаграждение за неудобство, которое ему доставили, повесив на него роль “няньки”. Неохотно, но тот согласился.
И сейчас Минхао едет к себе домой, совершенно не представляя, что его там ждёт. Он слышал, как Чжентин спрашивал у родителей, могут ли к ним иногда заходить гости и не будет ли из-за этого проблем с соседями. Почему-то в голову сразу же пришли мысли о студенческих вечеринках, какими их показывают в американских фильмах.
Чжентин не производит впечатление любителя тусовок, но Минхао всё равно распирает любопытство. Он почти уверен, что тот каким-то образом отметит свой переезд. Раз он спрашивал про гостей, значит у него должна быть куча друзей, с которыми он неизбежно познакомит Минхао. Это лучшее во всей сложившейся ситуации. Студенческая вечеринка, взрослые хёны - да его одноклассники очумеют от восторга, когда он им расскажет! Это уже не нуна Соно с её подругами из старшей школы - это в разы круче.
Ещё от лифта Минхао начинает прислушиваться, но его постигает разочарование: никаких тебе громких звуков и безудержного веселья. Только войдя в квартиру, он слышит играющую фоном музыку и видит, что там как-то слишком пусто. Минхао разувается, снимает куртку и в этот момент встречается взглядом с парнем, поднявшимся с кресла. Это не тот блондин, что днём таскал с Чжентином вещи. Парень в гостиной ниже ростом и выглядит так, словно только что сошел с фотографии из журнала: тёмные волосы уложены назад, открывая выбритые виски, глаза подведены, отчего их разрез кажется хищным, дизайнерская рубашка небрежно расстёгнута на пару верхних пуговиц, одна её пола заправлена в узкие, идеально сидящие брюки, а рукава закатаны до локтей, серьги и кольца тонко намекают на свой немаленький ценник.
Впечатление портят только банка пива в руке и кривоватая ухмылка, ползущая по губам. Минхао ловит себя на том, что неприлично пялится, и кланяется, собираясь поздороваться, но парень не даёт ему и рта раскрыть.
- Эй, нянька Чжу, тут твоя детка пришла, - выкрикивает он в сторону кухни и хищно скалится. - Я думал, ты совсем мелкий.
Минхао давится воздухом и не находится, что ответить. Он, конечно, понимает, что всего лишь школьник, но это звучит слишком обидно. Со стороны кухни слышатся шаги, и Минхао разворачивается навстречу Чжентину, судорожно придумывая, что сказать, чтобы это не звучало как детская жалоба, когда натыкается взглядом на ещё одно новое лицо. Этот парень выглядит полной противоположностью первому - мягкий и какой-то домашний. Вместо укладки у него копна лежащих в беспорядке чуть вьющихся волос, вместо дизайнерских шмоток - обычные джинсы и широкая толстовка с Пушином. Он несёт несколько тарелок со снеками и, кажется, переоценил свои возможности - одна вот-вот выскользнет, поэтому Минхао делает шаг и подхватывает её.
- Спасибо. Никогда не слушай Сангюна. Ну или не принимай близко к сердцу его слова, - говорит этот кролик-хён, как его мысленно называет Минхао, потому что улыбка и толстовка делают его похожим на этого милого зверька. - Он частенько ведёт себя как говнюк.
- Потому что он и есть говнюк, - фыркает Чжентин, появляясь из кухни с коробками пиццы в руках. - Иногда искренне удивляюсь, что мы общаемся. Шевелитесь, что встали в проходе?
- Я тоже удивляюсь, учитывая ваш уровень знания корейского, - не остаётся в долгу Сангюн. - И почему у меня в друзьях столько иностранцев?
- Потому что уровень знания корейского твоих соотечественников делает тебя совершенно невыносимым? - очаровательно улыбается Чжентин.
Минхао видит, как Сангюн корчит тому рожу, но начинает понимать, что, кажется, у них такая манера общения. Это немного исправляет первое впечатление, но за “мелкого” и “детку” всё ещё обидно. Он забирает две тарелки и относит их на столик в гостиной. Острые орешки выглядят так соблазнительно, что Минхао сначала сгребает горсть и только потом задумывается, что, наверное, стоило спросить разрешение.
- Не парься, бери всё, что захочется, - раздаётся заговорщический шёпот. Кролик-хён подмигивает, словно прочитав его мысли.
- Кроме пива, - строго говорит Чжентин.
- Кроме пива, - соглашается кролик-хён. - Ты не хочешь нас познакомить?
Чжентин неловко смеётся и извиняется, представляя всех по-очереди. Язвительный парень, которого зовут Сангюном, оправдывает первое впечатление журнальной картинки - он работает моделью. Минхао думает, что тот и правда очень красивый с этими хищными глазами, острыми скулами, хотя росту он бы ему прибавил. А кролик-хён оказывается японцем, его зовут Кентой. Чжентин говорит, что он тоже танцует, в свободное от работы в кофейне время, а ещё обращается к нему “хён”. Минхао удивляется: у него сложилось впечатление, что тот здесь самый младший. Он пытается вспомнить, сколько же лет разницы между ним и Чжентином, чтобы прикинуть возраст остальных.
- Ынги, ты там не умер? - зовёт кого-то Кента. - Слишком много возни ради двух кальмаров.
- Хороший вопрос. - Чжентин поворачивает голову в сторону кухни, а потом и вовсе уходит туда.
Вот оно! Парня, который помогал ему с переездом, зовут Ынги. Оказывается, он тоже здесь. Только сейчас Минхао осознаёт, что всё это время с кухни доносились какие-то звуки. Три человека - маловато для вечеринки. Он чувствует лёгкое разочарование, но потом думает, что может все только собираются - всего-то восемь вечера.
Оставаться в гостиной с друзьями Чжентина немного неловко. Они не разговаривают: Кента открывает себе банку пива и делает сразу несколько глотков, после довольно выдыхая, а Сангюн всё это время смотрит, прищурившись, на Минхао. Тот мнётся под его взглядом, не желая уходить к себе в комнату, но и не решаясь сесть на диван. Больше всего на свете ему хочется остаться, но стрёмно будет, если получится, словно он напросился.
Когда с кухни возвращается Чжентин с подсушенным на огне кальмаром, а следом идёт Ынги, без особого успеха приглаживая растрепавшиеся светлые волосы, Минхао кажется, что у обоих как-то странно блестят глаза, но он не успевает додумать эту мысль, потому что Сангюн снова открывает свой язвительный рот:
- А детка тусит с нами? Ему уроки учить не надо или баиньки не пора?
А вот это уже удар ниже пояса. Минхао краснеет от злости и стыда одновременно, испытывая острое желание вылить Сангюну на голову пиво, которое тот потягивает из банки. И неважно, что хён. Но только он набирает в грудь побольше воздуха, чтобы сказать, как его бесит это “детка”, да и сам парень, как Кента дёргает его за запястье, заставляя плюхнуться на диван.
- Баиньки тут пора только тебе, - подаёт голос Ынги. - Это не нам вставать в четыре утра на съёмки. И вообще, отвали от ребёнка. Ты себя не помнишь в его возрасте?
Минхао, конечно, благодарен, что Ынги его вроде бы защищает, но слышать, как тебя называют ребёнком, - такое себе. Что-то пока с друзьями Чжентина не очень складывается. Только Кента-хён классный. Минхао снова ловит на себе взгляд Ынги, такой же, как при первой встрече: не то оценивающий, не то вовсе неодобрительный. Он не может понять, что тот означает и чем вызван. Может, конечно, ему просто кажется? Разрез глаз, тень от чёлки, просто непривычные черты лица - мало ли что влияет.
- Да вы стебётесь? Ему шестнадцать, а не шесть, - вздыхает Чжентин и садится на подлокотник кресла, которое уже успел занять Ынги. - Ты хочешь с нами посидеть или чем-то другим думал заняться?
Минхао встречается с ним взглядами и понимает, что тот спрашивает только для галочки, зная ответ заранее. В его системе ценностей Чжентин сразу же переходит в категорию Кенты-хёна. Возможно, им придётся ещё притереться друг к другу, но, по крайней мере, тот не воспринимает Минхао ребёнком. Да, его одноклассники точно очумеют, когда он им расскажет!
- С вами хочу, - с готовностью отвечает Минхао и, помедлив, добавляет: - Если не мешаю, гэгэ.
Чжентин приносит ему с кухни сэвен-ап, и следующие несколько минут они объясняют остальным китайскую систему вежливых обращений. Хотя, по мнению Минхао, нет такого уж большого отличия от местной, если только в названиях, которые приходится произносить по несколько раз, чтобы остальные услышали их правильно. В ходе разговора выясняется, что он говорит по-корейски в разы лучше Чжентина, за которого иногда фразы заканчивает Ынги, непостижимым образом понимая с полуслова, что тот имеет в виду. Минхао смотрит на них, на их взаимодействие и решает для себя, что они, скорее всего, лучшие друзья - больше никак не объяснить, почему они настолько на одной волне, что даже языковой барьер не мешает.
По отдельным фразам он понимает, что Ынги с Чжентином учатся вместе - на одном отделении, но с разницей в два курса, - и вместе танцуют, проводя вдвоём в репетиционной по несколько часов в день. Отпадают последние вопросы, откуда у них такое взаимопонимание. А ещё у Минхао, наконец, раскладывается по полочкам, как в компанию двух студентов и баристы из обычной кофейни затесался парень-модель: изначально он друг Ынги, который иногда сам подрабатывает моделью, и познакомились они как раз на съёмках.
Когда раздаётся трель дверного звонка, её не сразу замечают за музыкой и смехом. Только долгий звук без перерыва привлекает, наконец, всеобщее внимание.
- Кто-то ещё должен прийти? - удивляется Минхао и смотрит вопросительно на Чжентина.
- Ага. Долго они добирались, - тот проверяет время на экране телефона.
- Может они пешком шли. Их короткими ножками, - гиенит, не договаривая, Сангюн.
- Это жестоко, - Ынги пытается звучать укоризненно, но алкоголь ему в этом не помогает.
Минхао никогда не слышал, чтобы кто-то так смеялся - как задыхающаяся чайка. Ынги сгибается пополам, пытается закрыть рот рукой, но всё равно не может сдержать приступ хохота. Слыша его чаячий смех, покатываются остальные по очереди - и на не совсем трезвую голову это как лавина, которую не остановить. В итоге, никто не помнит уже фразу Сангюна, все просто ржут с самого Ынги. Минхао тоже не может сдержаться, хотя, в отличие от всех, не пил. Наверное, поэтому всё ещё помнит про гостей за дверью и, отскребая себя с дивана, идёт открывать.
В первые несколько мгновений Минхао не видит перед собой никого. А потом догадывается опустить взгляд ниже. Наверное, есть где-то научное объяснение, почему периферическое зрение не захватывает объекты ниже определённого уровня относительно роста владельца. Ну или субъекты. Но иногда Минхао становится неловко, когда он не замечает людей. Как сейчас. Глядя на пришедших парней, он вдруг понимает, что имел в виду Сангюн. Не прыснуть снова со смеху оказывается достаточно трудно.
На лестничной площадке стоят два парня с каким-то огромным пакетом, ужасно похожие друг на друга. Примерно одинаковой комплекции, одинаково низкорослые - даже ниже, чем Кента-хён. Минхао поначалу вообще кажется, что у них абсолютно одинаковые черты лица. Только одеты по-разному: один в офисном костюме, шерстяном пальто и почему-то с огромным пакетом Сэвен-Элевен в руках, второй в толстовке, рваных джинсах и бомбере, с рюкзаком на правом плече. И они настолько не похожи на всех, кто сейчас находится в квартире, что не верится, будто пришли по адресу.
- Запомни это юное улыбающееся лицо - так выглядит несправедливость, Сонун, - говорит тот, что в толстовке, страдальчески глядя на Минхао.
- Да, хён, не ждали мы такой подставы, - отвечает второй, сжимая пальцами переносицу, прикрывая глаза и качая головой.
- Ещё одна каланча на нашу голову, - первый тяжело вздыхает и тоже качает головой. - Валим отсюда.
- Валим, хён.
Парочка гномов-близнецов разворачивается и, кажется, на полном серьёзе собирается уходить. Минхао вообще перестаёт понимать, что тут происходит. Он растерянно провожает парней взглядом до лифта, потом оборачивается, беспомощно глядя на компанию, веселящуюся в гостиной, и неуверенно зовёт:
- Гэгэ?
Приходится повторить громче, прежде чем Чжентин его слышит. Тот моментально подрывается с подлокотника и идёт к Минхао, выглядывая на лестничную площадку.
- Тэхён-хён, Сонун-хён, вы чего? - смеётся он и машет гномам-близнецам. - Подумали, что не туда попали? Это Минхао.
- Это-то мы поняли. Не поняли только, за что ты так с нами, - отвечает тот, что в толстовке. - Чжентин, ты не мог себе тонсэна пониже найти?
- Прости, хён. Других не выдавали.
Гномы-близнецы страдальчески переглядываются, потом со вздохом вручают Чжентину пакет Сэвен-Элевен, в котором обнаруживается безумное количество рулонов туалетной бумаги, - “К новоселью - корейская традиция, все дела” - и протискиваются между ним и Минхао в квартиру. Позже, когда они все вместе сидят в гостиной, и проходит первое удивление, что вновь прибывшие всем здесь хёны, хотя вообще так не выглядят, он, наконец, начинает видеть различия между ними.
Тот, что в костюме, - Сонун-хён - более сдержанный и спокойный, хотя над удачной шуткой смеётся и пиво пьёт тоже будь здоров. Он оказывается преподавателем по вокалу в институте, где учатся Чжентин и Ынги, а ещё в какой-то школе, где среди учеников большой процент айдолов. Его можно даже назвать симпатичным - девушкам такие обычно нравятся.
Второй же парень далеко не красавец - его лицо вообще какое-то несуразное и до фига подвижное. Слишком большое, слишком широкое, с родинками и оспинами, с резко очерченными губами и безумной живой мимикой. Минхао странно, как такие разные лица показались ему похожими. Этого второго парня Чжентин представляет Тэхён-хёном, а Сангюн с издёвкой зовёт Нотэ-хёном, за что каждый раз огребает ладонью по бедру, - и это, наверное, какая-то их своя шутка, неявная постороннему человеку. Он очень обаятельный и какой-то располагающий. А ещё говорит со всеми на равных, даже с Минхао - того это очень подкупает. Тэхён-хён танцует в одной команде с Кентой-хёном, ведёт занятия в какой-то студии, а ещё ставит хореографию на заказ, работая с несколькими агентствами.
Он рассказывает какую-то историю и звучит настолько захватывающе, что Минхао замирает с недожёванным куском пиццы во рту, глядя восторженным щенком. И тут же получает моральный “под дых”.
- Нотэ-хён, притормози, не убей детку, - Сангюн тычет в него полупустой банкой. - Если он сейчас подавится, то миссия “Нянька Чжу” будет провалена, не начавшись.
- А что нужно сделать, чтобы ты подавился? - Тэхён привычно хлопает по бедру Сангюна за использование дурацкого обращения. - Ну или хотя бы язык себе прикусил - может тогда он будет покороче?
- Встретить Сангюна шестнадцатилетнего? - Кента и Ынги говорят это одновременно, переглядываются и начинают смеяться. Последний, пытаясь подавить приступ хохота, кладёт руку Сангюну на плечо и добавляет: - Вы представляете его восторженным подростком?
- Ынги, усмири свою внутреннюю птицу! - в наигранной панике машет на него руками Сонун. - Твой смех вызывает цепную реакцию - мы сейчас все поляжем.
- Боюсь, в том возрасте он был ещё несноснее, чем сейчас, - скептически хмыкает Чжентин и качает головой.
Сангюн, уже весёлый от выпитого, беззлобно улыбается и показывает тому средний палец. Кента и Тэхён, сидящие с двух сторон от Минхао, синхронно тянутся закрыть ему глаза рукой, сталкиваются, едва не заряжая по носу, начинают ржать и заваливаются на спинку дивана. В итоге всё заканчивается щекоткой, причём тонсэн уделывает обоих хёнов, выходя победителем из сражения.
Они сидят почти до полуночи, уничтожая пиццу и пиво подчистую, неоднократно выпивая за новоселье и говоря обо всём подряд. Чжентину приходится рассказать в красках историю того, почему они теперь живут вместе. Минхао, уже достаточно освоившись в компании и осмелев, дополняет её подробностями со своей стороны. Тэхён после слов о куче переездов спрашивает, в каких странах тот успел пожить и где ему понравилось больше всего.
Когда Сангюну отзванивается менеджер, напоминая, что уже поздно и что за ним едет машина, все вспоминают о времени. Сонун вызывает себе с Тэхёном такси. Оказывается, что гномы-близнецы - Минхао не может перестать их так называть про себя - знакомы уже сто лет да ещё и снимают вместе квартиру. Сангюн забирает с собой Кенту и Ынги, потому что их дома по пути, и квартира вдруг резко пустеет.
Чжентин начинает убирать последствия дружеской встречи, чем очень напоминает Минхао его маму. Сам бы он с чистой совестью лёг сейчас спать, а завалы разгребал с утра. Но Чжентин говорит, что не выносит грязь и боится микробов, что не сможет уснуть в таком бардаке, поэтому приходится подчиниться и, вооружившись мусорными пакетами, приводить в порядок гостиную, пока тот моет посуду.
Не считая этого, Минхао остаётся в восторге от вечера. Родители отписались, что благополучно приземлились и получили багаж. Его предвкушение студенческой вечеринки не оправдалось, но в итоге то, что он видел и слышал, оказалось гораздо круче, в том числе потому, что ему разрешили поучаствовать. Друзья Чжентина и правда взрослые, клёвые и интересные. Они разные, но каким-то образом зацепились друг за друга, и даже фразы, что кто-то кого-то бесит и взаимные подначивания звучат тепло. Пусть не все из них понравились Минхао, он бы хотел в будущем иметь похожую компанию. Но главное, у него есть теперь много того, что можно рассказать своим собственным друзьям. А ещё он искренне надеется, что это не единственный раз, когда компания Чжентина собирается у них дома.

Кента садится в машину последним. Закуривает, едва выйдя из подъезда, хотя на самом деле не особо хочется, - тянет время. Ещё и Сангюна останавливает за полу пальто:
- Боже, это где ты так обтёрся?
Кента зажимает сигарету в зубах и начинает рукавом толстовки оттирать пятно с Сангюнова плеча. Тот послушно стоит, только пытается вполоборота увидеть, насколько всё страшно: пальто новое и, скорее всего, дорогущее. Кента напоследок похлопывает несколько раз, словно стряхивая пыль.
- Всё, чисто, - говорит он, доставая карманную пепельницу и гася в ней наполовину истлевшую сигарету.
- Спасибо, хён, - бубнит Сангюн, всё ещё пытаясь осмотреть рукав.
Он садится в машину следом за уже успевшим пристегнуться Ынги и занимает место посередине между ним и Кентой. Тому, собственно, только это и нужно. Вся комедия с несуществующим пятном и заботливым хёном была затеяна ради одного - не сидеть бок о бок с Ынги. Это немного малодушно, но Кента всё ещё не может заставить себя нормально реагировать на того и общаться как раньше.

Год назад всё было замечательно: они были лучшими друзьями, таскали друг друга на плечах, ходили вместе в кино и ели попкорн из одного ведёрка, ночевали друг у друга, не заморачиваясь на расстилание футона. А потом Кента зачем-то увидел Ынги в ином свете. Точнее, его дурацкое сердце вдруг начало биться быстрее от чужих улыбок и милашничанья, а привычные прикосновения перестали восприниматься как нечто само собой разумеющееся, заставляя внутренности переворачиваться. Он ведь даже вспомнить не может момент, когда успел влюбиться.
И всё могло бы быть замечательно, но пока Кента собирался с духом, чтобы признаться, у Ынги появился человек, переворачивающий уже его мир вверх дном и пускающий сердце в пляс. И, естественно, в первую очередь тот поделился этим с лучшим другом. Вместо разговоров о своих чувствах и планов на совместное будущее Кента выслушал ворох рассказов о чужой яркой улыбке, гибком теле, милом акценте. Ынги вылил на него свои сомнения, надежды и желания. Точно такие же, какие испытывал Кента, только не в его адрес.
- Я думал, ты ночевать останешься, - Сангюн говорит тихо, чтобы не услышал водитель, но его голос всё равно вырывает из размышлений.
- Чего ради? - Ынги отвечает, не прекращая набирать сообщение в телефоне. - Обновить их замечательный диван в гостиной? Спасибо, не голодный. Предпочитаю спать на кровати.
- Думаешь, Чжентин бы тебе на диване постелил? У него же отдельная комната и отличная двуспальная кровать.
- А ещё отличный ребёнок в соседней комнате и годовой запас отговорок, почему мой друг должен ночевать у нас и спать именно со мной, - фыркает Ынги и блокирует телефон. - Серьёзно, Сангюн. Минхао не маленький - он через пять минут спалит нас и обо всём догадается.
- И что вы собираетесь делать? - вмешивается в разговор Кента, пока Сангюн не успел снова открыть рот. - Ты вернулся к брату?
- Да, пока поживу у него, - Ынги вздыхает и опирается головой на окно, прикрывая глаза. - Чжентин хочет подождать, прощупать почву, а позже поговорить с мелким на тему наших отношений. Он не просто так его сегодня позвал с нами сидеть - это мы в доверие втираемся.
Кента непроизвольно морщится от этого “мы” и того, как легко его произносит Ынги. Хорошо, что в тёмном салоне этого не видно. Это обобщение поселилось в речи Ынги едва ли не сразу, как они с Чжентином начали встречаться. Даже если он говорил про действия кого-то одного из их пары, всё равно использовалось множественное число. Кенту это ужасно раздражало раньше, а сейчас только остаточно коробит.
- И надолго ваш целибат? - посмеивается Сангюн.
- Как получится. Мы всё ещё учимся вместе и репетируем каждый день.
- М-м… Секс на потных матах - романтика! - сарказм в голосе Сангюна можно на хлеб вместо масла намазывать. - О, или в кабинке туалета.
- Рекомендуешь? - вяло огрызается Ынги.
Повинуясь внезапному порыву, Кента достаёт телефон и пишет сообщение в два слова:

“Можно приеду?”

Надежды, что адресат не спит, мало, но вдруг. Они успевают проехать два светофора, когда приходит ответ:

“Что-то случилось?”

Кента принимается набирать сообщение, и в этот момент высвечивается ещё одно:

“Приезжай”.

Кента тут же начинает всматриваться в здания, проносящиеся за окном, пытаясь сориентироваться, где они сейчас едут. Мимо проплывает какой-то торговый центр, и он, наконец-то, понимает, в каком они районе.
- Гюни? - спрашивает он, кладя подбородок на плечо тонсэну.
- Что это? - удивляется тот. - Что ещё за обращение?
- Я пьяный, мне можно, - Кента широко улыбается и тычет пальцем в щёку Сангюна.
- Ты не настолько пьяный, - возмущается тот, пытаясь отмахнуться от назойливой руки. - Ты так зовёшь меня, хён, только когда тебе что-то нужно.
- Можешь отвезти меня не домой?
Сангюн возмущается, что не нанимался им в таксисты, но в итоге просит водителя сделать небольшой крюк. Кента не называет точный адрес - только пересечение двух соседних улиц. Прогуляется пару кварталов пешком, заодно протрезвеет. Он не хочет, чтобы кто-то знал слишком много о его личной жизни, поэтому отделывается простым “к другу” на все вопросы о том, куда его несёт посреди ночи на пьяную голову. Ынги сначала спорит, что они не оставят его посреди нигде, но Кента стоит на своём, и тому приходится сдаться.
- Напиши в каток, когда дойдёшь до своего друга. Хён, я буду волноваться, - говорит он, когда водитель притормаживает на обочине. - Напиши, иначе я звонить буду. Не только тебе, в полицию позвоню!
Кента знает, что тот и правда может поднять всех на уши, поэтому с самыми честными глазами обещает написать, когда будет на месте. Наконец, они прощаются и уезжают. Кента застёгивает пальто, вдыхает полной грудью морозный воздух и уходит от шума дороги вглубь жилых домов. Ему действительно стоит пройтись - разговор в машине всколыхнул не самые приятные воспоминания.
Закон подлости - единственный работающий безотказно и без исключений закон, но Кента никогда не думал, что испытает его действие на собственной шкуре. Тогда, год назад, Ынги, всегда недолюбливавший балет, влюбился в танцовщика, учившегося в его институте на два курса старше. Он прожужжал Кенте все уши, какой Чжентин классный и какой он не такой, как “обычно эти мужики в трико”, какие сальто он умеет крутить и много чего ещё. Ынги не стал долго ходить вокруг да около и в итоге признался, его не отвергли - поезд Кенты ушёл окончательно и бесповоротно.
Его это порядком поломало тогда. Он не понимал, что делать со своими никому не нужными чувствами. Кенте не нравилось быть третьим лишним во время совместных прогулок, где почти всегда теперь присутствовал Чжентин. А самое дурацкое, в этом парне даже придраться было не к чему, не считая ужасного знания корейского.
Кента так хотел жить в Корее, приложил столько усилий, нашёл здесь друзей, работу по душе - всё складывалось так удачно. И вдруг невзаимная любовь обесценила и обесцветила его усилия и достижения. Кента вдруг почувствовал острое разочарование в себе и том, что его окружало: лучший друг променял его на любимого человека, работа показалась не пределом мечтаний, он был чужим в стране, куда так рвался.
Вишенкой на торте стал банкомат, сожравший его кредитку. Корейский банкомат, сожравший карту, выданную японским банком. Кенте хватило знаков от Вселенной. Он доработал оставшиеся дни до конца месяца, попросил расчёт, купил на остаток зарплаты билет в один конец до Японии и улетел к родителям. Просто руки опустились, и это решение показалось тогда единственно правильным.
Ынги он соврал, что дома проблемы и необходимо его срочное присутствие. Кента так и не решился признаться ему ни в собственных чувствах, ни в том, что слабак и неудачник.
В Японии Кента постарался выбросить из головы все мысли о Корее и бесполезных чувствах. Он выпотрошил свою комнату и выбросил всё, что нашлось: учебники и тетради по корейскому, журналы и сувениры, плакаты и музыкальные диски. Ну, почти всё. На постеры с Рикки и альбомы Teen Top у него просто рука не поднялась. Они были аккуратно сложены в коробку и задвинуты в самый дальний угол на чердаке.
Целыми днями Кента помогал отцу в лавке, не давая себе соблазна залезть на фейсбук или проверить мессенджеры. Он уставал так, что его хватало только на ужин, душ и доползти до кровати. Эта добровольная трудотерапия дала неплохие плоды. Когда спустя три недели зазвонил телефон, а из динамика послышался обеспокоенный голос Ынги, сердце подскочило к горлу всего на несколько мгновений, и тут же место любых эмоций заняла искренняя радость. Кента понял, что соскучился по нему, а ещё, что, возможно, принял слишком импульсивное решение, уехав. Они достаточно тепло поговорили, как бывало раньше, Ынги много спрашивал и мало рассказывал сам. Кента был ему благодарен за это и почти не врал, что проблемы дома решаются, но его присутствие всё ещё необходимо и в Корею он пока не может вернуться.
После этого звонка они начали снова переписываться, как делали в начале знакомства, пока оно ещё было виртуальным. Понадобилось в общей сложности около четырех месяцев, чтобы прийти в некое подобие нормы. Кента, можно сказать, пересобрал свои мысли и чувства. Он постарался отбросить всё ненужное и избавиться от чересчур сильных эмоций, которые только мешали и осложняли жизнь.
В начале зимы Кента вернулся в Корею - несмотря на неудачный опыт, его всё так же сильно тянуло сюда. В этот раз всё складывалось почти идеально: квартира, которую он снял, вышла дешевле предыдущей, на работу удалось устроиться в ту кофейню, куда его не взяли в прошлый раз и в которую он просто влюбился на собеседовании. Ещё и Тэхён позвал в свою команду на место травмированного участника - он, оказывается, ещё до знакомства отметил танцы Кенты, хотя тот никогда не учился профессионально. Всё говорило, что возвращение - правильный выбор.
Только с Ынги было сложно. Увидеть его и поговорить вживую оказалось не тем же самым, что переписываться в интернете. Первая же их встреча показала, что Кенту всё ещё не отпустило. Он не мог спокойно смотреть на Ынги, сидеть к нему слишком близко, находиться наедине. И, чтобы не испортить ничего своей глупой влюблённостью, не заставлять никого чувствовать вину, Кента решил минимизировать живое общение.
Иногда он жалеет, что видятся они теперь почти всегда в компании друзей. Так спокойнее. Хотя иногда ему хочется, чтобы Ынги завалился в кофейню и просидел до окончания смены, отвлекая его разговорами. Но Кента не зовёт. Когда-нибудь, когда его отпустит окончательно.

Кента набирает номер квартиры, и ему открывают без единого вопроса. Это можно было бы назвать безрассудством: впускать посреди ночи кого-то в подъезд, не проверяя. Если бы дело не касалось Ёнгука. У того не бывает гостей, особенно неожиданных. Поднявшись на нужный этаж, Кента тихо стучит в дверь. Звонок сломан, а чинить его Ёнгук не видит смысла, потому что к нему никто не ходит.
Кента не уверен, но у Ёнгука, кажется, вообще нет друзей. Зато есть кот. После всего их взаимодействия, которое Кента видел, ему кажется, что Толби для Ёнгука гораздо больше, чем просто домашнее животное. Хотя, тот и сам ужасно похож на кота.
Ёнгук открывает моментально, словно сидел под дверью и ждал. В квартире темно, только в комнате на стене мерцает гирлянда с бумажными фонариками. Кента делает пару шагов внутрь и останавливается, пытаясь проморгаться после яркого освещения на лестничной площадке. В это время Ёнгук, закрывавший дверь, обнимает его со спины.
- Ты чего?
- Это ты чего? - голос Ёнгука звучит приглушённо, потому что он трётся носом о затылок Кенты. - Когда у людей всё хорошо, они не напрашиваются в гости среди ночи.
- Это был спонтанный порыв.
- Нетрезвый, ты хотел сказать? От тебя пивом пахнет, - фыркает Ёнгук, шумно втягивая носом воздух.
Кента уже привык, что тот всегда всё нюхает и реагирует на запахи. Первый раз было неожиданно и немало удивило, а потом привык. Это даже мило и делает Ёнгука ещё больше похожим на кота.
Кента расцепляет его руки и разворачивается, обнимая в ответ. Он смотрит пару мгновений на сморщенный из-за неприятного запаха нос, на лежащие в беспорядке волосы и съехавшую с одного плеча майку - Ёнгук сейчас такой трогательный и домашний, что внутри просыпается неконтролируемая нежность. Кента сжимает его крепче в объятиях и утыкается носом в висок, глубоко вдыхая и стараясь распробовать чужой запах. Он чувствует лёгкое прикосновение к волосам, пальцы, зарывшиеся в них, - от этого по затылку и шее бегут мурашки.
Подвешенное состояние, появляющееся каждый раз в присутствии Ынги, начинает отпускать под действием тепла, которое дарит Ёнгук. Он как плед: мягкий, нежный, в него тоже хочется завернуться, а ещё он умеет ограждать от монстров, которые, правда, теперь не под кроватью, а в голове. Кента трётся носом о висок Ёнгука и целует его в скулу - хочется всеми способами высказать свою благодарность, выплеснуть эмоции, которые щекочут изнутри.
- Лучше? -тихо спрашивает Ёнгук, продолжая поглаживать затылок.
Кента мычит утвердительно и целует ещё - скулу, щёку, край челюсти, - прихватывая губами кожу. Ёнгук не мешает, только крепче держится за плечи. Но когда Кента целует уголок его рта, тот отворачивается и тянет за волосы, отодвигая от себя голову.
- Когда у людей не всё хорошо, их надо обнимать. А на это я не подписывался, - ворчит Ёнгук и снова морщит нос. - Почисти хотя бы зубы сначала.
- Это сложно. Я как-то не предполагал ночевать сегодня не дома, а просто так в кармане щётка не валяется, - извиняющимся голосом говорит Кента, выпуская того из рук и начиная раздеваться.
- У меня есть запасная, - говорит Ёнгук и уходит на кухню, включая там свет.
Разувшись и повесив на вешалку пальто, Кента идёт за ним следом. С подоконника ему навстречу спрыгивает Толби, до того мирно спавший и разбуженный внезапным светом и звуками. Он потягивается, выгибая спину и выпуская когти, щурится недобро на беспокойных людей и проскальзывает прямо под рукой, убегая в тёмную комнату и не давая Кенте себя погладить.
- Он сегодня не в настроении: днём к ветеринару ходили на осмотр и прививку сделать. Всё ещё обижается, - комментирует Ёнгук, зарывшийся в какой-то ящик и не видящий происходящего на кухне, но каким-то непостижимым образом чувствующий.
- И долго он так будет? - Кента подходит к столу и наливает себе воды.
- Завтра помиримся - дам ему взятку чем-нибудь вкусненьким, - улыбается Ёнгук, торжественно поднимая вверх руку с щёткой. - Нашёл!
- Чёрная?
- Мне нравятся такие. Они вкусно пахнут.
- Кто бы сомневался, - улыбается Кента и забирает щётку.
Но когда он разворачивается, чтобы уйти в ванную, Ёнгук ловит его за капюшон толстовки.
- Давай сразу полотенце дам и бельё - душ примешь.
- Ты серьёзно? Ты не приглашаешь никого к себе домой, а тут пустишь меня в свой душ? - Кента на полном серьёзе удивляется.
- Мы занимались с тобой сексом - если я не умер, то и душ переживёт твоё вторжение, - пожимает плечами Ёнгук.

декабрь 2016 - февраль 2017

Они познакомились почти сразу после возвращения Кенты из Японии. Когда он снова появился в студии, где занимался танцами до отъезда и где у Тэхёновой команды был свой зал, оказалось, что за время его отсутствия многое поменялось. Например, вместо девушки за стойкой ресепшена теперь сидел парень. Очень милый и очень хмурый. Не в том смысле, что он как-то сердито смотрел на людей или ходил с кислой миной, а вот просто ощущение от него оставалось такое, будто он постоянно грустный или не умеет радоваться.
Первые пару раз Ёнгук даже не разговаривал с Кентой, только здоровался, а на все вопросы указывал на сетку расписания, где находилась, в принципе, вся необходимая информация. Он так поступал со всеми, изредка расщедриваясь на разговор с тренерами по танцам. При этом у него был чудесный тембр голоса, и казалось кощунством, что он его не использовал.
Кента пару недель играл с ним в гляделки - хотел вывести из состояния равновесия, чтобы услышать хотя бы что-то кроме приветствия. Он приходил чуть раньше нужного времени, брал ключ от шкафчика и несколько минут стоял у ресепшена, сверля Ёнгука взглядом. Тот, видимо, чувствовал это, потому что поднимал глаза на Кенту почти сразу и пристально смотрел в ответ. И всё ещё ничего не говорил.
За две недели Кента успел изучить внешность Ёнгука до мелочей. У него был красивый продолговатый разрез глаз, аккуратный нос, немного заострённые уши. Ещё он часто облизывал губы самым кончиком языка, носил мягкие свитера пастельных оттенков и сидел на офисном стуле, подогнув одну ногу под себя, а вторую свесив так, чтобы не доставала до пола. Ёнгук очень напоминал кота: мягкого и тёплого, но очень себе на уме и недолюбливающего людей.
А потом Кента принёс ему кофе. Без всякой задней мысли. Просто сделал перед выходом с работы капучино, нарисовав на пенке кошачью мордочку, и принёс с собой.
- Держи. Мне кофе обычно поднимает настроение, надеюсь, тебе тоже, - Кента улыбнулся и поставил перед Ёнгуком стакан, снимая крышку. - Смотри, даже рисунок выжил. Это ты. Ты похож на котика, а котики не должны грустить.
Кента подмигнул ему, взял ключи от своего шкафчика и ушёл, не дожидаясь реакции или благодарности. Он сделал это без задней мысли, и котики вообще сложно поддаются приручению. Но этот кофе стал первым шагом к зарождающейся дружбе.
Поначалу перебрасываясь парой фраз исключительно по делу, постепенно они доросли до обсуждения сторонних тем и как-то незаметно сблизились. Настолько, что в свой собственный день рождения Кента, с утра бывший не в духе и не желавщий его отмечать, предложил Ёнгуку составить ему компанию, потому что хочется напиться, а одному это делать как-то совсем грустно. Что удивительно - тот согласился.
Ёнгук пил мало, и алкоголь не сделал его разговорчивее, но заставил улыбаться. Хотя улыбку эту сложно было назвать весёлой. Кента вдруг заметил то, что пропустил на трезвую голову: Ёнгук оказался таким же поломанным, как и он сам. Что-то произошло у парня в прошлом, что поставило его мир с ног на голову, а обратно так и не вернуло, теперь подтачивая изнутри.
Это был такой юмор Вселенной, да? Или естественный отбор: целое к целому, треснутое к треснутому? Кента невесело усмехнулся и поднял тост за разбитые сердца. Ёнгук только его выпил до дна.
Кто знает, что стало причиной: пьяные возлияния, усталость от одиночества, а может они оба тогда увидели друг в друге что-то родственное - но, прощаясь, они обменялись номерами телефонов и айди в катоке. На аватарке у Ёнгука стояла фотография чёрно-белого смешного котёнка. Первым, что написал ему Кента, было:

“Ты отлично вышел на этом снимке!”

В ответ он получил видео, в котором тот же самый котёнок, но уже заметно подросший, скакал по стенам за лазерной указкой.

“Это Толби. Я познакомлю вас как-нибудь”.

Ёнгук в сети оказался более разговорчивым, чем в жизни. Он писал о себе, о своём коте, кидал какие-то картинки и забавные видео, интересовался, ел ли Кента, а иногда совершенно внезапно задавал странные вопросы, вроде того, сколько у жирафа шейных позвонков или почему пингвины живут в таком суровом климате. Ему, правда, не всегда требовались ответы от собеседника, скорее, сам факт того, что его услышали.
Знакомство с Толби случилось быстрее, чем планировали они оба. Ёнгук не вышел на работу, и, когда забеспокоившийся Кента написал ему, оказалось, что тот валяется дома с температурой, наклеив последний охлаждающий пластырь на лоб ещё утром. Самому ему состояние не позволяло выйти за лекарствами, а принести их было некому. Кента охренел от последнего факта и побежал в аптеку быстрее, чем написал об этом Ёнгуку. Тот сначала вяло сопротивлялся, говоря, что не любит чужих людей дома, но в итоге сдался и назвал адрес.
Спустя неделю, даже Толби смирился с присутствием Кенты на его территории. А сам Кента привык спать, оплетённый чужими руками-ногами: в квартире была единственная комната, и только один диван для сна. Тот факт, что одно прекрасное утро, когда Ёнгук проснулся без температуры и соплей, они отметили внезапным сексом, кажется, вообще никого не удивил.

 

@темы: Strong Heart - 2018

---

[neks]

Аннотация №4 (авторы: Airy Rain и Ыцу-Ыцу, иллюстратор: EffieH) переносится на 3 сентября

Аннотация №12 (автор: Narana, иллюстратор: Vikara) переносится на 4 сентября

Аннотация №11 (автор: Crazy_Dreamer, иллюстратор: neks) переносится на 5 сентября

запись создана: 30.07.2018 в 21:05

@темы: модераторское, Strong Heart - 2018

---

Я кричал в пустоту, и пустота ответила мне джазом

[neks]

Название: Я кричал в пустоту, и пустота ответила мне джазом
Автор: мурлыкнула
Артер: neks
Фандом: BTS
Пейринг/Персонажи: Тэхен|Намджун, oneside!Намджун/Юнги, Чонгук|Юнги, Тэхен|Чимин, Сокджин, Хосок
Рейтинг: PG-13
Размер: ~40 000 слов
Жанр: au, мелодрама, социальная драма
Саммари: Что-то определенно случилось в тот момент, когда Сокджин сбил Чонгука. Или не сбил? А, может, это произошло многим раньше, когда Чонгук раскрыл секрет Намджуна. Или наоборот – гораздо позже, – когда Намджун встретил Тэхена.
Примечание: плейлист, чтобы распробовать подробней

Первым был крик.


– Тэхен сбежал! – услышал Сокджин, ответив на звонок.


Голос Чимина в наушнике взорвался ослепительно и на поражение, наводнил умиротворенный сливочный салон автомобиля чем-то испуганным извне. Сокджин моргнул слепо и оглушено, дезориентировано крутанул руль.


С ним всегда случалось что-нибудь этакое не ко времени, когда он выглядел прилично и ухоженно, а не как после полной смены в клинике. Новенькие дизайнерские костюмы никогда не жили у Сокджина долго и счастливо, предпочитая короткое существование. Сегодня определенно был именно такой день. Сокджин мог поклясться.


Горсть моросящего дождя бросилась в лобовое стекло.


Букет прокатился по сидению и упал куда-то в темноту под креслом.


– Черт! – это был уже Сокджин.


Он с силой надавил на педаль тормоза, покорно смиряясь со своей безнадежной судьбой, одним ухом слушая Чимина, другим – Ариану из личного плейлиста. Она должна была привести его в чувства после бешеного темпа рабочего дня, но сейчас лишь раздражала. Каждый звук внутри автомобиля бил по сердцу, загоняя его на черное дно живота. Это, конечно, было невозможным, но Сокджин ощущал его и брючным ремнем, и ремнем безопасности.


Тормозной путь от его выходки точно был в десяток метров.


– Чимин, я перезвоню! – Сокджин отключился, не дожидаясь ответа.


Возможно, это было некрасиво с его стороны, как-то неприлично, особенно, учитывая то, кем он являлся и пытался казаться перед другими, перед собой, но только вот сейчас было совсем не до Чимина, и уж тем более не до Тэхена. Сокджин содрал гарнитуру с уха, бросив ее куда-то на приборную панель, не пытаясь быть аккуратным. Показалось, что она звонко брякнула о стекло.


Через блеклую паутину дождя ни черта не было видно, все казалось размытым и ускользало от взгляда, немного похоже на то, как бывало после отличного вечера в баре, только этот вечер, в котором Сокджин находился сейчас, ничем хорошим в обозримом будущем не грозил. Да и что приятного можно ждать от.. автомобильной аварии? Сокджин не был уверен в том, что это была она, потому что затормозил все же вовремя, но все-таки.


Под ноги выскочила лужа – Сокджин вывалился из салона, не проверяя что там на асфальте, а на асфальте была скользкая, размытая шинами, сплошная грязь. Дорогущие сокджиновы оксфорды – от носка до пятки – оказались в мерзкенькой коричневой жиже; как и не менее дорогие брюки.

Сокджин, заслонив глаза ребром ладони от мороси, прочавкал вперед, с тревогой глядя на пацана, скрутившегося поперек грязной трассы. Дождь просачивался за шарф, за воротник, морозил шею, дождь бил по чужой куртке с этим монотонными и раздражающим звуком. Сокджин присел – пальто тут же ухнуло в самое сочное. Пришлось без особого удовольствия подобрать изгвазданные полы, чтобы хоть как-то спасти свое дорогое пудровое совершенство. Свободной рукой Сокджин дотронулся до незнакомца и легонько потряс его, предельно аккуратненько, чтобы, не дай бог, не потревожить что.


– Парень? Жив? – должен был быть жив, потому что крови Сокджин не увидел – посветил телефоном, – а столкновения, когда был в машине, не ощутил совсем; да и на глаз – между капотом и мальчишкой был, конечно, не такой впечатляющий, но все же зазор. Все, впрочем, могло случиться, но Сокджин надеялся, что обойдется. День у него пусть и был суматошным и хлопотным, но при этом – хорошим. И должен был так и закончится.


Пацан что-то неразборчиво простонал и дернулся под рукой. Не как в припадке, что уже радовало, а, скорее, показывая, что он жив и более менее цел. Не целый бы только голос подал. Сокджин расслабленно выдохнул. Он и не думал, что был так напряжен, дожидаясь хоть какой-нибудь слабенькой реакции.


– Скорая едет, – сказал он громко и четко, чтобы через ветер и дождь его было хорошо слышно. – Я бы предложил тебе перебраться в машину, но, боюсь, что у тебя может быть перелом, а я его только зазря растревожу.


Сокджин все же был простым ординатором по педиатрии, а не кем-то с большим опытом и практикой. В компромисс он снял с себя слегка уделанное пальто и накрыл им парня; чтоб было теплее. Самому Сокджину – как оказалось – было нормально и в пиджаке; тот хотя бы был пока что еще сухим и чистым, в отличие от.


Он поднялся, потер затекшую поясницу, убрал со лба мокрую челку. Вечер был не по-декабрьски сырым, а по витавшим настроениям – не в меру сюрным; словно они стояли не посреди пустой дороги, пролегающей через спальный район, а оказались каким-то образом в линчевых пригородных декорациях. Вот вам и благодушный вечерок для приятного свидания. Сокджин достал телефон из кармана брюк и открыл диалог в лайне; непросмотренными мигали три сообщения от девушки-на-Рождество. Он не знал, что лучше написать в сложившейся ситуации, поэтому просто извинился и предложил перенести встречу на другой раз. Такое обычно не прокатывало, но это в любом случае было лучше, чем совсем ничего.


С телефоном в руках Сокджин вспомнил про звонок Чимина и его панику о Тэхене. «Черт», – веско рассудил Сокджин, устало потирая затылок. – «От детенышей одни беды». И он знал, о чем думал. Через его руки ежедневно проходили по десятку таких.


Парень на земле мелко и прерывисто дышал. Хотя было понятно, что не от того, что больно, а – страшно.


Сокджин проклял свое мягкое сердце, на которое было так легко воздействовать, и снова опустился перед мальчишкой, положил ладонь ему на влажные волосы и погладил так, как обращался с пятилетками на приеме: уверенно, но ласково – и сказал спокойным голосом:


– Не бойся, все будет хорошо, – не переставая медленно водить рукой по голове.


Парень доверчиво обмяк.


/


В клинике было так светло, как бывает только в темное время суток: белый искусственный свет с потолочных панелей пропитывал белые же стены и кафельный пол, намытый до блеска. Сокджин сидел в лобби перед приемным покоем на жестком кресле, прикрыв глаза и ожидая медсестру, или дежурного травматолога, или хоть кого-нибудь, кто бы сказал ему, что с парнем все утрясли и Сокджин может заниматься чем угодно: хоть ехать домой, хоть отправиться пить в бар, хоть ловить пропавшего Тэхена – все, что душа пожелает. Осмотрели-то пацана еще в машине скорой, да и было там скудное и незначительное: пара ушибов, вывих и то ли стресс, то ли переутомление, из-за чего ребенок время от времени отключался – и зря только Сокджин переживал. Мог бы еще там, на трассе, отругать несмышленыша за выверты на дороге и отправить на все четыре стороны, а нет же.


«Вот и сиди теперь», – едко покорил себя Сокджин. – «И нечего жаловаться, раз таким уродился. Кошмар».


Хорошо хоть, что Сокджин сообразил отвезти мальчишку туда, где сам работал; так хоть лишних глаз избежать можно было, да и слушкам уж лучше крутиться только среди них, чем тянуться из других больниц и разбредаться так, что Сокджину точно пришлось бы в скором времени щеголять кучей нелестных прозвищ. А в своей – хорошо, отцовской, – клинике все было родным. Сокджина тут знали чуть ли не с малолетства, и никому бы в голову не пришло выдумывать что-нибудь невероятное; посмеются, позубоскалят немного – ну и пусть, не страшно.


Сокджин так в это погрузился – сам уж умудрился придумать с десяток сочных сплетен, – что пропустил, как к нему подошла незнакомая медсестричка.


– Прости, – прелестные молоденькие девочки всегда пробуждали в Сокджине вежливость, даже если он был не в состоянии достойно ее проявлять. – Не повторишь? Кто он?


Медсестра быстро глянула в приемный бланк, вложенный в планшетку, и сказала еще раз:


– Чон Чонгук, восемнадцать лет. При клинике не наблюдался, так что в нашей базе его нет.


– Так и знал, что проблем не оберешься, – ох уж эти восемнадцать.


– Несовершеннолетний? – что-то прочитав по лицу, вопросительно уточнила медсестра.


– Ага, – Сокджин поморщился. – Ужас.


С несовершеннолетними всегда были сплошь заморочки, бумажки, ответственность, поиски опекунов, контакты которых, порой, приходилось требовать с угрозами. Сокджин, благо, этого на себе не испытывал, но от старших коллег столько всего наслушался, что мог лишь молча радоваться, что его эти подростковые беды в большинстве своем обходили стороной.


– Он не сильно похож на того, кто будет доставлять проблемы, – медсестра прижала планшетку к груди. – Хорошенький.


Все они были хорошенькими, красивенькими, с милыми личиками, совсем не выглядели детками, за которыми надо постоянно подчищать, но выяснялось, что именно такими они и были. Беспокойными детишками, не жалеющими нервы своих родителей.


– Только.. – Сокджин, уловив заминку, поднял взгляд на девушку.


– Что-то еще? – спросил он, побуждая ее продолжать.


Она выглядело немного беспокойной, хотя заговорила, не сверяясь с бумажками:


– Думаю, вам следует знать, раз он здесь под вашей ответственностью, – как бы Сокджину не хотелось этого избежать, но, да, так и было. – Первичное обследование выявило, что это не несчастный случай. Общее состояние мальчика и характер ушибов.. – медсестра протянула Сокджину планшетку. – Все говорит о том, что он сам бросился под вашу машину, доктор Ким.


Блеск. Суицидничек. Только этого Сокджину вечерком и не хватало – подростка-самоубийцы, конечно. Костюм был убит, свидание накрылось, хотелось есть и прилечь, а у него тут ребеночек. С которым сидеть, выпытывать телефон родителей, за которым глаз да глаз.


«Попал ты, Джинни», – мысленно заскулил Сокджин, а вслух сказал:


– Вечер становится все лучше и лучше.


/


Чон Чонгук, восемнадцать. Экзамены, домашние ссоры, первая любовь, проблемы с алкоголем, несоблюдение комендантского часа – Сокджин прикинул спектр возможных подростковых проблем и невольно умаялся уже на этом, совсем не желая разбираться со всем, свалившимся на него. Для этого были другие люди: старше, компетентнее, терпеливее – но сейчас все они были заняты другими делами, должно быть, считая, что с одним-то ребенком Сокджин уж как-то справится. Справится – да, деваться некуда, но вертеться в этом все равно не хотелось.


– Ты, Чон Чонгук, – пацан вскинул хмурый взгляд. – Да, ты, послушай, пожалуйста, меня внимательно.


– А то повторять второй раз не будете? – этот Чонгук, видимо, робким и послушным не был. Ну, Сокджин и не сомневался.


Всегда знал, что, если на него однажды и свалится какой-нибудь такой ребенок, то обязательно дерзкий и озлобленный. Как во всех школьных дорамах на национальных каналах, где молоденькому преподавателю-тире-кому-угодно приходилось разгребать за слишком неуемными. У Сокджина полжизни из подобных клише.


– Умный, да? – Сокджин сунул ладони в карманы брюк, нащупал телефон. – Ну, значит, разберемся со всем быстро. Мне нужен номер твоих опекунов.


Сокджин повертел смартфон в руке и протянул Чонгуку – строка ввода номера уже была выделена. Но, конечно, было бы слишком просто возьми сейчас мальчишка телефон и быстренько набери нужные цифры. Ничего подобного. Чонгук с отчетливой неприязнью на своем милом личике проследил за жестом Сокджина и отвернулся, уставившись на что-то в другой стороне. Сокджин решил, что он был типичнейшим подростком, то есть: ужасным, бунтующим и своевольным. Папочка и мамочка его, вероятно, обожали, а то как же, Сокджин это с одного взгляда уже различал: и любимых детишек, и тех, на которых всем плевать. Чонгук явно был из первых: ухоженный, славный, красивый ребенок, птенчик, которого мариновали в здоровой домашней атмосфере. Блеск, серьезно, худший тип из возможных. Сокджин постарался вздохнуть не так раздраженно, как хотелось. Он знал, что детки не любили, когда об их проблемах сообщали родителям. Даже Чимин, когда что-то случалось с Тэхеном, звонил не его родителям, а Сокджину, хотя Сокджин был для него по большей части никем.


«И вот опять – везде я. Незаменимый я», – телефон одним свои видом напоминал, что Сокджин так за все это время и не нашел минутки перезвонить Чимину и справиться о том, что там все-таки у них приключилось. Было немножечко неловко, ровно на столько, сколько положено человеку его профессии и репутации, но Сокджин рационально размышлял, что Чимин тоже уже не маленький и как-нибудь переживет. У него, вон, были родители, в конце концов; и у Тэхена – тоже. Сокджин мог с чистой совестью оставить все на них и забыть. Правда. А он – какой молодец – вспомнил, подумал, слегка устыдился. Хороший человек. Незаменимый же все-таки.


Сокджин отложил телефон на тумбу рядом с койкой, сам сел на табурет и попытался объяснить все спокойно, представляя на месте Чонгука какого-нибудь беспокойного родителя, приведшего своего птенца на прием. С ними тоже приходилось так – как с детьми.


– У тебя, конечно, ничего серьезного: пара ушибов, несколько царапин, что-то там еще – тебе уже говорили, только.. Из больницы без опекуна все равно не отпустят, сам понимаешь, умный же. Так что, – Сокджин забросил ногу на ногу, расправил складки на брюках, стараясь игнорировать то, что они все были в дождевых разводах и грязных брызгах. – Мне нужен телефон кого-то взрослого, – он помедлил и исправился: – Совершеннолетнего. Я за тебя ответственность нести не собираюсь.


Было в некоторой степени грубо, обычно Сокджин так себя не вел, оставаясь вежливым и уравновешенным, но сегодня всего навалилось как-то чересчур и сразу, и Сокджин устал справляться и держать себя в форме. Впереди ему еще предстояла обстоятельная беседа с опекуном мальчишки, поэтому остатки вежливости Сокджин берег на потом.


Чон Чонгук сидел на койке, прижавшись спиной к поднятой подушке, и походил на сердитую нахохлившуюся птичку. «Сейчас как клюнет», – подумал Сокджин; и еще про то, что парень был сейчас не чище самого Сокджина – даже хуже. «Воробышек», – решил он. – «Прямиком из дворовой лужи». Хотя воробышки были в меру очаровательными, а Чонгук Сокджину не сильно нравился. В другой день он, скорее всего, отнесся бы к нему без неприязни, но сегодня Чонгук испортил Сокджину чудесный вечер, и он не старался быть лояльным, и добрым, и испытывать какие-то положительные чувства.


«Чайка тогда», – наконец заключил Сокджин, придя к внутреннему согласию. – «Такой же противненький».


– Так и будешь молчать, Чон Чонгук? – стрелки на часах неуклонно стремились к ужину, в животе уже начинало крутить от голода. Все-таки Сокджин планировал поесть на свидании, а тут – бац! – и ни ужина, ни свидания, зато – целый вредный ребенок.


– А вам что? – Чонгук скрестил руки на груди, подобрался, будто на него собирались напасть.


– А мне – домой, – Сокджин напротив же – сел более расслабленно. – И тебе бы не помешало. Волнуются все поди.


Чонгук наморщил нос, на лице мелькнуло что-то грустное и темное, а в следующую секунду взгляд снова стал упрямым, до смешного по-детски вызывающим:


– Ага, как же, – отфыркнулся он.


– Как же, – подтвердил Сокджин. – А то ты тут первый такой. Матери потом прибегают и плачут, что воспитали неправильно, не уследили, виноваты во всем. Как же, как же. Знаем, проходили.


Это, казалось, пацана чуть-чуть проняло, потому что он с каким-то виноватым видом качнулся и зарылся носом в согнутые колени, в огромные рукава толстовки, потонул во всей своей большой черной одежде – только уши пылали, безжалостно выдавая внутреннее состояние. Вот вам и наглый птенчик.


Сокджин положил свой телефон рядом с Чонгуком на одеяло. Не слишком навязчиво, но вполне очевидно.


– Есть те, кто за тебя переживают, Чон Чонгук. Подумай о них.


Чонгук копался дольше, чем Сокджин ожидал, замирал над каждой цифрой, искоса поглядывал, но продолжал тыкать пальцем по экрану. Присмирел немного, наконец-то, а то Сокджин уж устал сидеть на этой жесткой табуретке и ждать какого-то движения.


В том, как Чон Чонгук отдал Сокджину телефон, тоже был этот привычный вызов, но проигнорировать его оказалось довольно легко.


– И? – номер – это славно, чей только вот?


Чон Чонгук дернул плечом:


– Это друг. Юнги-хен.


Уже лучше.


– А фамилия у друга есть? – Сокджин нажал на «вызов» и поднес телефон к уху.


– Мин Юнги.


Долгие гудки неуютно отдавались гулким шумом в голове – та уже давно болела и молила об обезболивающем, но куда там. Чонгук смотрел взволнованно; он даже полное имя друга произнес таким голосом, словно умирать вот-вот собрался, а оно было его последним секретом, финальной тайной. Ох, максимализм, ужас.


И тут гудки сменил голос:


– Да?


/


– Айди? – Мин Юнги – друг, взрослый, совершеннолетний – нахмурился в тон Чонгуку, сурово сунул руки в карманы куртки, и Сокджин едва подавил несерьезный смешок, совсем не соответствующий ситуации.


– Пожалуйста, – он постарался очаровательно улыбнуться.


Карту, поданную двумя руками, Сокджин взял, зеркально отразив жест, хотя это и слегка отдавало церемониями при обмене визитками. Мин Юнги поджал губы и бросил тяжелый взгляд на Чон Чонгука; Сокджину показалось, что между ними не все было гладко, но раз уж все они собрались тут, то, значит, половина дела была решена, и Сокджину теперь только оставалось удостовериться, что все формальные правила соблюдены, бумажки – подписаны, а карточка – закрыта. Сущая легкотня.


Первые цифры в персональном коде – девять и шесть – соответствовали нужному возрасту. По нижней границе, да, почти впритык, и лучше бы здесь были официальные опекуны, но что есть, то есть, и Сокджин был рад, что ему не придется маяться в клинике дольше, а еще, возможно, он найдет в себе сил и желания заехать куда-нибудь поужинать. Совсем неплохо, учитывая то, что еще час назад он считал, что самолично сбил мальчишку и морально готовился предстать с повинной перед отцом, который что-нибудь бы придумал. Хотя и спросил бы потом не в меру, тыкая Сокджина носом в глупый проступок.


Сокджин для своего папочки был славным и прилежным, но тупеньким сыночком. Прелесть. «Я – как мой папаша», – к Чонгуку у Сокджина было вот такое. Ну, к деткам в целом. Ромашки, птенчики, котятки. Это то ли ужасало, то ли умиляло. Сокджин вздохнул, снова посмотрел на айди, на прямоугольник фотографии, подивился, как можно на снимке выглядеть так пушисто и убито одновременно.


Усталость не дала воспрянуть, но, все же, Сокджин почувствовал себя капельку лучше.


– Пожалуйста, – сказал он снова, возвращая карту.


Мин Юнги принял ее с коротким кивком, небрежно затолкал в карман, исподлобья посмотрел на Сокджина:


– Надо будет что-нибудь подписать, заполнить? – он спросил это таким тоном, что Сокджин сразу понял, что Мин Юнги тоже не сильно-то хотел тут задерживаться.


Что ж, скорейшее решение дел было выгодно для них обоих.


– Это займет пару минут, – Сокджин кивнул на табурет возле койки. – Присядьте пока, я сейчас вернусь.


Они соблюдали какой-то глупый официоз друг с другом, хотя Сокджин все еще был мокрым, его волосы беспорядочно свисали по обе стороны лица, липли влажными прядями ко лбу, а костюм выглядел так, словно Сокджин выгуливал его неделю по самым грязным улицам где-нибудь в пригороде, потому что в Сеуле точно таких бы не нашлось; Мин Юнги напротив тоже не тянул на представительного человека, а они все равно расхаживались, будто были важными шишками.


Но на самом деле Сокджину было лень об этом думать. Ну, пошаркали, ну и что, у Сокджина это было профессиональной привычкой, а Мин Юнги мог быть просто исключительно вежливым человеком.


Когда он уже развернулся, чтобы пойти забрать из регистратуры бланк выписки, то услышал за своей спиной: «Ты меня разочаровал, Чонгук», – произнесенное прохладно и тихо. Сокджин даже на секунду подумал задержаться, но пересилил внутреннее тревожное чувство, зашагав дальше. В конце концов, чужие межличностные проблемы не попадали в сферу его влияния, а вмешиваться в жизни совершенно посторонних ему людей – дело последнее. И без того забот было полно.


В клинике было удивительно людно, хотя сначала Сокджину казалось, что она была пустынной, но, должно быть, как только переживания, за которыми он ничего не видел, стали отходить на второй план, то стало возвращаться все остальное. Врачи, медсестры и медбратья, лаборанты из института на третьем этаже, пациенты – все сновали туда-сюда, переговаривались между собой, были заняты своими личными важными делами. Сокджин помнил, что сегодня было воскресенье, поэтому с легким недоумением крутил головой, не понимая с чего такой ажиотаж. Подойдя к стойке регистрации, поинтересовался:


– Придется сегодня задержаться? – он облокотился о столешницу, явно ощущая, как одеревенели плечи и затекла поясница.


«Ванна. Или душ», – мысленно молил он. – «Ужин. Кровать. Домой. Скорее, пожалуйста».


– Видимо, – улыбка у девочки хоть и была утомленной, но все равно чудесной. – Чон Чонгук? – уточнила она, переведя взгляд на экран компьютера.


– Он самый.


Распечаток вышло двенадцать листов – два оригинала и две копии по три. А потом ведь еще писанины в никому ненужной карточке на час, но это Сокджин собирался делать завтра. Сегодня он уже не работал, его служба уже как пару часов подошла к концу, поэтому он имел полное право отложить все дела на потом. Хотя, в полной мере это сделать все равно не получилось бы.


Сокджин неуместно вспомнил про Чимина. Мысль о нем и Тэхене постоянно мелькала где-то на задворках, оттесненная более насущными вещами, а теперь снова пробилась вперед. Ситуация с ними была странная, неясная, отдавала все той же подростковостью, чем-то надуманным и преувеличенным, постановочной драмой старшей школы, которую Сокджин желал избегать, а вот не выходило. В этом разбираться хотелось еще меньше, чем с Чон Чонгуком, но все равно было как-то неспокойно, как бы Сокджин не желал от этого откреститься. Даже сейчас что-то внутри неприятно зудело, ныло, как при зубной боли, настаивало, чтобы Сокджин позвонил и узнал все, утешил Чимина, нашел Тэхена, купил им по мороженому и заставил помириться. Так было бы правильно, определенно, но Сокджин довольно жалко оттягивал момент звонка, старался не думать о том, что стоило хотя бы написать смс или кинуть стикер в какой-нибудь мессенджер, успокоить парой добрых слов, побыть старшим товарищем – эти вещи, нелюбимые Сокджином.


Он украдкой потрогал телефон в кармане брюк через ткань, но все же отвел руку, ощущая в себе слабость и бессилие, ступор перед одним единственным разговором. Быть взрослым в таком плане не хотелось. Ездить на свидания – пожалуйста, утешать подростков – нет, спасибо. Сокджин был не обязан, а ныло только от того, что он был хорошим. Вот что.


Разрешать себе раздумывать над проблемами – изначально провальное дело, готовое при всякой удобной возможности утянуть на дно тоскливой рефлексии. Сокджина это бесило и в других, и в себе; ему больше всего не хотелось быть одним из таких людей: страдающих, ноющих, не пытающихся что-то решить. Он сейчас точно сдавался этому настроению, но пока мог затормозить, сместив приоритеты. Пришлось потрясти перед своим носом бумажками-бланками-распечатками, чтобы напомнить о первоочередном.


Атмосфера, кружащая вокруг койки Чон Чонгука, была, мягко говоря, такой, что Сокджин предпочел бы, чтобы в клинике срочным порядком объявили штормовое предупреждение, а если без иносказаний и называть все своими словами, то негативной. Совершенно точно отрицательной и совсем непригодной для их чудесного белоснежного приемного покоя. Хмурящийся Мин Юнги смотрел в стену перед собой, Чон Чонгук – краснющими и влажными глазами – на своего друга. Да уж, да уж. Осталось лишь задать самый неуместный в этой ситуации вопрос.


И Сокджин его задал, сумев изобразить великолепную профессиональную улыбку:


– Все хорошо? – он повернулся к Чонгуку, потому что мальчишка пока был под его ответственностью – до подписания бумажек.


– Да, – Мин Юнги ответил первым; он поднялся с табурета и шагнул навстречу Сокджину.


Чонгук проводил его затравленным, несчастным взглядом, казалось, таким ощутимым и пронзающим, что Сокджину самому стало неуютно от этого, от того, что он застал что-то настолько личное. Мин Юнги же стоял хоть и как-то чуть сгорбленно, но твердо. Сокджин мог на это повестись, да запросто, хотя бы ради того, чтобы поскорее отделаться от ребенка и его своеобразного опекуна, но из-за это же – ребенок же глупый – спросил снова, теперь адресуя фразу более четко:


– Чон Чонгук, – пацан вскинулся, будто только сейчас осознал, что они с Мин Юнги уже не наедине. – Все в порядке? Мне нужно твое согласие на то, чтобы я отпустил тебя,– Сокджин взглянул на Юнги. – С опекуном.


Мин Юнги издал какой-то странный звук, что-то между ироничным смешком и недовольным всхрапом, но промолчал. Тоже обернулся к Чонгуку, ожидая его решения.


Мальчишка быстро закивал.


«Ну, наконец-то», – с облегчением подумал Сокджин.


– Следите за своей чайкой получше, – беззлобно напутствовал он, когда все формальности утряслись, и Юнги поклонился на прощание, и Чонгука тоже заставил, надавив ладонью ему на затылок. Выглядело весело и нелепенько, и Сокджин не удержался. И так весь вечер загонял поглубже желание как-нибудь по-дурацки пошутить и сказать что-нибудь заковыристое.


На него уставились в две пары удивленных глаз, и Сокджин хихикнул, показательно повел подбородком в сторону очаровательного и растерянного Чонгука.


– За ребенком, – чайка насупилась. – Он ваш. Целиком и полностью.


Коротенько кивнул и развернулся ко всему спиной: к койкам, табуреткам, аппаратуре, чайке и его дружку. Все, красота, теперь можно было уронить себя на ближайший диван, или просто на что-нибудь, и самую капельку посидеть с закрытыми глазами, приходя в себя. Без подростковых бед. Прелестненько.


/


– Ты такой чудесный сейчас – красивый и помятый. Кошм-а-ар. Не двигайся, я сфоткаю.


Сокджин немного нервно вздрогнул. Не потому, что он был таким самим по себе – шарахался от каждого, – а вечер все этот, суматоха, там – Тэхен сбежал, тут – ребенок под колеса кинулся. По Сокджину славно бабахнуло, все напрочь убило: все нервы, всю внутреннюю гармонию, все исключительное спокойствие. Так много и слишком, и тело само дернулось от легкого похлопывания по плечу.


Он вздохнул и оглянулся.


– Ты чего тут? – даже сил на недовольный взгляд не было. Вышел – усталый и утомленный.


Хосок сел рядышком на табуретку, поерзал на ней, устраиваясь. Он искрился и выглядел диаметрально противоположно Сокджину – счастливо и довольно.


– Так ужинал, – он кивнул в ту сторону, где располагался кафетерий. – Жуть как вкусно. Ты б тоже поел, а то твоя божественность слегка увяла. Помнишь Со Чжисоба в «Прости, я люблю тебя»? Он там такой обросший, косматый и прекрасный? Вот ты выглядишь сейчас даже хуже.


– Ты о чем? – Сокджин так размяк после всего сегодняшнего, что уже не мог заставить голову работать. И без того приходилось прилагать последние силы, чтобы вот тут, не сходя с места, не растянуться на такой же жесткой и белой, как кресло, больничной скамеечке. Подумать о том, о сем, например, в какую химчистку лучше отдать пальто и костюм, в каком заведении заказать ужин – куча мелких проблем, самых важных, чрезвычайно. А тут Хосок прилип.


Хотя, что уж, прилип-то давно.


Прежде всего – все дело было в их клинике. Хосок проистекал из нее так же логично, как вырисовывался диагноз из союза симптомов и анализов.


Они болтались тут как-то с другим ординатором, заполняя карты, которые не успели написать во время приема. Дело происходило действительно поздно, и темноту за окном уже нельзя был назвать зимне-вечерней; там густилась настоящая ночная темень.


«А он что тут бродит?» – новенький ординатор тогда указал на шатающегося по пустому холлу Хосока.


Сокджин досадливо прищелкнул языком, суетливо переложил стопку распечаток с одного места на другое, подвинул к ним перьевую ручку и, стараясь не обращать внимания на так явно маячащего перед раскрытой дверью Хосока, попытался объяснить:


«Он не отсюда», – Сокджин махнул рукой в неопределенном направлении. – «Другое отделение».


«Как-то сложно».


Так оно и было. Ну, относительно, не так уж сложно, если привыкнуть, но для несведущего точно непонятно. Сокджин вот так тыкался, когда его тоже только-только сюда направили, свеженьким и непотасканным, не думавшим идти по родительским стопам, а потом пообвык и стал воспринимать систему, устоявшуюся в больнице, как должное. Казалось, что хотели как лучше, замахивались на большее, стремились к инновационному, а вышло так, что вот тут приткнули одно, вот там – другое, а когда поняли, что это не работает, а исправлять уже поздно – оставили как есть, будто так и планировалось изначально. Поэтому на первом этаже ютились приемный покой, травматология и кафетерий, на втором – детская педиатрия, а на третьем – институт исследования сна. Кому в голову пришло такое – батюшке, кому ж еще-то – бог с ним, ловить и отчитывать уже поздно, да и не было у Сокджина – врача без году неделя, тупенького сыночка – прав на это. Сокджин смирился, принял окружающий мир таким, какой он есть, и жил в свое удовольствие.


А Хосок повадился к нему с пару недель назад. Видимо, его положили на исследование не так давно, потому что раньше Сокджин его не видел тут, а он – в силу своей общительности и того, что детишек иногда приходилось вытаскивать из самых неожиданных мест, – знал здесь всех.

Хосок ходил не в больничном, а в домашнем, потому что по сути и пациентом-то не был; его как-то по-светски называли добровольцем, словно он был донором крови, но он не был. У Хосока, как Сокджин выяснил за обедом с институтской медсестричкой, было что-то вроде дисфункции сна, но какой именно – разузнать не получилось. Сокджин не упорствовал и не любопытствовал излишне, просто мимоходом удивляясь тому, что вечно пустующий третий этаж наконец обрел себе пациента. «Добровольца», – самостоятельно поправился Сокджин.


Выходило, что Хосок в ежедневном расписании Сокджина прочно прописался. Кошмар, однако, если все теми же хосоковыми словечками пытаться самому себе разъяснить, как до такого дошло.


– Сериал – блеск, кормежка – блеск, – Хосок болтал ногами.


Как трехлетки Сокджина. Докатились.


– Я не смотрел, – попытался отнекаться Сокджин. – И не голоден, – но это тоже те еще враки.


– Заливай больше, доктор Ким Сокджин, – тут же вторил его мыслям Хосок.


– Я не..


Хосок глянул так, что Сокджин оборвал сам себя, ощутив, что упорствовать сейчас было как-то жалкенько и по-детски. Кто тут еще трехлетка в итоге?


Сокджин задрал высоко голову, посмотрел в белый панельный потолок, пощурился на слепящие лампы. Сказал вдруг, хотя тему не хотел развивать, но вышло как обычно само собой. Да и о чем еще говорить, если весь вечер Сокджина вокруг одного крутился?


– Я сегодня одного парня подобрал. Ну, как подобрал, думал – сбил, скорую вызвал, а он, оказалось, сам там кинулся. Хотел то ли самоубиться так, то ли, чтобы на него внимание обратили, – Сокджин перевел взгляд на Хосока – тот слушал. – Я вот о чем думал: это ж как надо себя чувствовать, чтобы на такое осознанно пойти?


Вопрос-то был не в том, но это было понятно. Сокджин между строк упрятал свое: «А тебе никогда не хотелось?..» – но упрятал неловко и шероховато. Хосок хмыкнул, видно, сразу догадавшись, но больше и виду не подал, что понял, о чем Сокджин умолчал и на что ждал ответа. Обронил только:


– То ли от тяжкой жизни, то ли – по дурости. Никогда не разберешься, – Хосок посмотрел на свои руки, сжал и разжал ладони. – Грустно это.


– Ага, наверное, – кивнул Сокджин, больше не пытаясь ничего вытянуть из Хосока.


– Ни праздничка без происшествий, – после недолгого молчания обронил Хосок.


Он подхватился с табуретки, поднялся как-то гладко и плавно, красивым текучим движением, что Сокджин невольно засмотрелся и растерянно моргнул, когда понял, что Хосок подобрался к нему критически близко и теперь улыбался в лицо. Пришлось выставить руку и несильно толкнуть его ладонью в грудь – Хосок примирительно подчинился жесту и немного отодвинулся.


– С Рождеством тебя, доктор Ким Сокджин.


Ага, да, точно, Рождество же, сочельник. Сокджин ведь и свидание по этому поводу устроил, и в небоскреб «Юксам» пробился по связям, чтобы зарезервировать столик. Само по себе свидание не стоило того, но Сокджину было любопытно каково это: пить дорогое вино в компании красивой девушки и смотреть на ночную панораму Сеула. И вот он снова не узнает – хорошо или так же, как и в любой закусочной с коллегами – после определенного количества алкоголя уже и неважно.


Вот, значило, как. Сокджин повертел головой и только сейчас заметил, что холл приемного покоя был украшен аккуратными неброскими гирляндами и связками золотистых колокольчиков. У них, кажется, за это даже из зарплаты вычитали сколько-то – то ли в прошлом месяце, то ли в начале этого разговоры были. Сокджин частью себя об этом помнил и замечал, когда приходил и уходил, но ни разу четко не отражал. Даже рождественское свидание в какой-то момент стало обычным свиданием в модном месте. А тут – нате, праздничек, мальчишки всякие под колеса кидаются от большой души, ради, должно быть, шутки и смеха; или это сюрпризы у них такие – сразу с жизнью на кону. «Сюрно, как же сюрно», – мысленно повздыхал Сокджин. Хрустальные ангелочки смотрели своими хрустальными глазками и пели хрустальными голосочками. «Сюрно».


Хосок, заложив руки за спину, крутился у информационного плаката. Над плакатом как раз свисала кристальная гирлянда с фонариками – они мягко освещали острый, четкий хосоков профиль, что-то сглаживая, а что-то выделяя. Сокджин мало что понимал в красивом, но тут невольно отметил – удивительно гармонично.


– Хосок, – тот обернулся на оклик; Сокджин сказал: – И тебя. С Рождеством.


Надо было бы еще пойти забрать букет из машины и подарить девочкам из регистратуры, а то, что ж цветам зазря пропадать. Сокджин лишь на секундочку прикрыл глаза, чтобы быстренько придти в себя и все-таки сбегать за букетом, всего на мгновение, потому что проблемы вдруг схлынули, оставив после себя только это ощущение невыносимой усталости. На секундочку – и уснул.


/


Юнги явился Бог.


В костюме, с брендовыми часами на запястье, он выглядел тем, кто мог бы покупать его песни, если бы Юнги не струсил в свои девятнадцать и без оглядки уехал в Сеул на ночном автобусе. Но Юнги скучно учился в Кёнкуке, а у Бога было неинтересное корейское имя: «Ким Сокджин», – и, если он и был Богом, то от медицины. Ослепительный Бог. Он, наверное, исцелял пациентов одним своим совершенным видом. Как Иисус, аминь.


Юнги ненавидел Богов.


И стерильные клиники, как из японских медицинских дорам, и западные украшения, ангелочков, колокольчики и гирлянды – тоже; Юнги был простым, он праздновал Соллаль, а не Рождество, ему импонировали традиции и самобытность, он уважал место, где жил. Ему не нравилось отчаянное подражание чему-то, что было чужой культурой. Бесило. Бесило стоять перед Богом в белоснежной рубашке в драных джинсах и куртке с рынка. Бог устало улыбался, спокойным голосом описывал ситуацию, говорил о состоянии Чонгука подчеркнуто вежливо, акцентируя так, что чонгуково имя не звучало в третьем лице, а слова были адресованы им обоим – и Юнги, и черному комку одежды, которым стал Чонгук, спрятавший лицо.


Бог не сказал: «Автомобильная авария», – он сказал: – «Попытка суицида», – и добавил: – «Прошу прощения», – и: – «Вам следует обсудить это наедине». Он снова улыбнулся, обнажил ровные белые зубы, поклонился, будто Юнги был кем-то важным, и Юнги, чувствуя себя уязвленным и униженным, склонился в ответ. Бог сообщил: «Оплаты услуг не потребуется. Здесь есть и моя вина. Считайте, что мы в расчете», – и не стал слушать ничего в ответ, оставив последнее слово за собой. Попросил подтвердить личность, смущенно кашлянул. Забыл; Бог: сережка с подвеской, ухоженные руки, кожаные ботинки – даже не поинтересовался им, сразу пустившись в объяснения. Богам не до смертных.


– Айди? – Юнги нахмурился, пытаясь вытащить карту из кармана, – она провалилась в дыру в подкладке и царапала пальцы выглядывающим уголком. Зараза такая. Подцепить все-таки получилось.


– Пожалуйста, – Бог церемонно принял карту двумя руками.


Чонгук издавал какие-то звуки. Смотреть на него не хотелось, а на Бога – невозможно без самоистязания. Было противно и гадко. Юнги и без того последние несколько недель провел в таком состоянии, но – добавили, спасибо, блядь, и счастливого Рождества. Намджун, конечно, тут первым расстарался, смылся, оставил разгребать, оставил Юнги, оставил Чонгука, завещал еще напоследок, сука: «Будь здесь», – а так Юнги пропал бы, что ли? Куда ему, когда у них квартира на двоих, депозит на двоих, даже Чонгук – и тот не чей-то конкретный, а просто их. Живи, Юнги, пользуйся искренней дружеской добротой. Или она у них уже не дружеская была? Признание нарушило привычный ход, удобное существование. До того, как оно было произнесено вслух, все еще было зыбким и нечетким, неоформившиеся в слова чувства внутри Намджуна. Что не звучало между ними вслух – того не было. Чонгук потом похерил. А Намджун припечатал сверх. И Юнги остался виноватым. Вот она их дружба.


Юнги рефлексировал, курил прямо в комнате, безбожно насрав на намджуновы правила. Пачка опустела. Пришлось поднять себя с загаженного футона и вытащить в универ. Аж на целый следующий день. Сигарет было всего шесть. Юнги за сутки почти подох: то ли от дыма, то ли от безрадостных мыслей, то ли от того, что лежал не двигаясь. Он ощущал себя оскорбленным, брошенным, злым и мертвым. В девятнадцать было так. Словно он проебал жизнь. И сейчас – в двадцать два – то же самое, аккуратненько по шаблону, копировать-вставить, только тут он мог забрать документы из Кёнкука, по-модному заняться самообразованием, пиздеть на форумах за толерантность, а вот вернется Намджун – все равно же вернется, – и Юнги ему скажет: «Нахуй образовательную систему, и тебя – нахуй», – и уйдет не оглядываясь. Он бы так мог, он представил, прожил, повздыхал, соскреб себя с пола, нашел чистые футболку и рубашку и попинал себя на пары. Безынициативно, и лениво, и думая о будущем. Ему было мерзко от себя, от того, что ему устроили, что он это принял и сейчас усваивал, постепенно смиряясь со своим положением и тем, что впереди все равно был Намджун, и объяснения, и вязкая суета.


А спустя некоторое время ему позвонил Бог и попросил забрать Чонгука.


Юнги чувствовал чонгуков взгляд спиной: собачий, жалкий, но горящий, как всегда. Чонгука били, он кричал: «Давай, сильней!» – подхватывая какой-то нездоровый азарт, подставляясь под кулаки, оправдываясь потом перед ним и Намджуном, что его, Чонгука, так просто не взять, он всех переживет. Словно они хоть раз усомнились в этом. Юнги изучил Чонгука. Таблицу умножения он запоминал дольше, чем Чонгука. Он знал его. Бог свидетель, Юнги представлял, что Чонгук собирался выдать ему. И слышать это не хотел.


Глухая злость на Чонгука никуда не исчезла, она сидела внутри Юнги, разъедала его с той же силой, что и беспокойство за него же.


– Ты меня разочаровал, Чонгук, – сказал Юнги, опережая сопливые объяснения. Его не радовала паника, мелькнувшая в чонгуковых глазах, но стоило разобраться со всем сейчас, не откладывая на потом. – Блядь, Чонгук, чем ты думал? – Юнги упал на табурет и потер пальцами лоб, над бровями, нажимая на болезненные точки, стараясь сосредоточиться и не повышать голос. – Зря я тебя подобрал.


Он злился так явно. Юнги не был мягеньким, не сейчас, не настолько, чтобы сюсюкать с Чонгуком, который, честно, проебался. Он не говорил заботливым тоном Намджуна, его красивыми словами. Он был проще, менее выразительным, ни хуже, ни лучше, а немного другим. И не собирался изменять этому. В конце концов, это Чонгук прыгнул под машину и он же устроил киношную сцену разоблачения; ему стоило задуматься о своем поведении, а не Юнги.


«Как какой-нибудь воспитательный сегмент на тв», – только Юнги не был родителем, а Чонгук – его ребенком.


– Мне написал Намджун. Сегодня, – Юнги сунул руку в карман, нащупал телефон, но не достал его. Он помнил сообщение и так. – Привет. С наступающим Рождеством. Как там Чонгук? У вас все хорошо? Надеюсь, все отлично. Не скучайте, – это было тупое сообщение. В духе Намджуна. Юнги говорил, не смотря на Чонгука. Все еще было противно. – Что мне ответить, Чонгук? Заебись, блядь, у нас все супер, Намджун. Знаешь, Чонгук у нас теперь неудачливый суицидник. Ему лучше всех. Так, Чонгук? – Юнги говорил негромко, скреб ногтем кейс на телефоне. – Мне это написать? Потому что – это правда. Я отправил тебя домой, чтобы ты подумал о том, что сделал, а ты, блядь, бросился под тачку. Твой мозг не работает дальше девяноста шести баллов на тесте? В школе – молодец, в жизни – пиздец? – Чонгук жался на койке. Его было и жаль, и – нет. Юнги не хотел быть злым, но был. Он испугался. Его злость исходила из страха за Чонгука, и он не мог блокировать это в себе. С каждым словом становилось все хуже, но легче. Будто горечь и разочарование выходили наружу, а внутри оставалась спокойная пустота. – Я был неправ, когда выставил тебя. Я ненавидел тебя. И Намджуна. И себя. Я ненавидел нас. Я тоже должен был пойти и кинуться под машину? Или порезать вены? Или спалить квартиру вместе с собой? – действительно, было легче. Говорить, выплескивать свое расстройство, да, неправильно: Чонгук был всего лишь ребенком, Юнги не должен был судить его по себе – но он тоже был всего лишь человеком. Не Намджуном. Намджуна никогда не было там, где он был нужен. Здесь и сейчас – только Юнги и Чонгук. И они должны были разобраться со всем сами. – Я не герой, Чонгук. Если ты ждал, что я тебя спасу, помогу тебе, то ты ошибся. Это так не работает. Я не могу.. Я многого не могу. Ты должен думать своей головой и не ждать, что проблемы решат за тебя, – голова раскалывалась. Юнги подумал, мог ли он попросить тут у кого-нибудь обезболивающее. Это ведь клиника?


Он устал. Чонгук молчал.


Юнги окликнул его, но Чонгук не предпринял попытки ответить. Юнги говорил, тянул из себя важное, напуганный и злой, а Чонгук его игнорировал. Юнги с силой дернул его за плечо:


– Ты меня не слушаешь, Чон Чонгук, – встряхнул, раздраженный тем, что на него не обращали внимания. Для чего тогда он тут? – Ты меня, блядь, не слушаешь.


Чонгук слабо шевельнулся, шмыгнул носом, проблеял едва слышно:


– Извини, хен.


Вот так. «Извини».


Что Юнги ждал от ребенка? От Чонгука, которого подобрал после драки. Хорошенького, умненького, но не знающего меры. За его знаниями и смекалкой, проницательностью и способностями меркло то, что Чонгук был маленьким, юным. Юнги забывал об этом. Он забыл об этом сейчас.


Он даже не понял кто разозлил его больше. Чонгук? Он сам? Своя слепая ярость, которой он швырнул в ребенка? Он больше не цеплялся за Чонгука. Было стыдно. Будто тот, кто разочаровал Юнги – он, только он. Не Чонгук.


Юнги заговорил сухо, оглушенный всем, пришедшим в голову:


– Не извиняйся, если не понимаешь за что, – оказалось, он вскочил с табурета, когда принялся тормошить Чонгука, требуя ответа. Юнги пожевал губу и снова сел. Так говорить было удобнее. – Это тебе не стакан разбить и, ой, прости. Это твоя жизнь, – это была жизнь Чонгука. Которая только что чуть не оборвалось. Вот уж повезло ему броситься под тачку Бога. «Он живой», – неосознанно промелькнуло в голове. Юнги выдохнул. – Но ты, видимо, действительно ничего не понимаешь, раз устроил такую хуйню.


Чонгук был маленьким черным комком. Он был готов заплакать. Он выглядел так, будто его ударили. Это могло быть так; Юнги говорил резко, не пытаясь смягчиться, быть хорошим старшим товарищем. Юнги признавал за собой вину, но это не преуменьшало и вины Чонгука. Они были равны в том, сколько натворили. И когда-нибудь они это уладят.


Не сейчас, но позже: через неделю, две, месяц – они поговорят, не обвиняя друг друга. Без злости. Без обиды. Они все исправят.


А сейчас они пойдут домой. Зайдут по дороге в круглосуточный магазин, купят мяса, латук, колы и пива, Юнги посадит Чонгука за стол в их кухне, накормит и расскажет, как несколько дней смотрел только тивиэн, потому что потерял пульт. Или они могли бы взять в кондитерской праздничный торт. Со взбитыми сливками и клубникой. Ужасный традиционный рождественский торт, который ненавидел Юнги, но любил Чонгук.


Что угодно.


«Хочу домой», – решил Юнги.


/


Звонок раздался, когда Юнги держал телефон в руках.


Перед глазами было сообщение Намджуна. Его имя. Бесхитростные слова, выстроенные в простые и понятные предложения. Создавалось фантомное ощущение, что Намджун стоял перед Юнги, говорил с ним лицом к лицу.


Незнакомый номер. Намджун бы позвонил со своего. Он был до абсурда честным.


Юнги выждал еще несколько секунд и принял вызов:


– Да?


/


В какой-то неопределенный момент, ближе к вечеру, Юнги остро осознал, что готовил завтраки и ужины каждый день. Порциями на троих. Он стоял у раскрытого холодильника и смотрел на скопившиеся контейнеры, воздвигнутые башни из пластиковой посуды. Пустого места не было, но были крабовые крокеты, и тушеная говядина, и что-то неопознанное из квашеных овощей. Слишком много еды для него одного. Это могло быть определенной стадией депрессии? Страдания? Одиночества? Чего-то медицинского? Психологического? Проблемой, на которую стоило обратить внимание?


Юнги не знал. Он не чувствовал себя плохо, не чувствовал себя хорошо. Его состояние было удовлетворительным. Этого было достаточно, так?


Виджет даты на телефоне показывал, что было уже целое двадцать четвертое декабря – чуть больше двух недель без Намджуна. С того момента, как Юнги выгнал Чонгука. Не лучшее его решение, как взрослого человека, если честно.


«Я испугался», – легко оправдал себя Юнги, вытаскивая небольшой контейнер с желтой крышкой, пристроенный под несколькими похожими. – «И разозлился».


Внутри лежали две свиные котлеты, затянутые сверху белой пленкой.


«Это было подло».


Он взял котлету двумя пальцами, чувствуя, как жир маслянисто расползся по пальцам. Не противно, но как-то так, как его нынешняя жизнь. Никак. И на вкус тоже: пресно и холодно. Заебись.


«Наверное, никто не подумал тогда, что я мог растеряться. Что мне могло быть неловко».


Юнги лениво запихал остатки котлеты в рот и стал медленно ее пережевывать. Она не была плохой, или невкусной, или еще какой-то такой, но совершенно точно не вызывала аппетит. Юнги мог бы с тем же успехом съесть бумагу. И не увидеть разницы. Жизнь – жеваная бумага. Не то, что он хотел, но то, что получил. Юнги подковырнул вторую котлетку, приставшую к пластиковому дну, и выкинул ее в пакет с пищевыми отходами. Сунул контейнер под кран, наполняя доверху водой. Если бы только с ним – с ними – можно было поступить так же просто, как отскоблить жир с посудины. Пять минут, скользкие пальцы, но и это пройдет – стоило лишь хорошенько натереть ладони мылом. Юнги знал, что это так не работало. С людьми ничего не работало. Все всегда было сложнее грязной посуды и нестиранного белья. Никогда – просто. Намджун, конечно, повторял, что Юнги любил усложнять, но он и сам был таким. Это он уехал. Он оставил Юнги. Не наоборот.


Намджун его даже не выслушал. А Юнги мог многое сказать.


«Я знаю», «все нормально», «прости», – столько слов просились быть произнесенными вслух, но Намджун, оставаясь хорошим человеком, решил все сам, милосердно не предоставив Юнги выбора.


Юнги не мог даже обидеться на него за это.


Намджун был его семьей. Они жили так – как семья. Как полагалось семье: в заботе друг о друге, уважая и ценя друг друга, принимая такими, какие есть. Они даже не ссорились. И Юнги не знал, почему все обернулось подобным образом. Почему Чонгук сказал ту фразу. Почему Намджун ушел. Почему Юнги остался.


«Просто так вышло», – то ли подумал, то ли пробормотал Юнги. Находясь один, он перестал задумываться о том, что проговаривал мысленно, а что вслух. Никто не мог посмеяться над ним из-за этого.


Он ополоснул контейнер и поставил на сушку. Обтер руки о футболку.


«Просто».


Намджун сказал бы, что это судьба. Он всегда так говорил. Разбивал кружку, заражал ноутбук вирусами, обливался пивом: «Такая у меня судьба», – он неловко трогал лицо, будто пряча за ладонью смущение, но при этом все равно улыбался с убежденностью в своей правоте. И Юнги не находил в себе сил злиться, опровергать намджуновы слова. Он шел в супермаркет и покупал новую кружку. Относил ноутбук в сервисный центр. Закидывал чужую мокрую футболку в стиральную машину и искал взамен чистую. Обременительная судьба. Юнги не сопротивлялся. Намджун тихонько смеялся.


Они так жили. Юнги казалось, что им все нравилось. Все устраивало. И когда они были вдвоем, и втроем, и плохо не было. Юнги готовил, Намджун пересказывал новости из интернета, время от времени забегал Чонгук. Спокойно. Мирно. По-родственному. Юнги подумывал предложить съездить на день на Вольмидо, к морю. Зимнее было по-особенному красивым. Он знал, что никто не откажется.


Но никто не согласился. Некому. Юнги был один.


Загорелся экран телефона. Раздался стандартный звук оповещения. Юнги взял телефон со стола и поднес к лицу. Во всплывающем окне отражалось начало сообщения:


«Привет, Юнги-хен. С наступающим..», – и отправитель:


Намджун.

/

Из чего происходила любовь Намджуна? Что стояло за ее рождением? Как Юнги мог пробудить подобные чувства?

 

@темы: band: bangtan boys, Strong Heart - 2018

---

Паршивая овца

[Vikara]

ПАРШИВАЯ ОВЦА

Автор: Mina 666
Бета и оформитель: Vikara
Гамма: metasel
Фэндом: BTS, немного Monsta X
Пэйринг: Ким Тэхён/Чон Хосок, Чон Хосок/Пак Чимин(oneside), Чон Хосок/Шин Хосок, Сон Хёну/Шин Хосок
Рейтинг: R
Жанр: АУ, экшн, ангст, детектив, драма, романтика
Предупреждения: нецензурная лексика, жестокость, смерть второстепенного персонажа, смерть первостепенного персонажа, OOС.
Краткое содержание: Криминал-АУ. Сделка с гонконгской мафией целиком и полностью лежит на главе банды Ким Тэхёне. Но в его преданном стаде завелась паршивая овца, цель которой такая же — уничтожить противника.
Примечание автора: дорогущая наша младшенькая да удаленькая Микси, с ДР! Мы в полном восхищении наблюдаем за твоими подвигами, чудо-женщина. Никогда не останавливайся, ты все сможешь ♥

Глава 1. Король, восседающий на троне

— Эта сделка так всех накалила, что даже я начинаю напрягаться, — тянет Тэхён, глядя на экран телефона.

Стандартная мелодия айфона продолжает играть в гробовой тишине. Находящиеся в огромном помещении двадцать человек не издают ни звука. Наконец телефон замолкает, надпись «отец» исчезает и экран тухнет. Тэхён трагично вздыхает и переводит взгляд на ждущих его указаний людей. Он закидывает одну длинную ногу на другую, устраиваясь удобнее на пьедестале в большом, обитом бордовым бархатом кресле, даже сидя возвышаясь над стоящими в полный рост людьми. Не передать, как ему это нравится.

— Надеюсь, всем ясно, как неебически важна для нас всех и, в частности, для моего уважаемого отца сделка с гонконгскими пидорасами? — иронично закатывая глаза, спрашивает он, убавляя звук на своем дорогущем айфоне и беспечным жестом кидая его стоящему рядом с «троном» парню.

Тот испугано-неловкими движениями ловит телефон. Комната наполняется хохотом и улюлюканьем. Тэхён милостиво улыбается:

— Молодец, — и, не меняя ласкового тона, добавляет: — я бы отрезал тебе палец, если бы не поймал.

Теряя всякий интерес к обливающемуся потом парню, он резко встаёт в полный рост и медленно обводит немигающим взглядом мигом притихших подчинённых.

— Чтобы вы точно поняли, поясню: лучше вам сделать всё для этой сделки, иначе смерть покажется самым желанным подарком. Это касается каждого. В этом стаде не должно быть ни одной паршивой овцы, — глядя на напряжённые лица, он почти чувствует, как мурашки липкими лапками страха разбегаются по их крепким телам.

Встретившись взглядом с каждым, Тэхён удовлетворенно кивает и широко, по-мальчишески, улыбается:

— А теперь погнали веселиться в клуб! Разнесём его ко всем чертям!

И когда он говорит «разнесём», это значит — разнесём.

— Хён!

Тэхён останавливается, глядя на замершего в полупоклоне подчинённого:

— Что с должником?

— Только что от него. Забрал всё, что у него было. Но этот уёбок беднее церковной крысы!

— Это не наши проблемы, — отмахивается Тэхён. — Надеюсь, Чонсу, ты доходчиво ему это объяснил.

— Конечно, но… — парень с отвращением морщится и продолжает, — этот неудачник вцепился мне в ногу и умолял отдать долг, работая на тебя, хён.

— Я так понимаю, раз ты мне это говоришь, значит, можно предположить, что он чего-то стоит. Сколько ему?

— Как хёну, двадцать пять.

— Наркоман?

— Да вроде нет.

— Приведи его сюда, посмотрим.

— Да! — рявкает тот, сразу разворачиваясь, чтобы пойти выполнять поручение.

— Чонсу, — останавливает его Тэхён, — в том районе Хосок ошивается, пусть захватит с собой новичка. Позвони ему и отправляйся в клуб — там какие-то проблемы.

— Да!

Умилённая улыбка посещает лицо Тэхёна. Его отец, Ким Сувон, наводит ужас на своих и на чужих одним своим налитым кровью взглядом. Он славится жестокостью, породившей идеальную дисциплину у подчиняющихся ему головорезов. Конечно, Тэхёну, как его сыну, достаются все основополагающие качества. Но, по его мнению, совсем не они становятся причиной его успеха. Вместо вспыльчивости и дальновидности отца его бесспорным козырем является дьявольское обаяние.

Развернувшись на каблуках, он с ухмылкой широко шагает к своему трону со свитой под восхищёнными взглядами своей банды.

С высоты любимого кресла Тэхён пристально изучает мнущегося перед ним парня. Тот явно не находит себе места. Хмурит лоб, насупливается, пытается гордо стряхнуть придерживающую за плечо руку Хосока, но весь как натянутая струна и дёргается от каждого шороха. Страх другого и полная власть над чьей-то судьбёнкой — пьянящие чувства. Тэхён хмельно кривит губы в улыбке и с интересом склоняет голову, ещё больше нервируя парнишку. Тот выглядит забавно: высветленные в цвет серой мышки волосы, как у певунчиков, которые тискаются под вопли девочек и пищат слащавые песенки, пухлые губы, придающие детскость лицу, — почти симпатичный. А может, и симпатичный.

Тэхён резко поднимается, заставляя паренька отпрянуть, но крепкая рука Хосока не даёт тому сдвинуться. Ненадолго главу банды посещает сожаление, что он поручил это дело Хосоку. Его близкое нахождение к этому парню кажется собственным просчётом: в том ли дело, что пальцы Хосока как-то не так лежат на накаченном плече пленника, или в том, что йогурт на завтрак был с абрикосом, а не с любимой вишней. Хотя скорее бесит то, что кажется, будто рука Хосока там лежит для поддержки новичка, а не для защиты Тэхёна.

Вальяжно спустившись с двух ступеней пьедестала, главарь жестом велит Хосоку сделать шаг назад, встаёт вплотную к пленнику и смотрит сверху вниз, наслаждаясь неизменным преимуществом. Тот поднимает взгляд на Тэхёна, и он разражается хохотом от мелькнувшей в нём наивной просьбы не обижать. Так смотрит на случайного остановившегося прохожего мокнущий под дождём щенок: приподнимая мохнатые бровки и жалостливо заглядывая в глаза. У Техёна был щенок. Говорят, что люди, любящие животных, не могут быть жестокими.

И поэтому Тэхён его пристрелил.

Он не может позволить себе быть добрым или иметь хоть сколь-нибудь слабые места в своей обороне.

Впрочем, это не мешает умиляться. Поэтому Тэхён тянет длинные пальцы и треплет жёсткие волосы.

— Какой у него долг? — почёсывая напрягшегося струной парня за ушком, спрашивает он у Хосока через светлую голову.

— Сорок миллионов только процентов, — чётко рапортует тот.

— Парнишка вроде крепкий, — как бы рассуждая сам с собой, говорит Тэхён, задумчиво ведя пальцами от уха по шее, а затем резко ударяя в грудь, так что глаза парнишки удивлённо расширяются, а воздух шумно выходит из лёгких. — Берём! — широко улыбается он, разворачивая парня лицом к собравшимся.

Нахмурившись, он качает головой и заставляет парня встать с собой на первую лесенку. Удовлетворённо кивнув под смешки банды, понявшей шутку, Тэхён продолжает:

— Теперь мышонок Чимин-и с нами, прошу любить и жаловать.

Им хлопают и выкрикивают приободряющее «тебе конец» и «тебе не убежать».

— Всё, хватит расслабляться! — прерывает Тэхён раззадорившихся парней. — Хосок, — окликает он подчинённого.

Тот вопросительно смотрит на главаря.

— Хорошо смотритесь вместе, — кривит он губы в недоброй улыбке, толкая новичка в объятия своего лучшего подчинённого.

Оба чуть не падают на потеху Тэхёна. Но Хосок удерживает равновесие, спокойно возвращает парнишке вертикальное положение и — Тэхён недобро прищуривает глаза — хлопает по плечу.

— Покажи ему тут всё. Будет доставлять неприятности — пристрели.

Глаза новичка расширяются.

— Я шучу, конечно, — махает рукой Тэхён. — Прирежь. Я прекрасно помню, что ты не любитель огнестрела.

Вот теперь он доволен — на парнишке нет лица. Огромными глазами он смотрит на Хосока, который подталкивает его к выходу, и двигается как деревянный манекен.

Потеха.

Глава 2. Семья

— Держи, — Хосок кидает упаковку замороженных сосисок Чимину в руки, закрывая холодильник.

Тот неуклюже силится поймать, но от неожиданности не успевает сориентироваться. Упаковка ударяет его по руке, падая на землю, и Чимин морщится, потирая ушибленное место.

— Боже, — вздыхает Хосок, наблюдая, как тот неловко подбирает сосиски, чуть не навернувшись. — Неужели тебя так сильно потрепали?

— Всё в порядке, — угрюмо говорит Чимин, ковыряя уголок упаковки.

— Ну хоть не нытик, — заключает больше для себя Хосок. — К глазу приложи, дурила, — он пихает Чиминову же руку к расцветающему фингалу.

Полностью удовлетворившись этим, он уже собирается пойти за уточнениями по поводу завтра к Тэхёну, но в конце концов решает уделить новенькому ещё пару минут:

— Надеюсь, до тебя дошло, что на ближайшие несколько лет ты застрял здесь? Твой дом уже сдан в аренду, и никто с тобой нянчиться не будет. В твоих интересах давать отпор. Иначе, сам понимаешь. Это банда, а не кружок по домоводству.

Новичок сначала хмурится, а затем слабо улыбается, будто оценив добрые намерения в свою сторону. И в этот момент Хосок чувствует себя адски неловко. Словно сделал что-то не совсем то. Круто развернувшись, он выходит из пустынной — по случаю собрания — столовой и спешит в другое крыло, но через пару шагов сталкивается с Чонсу.

— А я как раз за тобой, — говорит тот и заглядывает через его плечо. — А это кто?

Хосок удивлённо оборачивается, чтобы понять, как сборщик может не узнать собственного должника. Чимин как раз стоит боком с сосисками в пол-лица, в полуприседе, регулируя пламя под чайником. Хосок хмыкает и тащит Чонсу с собой:

— Пошли уже. Чимин это твой.

— Чимин? — удивляется Чонсу.

— Да-да, завтра можешь начинать его нянчить. Он вообще как дитя малое, — ворчливо отмахивается Хосок. — Тэхён его принял к нам в счёт отработки долга. Там ещё не началось?

— Началось, а...

— Тогда лучше поспешить, а то опять взбесится, — переходя на бег, командует он.

— Есть! — улыбается Чонсу, следуя его примеру.

Двери самого большого помещения, бывшего когда-то гаражом, уже были закрыты. Хосок морщится и с наименьшим шумом отодвигает створку, но Тэхён замечает. Его взгляд со своего пьедестала достигает каждого уголочка. И этот взгляд однозначно недобрый. Чонсу этого не замечает. Пробежка его развеселила, и он жмётся к Хосоку, чтобы что-то шуткануть на ухо. А Хосок с противоположного конца комнаты, где они и останавливаются, чтобы не шуметь, видит, как глаза в светло-голубых линзах зло прищуриваются. Это не сулит ничего хорошего. Хосок кивает Чонсу, как бы говоря «я пошёл вперёд», и шагает сквозь толпящуюся банду к самому подножью трона, чувствуя холодящий кожу взгляд на себе. Замерев в первом ряду, Хосок поднимает взгляд, но Тэхён уже смотрит вперёд. Его строгое выражение лица неожиданно сменяется на озорное. Он с улыбкой оглядывает десятки собравшихся:

— Вы все уже наверняка поняли, что я хочу получить клуб. Мне кажется, это уже понятно абсолютно всем. Даже голубям, которых мы распугиваем, каждый раз наведываясь в гости, — с разных сторон раздаются смешки. — И только господин Ли, почти бывший владелец клуба, всё ещё не проявляет должного понимания.

Главарь качает головой и спускается на ступеньку ниже.

— Но это ничего, правда же? — улыбается Тэхён, наклонившись и заглядывая почти каждому в глаза. — Мы объясним ему, да?

Помещение наполняется радостным «да!», и лидер удовлетворённо кивает.

— Тогда я прошу каждого из вас хорошенько отдохнуть сегодня, чтобы быть в форме завтра. Воспитательная работа требует много сил.

Парни гудят: кто-то готов пуститься в бой прямо сейчас, кто-то просто одобряет действия главаря. Тэхён смотрит на это всё с улыбкой и машет им рукой, мол, идите уже. Хосок медлит до последнего, но, так и не дождавшись ни взгляда, решает, что лучше пока не мозолить глаза, а подкараулить где-нибудь позже. Развернувшись к выходу, он слышит своё имя и поворачивается обратно.

— Хосок, — зовёт лидер ещё раз, но смотрит на крепкого парня, обернувшегося чисто случайно и с удивлением встретив взгляд Тэхёна, — пойдём со мной.

— Что это с хённимом? Он же этого парня специально велел звать Вонхо, чтобы с тобой не путать, — удивляется рядом вполголоса Чонсу.

Откуда только рядом взялся? Хосок немного растеряно смотрит на него.

— Так что же, теперь тебя надо звать Вонхо? — продолжает рассуждения Чонсу.

Хосок хлопает его по плечу, призывая не заморачивать себе голову глупостями. Кинув взгляд на поднимающегося в обнимку с накаченным тёзкой Тэхёна, он разворачивается, чтобы последовать вслед за Чонсу к выходу, мысленно обзывая себя грёбанным параноиком. В последнее время Хосоку всё чаще кажется, будто Тэхён собирается сделать что-то ужасное, но он неизменно ошибается в своём предчувствии. Тэхён обычно отходчивый, уверен в своём превосходстве, что, в принципе, даже было оправдано. Хосок слегка удивляется, с чего ему вообще приходят в голову какие-то идиотские мысли. Это же Тэхён, они знакомы кучу лет!

— Ты не парься так, — вдруг говорит Чонсу. — Я слышал, что этот Вонхо много трётся около Шону. А тот, сам знаешь, давно какую-то муть крутит. Хённим не может тебя на этого качка променять!

Хосок улыбается и заверяет, что просто недоспал — никаких волнений. Чонсу — парень очень простой. Коренастый, с широким лицом, Хосоку по ухо. Он давно в банде и почти как семья всем тут. Тэхёну нравится его исполнительность, Хосоку — добродушный, бесхитростный характер. Беда только с его языком и неумением его контролировать. Хосок обычно присматривает за тем, чтобы необдуманность не довела того до беды, а Чонсу, видимо, чувствуя это, взамен относится к нему с двойным дружелюбием.

— Хённиму так идёт светлый цвет! — неожиданно заходится восторгом Чонсу. — А эти голубые линзы!

— Если бы не банда, ты бы ему фанклуб прямо здесь устроил, — усмехается Хосок, мысленно соглашаясь.

— Не говори так, будто не согласен, — бьёт его по руке кулаком Чонсу. — Я когда его впервые увидел, стоял и как рыба молча рот открывал, — он на ходу изображает описываемое. — Он весь такой идеальный. А я...

— Ты сотни раз уже это рассказывал, — прерывает его Хосок, закатывая глаза. — А я сотни раз просил тебя не выражаться так. Ладно я, а остальные могут подумать, что ты как-то не так в его сторону дышишь.

— Да разве бы я посмел! И, кроме того, это не отменяет того, что я в первую очередь уважаю хёна!

Хосок не говорит ему, что не видит, чем уважение мешает влюблённости — всё равно бесполезно. Просто корчит рожу и тянет за собой в столовую.

— К тому же, — не может никак угомониться коротышка, — вы для меня как семья: хён как отец, ты как мать. Не морщись! — смеётся он. — Помню времена, когда там ещё был гараж, тут — кафеха, а комнаты сдавали всяким. А хённим пришёл и сразу понял, что это место идеально для нас. Это, наверное, как с этим клубом, который завтра пойдём громить. У меня вот так же было. Вы двое, пацаны наши, дом этот — реально, как семья! Даже помню то тепло, что почувствовал... Тут ещё жратвой какой-то пахло, а как раз голодным был...

Иногда Чонсу ужасно напоминает малолетнюю фанатку. Хосок не раз видел его в деле, как наводящего страх головореза, и этот контраст неизменно веселит его. В этот раз, видимо, новый образ Тэхёна окончательно выбивает беднягу из колеи, и он никак не может остановить свой восторженный рассказ, даже когда его коллеги по сбору долгов машут им, призывая сесть рядом за широченный стол.

Хосок давно привыкший к этому. Улыбается и быстро отключается от беседы, а под утро заваливается в свою комнату, перекинувшись парой ударов с Чонсу перед тем, как захлопнуть свою дверь перед его плоским носом.

Ему кажется, что он всего пару минут назад закрыл глаза, когда его чуткий сон что-то тревожит. Топот и громкие разговоры в принципе привычны для их мужской общаги. Вот только окрас этих разговоров кажется Хосоку пугающим. Легко поднявшись в одно движение и в одних растянутых штанах выскакивая за дверь, он сразу замечает столпившихся над чем-то парней. Просочившись между полуодетыми телами, он застывает на середине движения, едва увидев то, что собрало всех. На обшарпанном, едва прикрытом грязным линолеумом полу, глядя в потолок безжизненными глазами лежит Чонсу. Хосок чувствует, как кровь в жилах стынет. Удары сердца гулко выстукивают в висках. Он поднимает непонимающий взгляд, обводящий всех и почти сразу пристывающий к холодным голубым глазам. Тэхён будто ждал его реакции и, получив её спокойно командует:

— Унести его, а тут убрать. Я позабочусь об остальном.

Хосок будто погружён в аквариум с водой. Звук знакомого голоса едва различим, а смысл слов понятен, но не поддаётся осознанию. Он следит за тем, как высокая фигура с пшеничного цвета волосами удаляется по направлению к собственной спальне, и всё ещё не может прийти в себя. На долю секунды он сталкивается взглядом с привалившимся к стеночке Вонхо и почему-то отмечает, что парень в той же одежде, что и вчера. А Тэхён в голубых линзах. Всё ещё.

Глава 3. Основы гостеприимства

Чимин, прихрамывая, ковыляет по коридору. Все стоят на ушах с самого утра. Ночью тоже не было никакой возможности прилечь. И до этого его весь день и всю ночь шпыняли, в итоге голова знатно раскалывается от недосыпа, а тяжёлое тело физически тянет книзу. Он неудачно ведёт плечом, чтобы пропустить группку бегущих по коридору гангстеров, и морщится от боли.

Убийство приводит всех в нездоровое возбуждение. Кто-то с подозрением обводит взглядом каждого встречного, кто-то призывает прессануть другие банды, а кому-то Бог и вовсе не выдал мозгов, и им лишь бы сбросить начинающее шкалить напряжение. И вот во избежание последних Чимин и пытается пробраться в свою комнату, чтобы, во-первых, наконец-то поспать, а во-вторых, не добавить себе увечий. Но только завернув в узкий коридор, Чимин первым делом встречается взглядом с теми, кого пытается избежать. Парни что-то обсуждают, но прерывают разговор, растягивая губы в одинаково глумливых улыбках. Судя по всему, они не искали его специально, просто тот гангстер, которого он видел в столовой несколькими минутами ранее, был один, а эти отправлялись составить ему компанию. Вернее, собирались составить ему компанию до встречи. Чимин едва не закатывает глаза от своей везучести. Он ещё после предыдущих взбучек не успел оклематься. Но в этот раз их хотя бы четверо, а не семеро, как вчера.

— А давайте спросим у нашего мышонка, — скалясь, предлагает один из гангстеров, делая широкий шаг к неуверенно пятящемуся Чимину.

— А почему бы нет? — подхватывает другой. — Признавайся, малыш, ты грохнул нашего другана Чонсу? Это был ты?

— Тебе вопрос задали! — рычит третий, резко делая шаг вплотную и хватая за волосы на затылке, больно дёргая назад.

Чимин зажмуривается, щекой ощущая летящий ему в лицо кулак. Скулу обжигает, но боль перебивает более сильная от удара в живот. Он корчится и сгибается напополам, силясь хоть немного отступить. Резко выдыхая, он выпускает воздух вместе со слюной. Конечно, он предполагал, что в банде будет непросто, но что настолько... Взывая к внутреннему спокойствию, он пытается убедить себя, что скоро всё кончится, и едва успевает немного отстраниться, чтобы летящее на него колено не сломало нос. От рывка назад он теряет равновесие и падает на пол, ещё в полёте понимая, что это худшее, что можно было сейчас сделать. Парни как раз только входят в раж, и он станет отличной грушей для битья. Выдыхая и группируясь по мере возможностей, Чимин шире открывает заплывающие отёком глаза, чтобы хоть немного успевать реагировать на удары, и резко поворачивает голову, отвлекаясь на громкий свист и следом проносящийся чётко между своим лицом и приближающимся к нему кулаком нож.

Хосок скрещивает руки на груди и недобро интересуется:

— Заняться нечем?

— Совсем поехал, — стирая тонкую кровяную полоску с пальцев, обиженно бурчит себе под нос громила и, махнув остальным, уходит.

Хосок спокойно протягивает руку Чимину, помогая подняться. Он ведёт его в другую сторону и, открыв дверь, сторонится, пропуская внутрь. Комната намного просторнее Чиминовой, где умещается только узкая койка и железная рама с парой вешалок. Тут и кровать широкая, и стол с креслом, и шкаф, и телевизор. Даже небольшая холодильная камера, откуда хозяин комнаты милостиво выковыривает пакет майонеза и, сначала подняв руку, чтобы бросить, но передумав, вкладывает её в пальцы Чимину.

— Я был одним из первых жильцов. Поэтому у меня был шанс выбрать себе комнату получше, — правильно истолковав его взгляд, поясняет Хосок, плюхаясь на кровать.

Выглядит он не очень: уставшим и поникнувшим, где-то в своих мыслях. Чимин топчется на пороге, думая, что надо искать предлог и уходить. Рассыпаться в благодарностях он не собирается — чёрт знает, у кого тут какие цели, а сон поможет лучше любых майонезных пачек. Адреналиновый всплеск уже спадает, и спать хочется с новой силой.

— Да что с тобой такое? — недовольно цыкнув на него, встаёт с кровати Хосок и пихает его на своё место. — Ляг и приложи пачку к глазу, а то через час открыть не сможешь.

Он окидывает его быстрым взглядом, морщится и вздыхает:

— По идее всем этим дерьмом должен был Чонсу заниматься. Легко отделался, засранец, — он горько усмехается и смотрит в глаза Чимину. — Ты его, конечно, знал, как сборщика долгов, но для своих он был отличным парнем.

Чимин легко кивает, глядя на слегка перекосившееся лицо Хосока. Тот будто снова проваливается в свои мысли, но быстро возвращается.

— Да ложись уже и приложи нормально, — Хосок кивает на лежащий на мальчишеских коленях майонез.

— Пусть будет, — угрюмо отмахивает Чимин. Настроение ни к чёрту и спать до одури хочется. — Может, больше буду похож на них, они и отвяжутся.

— Не дури, — с нотками опеки говорит Хосок. — Это Тэхён чуть слажал. Ну кто представляет нового члена банды как мышонка? Ладно, парни ещё проникнутся тобой после первой же драки.

— А это была не она? — Чимин с кривой улыбкой отводит только что приложенный пакет, демонстрируя лицо.

Хосок усмехается и отрицательно качает головой:

— В целом-то у тебя ничего не сломано?

Чимин дёргает здоровым плечом в знак незнания. От неожиданной опеки он чувствует себя крайне некомфортно. Ему очень хочется деться куда подальше, но он более чем отдаёт себе отчёт, что с правой рукой главаря лучше дружить, поэтому аккуратно укладывается на кровать и возвращает майонез к глазу. Пора было включать обаяние, но отчего-то с Хосоком не выходит. Он слишком раздражает.

— Снимай футболку, осмотрим тебя быстренько и заваливайся спать. Не думаю, что ты кому-то потребуешься на похоронах.

Глаза Чимина открываются так широко, что он чувствует боль под холодной упаковкой. Эта банда однозначно какая-то странная.

— Серьёзно, — скептично закатывает глаза Хосок, — ну давай так ощупаем. Но если заеду по какому-то синяку — твои проблемы.

Чимин нехотя медленно тянет края футболки вверх, Хосок садится рядом, прижимаясь бедром к его боку, и помогает ему, ускоряя процесс. Стоит ему выскользнуть из ворота, как он замечает сморщенный нос своего спасителя.

— Тебе что, забыли показать, где душ? — интересуется тот.

— У меня тут нет другой одежды, — бурчит Чимин.

Хосок откровенно начинает выводить его из себя. Какого чёрта привязался?

— Ты ж вроде собирал что-то, когда я тебя сюда забирал?

— Я собирал еду!

Судя по едва сдерживаемой улыбке, он Хосока забавляет, и от этого в груди ещё больше разливается раздражение.

— Ого, да с такой бронёй не о чем беспокоиться. Ты в отличной форме! — оглядывая сложившийся в кубики от усилия пресс, присвистывает Хосок, уже откровенно лыбясь, но сразу становится серьёзнее. — Не больно? — он легко ощупывает плечи, надавливая юркими чуткими пальцам.

Это ощущение на своей коже снова заставляет чувствовать неловкость и раздражение. Чимин хмурится и резко выдыхает, когда руки спускаются на рёбра и становится совсем невмоготу.

— Синячина зреет, — бодро комментирует Хосок, — но, судя по всему, это просто ушиб. Ща мазь тебе выпишем, через недельку огурчиком будешь.

Но Чимин его не слушает. Его взгляд поглощают голубые линзы, грозно сияющие с высоты роста Тэхёна. Почувствовав неладное, Хосок оборачивается и медленно убирает руки с обнажённой кожи новенького.

— Ты мне нужен, — холодно бросает Тэхён.

Его глаза пускают такие молнии, что, кажется, в любую минуту может начаться пожар.

— Ты будешь у себя? Я ещё не закончил.

Лицо Тэхёна каменеет. В голове Чимина проносится мысль, что, похоже, сейчас одним трупом станет больше.

— Ладно, — вздыхает Хосок, — в столе всякие мазилки, бери, что приглянется. И закройся, у меня есть ключ, — он движением фокусника материализовывает небольшую связку в руке, сжимает кулак и через секунду разжимает пустой.

Главарь выходит в тихом бешенстве, а Хосок, невесело подмигнув, следует за ним.

Отлично. Теперь в списке его врагов ещё и главарь чёртовой банды.

Чимин вслушивается в звуки коридора, но там ничего непривычного: чьи-то шаги да окрики не по делу. Вообще он не видит смысла оставаться здесь. Разве что кровать больше и удобнее. Но Чимин почему-то уверен, что если Тэхён ещё раз застанет его здесь, то это будет последний день его жизни. Вытянувшись и в последний раз насладившись комфортом, Чимин с удивлением признаёт, что даже кровать пахнет свежестью, и с сожалением встаёт. Обшарив комнату на предмет полезного и интересного, поморщившись от ядерных цветов футболок и рубашек и обилия панамок, он останавливается на чёрной майке с белой безумной рожицей. От неё тоже веет чем-то приятным, и на секунду в мозгу Чимина проносится предательская мыслишка переодеться и завалиться на кровать, но он её мужественно игнорирует.

Жизнь ценнее.

Выходя из комнаты, он прикрывает за собой дверь. Сейчас все заняты похоронами и едой и суетятся где-то внизу. Благодаря Хосоку его ни к чему не пристраивают, и, значит, самое время затаиться в комнате и наконец-то поспать. Снова хочется вернуться в только что покинутую комнату, но Чимин лишь ухмыляется, хромая по общему коридору, от которого по правую руку было три других коридора, ведущих к комнатам, расположенных с обеих сторон. Его поворот был вторым, но внезапно его заинтересовывают какие-то звуки чуть дальше и он проходит мимо. Голоса кажутся знакомыми, и он не задумываясь идёт к следующему повороту. Но коридор пуст, а разговор на повышенных тонах слышится будто совсем где-то рядом. Дальше находится дверь в крыло, полностью принадлежащее Тэхёну. На секунду задумавшись, надо ли ему нарываться на новые неприятности, Чимин осторожно тянет за ручку, давая волю любопытству — когда, если не сейчас. Он едва не захлопывает дверь, когда видит Тэхёна, гневно глядящего на прижатого к стене Хосока. И взгляд того тоже не отличается мягкостью.

— Я провёл расследование! — выплёвывает ему в лицо главарь, возвышаясь над худощавой фигуркой Хосока. — Это точно был кто-то из своих. Кры-ы-ыса, — шипит он, прищуривая голубые глаза. — Подло пробралась в наше стадо, понимаешь?

— Я тоже провёл расследование, — холодно вторит ему Хосок. — И подтверждаю твои слова — это точно кто-то из наших. Из нас, — он так пристально смотрит в глаза напротив, что кажется, будто в чём-то обвиняет.

— Это можешь быть ты, — выдыхает Тэхён, ведя своими полуприкрытыми губами в миллиметре от скулы Хосока, будто обнюхивая или выбирая, куда укусить.

— Или ты, — чётко произносит Хосок и пристально глядит ему в глаза.

Кулак с такой силой и неожиданностью врезается в стену рядом с головой Хосока, что Чимин чуть подаётся назад. Взгляд Тэхёна совершенно сумасшедший, лицо перекашивает в оскале бешенства, но Хосок лишь всё так же прямо смотрит ему в глаза. Кажется, Тэхёна сейчас сорвёт и он на куски растерзает стоящего перед ним парня.

— Я не могу, когда это ты, — вдруг шепчет Тэхён, сверкнув глазами, и жарко целует Хосока, двумя ладонями хватая его лицо и зарываясь кончиками длинных пальцев в его красноватые волосы.

Чимина бросает в жар, а потом в холод, когда он встречается взглядом с накаченным парнем, который давит на дверь, закрывая.

— А ты не особо сообразительный, да? — ухмыляется тот.

Глава 4. Ошибка

Тэхён отрывается от горячих губ Хосока и, задыхаясь, пытается восстановить дыхание. Стройное тело под его руками отвлекает, жар, исходящий от него, дурманит и ведёт не туда, но Тэхен заставляет взять себя в руки. Он смотрит на красивые и тонкие черты лица и чувствует, как душу щемит от противоречащих друг другу эмоций. Хосок очень странно на него влияет. От одного вида его красноватой шевелюры в груди просыпается собственничество. Злость, вожделение и снова злость. Кончики пальцев покалывает от желания прикоснуться к тонкой коже.

Это начинается далеко не сразу. До Хосока у Тэхёна была всего одна ночь опыта с парнем. Тот был миловиден, приставуч и смотрел влюблёнными глазами, а Тэхён находился в подпитии и великодушном настроении попробовать, однако уже к утру решил, что было неплохо, но в целом восторженно суетящийся рядом парень — это лишнее. Девушки, естественно красивые, придают статус, а пацана банда просто не примет. Загнобят. А Тэхёну уже в нём никакого интереса, даже чтобы оградить от этого.

Хосока он находит через пару месяцев после этого не отложившего никакого особого впечатления на него события. Хосок с группой парней танцует на небольшой площадке недалеко от дома Тэхёна. Хип-хоп бодренько выстукивает из колонок, они что-то дружно трюкачат в ритм. И вроде даже на одном уровне, но что-то в Хосоке сразу привлекает внимание. Он останавливается поболтать с ними, а потом как бы не нарочно ошивается только с Хосоком. Тэхён даже не собирался звать его в банду изначально. Его устраивала дружба. Но недолго. В какой-то момент он понимает, что неосознанно подбивает Хосока. И через недельку-другую тот уже приятельски хлопает Чонсу по плечу и травит пошлые анекдоты под гогот банды. Тэхён редко к кому чувствует такое расположение — отцовское воспитание вбило не проходящую паранойю и недоверие ко всему и каждому. И уже в этот момент надо было бить тревогу, но Тэхён беспечно лыбился и всё чаще выискивал его среди своих глазами.

С год банда просто расширяется, укрепляется, захватывает новые территории, они все вместе движутся к новым горизонтам. Просто с Хосоком комфортно очень, и он иногда позволяет чуть больше прикосновений к нему. Но этому вроде как находится вполне логичное объяснение: Хосок на удивление чистоплотен, от него всегда приятно пахнет, он ухоженный и уютный.

Как-то раз они вваливаются на территорию банды, чтобы добить её остатки в двухэтажном доме, где располагался их центр с бильярдом и караоке. Банда быстро рассасывается по многочисленным комнатам, а Тэхён ищет главаря и неожиданно остаётся один. В запале он разбрасывает троих и слишком поздно замечает четвёртого. Он не успевает увернуться, и бита вскользь, но увесисто бьёт по голове. Звуки потухают, предметы расплываются, его мутит. Тэхён машет руками, чтобы уловить ускользающее равновесие, отчётливо видя только одно — приближающуюся опасность. Он в упор смотрит на новый замах, но не представляет, как заставить тело защититься — всё мутнеет прямо перед глазами. Он плюхается задом на пол, и сознание запоздало начинает возвращаться. До сих пор ему кажется чистым чудом, что летящая ему прямо в голову бита не размозжила череп. Хосок успевает в последний момент. Двигается отточено и чётко. Отпинывает руку чужака, и Тэхён едва успевает заметить, как в неверном свете перебитых ламп блестит лезвие, оставляя кровавую полосу на шее головореза ещё до того, как его потерявшее равновесие тело падает на пол. Хосок в этот момент потрясающе, не по-человечески красив. Тэхён ложится на прохладный пол, и ему легчает. Звуки накрывают с новой силой, в нос ударяет запах свежей крови, но он отчего-то не может оторвать взгляда от Хосока. Тот уже рядом, взволнованно смотрит на него, что-то спрашивает. А Тэхёна плющит от адреналина. Ему хочется смеяться до коликов в животе. Сходить с ума и... Он протягивает руку Хосоку, чтобы тот рывком поднял его на ноги, но тот присаживается на одно колено и помогает аккуратно подняться. Всё это медленно, не так, как хочется Тэхёну, хотя, встав на ноги, он замечает, что мир ещё не пришёл в равновесие. Ему истерично весело, сердце бешено колотится в груди. Хосок закидывает его руку на плечо и прижимается. Тэхён видит бисеринки пота на его висках, вздымающуюся грудь, обтянутую заляпанной кровью и грязью майкой. Волна жара проносится по всему телу. Рядом слышны звуки драки, крики и обрывки нецензурных фраз, а Тэхён не может перебороть бурлящий в его венах огонь, пусть и не очень понимает, что именно собирается делать. Не убирая руку с плеча Хосока, он делает шаг шире и преграждает ему дорогу, обнимая второй рукой. Увиденное Тэхён хранит в глубине своей души, как самое сексуальное выражение лица на свете. Глаза Хосока горят непоколебимой уверенностью и силой. От этого взгляда у Тэхёна на секунду сбивается дыхание. Его будто ударяет током. Хосок чуть хмурится в знак непонимания происходящего, но ничего не говорит, позволяя Тэхёну медленно толкать его спиной на стену. Главарь банды чуть медлит в царящей между ними тишине. Где-то на задворках сознания он понимает, что этот спонтанный поступок может вполне стать точкой невозврата, но продолжает наступать. Он даёт Хосоку ещё один шанс что-то предпринять, возможно, впервые за жизнь действительно интересуясь чьим-то мнением, полностью вжимаясь в его тело и так и замирая. Будто чувствовать тепло и впитывать чужое дыхание ему достаточно. Он внимательно смотрит в чуть расширившиеся глаза. Хосок не может не ощущать его возбуждение, не может по-другому понять минимальное расстояние между их губами, но не делает ничего. Тэхён полностью развязывает свои руки. Пусть пару секунд мало, пусть место не подходящее, пусть в любой момент в комнату может кто-то вбежать, размахивая пистолетом или битой. Тэхён чуть подаётся вперед и в их интимной тишине и бездействии осторожно накрывает губы Хосока своими, будто пробуя экзотический фрукт, стараясь смаковать изысканный вкус и не торопиться. Тэхён в жизни ещё не был так нежен, так осторожен, так аккуратен. Ни с кем. Хосок разрешает этим невесомым поцелуям быть, и когда Тэхёну начинает казаться, что это всё-таки отказ, тот притягивает его за шею и углубляет поцелуй. Схватив Хосока за поясницу и вжав в себя, Тэхён рычит, скрывая стон и сыплющиеся из глаз искры, и часто дышит, пытаясь насытиться воздухом. Его глаза вплавляются в раскалённые жаром зрачки Хосока, он не может оторвать от них взгляда. Тэхён всегда уверен в себе, но тут он чувствует какое-то неверие, что это действительно происходит. Что Хосок на самом деле не против. И тот, чуть усмехнувшись, кусает его за шею и гибко трётся бедрами о его пах. Они, как два подростка, тискаются у стеночки, неистово целуясь до распухших губ. Тэхён первый просовывает руку в полурасстёгнутые штаны Хосока, но тот не отстаёт. Хрипя и матерясь, кусая жёсткое плечо, не скрытое майкой, Тэхён кончает за минуту до того, как верный Чонсу появляется в проёме. У Хосока времени было ещё меньше, но они умудряются не спалиться.

— Хённиму плохо, — чуть хрипло сообщает Хосок.

Тэхёна подначивает захихикать и сказать, что, вообще-то, ему очень хорошо, но он сдерживается.

— У него кровь! — в ужасе вскрикивает Чонсу.

В комнату вбегает ещё пара человек из банды, и Хосок присоединяется к ним для прочесывания здания, оставляя Тэхёна на Чонсу.

Пару дней после Тэхён чувствует себя влюблённым подростком, но даже не находит в себе сил рассердиться. Они с Хосоком всё время переглядываются, смущённо и не очень улыбаясь друг другу. И, в конце концов, Тэхён зажимает его в этом же самом коридоре, лапает, целует, но в итоге отпускает, провожая голодным взглядом. На следующий день он наконец просыпается со здравым испугом. Замечает свою странную улыбку в отражении глянцевой двери шкафа и чувствует, как мороз расходится по коже. Он не может влюбиться! Он не может позволить себе слабые места. Перекопав вдоль и поперёк все воспоминания о произошедшем, Тэхён убеждает себя, что зря испугался. Свалил всё на всплеск адреналина, на желание новизны, на гормоны — им всего едва за двадцать, — на красоту и идеальность гибкого тела Хосока. И позже, когда Хосок зашёл передать персональные подарки от торгового квартала, а Тэхён не смог отпустить его, как капризный ребёнок пристально глядя на желанную игрушку, вцепившись мёртвой хваткой в худую руку. И когда он каждый раз находил причины, чтобы заманить Хосока к себе и оставлять с ночевой. Когда искал поводы, чтобы прикоснуться лишний раз. На всё это строил логичные объяснения. И это была фатальная ошибка. Возможно, тогда, когда всё только начиналось, устранить её было бы проще. А сейчас...

Тэхен запускает длинные пальцы во взмокшую челку и выдыхает, пристально глядя на хмурящегося Хосока. По-хорошему, стоит его убить. Уничтожить, как слабое место, пристрелить, как того щенка в детстве. Проблема лишь в том, что он слишком поздно осознаёт проблему. У неё есть другое решение: не трогать Хосока, не тянуть к нему свои руки, не целовать его губы, не шарить жадно по телу. Свести всё только к рабочим отношениям. Ведь Хосок идеально выполняет любые заданиям, прекрасно управляется с ножами. Он толковый и преданный. Потерять такого — как руки лишиться. Опереться однозначно будет не на кого. Но с другой стороны, даже это было бы оправдано, решись Тэхен.

Слабые места — это то, что должно быть исключено. Они недопустимы. В их мире даже одна слабинка обязательно приведёт к скорой смерти. А Тэхён собирался жить долго и счастливо. У него большие планы, к которым он и так очень долго идёт. Он заткнёт за пояс своего отца, заключит договор с гонконгской мафией и, наконец, построит свою империю, чтобы ни с кем не считаться. Чтобы стать свободным.

Дыхание выравнивается. Он сжимает руками шею Хосока, прищуривая глаза, чувствуя, как напрягаются мышцы под пальцами. Хосок не отпирается и не отводит взгляда. На дне его зрачков такая горечь, что Тэхёна пробирает озноб. Он чувствует себя таким жалким. Молча выпустив тонкую шею, он смотрит в пол, чувствуя жжение в уголках глаз. Он отвратителен себе за то, что не может сделать необходимое.

За то, что допустил такую ошибку.

Но так больно ему потому, что он посмел поднять на Хосока руку. Он злится на себя и не хочет этого признавать.

Хосок не уходит, и Тэхён поднимает на него взгляд, чтобы сказать что-то резкое. В душе он боится встретить презрение, страх или ненависть на его лице. Но видит лишь глубокую грусть и сострадание, которые режут по живому. И, будто понимая это, Хосок сразу прижимает его к себе, заживляя своим теплом.

Тэхёну кажется, что он слышит, как тот шепотом говорит «я люблю тебя», но не уверен, что это не галлюцинация. Он вжимается губами в голое плечо, чувствуя, как предательски бьётся собственное сердце.

Он такого никогда не скажет.

Глава 5. Вечеринка

Хосок хлопает дверью своей комнаты и устало прислоняется к ней спиной, выдыхая и заставляя себя успокоиться. Разговоры с Тэхёном становятся всё более бесполезными и болезненными. Снимая чёрный галстук, кончиками пальцев он прикасается к шее, которую ещё совсем недавно безжалостно сжимали, и тяжело вздыхает, хмурясь. У них с Тэхёном складываются всё более неправильные, всё усложняющие отношения. Тэхён, должно быть, чувствует то же самое, поэтому...

Галстук отлетает в сторону, а его обладатель с ожесточением принимается за пуговицы белоснежной рубашки. Всего раз Хосок даёт слабину, и теперь самые понятные вещи укрываются от его взгляда. До чего же глупо было переступать черту дружбы! Хосок мог честно признаться себе, что не устоял перед Тэхёном с самого начала. Позволил его обаянию проникнуть под кожу, пробраться к ничего не подозревающему сердцу, зародить непонятную теплоту где-то глубоко в груди. Но он держался, был настоящим хёном, относился почти по-отечески — ведь родной отец был слишком занят бизнесом. Поступки Тэхёна были понятны, как свои собственные. Давление отца, повышенное внимание и ожидания окружения сказались бы на любом человеке. Хосок осознавал это в полной мере и старался, как мог, компенсировать то, что не додала судьба, делясь теплотой, подставляя в нужный момент плечо. В том чёртовом клубе он не смог отказать в поддержке, которая была нужна Тэхёну. Слишком привык её давать. Слишком испугался за Тэхёна. Слишком сильно билось собственное сердце, чтобы остановить приближающиеся губы. И ведь казалось чего такого? Просто гормоны, просто на пару раз снять напряжение. Немного поддаться искушению и позволить себе вкусить крошечный кусочек этого нереально красивого человека. Но ведь это Тэхён. Кого он обманывал?

Хосок запускает пальцы в волосы, почти до боли оттягивая чёлку назад, и нервно начинает ходить по комнате. Он не понимает себя, не понимает Тэхёна и вообще, чёрт возьми, не может поверить в происходящее. Вся банда в полной подавленности. Чонсу наравне с Тэхёном знали все. Но утром находят его труп, а через несколько часов уже похороны. Никакого полагающегося прощания, никаких объяснений, как будто они не члена в последний путь провожают, а от мусора избавляются. Так Тэхён отплачивает за долгие годы службы. Хосок едва сдерживает ярость, но после их стычки решает не лезть на рожон — Тэхён явно не в состоянии выслушивать аргументы. Упорно прогоняя и без того роящиеся в голове подозрения в том, что кровь Чонсу на руках главаря, оттого и спешка, он прилично одевается. Костюм находится с большим трудом, галстук и вовсе чистая импровизация из чёрного куска ткани, но Хосок упорно придаёт облику подобающий вид, потому что Чонсу — отличный парень. Был. Он заслуживает намного-намного большего, чем то, что сейчас происходит. Бросив последний взгляд в зеркало, Хосок спускается вниз, где выясняется, что Тэхён не сообщил семье Чонсу.

И не собирался.

Это последняя капля. От злости темнеет перед глазами, воздуха не хватает. Голову рвёт на части от непонимания и искрящей ярости. Чистым чудом Хосоку удаётся сдержаться и подняться обратно в комнату, потому что участвовать в этом балагане просто чудовищно. Рубашка расстёгнута, а понять происходящее так и не получается. Идея вообще не идти и этим выразить протест кажется глупой. Кого он этим накажет? Хосок замирает, уставившись в пол. Чонсу — простой бесхитростный парень, надежный и верный товарищ. Он просто боготворил Тэхёна. Он не мог ничего ему сделать — Хосок был готов в этом поклясться. Да и если бы Тэхён даже просто заподозрил в нём опасность, он бы прилюдно пустил ему пулю в лоб, встал над трупом в полный рост и сообщил, что так будет с каждым. Естественно, никаких похорон бы не последовало.

Дело должно быть в чём-то другом. Хосок поджимает губы. Остаётся единственный вариант — Тэхён сам придумал причину и послал кого-то убрать Чонсу. Чудовищности этой догадки парализует. Хосок даже перестаёт дышать.

В дверь стучат, и это возвращает в реальность. Хосок медленно подходит к двери, давая себе лишние секунды, чтобы собраться.

— Что случилось? — впихивая его обратно в комнату спрашивает Вонхо.

Вообще накаченного плечистого парня перед ним тоже зовут Хосок. Просто на момент вступления в банду у Тэхёна уже был один Хосок, и теперь вот. Вонхо. Они настолько мало общались всё это время, что это имя даже стало привычнее. Хосок ему совсем не рад и хотел бы продолжить общение в прежнем стиле — то есть никак. Секундный всплеск надежды на возможность получить поддержку приходится гасить, на что уходят дополнительные силы. А их и так в обрез на момент времени.

— Просто уезжай без меня, — холодно бросает хозяин комнаты, отводя глаза.

Гость окидывает взглядом его полуголый торс. Хосок чувствует его голой кожей и хмурится. Когда-то давно от одного присутствия Вонхо в поле зрения сердце начинало заходиться, и теперь будто вспомнило былое, ускоряясь. Он слишком уязвим сейчас. И стоят они слишком близко. Впервые за очень долгое время. С такого расстояния отлично виден новый шоколадный оттенок его волос. Ему очень идёт. Он будто стал ещё накаченнее. Хосок уверен, что под натянутой на широких плечах белой футболкой до сих пор стальной пресс. Тело ощущает жар другого и реагирует слишком дружелюбно, остро нуждаясь в поддержке.

— Геройствуешь? — Вонхо берёт его за руку, привлекая к себе внимание, заставляя смотреть на себя. — Поговори со мной. От минутного разговора не убудет. Я вижу, что тебе это нужно.

В его глазах тревога и забота. Хосок ни на секунду не сомневается в их искренности, и от этого ещё сложнее.

— Уходи, чёрт возьми! — вырывает руку он.

Но Вонхо не даёт ни секунды. Тут же сгребает его в объятия и крепко прижимает к себе. Этакий неловкий медведь, привыкший сначала делать, потом думать. Вообще не меняется. Хосок слегка улыбается в крепкое плечо, позволяя себе на секунду опустить щиты и прикрыть глаза, расслабляясь. Его пьянящий жар на секунду кружит голову. Знакомый запах бьёт в ноздри, и в горле застревает комок. Хрупкое молчание между ними насыщенно глубоким пониманием. Будто и не прошло больше трёх лет. Вонхо молчит, но Хосок знает, что стоит только протянуть руку, попросить о чём угодно, и он это получит. Его кроет от этого безумного чувства. Внутренняя борьба сжигает изнутри, и когда Хосок отчаянно зажмуривается из последних сил взывая к здравому смыслу, неожиданно становится легче. Он, наконец, точно видит, что надо сделать.

— Иди, я в порядке, — отстранившись, уверенно говорит он. — Правда, — заверяет он на недоверчивый взгляд. — Тебе надо возвращаться.

— А ты?

— Приеду чуть позже, — торопливо говорит он, выпихивая Вонхо за дверь.

Ответный хмурый взгляд опять пробуждает греющие ностальгические нотки где-то в глубине, но сейчас Хосоку надо сделать кое-что действительно важное. Дождавшись когда за дверью послышатся удаляющиеся шаги, Хосок хватается за телефон. С огромной болью он листает переписку с Чонсу какаотоке. Руки чуть дрожат, уголки глаз начинает жечь — мысль о том, что слишком невероятно, что его, такого живого, с ними уже нет давит с удвоенной силой, — но наконец он находит то, что искал.

«Представляешь, адрес этого Чимина совсем рядом с домом моих родителей! Только у нас дом 35, а у него 56»

Ещё несколько минут поиска по адресам должников, и Хосок выбегает из комнаты, по дороге в гараж застёгивая рубашку и завязывая галстук. Он отмечает, что всего две машины не уехало, и уверенным щагом идёт в самый конец, где за высоким заваленным всякими вещами стеллажом стоят байки. Усевшись на свой, он поворачивает ключ в замке зажигания и нащупывает сзади шлем, когда прямо перед ним возникает фигура.

— Какого, блять, хуя? — негромко интересуется Вонхо.

Вид у него угрожающий.

— Сам доеду, я же сказал, — спокойно говорит Хосок, внутренне подбираясь, чтобы успеть нажать на газ и сманеврировать, не задев тёзку.

— Не держи меня за идиота, — фыркает тот и шагает вплотную, наклоняясь к самому лицу Хосока. — Решил перестраховаться и дождаться тебя. Не дури.

— Не знаю, что ты себе придумал. Я просто хочу проехаться, проветрить мозги.

— То есть в твоём телефоне я не найду адрес родителей Чонсу? Я потрудился и спросил парней, о чём вы болтали до того, как ты унёсся к себе.

— Можешь проверить, — пожимает плечом Хосок, кивая на смартфон в заднем кармане джинс.

Вонхо, ухмыляясь, протягивает руку. Один : один. Хосок надеялся, что тот отойдёт, чтобы забрать телефон. Раньше он всегда проигрывал Вонхо в спаррингах, но, возможно, часть ответственности за поражение было на влюблённости и неудачно возникающих стояках при виднеющейся в распахнувшейся поле добока накаченной груди. С тех пор пошло много времени, да и момент неожиданности должен сыграть на руку.

— Что здесь происходит? — раздаётся спокойный мягкий голос, за мгновение до того, как Хосок предпринимает попытку нападения.

Вонхо замирает на полужесте и делает шаг назад. Стоящий за ним Шону ещё крупнее. Идеальный костюм, ухоженная причёска. Он — один из трёх человек, которому Тэхён доверил дела целого района. Хосок был прекрасно наслышан о том, что обманчивая мягкая внешность не соответствует на удивление высоким навыкам в драках.

— Зову Хосока к нам, — как ни в чём не бывало рапортует Вонхо.

— Отлично, — не давая вставить ни слова, чуть с ленцой говорит Шону, проворно доставая ключ из замка зажигания байка и бросая его Хосоку. — Сяду между вами и загадаю желание, — улыбается он.

Хосок посылает Вонхо убийственный взгляд. Тот отвечает ледяным и кивает по направлению, в котором надо двигаться. Глядя на проносящиеся за окном пейзажи, он остывает и понимает, что, возможно, заставлять родных Чонсу толкаться с гангстерами на кладбище не самая хорошая идея. Он даже начинает сомневаться, что правильно истолковал намерения Тэхёна, и, возможно, тот и сам собирался пригласить родственников после. Хотя в таком случае он не стал бы отстранять Хосока от организационных работ, а скорее полностью повесил всё на него.

Погода как нарочно радует солнцем. Хосок жалеет, что не надел любимую панамку и в спешке забыл солнечные очки. Никто не плачет, у большинства застывшие каменные лица, спрятанные за чёрными стёклами. Хосок практически ничего не запоминает и старается максимально отвлекать себя, но уголки глаз предательски щиплет, а в горле застывает ком. Ещё вчера Чонсу смеялся и как всегда восхищённо комментировал линзы Тэхёна. Похороны — как какая-то насмешка, абсолютно нереалистичная вещь. Поверить настолько тяжело, что Хосок бы даже попробовал поискать какие-то другие объяснения происходящему, но картина с безжизненным телом Чонсу намертво въедается в память.

Еда не лезет в горло. Хосок безучастно смотрит в тарелку. Этот странный бесконечный день забирает все его эмоции. Только злость тонким отголоском иногда всплывает при виде Тэхёна, но на него Хосок предпочитает в принципе не смотреть. Краем уха он ловит истории о Чонсу, погружаясь в собственные воспоминания. У них было много отличных деньков. Этот человек умел заставить улыбаться.

— Эй, — хлопает его по плечу Вонхо, — пора обратно.

Похоже, он осваивается в роли наседки. Однако Шону забирает его с собой прежде, чем тот успевает последовать в комнату за Хосоком. Но и ему не удаётся никуда уйти, потому что спускающиеся сверху сообщают, что Тэхён ждёт всех на собрании.

Хосок послушно идёт за ними и его снова охватывает чувство полного неверия. Как в тот момент, когда он столкнулся взглядом с остекленевшими глазами лежащего на полу Чонсу. Собрание могло значить только одно — Тэхён не собирается отменять план по поводу нападения на клуб.

Грудь сдавливает. Хосок от самого входа смотрит на восседающую на пьедестале фигуру их главаря и понимает, что связь с этим человеком для него окончательно потеряна.

Да и человек ли он вообще.

@темы: band: bangtan boys, Strong Heart - 2018

---

Семь процентов

[EffieH]

Название: Семь процентов
Автор:  Iron Queen
Бета:  EffieH
Иллюстратор:  EffieH,  Vikara
Размер: 29k слов
Фандом: Monsta X
Пейринг/Персонажи: Ю Кихён/Им Чангюн
Категория: Слэш
Жанр: Soulmate, AU
Рейтинг: R
Краткое содержание: В недалёком будущем система подбора второй половинки налажена на высоком уровне. Девяносто три процента таких пар счастливы, живут душа в душу. Об остальных процентах мало что известно, и Кихён даже не думает о них, пока не встречает свою вторую половинку...
Посвящение: Этот текст не появился, если бы в Москву не приехали Монста, и если бы я не увидела Кихёна и не упала в него. Так сто спасибо тебе, Ю Кихён. А также огромное спасибо Викаре, с которой раскурила эту идею. И Эффи - за пинки)))
Сылка на скачивание: здесь

 

— Доброй ночи, уважаемые слушатели, — мягкий и сладкий, как сахарная вата, голос, доносящийся из колонок, неистово раздражает парня, сидящего на заднем сидении почти пустого автобуса. За окном уже перевалило за полночь, и светятся только фонари, да некоторые вывески круглосуточных магазинов. В автобусе кроме водителя только парочка алкашей с красными лицами и раздражённый парень в стильной чёрной рубашке с галстуком и идеально выглаженных брюках с острыми стрелками. У парня плотно сжаты губы, а раскосые, и без того не особо большие, глаза сужаются, прожигая дырку в грязном полу. От утренней укладки мало что осталось, и на каждой кочке чёлка опускается, мешаясь. Тогда парень отрывает руку от колена и усталым жестом поправляет волосы, зарываясь пальцами и портя причёску ещё больше. По радио ведущий треплется о том, как прекрасны сеульские ночи в это время года. Но парень старается пропускать мимо ушей его болтовню, чтобы не раздражаться ещё сильнее. Блестящие чёрные волосы оттеняют его бледное лицо. А глубокие синяки под глазами и небольшая складка меж бровей прибавляют лет пять минимум. Быть начальником и трудоголиком одновременно невероятно сложно. Особенно, когда некоторые подчинённые подводят в последний момент. Придётся разбираться завтра. Глаза устало ноют, а на переносице до сих пор живо фантомное ощущение давления от очков. Хотя сами очки давно мирно почивают в футляре на дне тёмного кейса на сидении рядом. Будь парень менее упорным, упёртым и ответственным, он бы так и оставил их вместе с бумагами в автобусе, а сам улетел в отпуск куда-нибудь на Мальдивы или вообще бы уволился. Но не в его характере сдаваться. Даже когда всё настолько плохо. Когда сроки горят уже синим пламенем. Прямо как волосы его названного старшего братца. От мыслей о Хосоке становится ещё паршивее. Тот давным-давно свалил домой и сейчас, скорее всего, видит десятый сон, если, правда, не поехал в клуб после работы. Завтра всего лишь среда, но с него станется. Взгляд мажет по прикрытому рубашкой запястью. Осталось всего пятнадцать дней.
— Господин хороший, автобус дальше не идёт, — громко окликает его водитель. Спохватившись, Кихён, а именно так зовут этого парня, вскакивает и, прихватив кейс, сбегает по ступеням. Осталось пройти ещё один квартал, и он, наконец, будет дома.

На следующее утро за Кихёном приезжает машина. Водитель в классическом костюме и шёлковых перчатках открывает перед ним дверь. Дань положению. Кихён бы предпочёл добираться как обычные люди на автобусе или метро, содержание личного водителя кажется ему лишней тратой денег. Но он — один из ведущих руководителей компании, и занимаемая должность не позволяет ему делать всё, что вздумается. Поэтому он опускается на заднее сиденье и прикрывает глаза. Если повезет, сегодня он не задержится надолго и не даст скучать водителю — уедет домой на машине, а не ночью на автобусе. На самом деле Кихёну нравятся подобные ночные прогулки, когда у водителя уже давно закончился рабочий день или он отпросился, но так быстрее оказываешься дома, а следовательно быстрее погружаешься в сладкие объятия Морфея. Предыдущая неделя выдалась тяжёлой, и желание спать как никогда сильно. Кихён боится, что вырубится прямо на рабочем месте, такими тяжёлыми стали его веки в последнее время. Хорошо, что хотя бы устраивать свою личную жизнь ему не надо. Две недели, и его вторая половинка переедет жить к нему. Чуть отодвинув манжет рукава, Кихён смотрит на мягким светом мигающий чёрно-белый циферблат таймера. 13:16:32. Тринадцать дней, шестнадцать часов и тридцать две минуты.
В кармане коротко вибрирует, и Кихён достаёт оттуда телефон. "Наши собираются встретиться на день рожденья девушки Хёну. Тебя с твоей второй половинкой уже зачислили в список гостей. Вы же придёте?" — Минхёк, его друг, всегда торопит события. До дня рожденья девушки Хёну еще целых два месяца. С другой стороны, напиши Минхёк позже, Кихён бы смог отказаться, сославшись на планы, а сейчас подобная отмазка уже не прокатит. Но не вечно же ему избегать собственных друзей? Может быть, даже хорошо, если он примет приглашение. Убьет сразу двух зайцев — познакомит свою вторую половинку со своими друзьями и удовлетворит безграничное любопытство последних. Кихён ещё со школы помнит, как друзья шутили над тем, кто же в трезвом уме и светлой памяти западёт на него, такого зануду и чистюлю. Надо утереть нос шутничкам. "Постараемся", — набирает он в ответ и выключает вибрацию. Они почти доехали до офиса, и теперь ему не до сообщений.

У Кихёна нервная работа, ответственная, но он всё равно любит её. Настолько, чтобы задерживаться допоздна, а на следующий день всё равно приходить вовремя или ещё и раньше начала рабочего дня. Кихёну нравится зашиваться и быть незаменимым, хоть таких людей, как говорят злые языки, не бывает.
— Господин Ю, к Вам директор Шин, — говорит секретарша. Кихён закусывает губу. "Снова припёрся", — проносится в голове.
— Пусть войдёт, — вслух говорит он, поправляя и без того идеально ровно сидящий галстук. У Кихёна полно дел и визит взбалмошного старшего сводного братца не входит в его планы, но что поделаешь. С Хосоком приходится уживаться на одной территории. И лучше, без эксцессов. Пусть чувствует себя важной персоной. Кихёну не жалко.
— Снова как пчёлка трудишься? — улыбка у Хосока озорная, в глазах чертята танцуют. Обаятельная зараза, девушки липнут к нему, как кошачья шерсть к чёрным штанам. — Не хочешь развеяться вечерком?
Такому, как Хосок, компания для "развеяться" не нужна. Его смазливое личико, мускулистые руки и белые с голубыми кончиками волосы не оставят равнодушными ни одного из посетителей какого-нибудь клуба или бара. Но Хосок минимум раз в месяц всё равно спрашивает об этом. Видимо, любит его злить.
— Прости, у меня были другие планы, — Кихён говорит максимально вежливо, но, кажется, всё-таки выдаёт свою позицию к подобным развлечениям, взглядом, потому что Хосок вдруг от души смеётся. Скорее, гогочет. Смех Хосока — отдельный раздражающий Кихёна в нём пунктик. Помимо внешности, как с обложки журнала, вечному веселью в глазах и удачному положению в семье.
— Планы просидеть здесь до ночи, точно. Как я мог забыть, — отсмеявшись, говорит Хосок. — Кто я такой, чтобы помешать твоему уединению с ней? С работой. — Добавляет он и снова нагло улыбается. — Ты такой зануда, Ю Кихён!
— Таким уж уродился, — решает не спорить Кихён. Что тратить напрасно слова? Хосок всё равно останется при своём. Не стоит и пытаться.
Хосок искренне верит, что его судьба никуда от него не денется, поэтому становиться затворником не стоит. Он ходит по барам, цепляет мальчиков и девочек на одну ночь, и не задумывается об этом. Не придаёт этому никакого значения. Единственное табу, которое он ставит себе, не спать с одним и тем же человеком дважды. В мире почти у каждого есть своя предназначенная ему половинка, поэтому лучше для всех не противиться судьбе и не начинать отношения, заранее обреченные на провал. Но элементарные потребности и жажду человеческого тепла никто не отменял, и Хосок раз за разом ищет себе приключения на один вечер, каждый раз полюбовно расстаётся со своими "бабочками-однодневками", как он их смеясь называет. Для Кихёна та ещё загадка, как тот умудряется после такого вот одноразового секса ещё и друзьями-знакомыми оставаться со своими пассиями. Кихён его в этом всём искренне не понимает и не поддерживает. Представляет себе хрупкую девушку, которая будет отлично смотреться в воздушном платье, на каблуках и с нежно-розовым блеском на губах, и готов ждать момента их встречи долгие три года, которые ему показывают его собственный биологический таймер на запястье, когда он достигает совершеннолетия.
Кихён в душе тот ещё романтик, и, зашиваясь на работе, частенько мечтает о том, как вскоре войдёт в его жизнь вторая половинка. Как они будут вместе ходить на оперу, невесомо касаясь пальцев друг друга под бархатными сиденьями. Как будут посещать выставки, делясь мыслями о картинах того или иного художника. Как будут готовить, обязательно вместе, пибимпаб, ролы или суп с осьминогом. Кихён представляет себе девушку с худыми ногами и большими, как у оленёнка глазами, с длинными волосами и аккуратной чёлкой. Он влюбляется уже в сам этот образ, считая дни до заветного дня её совершеннолетия. Остаётся уже совсем немного, по сравнению с тремя годами ожидания.
Десять дней до заветного письма, десять дней до полной жизни. Кихён не раз и не два слышал истории, какое это потрясающее чувство — наконец обрести своего соулмейта, свою родственную душу. Говорят, что нет ничего круче этого. Желаннее и ярче. "Мир будто обретает краски", — Кихён слышал и такое.
Правда, не всегда всё происходит именно так. Семь процентов из общего количества соулмейтовых пар оказываются "бракованными". Не сходятся и по итогу не чувствуют друг друга. Но таких всего семь процентов. Кихён уверен, что эти печальные статистические данные точно не про него и его девочку. Так что осталось лишь дождаться.

Как всегда это бывает, чем ближе знаменательный день, тем загруженнее график, тем больше дел и внезапных авралов. Одному из постоянных клиентов не доставляют вовремя партию товара, и расхлебывать всё это приходится Кихёну. Секретарь директора вдруг увольняется, и приходится выкраивать время на собеседования. Проглатывать невысказанное возмущение, что работать с новеньким будет не он, и отвечать за него тоже, так зачем ему вообще присутствовать на этих встречах с потенциальными кандидатами на должность? Но что поделать — ему и так дали неплохой старт для того, чтобы подняться по карьерной лестнице, несмотря на то, что в будущем всё будет отдано Хосоку, как старшему. Моясь перед сном, Кихён чуть ли не единственный раз за день обращает внимание на запястье и проверяет, сколько же осталось, и надеется. Надеется, что всё пройдет успешно, и он встретит свою девочку в удачный день без завалов и сможет уделить ей время и познакомиться по-человечески, а не отвечая на ежеминутно начинающую трезвонить трубку.
Кихён очень на это надеется, но прямо перед днём Дэ, ему приходится срываться и ехать на встречу в Японию, подменять отравившегося заместителя директора. Дурдом какой-то. Но подвести и не поехать Кихён просто не может. Чувство ответственности и собственные принципы не дают ему никакого шанса. Обнуление таймера на запястье он встречает в воздухе, чуть-чуть не долетев до Токио. Расположившись с комфортом в вип-кресле, на этом он никогда не экономит, Кихён вместо ожидаемого ощущения счастья чувствует лишь усталость с налётом раздражения. Не таким он представлял себе этот день. Уже в отеле в Японии, он залезает к себе на почту и открывает заветное письмо с данными о его девочке. "Им Чангюн, 21 год", — читает Кихён про себя.
— Приехали, блять, — неожиданно даже для себя, выпаливает он вслух. Кажется, зря так уверенно думал, что не попадёт в эти чёртовы семь процентов.

Кихён просто старается не думать об этом, и сначала даже неплохо выходит. Рабочий аврал отнимает у него и все мысли, и все силы. Что неудивительно. Кихён до пальцев на ногах перфекционист и выкладывается всегда не на сто, а на все двести процентов. Потом, правда, ловит волны отдачи. Здоровье не железное и периодически сбоит, выбивая из рабочей колеи. Но даже самые авралистые авралы всегда имеют окончание. И, сидя в самолёте, направляющемся обратно в Корею, Кихён уже не может сбегать от мыслей. По привычке, он чуть отодвигает манжет рубашки, чтобы взглянуть на цифры на запястье и сглатывает. Ставший бледно-розовым циферблат мерцает у него на руке, отсчитывая время вперёд, а не на уменьшение, как раньше. "Им Чангюн, точно", — вспоминает Кихён. Он снимает очки и потирает уставшие глаза пальцами. Сложившаяся ситуация уже не воспринимается с такой экспрессией, как раньше, но всё ещё напрягает. Не каждый день тебе сообщают, что всё это время ты ждал не девочку а какого-то Им Чангюна, который еще и младше на 3 года.
Кихён просто совсем не ожидал, что его вторая половинка — парень. Видел подобные пары, но никогда и подумать не мог, что такой же. Поэтому новость застала его врасплох. Но что поделаешь, придётся смириться. К тому же, он старше. Ответственность за то, чтобы у них всё сложилось, Кихён автоматически возлагает на свои плечи. Сказывается многолетняя привычка в сложных ситуациях брать всё на себя. Кихён старше, и по логике должен быть более опытным в отношениях. Только вот не задалось. Опыта у него — кот наплакал, всё не до отношений было. Кихён думает о том, что, возможно, этот его Чангюн — мальчик-цветочек с большими испуганными глазами и "хён-хён-хён" на губах. Пожалуй, тогда всё получится. Как и планировал ранее, Кихён покажет ему свою жизнь и сделает его гармоничной её частью. Когда самолёт совершает посадку в Сеуле, он чувствует неясное волнение. Скорее всего на телефоне его ждут непрочитанные сообщения и звонки от Им Чангюна. А, если и не ждут, то тем лучше. Значит, его вторая половинка очень застенчива. Кихён старше и позвонит ему сам.

На телефоне не оказывается ни звонков, ни сообщений, и "набранный номер не зарегистрирован в сети". Кихён, мягко говоря, недоумевает. Пишет сообщение Чангюну на почту, где просит связаться с ним по указанному номеру или емэйлу. Первое такое сообщение он отправляет на следующий же день после возвращения, но ответа не получает. Второе высылает с уведомлением о прочтении спустя неделю. Уведомление приходит в тот же день, а вот ответа всё также нет. Кихёна понемногу начинает раздражать эта ситуация, хоть он и уговаривает себя, что, возможно, этому есть вполне невинное объяснение. Только вот время-то идёт, февраль вступил в свои права и заметает Сеул ворохом снежинок. Через две недели Кихёну и Чангюну надо бы явиться в Центр Семьи и зарегистрировать свои отношения. А они до сих пор даже не знакомы. Кихён не бросает попыток дозвониться и дописаться до Чангюна, но абонент по-прежнему не абонент, а почта, хоть и просматривается, остаётся без ответа.

— Что-то ты невесёлый для человека, нашедшего свою половинку, — режет по больному Хосок. Вообще, смотреть на таймер другого человека — не особо прилично, но некоторых это явно не заботит. Кихён криво улыбается, до треска сжимая в руке ручку.
— У меня есть два билета на оперу. Тебе, вроде, такое нравится, а я занят. Не смогу пойти, — Хосок подмигивает и оставляет билеты на низком столике для бумаг. Интересно, откуда они у него? Хосок обычно только по барам, да качалкам ходит. И нет, его не смущает, что это, вроде как, взаимоисключающие вещи. — Съезди за своей девочкой на крутой машине и после оперы своди в какое-нибудь крутое место. Попробуй хоть со своим предназначением подружиться, бука.
Кихён еле сдерживает себя, чтобы не запустить ему в спину парочку увесистых папок с документами. А потом вдруг думает: "Съезди за ним... А ведь действительно. Может, стоит съездить? Узнать, хотя бы, чего ждать".
После очередного загруженного рабочего дня Кихён говорит водителю адрес Чангюна, и всю дорогу напрасно пытается успокоить дрожь волнения в руках и внутри. Получается, откровенно говоря, плохо.
Чангюн живёт в какой-то подвальной комнатке. Кихён сначала даже теряется, когда какая-то девушка, на вопрос о том, не знает ли она, где проживает Им Чангюн, указывает на маленькое с решёткой окошко почти у самой земли.
— Только его сегодня не будет, — делится она информацией, теребя полы растянутой толстовки и смотря на него сквозь толстенные стёкла очков. Кихён ловит себя на мысли, что вряд ли эта девушка хорошо видит даже то, что находится прямо перед ней. — Он куда-то с друзьями поехал.
"Получается, он просто меня избегал?" — на ум приходит только одно логическое объяснение.
— А ты случаем не знаешь, когда он вернётся? — Кихён старается говорить мягко, но внутри поднимается волна негодования. Его чёртово предназначение где-то тусит с друзьями, пока он, как полнейший кретин, переживает и пытается пойти на контакт первым. Отлично вообще.
— Знаю. А Вы откуда его знаете? — Девушка окидывает его взглядом, полным подозрения. Похоже, до неё только сейчас доходит, что, возможно, она сболтнула лишнего. — У него нет друзей с такими костюмами и галстуками.
— Я его пока не знаю, но хотел бы узнать, — говорит Кихён и по округлившимся глазам девушки понимает, что лучше бы соврал. Теперь от неё ничего не добьёшься. — Не говори ему, пожалуйста, что я приходил. Хотелось бы сделать сюрприз, — улыбается он, пытаясь внушить ей хотя бы капельку доверия к себе. Но кажется, терпит полнейшее фиаско. В глазах у девушки отпечатывается, что она всё расскажет Чангюну сразу, как его увидит. Что ж, и ладно. Пусть знает, что его ищут. Может, так вся эта идиотская ситуация, когда Кихён ждёт, а его игнорируют, быстрее закончится. Но, как бы не так. Чангюн так и не объявляется, а Кихён, ещё раз съездив и не застав его, решает, что с него довольно.
На оперу он идёт один. Пьёт в антракте сладкий кофе, и с играющей на губах улыбкой возвращается на машине в свою холостяцкую берлогу, напевая про себя мелодию последней услышанной арии. По пути он думает о том, что представление было прекрасно, и надо бы не забыть сказать спасибо Хосоку. Если б не его билеты, он бы не провёл вечер настолько превосходно. Кихён оставляет машину на подземной парковке и поднимается на лифте до своего этажа все ещё пребывая в состоянии некоторой эйфории. Когда створки разъезжаются, он вдруг видит перед дверью в свою квартиру незнакомого парня в абсолютно идиотской шапке, дутой куртке и джинсах с прорезями, оголяющими коленки. Для того, чтобы понять, кто это, ему не требуется никакой подсказки. Кихён сразу понимает, что это недоразумение и есть Им Чангюн собственной персоной.

Первое и единственное, что ему хочется сделать — это подойти и хорошенько пнуть наглого воробья. Этот эпитет, как кажется Кихёну, отлично подходит пацану, который...хрен знает сколько прождал его у двери. Ведь на часах за полночь, и консьерж, который мог его впустить, ушёл уже минимум часа два назад. Кихёну очень хочется вылить на Чангюна всё своё раздражение и отчасти обиду за всю эту дурацкую ситуацию, но он всё же берёт себя в руки, медленно вдыхает и выдыхает и подходит ближе.
— Привет, — говорит он, обращая на себя внимание. Чангюн поднимается и вежливо кланяется. И нет, он совсем не похож на цветочного мальчика. Сжатые в полоску губы, длинный прямой нос и нечитаемый взгляд, который не задерживается на кихёновом лице, опускаясь в пол. На вкус Кихёна: отталкивающий вид и внешность. Кажется, печальные прогнозы сбылись. Кихёну Чангюн абсолютно не нравится. Сразу.
— Ю Кихён? — Уточняет пацан, пока Кихён пытается справиться с замком — от волнения он умудряется промазать пальцами мимо нужных кнопок, и чувствует себя полнейшим идиотом. Не может попасть в собственную квартиру.
— Да.
— Чангюн, — неловкость, висящую в воздухе, можно ложкой черпать, такая она густая и видимая. — Мне сказали, что Вы меня искали. — Только сейчас, разобравшись с замком, Кихён обращает внимание на голос. И голос Чангюна, в отличие от внешности, очень ему нравится. Вливается в кихёновы уши мягкой вибрацией. Если бы они познакомились по телефону, Кихён бы точно сразу запал. Есть у него такой пунктик.
— Искал, — честно подтверждает Кихён, застывая на пороге, когда Чангюн огорошивает его тихой, но чёткой фразой: "У меня есть девушка".
— Я буду с Вами жить, — добивает он, — но в разных комнатах. У Вас же большая квартира?
Кихён от подобной честности и...наглости всё своё красноречие теряет. Заходит в квартиру, на автомате пропуская нежданного гостя. Лампочка включается, освещая идеальные ряды обуви на полках, только его обуви, и потом до Кихёна вдруг доходит. "А какого, собственно, чёрта?". Кажется, он говорит это вслух.
— У нас у обоих будут проблемы, если мы заявим, что не сошлись и не собираемся, — серьёзно поясняет Чангюн, стаскивая со своих ног кеды. "Кто вообще зимой в кедах ходит?!"
— Вас будут вызывать за объяснениями, нас будут всячески сводить и тестировать, а после выберут нам других подходящих партнёров, и надо будет снова ждать. Только слежки за нами будет уже в разы больше.
— Откуда ты...? — Недоумевает Кихён, шокированный свалившимися на голову откровениями.
— У меня у подружки так было, — поясняет Чангюн, разгибаясь и неловко сцепляя руки в замок.
— У той?
— Нет, — «не у той, с которой я встречаюсь», — невысказанная фраза повисает понятной обоим тишиной.
Они стоят посреди коридора, смотря друг на друга. Абсолютно разные, совсем не подходящие друг другу. Как получилось, что система из всех людей сделала из них пару? Кихён всегда верил в предназначение, но, кажется, ему придётся пересмотреть свои взгляды. Этот хмурый пацан, у которого есть девушка, абсолютно не похож на его идеальную пару. На вторую, мать её, половинку.
— Уже поздно, — Чангюн сминает в руках шапку и переводит взгляд на ряды кихёновой обуви. Наверное, завидует. Или презирает. Кихён пытается понять это по выражению его лица, но ничего не выходит.
— Поздно, — повторяет он и понимает, что как бы ему не хотелось нафиг выставить этого чужого, по сути, пацана на улицу — с глаз долой, как говорится — он этого не сделает. За окном февраль, а Чангюн в осенней одежде. И, в конце концов, им надо поговорить, решить всё для них обоих. Но Кихён сейчас уже плохо соображает, может с утра станет понятнее, что делать дальше.
— Чай будешь? Полотенце и одежду сейчас найду, — говорит он, и, махнув в сторону гостиной, добавляет, — спать сегодня будешь там.
— Чай не буду, спасибо, — отвечает Чангюн, и на этом их короткое вечернее общение заканчивается. Кихён отдаёт ему полотенце и пижаму, и уходит спать. Хоть завтра и выходной, он устал и не находит в себе ни моральных, ни физических сил сейчас разбираться во всей этой запутанной ситуации. По привычке Кихён оставляет дверь в свою комнату нараспашку и, забравшись в постель, отворачивается к стене, закрывая глаза и надеясь, что завтра приход Чангюна окажется всего лишь игрой его буйного воображения.

К сожалению, не оказывается. Когда Кихён продирает глаза, первое, что он слышит — приглушённый смех из гостиной, который сначала озадачивает и пугает его. А потом ему вспоминается вчерашний вечер и вставать уже не хочется. Судя по всему, Чангюн чувствует себя гораздо менее неловко, чем он сам. Хотя квартира-то Кихёна. Вот незадача. Кихён поворачивается на другой бок, пытаясь вернуть себя в сонное состояние, но оно, как назло, не возвращается. Чангюна больше не слышно. «Интересно, что он сейчас делает?» — думается Кихёну. Всем известно, что соулмейты могут чувствовать друг друга, но, вроде как, это зависит от того, насколько крепка их связь и насколько сильные чувства они друг к другу испытывают. Кихёну любопытно, каково это, но, похоже, он никогда не испытает это на себе. Несправедливо. Кихён вообще-то готовился к появлению в своей жизни соулмейта, даже подарок на день рожденья ему купил, чтобы вручить в день знакомства. Кто ж знал, что то перенесётся почти на месяц. "У меня есть девушка", — пока Кихён пялился вечерами на таймер на своём запястье, Чангюн времени не терял. Встречался, влюблялся. Кихёну всё ещё кажется, что Чангюн абсолютно не походит на его идеальную половинку, но всё равно становится обидно от одной мысли о том, что тот не дал им даже небольшого шанса, решив всё за них обоих. Самостоятельный, блин, студент. Кихён иррационально начинает злиться на всю эту ситуацию, на Чангюна, но больше всего, всё-таки, на себя самого. На свои идиотские романтичные представления о совместном будущем вместе со своим соулмейтом.
Кстати, о нём. Поняв, что поспать ещё не удастся, Кихён тихо соскальзывает с кровати и подходит к выходу из комнаты. "Что он там делает? Интересно, можно ли зайти или лучше не надо?" Мысли и неловкость, появляющаяся из-за них, роятся в его голове, как стая пчёл, из которой то одна, то другая особь жалит больно, мешая Кихёну думать здраво. "Моя квартира — делаю, что хочу. А вдруг он там голышом лежит?" Кихён цепляет взглядом зеркальный гардероб в прихожей и вдруг понимает, что если подойти и встать под удачным углом, то он сможет увидеть, что там делает Чангюн и не попадёт при этом в неловкую ситуацию. Идеально. Кихён вплотную придвигается к двери и, протянув руку, чуть приоткрывает зеркальную дверцу, так, чтобы была видна гостиная. Чангюн сидит поверх одеяла в пижаме, которую он ему вчера дал, и скролит что-то на телефоне, периодически улыбаясь. "Наверно, с девушкой переписывается", — думает Кихён, в очередной раз чувствуя себя полнейшим идиотом. Хосок с его любвеобильностью и позицией, что предназначение никуда от него не денется, не кажется уже таким неправым. Надо было тоже отрываться, хотя кого он обманывает. Кихёну вечно было не до личной жизни. Работа, работа, работа. Даже встреча с предназначением была для него распланированным до мелочей событием, которое, правда, пошло наперекосяк. Кихён сглатывает подступивший комок из обиды и разочарования и входит в гостиную.
— Доброе утро.
— Доброе, — рывком спрыгивает Чангюн с дивана. У него на голове шухер, и губы искусаны до крови — постоянно прикусывает их. Так он совсем не похож на подростка — в растянутой футболке и закатанных так, что видны коленки, штанах. Ещё и это холодное, непонятное выражение лица, предназначенное явно Кихёну, потому что появляется только тогда, когда Чангюн отрывает взгляд от телефона и смотрит на него.
Ну, ничего. Жалко, конечно, что это хваленое предназначение в итоге оказалось сплошным разочарованием, но жизнь не закончилась. Кихён найдёт себе девочку. Такую, о какой мечтал, и будет счастлив.

Сидя напротив Чангюна и отхлёбывая кофе, Кихён думает о том, как быстро рушатся мечты. Кофе в кружке обжигающий и горький. Кихён любит сладкий, но вставать и искать сахар не хочется. Поэтому он отпивает совсем по чуть-чуть, чтобы казалось слаще, чем есть на самом деле. Чангюн тоже пьёт не спеша, подсунув под себя одну ногу и чувствуя себя, судя по выражению лица, ничуть не лучше, чем Кихён, на которого давит молчание между ними. Неопределенность давит.
Он изредка, когда Чангюн не видит, поднимает глаза и исподволь его разглядывает. Не сказать, что это нереально интересное зрелище, скорее Кихён думает, в каком же таком месте тот — его предназначение. Ему совсем не нравится то, что он видит. Острый нос, узкие холодные глаза, чёлка и проколотые в нескольких местах уши. При более близком рассмотрении Кихёну он всё ещё кажется некрасивым, а его вид в какой-то степени отталкивающим. Но, возможно, в этом виноват чангюнов взгляд. А, может быть тот факт, что тому, в отличие от него самого, вообще ничего не интересно. Уставившись в свою чашку, он пьёт кофе, даже не думая поднять глаза и присмотреться к самому Кихёну. Такое отношение злит. Отсутствие даже банального интереса от его предназначения — верх неудачливости, так кажется Кихёну. Глухая обида внутри него поддакивает.
— Ты сказал, что у тебя есть девушка, — решает наконец нарушить молчание Кихён. Чангюн отрывает глаза от созерцания пенки и кивает. — Тогда зачем тебе... — "Я", — чуть не выпаливает Кихён, но в последний момент заменяет на — таймер?
— Деньги, — лаконично отвечает Чангюн, и у Кихёна, видимо, заметно расширяются зрачки, потому что после паузы, он продолжает, — соулмейтам платят за то, что они вместе. Это неплохой шанс подзаработать ничего особо не делая при этом.
— Подзаработать на чувствах? — Кихён старается не выдавать голосом презрение, которое заполняет его внутри, но получается не очень.
— Ты ко мне что-то чувствуешь? — Парирует Чангюн. И, выждав, пока Кихён отрицательно мотнет головой, продолжает, — мне очень нужны эти деньги. Я учусь, а на учёбу нужны деньги, меня некому содержать, — Чангюн, наверняка, не имеет ничего такого ввиду, но Кихёну всё равно становится малость неприятно, — Работать, совмещая с занятиями в универе, довольно проблематично, а на подработках платят мало.
Кихёну всё ещё очень не нравится происходящее, но чангюнова честность и спокойная констатация фактов, без намёков на то, чтобы его пожалели, не может не тронуть. У них абсолютно разное социальное положение, это было понятно сразу. Но Кихён, почему-то не задумывался, что настолько.
— А Вам.. — Чангюн ненадолго стопорится, — что Вас привлекло в этих "соулмейтовых отношениях"?
"То, что мне найдут идеально подходящего именно для меня человека, и не придётся жертвовать время на поиски. Что не нужно будет тратить нервы на людей, которые изначально не "мои", — пролетает в кихёновой голове.

— Это ... удобно, — откровенность в ответ на откровенность честно говорит в итоге Кихён и сам внутренне морщится от того, как грубо и сугубо практично это звучит. Судя по всему, он ничуть не лучше самого Чангюна, которому просто нужны деньги.
"Расчётливая парочка соулмейтов — это что-то новенькое", — грустно заключает Кихён.
— Удобно? — Хмурит брови Чангюн.
Сдержать нервный смешок у Кихёна не получается.
— Я рассчитывал на миленькую девочку, — поясняет, читай, оправдывается, Кихён.
— А-а-а, — понимающе тянет Чангюн, — наверное, сбой в хвалёной системе института семьи, — говорит он, но Кихёну кажется между его слов скептичность к такому положению вещей. Типа, "чувак, сбои сбоями, но с ориентацией они бы точно не налажали". У Кихёна от собственных мыслей вспыхивают уши. Хорошо хоть, что за растрепанной шевелюрой, это не очень заметно.
— Сможете потерпеть полгода? Я успею закончить учёбу, и мы скажем, что ничего не вышло. Вам ещё через полгода найдут нового соулмейта.
Пожалуй, вот он шанс — зарубить всё на корню. Кихён открывает рот, чтобы сказать: "Я против. Давай закончим всё сейчас", а говорит:
— Окей.

"Окей, блять. Больной придурок. Зачем я согласился на всю эту чушь?!" — думает он, когда Чангюн сваливает к своей девочке, а больной придурок, то есть сам Кихён, остаётся в квартире весело проводить свои первые выходные с соулмейтом. Точнее, без него. Остаётся в пустой квартире с лишней кружкой на столе, которую Чангюн даже не удосужился убрать в мойку. Так торопился к своей обожаемой девочке. Кихён просто не может не чувствовать раздражение по поводу своей незавидной участи на фоне таких светлых и крепких отношений. Когда Чангюн после завтрака пошёл в душ, он оставил свой телефон на кухне, и в этот момент ему позвонила его девочка. И Кихён, конечно, абсолютно случайно увидел её фото на входящем вызове. Длинные волосы, озорная улыбка. Красивая девочка. Кихён как раз о такой мечтал в своих розовых мечтах, которые так безжалостно растоптала суровая реальность в виде имени Чангюн в профиле его идеальной второй половинки. Какой дурак решил, что они вообще могут быть парой? Кихён порывисто вздыхает и идёт мыть чашку. Ему не комфортно знать, что на кухне есть немытая посуда. А обо всем остальном лучше и не думать вовсе.
Выходной протекает лениво и, по сути, впустую. Кихён протирает стол, готовит себе очередной холостяцкий ужин, а потом забирается в постель и достаёт из прикроватной тумбочки книгу. С большим успехом он провёл бы этот день на работе — подразобрал бы завалы бумаг и, наконец, разложил бы по папкам документы по последним сделкам. Работа, которую он не решается поручить секретарю, потому что, делая её, он в последний раз проверяет всё ли правильно, всё ли идеально. В последний раз всё просматривает и со спокойной совестью поручает убрать в архив.
Кихёну нравится работать, нравится, когда всё получается, когда голова кипит от информации, которую нужно запомнить и донести до клиентов или партнеров. Поэтому этот выходной кажется ему сплошным разочарованием — непродуктивный день, забитый странными чувствами и сумбурными мыслями. "Ты же помнишь про нашу сходку?" — Минхёк, как чувствует, всегда появляется в неподходящую для Кихёна минуту. В минуту, когда он готов согласиться с чем угодно, лишь бы стало чуточку веселее, или предложить что-то из ряда вон выходящее. "Не хочешь выпить?" — набирает Кихён, понимая заранее, что тот точно не откажется.
У Минхёка предназначение — шумный Чжухон с милейшими ямочками на щеках. И вот, наблюдая за ними, легко поверить в соулмейтов, потому что настолько идеально подходящих друг другу людей, сложно себе представить. Кихён вместе их видел от силы раза три-четыре, вечно загруженный график не даёт ему часто встречаться с другом-Минхёком и с его бесплатным добавлением — Чжухоном, но даже так постиг всю магию соулмейтов. Химию между ними и неразрывную эмоциональную связь. Минхёк всегда чувствует, что происходит с Чжухоном, даже если тот на другом конце города. Чувствует его злость или радость. Их таймеры светятся стабильно жёлтым цветом. Кихён не может им не завидовать белой завистью. Ведь даже просто наблюдать за этой парой приятно. Но Кихён всё равно эгоистично желает, чтобы на их встречу пришёл только Минхёк. Смотреть на чужое счастье, когда твоё и не планируется в ближайшем будущем, тяжело.
Надев тёплое пальто и замотав шею шарфом, Кихён выскакивает из дома и торопится в бар. Мысль, что он не взял у Чангюна актуальный номер телефона и не спросил, когда тот вернётся, посещает его только, когда подходит к заветному клубу. Но что уже поделаешь...
Минхёк уже ждёт. Ждёт один, попивая обычное светлое пиво, и вскакивает, приветливо улыбаясь, когда, наконец, замечает его.
— Сегодня пойдёт зелёный снег? — Ржёт Минхёк, стискивая Кихёна в объятиях. От него пахнет чем-то сладким, и это даже не перебилось запахом сигарет. — Что стряслось, раз всегда занятой Кихён предложил выпить? — Минхёк серьёзнеет и, усевшись на диванчике, хлопает на место рядом, приглашая. Пожалуй, если они будут разговаривать, то это лучший вариант. Из такого положения не особо видно, что там с лицом у рядом сидящего.
— Эль? Текилу? — Спрашивает Кихён, только сейчас вдруг осознав, что действительно хочет выпить. И, желательно, забыться.
— Текилу. Только пиво допью.
— Как жизнь? — Неловко интересоваться об этом только сейчас, спустя год, наверное, как они не пересекались, но что поделаешь.
— Потихоньку. Чжухон на последнем курсе — определяется с темой диплома и треплет мне этим нервы, — улыбается Минхёк. — Ездили осенью на неделю в Тайланд, покупались, отдохнули. В общем, отлично провели время. У меня на работе всё также: скука смертная и ни конца, ни края этому не видать. У тебя как? Я уже миллион раз об этом спрашивал, конечно... — с укором говорит он, и Кихён неловко улыбается в ответ. Действительно миллион раз. Если открыть их переписку в какао, то она состоит практически из одних минхёковых вопросов.
— У меня неплохо. Стал руководителем отдела, — обобщая всё, что произошло за последний год, отвечает Кихён.
— Ну, это мог не говорить. И так понятно было, что ты займешь руководящую должность, — улыбается Минхёк, — а как там с соулмейтом? Подожди, вы же уже должны были встретиться, нет?
«Вот это память!»
— Ага. Встретились, — Кихён конечно знал, что эта тема поднимется, но чтобы так скоро? Ему даже напиток ещё не принесли.
— Видел бы ты сейчас своё лицо, — усмехается Минхёк. — Ладно, — будто прочитав его мысли, идёт он на попятную, — позже обсудим. Когда ты хорошо выпьешь. Без этого, видимо, не получится.
Кихён от облегчения мысленно выдыхает. Бармен доливает в стаканы, и Минхёк уходит забрать их со стойки. В кармане кихёновых джинс вибрирует. "Кого там несёт?" — лениво думает он, выуживая телефон. "Не жди, вернусь завтра", — сообщает неизвестный номер.
— Отлично, можно пить, сколько влезет, — выдаёт мысли вслух Кихён.
— Что? — Минхёк, как всегда, тут как тут.
— Пить, говорю, можно много.
— А, отлично! Кстати, тебя вообще не узнать в джинсах. Сколько себя помню, ты вечно в костюмах ходил, — замечает Минхёк, и Кихён невольно смущается. Эти джинсы у него единственные. И надел он их только потому, что всё остальное в стирке или надо гладить.
— Спасибо.
— Ну что? За долгожданную встречу?
— За встречу!
Стаканы звонко соприкасаются и быстро пустеют. Кихён никогда не пил с Минхёком. Как-то, то времени не было, то желания. Но оказывается, с ним пить — самое то. Минхёк разговорчивый, любопытный, но в меру, не дебоширит, что немаловажно, и ...понимающий. Кихёну рядом с ним комфортно. Они выпивают целый сет из 12 порций, болтают о разном, смеются над минхёковыми шутками. Минхёк вообще сам по себе забавный и знает массу смешных историй, а в ещё одну массу попадал сам. "Ему бы психологом подрабатывать", — думает Кихён, когда внезапно решается рассказать ему о Чангюне. Просто Минхёк располагает к себе и умеет слушать. А Кихёну, кажется, очень нужно, чтобы его просто послушали. И он выкладывает всё как есть. Не преминув при этом пожаловаться на то, что, кажется, сошёл с ума, раз согласился на подобную авантюру. По завершении истории, Кихён ждёт слов поддержки, либо наоборот порицания, а Минхёк говорит: "Надо ещё выпить" и уходит за добавкой. Уже ближе к ночи, когда бар закрывается, а Чжухон начинает обрывать ему трубку, Минхёк делится своими мыслями обо всём том безобразии, что творится в кихёновой жизни.
— Вы сто процентов будете вместе, — выдаёт он абсолютно непонятно откуда взявшееся суждение.
— Даже не надейся на какую-то миленькую девочку, — усаживая в такси, хлопает он его по плечу и улыбается.
— Вот вредина, совсем не изменился, — под нос себе бормочет Кихён и прикрывает глаза.

Утро встречает его головной болью и от этого паршивым настроением. Кихён не то чтобы давно много пьёт, но периодически любит пропускать по стаканчику в особенно запарные дни, и организму, судя по ощущениям, такое положение вещей не нравится. А уж после приёма на грудь нескольких сетов текилы особенно. Кихён издаёт мученический стон, когда всего лишь поворачивается с боку на бок. Голова, словно грецкий орех, зажатый в сильных руках, слегка потрескивает, так и норовя расколоться. Кихён приоткрывает один глаз, чтобы узнать, сколько же сейчас времени и удивленно распахивает оба. Рядом с будильником стоит стакан с водой и таблетка. "Как?" Кихён снова закрывает глаза, пытаясь вспомнить, как добрался до дома, но ничего не припоминает после того, как сел в такси. Забирается руками под одеяло и отчаянно вздыхает, мечтая провалиться куда-нибудь, желательно подальше и навсегда. Он абсолютно голый и ничего не помнит о том, как добрался до кровати. Кажется, зря он с таким презрением думал о стиле жизни Хосока. Сам ничуть не лучше, если не хуже. Хосок хотя бы помнит, что делает и с кем. А вот что делал вчера Кихён и кто оставил ему таблетку на тумбочке — тайна, покрытая мраком. "Которая не была бы тайной, если б кое-кто не напился до состояния нестояния", — подсказывает ему голос разума. Прислушавшись к собственным ощущениям, Кихён заключает, что ничего страшного не произошло, и что какая-то добрая душа просто раздела его и положила спать. И, либо это был таксист, что практически невозможно, либо сердобольный сосед, что тоже мало похоже на правду, либо Минхёк, который, по-видимому, всё-таки проводил Кихёна до дома. Приплыли. Сделанные выводы расстраивают, но всё могло быть гораздо хуже. Например, если бы это бы не Минхёк, а Чангюн. Хорошо, что он куда-то умотал из города.
Собравшись с силами, Кихён приподнимается на локтях и бросает таблетку в стакан. Вода начинает пениться, а лекарство шипеть. Даже просто от мысли о том, что он сейчас выпьет таблетку, становится чуть лучше. Сила самоубеждения, не иначе. Кихён выпивает холодный напиток, из-за открытой форточки в комнате почти как на улице, и встаёт, избегая резких движений. Вещи, которые вчера были на нём, бесформенной кучей лежат рядом с кровать
ю. Присев на корточки, он проверяет карманы, вытаскивает оттуда несколько чеков и, судя по мёртвому экрану, разряженный полностью телефон.
Одежда перекочёвывает в барабан машинки, а Кихён идёт в душ и чистить зубы. Перед этим ставит телефон на зарядку, но даже не думая дождаться, пока тот включится. Неприятное ощущение на языке раздражает, хочется поскорее освежиться и перебить похмелье.
Таблетка начинает действовать, когда Кихён вылезает из душа. Машинка бодро крутит барабан, по ванной комнате разливается запах персикового шампуня и любимое махровое полотенце сразу находится в шкафчике. Кажется, несмотря на утро, этот день ещё может стать приятным. Кихён влезает в халат, наматывает на голову полотенце и выходит из ванной, чтобы сварить себе кофе. Включившийся телефон пиликает, извещая о пропущенных вызовах. Поставив турку на огонь, Кихён уходит в комнату. На светящемся экране несколько вчерашних звонков от Минхёка и ещё парочка от Чжухона. Кажется, тот действительно больше никогда не отпустит своего предназначенного на встречу с ним. Кихён набирает: "В следующий раз приходите вместе. Не ругай Минхёка, он из-за меня так поздно вернулся" и отправляет Чжухону. Он сделал, что мог, и со спокойной душой может попить кофе, который, кстати, уже готов.

Воскресенье Кихён посвящает уборке. Моет полы, протирает влажной тряпкой полки, открывает гостевые комнаты, чтобы проветрить, и, спустя несколько часов, убирает и их. Ну как, убирает. У Кихёна всегда везде чисто, поэтому остаётся только избавиться от накопившейся пыли и немного освежить обстановку — снять с тяжёлых портьер чехлы, протереть давно не тронутые стёкла, взбить подушки и пропылесосить ковры. Обычно эти комнаты не используются, никто ни разу не оставался на ночь, даже родственники предпочитают встречаться на нейтральной территории — где-нибудь в кафе, поэтому так непривычно распахивать давно уже закрытые двери. Но не вечно же Чангюну спать на диване в гостинной. Она, конечно, огромная, и диван удобный, но там нет шкафов для его вещей. И должно же быть у Чангюна собственное место. Личное, а не разделенное на двоих. Изначально, Кихён надеялся на то, что его соулмейт, его родственная душа, будет жить вместе с ним. В его комнате, на его кровати. Будет спать, уложив голову на соседнюю подушку, но всё оказывается иначе.
Поэтому он расчехляет гостевые комнаты. Одну для Чангюна, а другую для его друзей. Ведь не все такие, как Кихён, и живут, не принимая гостей. Он не хочет становиться кем-то наподобие злой мачехи для Чангюна, запрещая приводить друзей и следя за каждым шагом. Хотя, кого Кихён обманывает, так бы не получилось в любом случае. Чангюн слишком самостоятельный. Захотел бы — привёл, не спросив. Единственное, Кихён очень надеется, что тот не приведёт свою девушку знакомиться. Это было бы слишком унизительно.

Выходной подходит к концу, и Кихён достаёт гладильную доску, чтобы наготовить себе костюмов на всю неделю. Вообще, он зарабатывает так много, что мог бы себе позволить приходящую домработницу. Тогда не приходилось бы убираться, стирать, готовить, гладить бельё. Но Кихёну нравится работа по дому. Не требующие никакого умственного напряжения дела позволяют ему расслабиться, поэтому он делает всё сам. И даже в дни завалов на работе не заказывает еду, а готовит себе что-нибудь простенькое, либо ложится спать голодным.
Закатав рукава, он разглаживает складки на однотонных голубых и белых рубашках, и это приносит ему ни с чем несравнимое эстетическое удовольствие. Кихёну нравится классический стиль одежды, нравятся строгие костюмы с галстуками и бабочками. Черные, тёмно-синие и серые брюки, рубашки с твёрдыми манжетами. Ничего лишнего. Просто и элегантно. В уме вдруг всплывает картинка его первой встречи с Чангюном и Кихён в очередной раз теряется. Драные джинсы, толстовки и снепбэк. Кихён такое даже в страшном сне не надел бы. Его единственные джинсы — высокая талия, прямые и однотонные. Никаких художественных разводов, пятен и, тем более, прорезей. Кихён старается почаще ходить на культурные мероприятия и в культурные места. Конечно, не всегда получается, потому что работа для него всегда на первом месте, но хотя бы раза два в месяц он выбирается в театр, в оперу или на выставку. В его романтичных мечтах теперь они бы ходили вместе. Он и его вторая половинка. Представив себе Чангюна в рваных джинсах в ложе театра, Кихён трясёт головой и вздыхает. Ужас какой-то. На них бы все смотрели гораздо больше, чем на сцену. Пожалуй, и к лучшему, что у Чангюна есть девушка и он не собирается становиться ему полноценным соулмейтом со всеми вытекающими. Кихёну было бы дико неловко и неуютно с ним. Они не только друг другу полные противоположности, но их окружение, интересы, похоже, полностью не совпадают. Ни единой зацепки, кроме той, что система выбрала их, как идеальных партнёров.
"Приеду через час", — пишет Чангюн, когда Кихён уже укладывается спать. "Пароль — 0126. В твоей комнате оставлю свет включенным", — пишет он в ответ. Ждать Чангюна абсолютно не хочется. К тому же, Кихёну, например, завтра рано вставать на работу. Он не халявщик-студент, как некоторые.
Включив люстру в новой чангюновой комнате, Кихён кладёт его пижаму на край кровати и уходит спать. Завтра ранний подъем и впереди тяжёлая трудовая неделя. Кихёну надо хорошенько выспаться.
Только, как на зло, он ещё долго не может уснуть. И вырубается, наконец, гораздо позже пиликанья входной двери.

Неделя стандартно начинается с визита Хосока. Кихён, ещё даже не дойдя до кабинета, видит на стойке у секретарши несколько конфет. Значит, братец сидит уже и ждёт его.
— Что-то ты рановато сегодня, — бодро заявляет Хосок, рассевшись в его кресле, как полноценный хозяин.
— Кто бы говорил, — усмехается Кихён, вешая пальто во встроенный в стену шкаф.
— Как там твоя предназначенная девочка? — Любопытничает Хосок, и Кихёну, как никогда прежде, очень хочется, чтобы тот испарился из его кабинета. Серьёзно, он так заваливается к нему вечно, как будто они старые друзья! Но это так далеко от правды. Кихён, мягко говоря, терпеть его не может.
— А что это у тебя таймер не подсвечивается? Правильный Кихён соблюдает дистанцию? — Хосок откровенно забавляется, глядя на то, как краснеют у Кихёна уши. Чёртово смущение охватывает его абсолютно не вовремя.
— Да, соблюдаю. Я не из тех людей, кто сразу тащит в постель, — обороняясь, огрызается он. И это, кажется, первый раз, когда Кихён не выдерживает и отвечает ему так, как думает. Обычно он гораздо сдержаннее.
— Намёк понят, — даже это заявление не выбивает Хосока из колеи. Воистину непрошибаемый. — Но на твоём месте, я бы не сильно увлекался дистанциями. А то она решит, что неинтересна тебе и найдёт замену.
Кихён даже не знает, что ответить на такое, поэтому и не отвечает вовсе. Подходит к своему креслу, показывая всем своим видом, что хочет уже сесть. И, после того, как Хосок, наконец, освобождает ему место, хватается за первые попавшиеся бумаги, скрываясь этим от возможных вопросах. Кихён углубляется в чтение, делая пометки на полях. И вскоре, поняв, что лимит разговоров на сегодня исчерпан, Хосок уходит.

Кихён, по обыкновению, задерживается допоздна. Разбирает скопившиеся бумаги, начинает делать квартальный отчет и старается не думать, что его ждёт дома. Привыкнуть к близкому соседству Чангюна, судя по всему, будет сложно. Кихён старается не размышлять об этом, но мысли, периодически прорываясь сквозь стену из работы, всё равно заползают в голову извивающимися змеями. Чангюн ничего не пишет, что может означать только то, что он сегодня дома и никуда не собирается. Смотря на таблицы, Кихён видит перед собой картинки их неловкого существования — встречи нос к носу в кухне, караул по тому, как скоро освободится ванная комната. Хорошо хоть, что с утра они не пересекаются. Кихён уходит гораздо раньше, чем Чангюн встаёт. Пары у старшекурсников, видимо, проходят во второй половине дня. Удачное стечение обстоятельств. Кихёну было бы ещё сложнее вставать, знай он, что Чангюн тоже уже собирается и выйдут они, скорее всего вместе. Неуютно даже просто представлять такое. А так они могут пересечься только вечером. И Кихён невзначай задерживается на работе, пока Сеул не погружается в царство искусственного света. Когда он добирается до дома, Чангюн уже спит, наверно. Дверь в его комнату плотно прикрыта, и из-под неё не пробивается ни единого лучика. Кихён как можно тише раздевается, поставив ботинки в идеально ровный ряд почти таких же на полку и повесив пальто на вешалку. Одиноко притулившаяся парка на крючке рядом, в очередной раз доказывает ему, как явно не вписывается Чангюн в его жизнь.

Когда Кихён думал, что его жизнь изменится с появлением Чангюна, он сильно заблуждался. Хоть они и живут в одной квартире, они почти не пересекаются. Когда Кихён изредка приходит пораньше, Чангюн сам уходит куда-то. Гулять, наверное, или к своей девушке. Кихён даже не уверен, что ему не нравится больше. И, возможно, стоило бы об этом подумать. В конце концов, стоило бы обсудить с Чангюном, что они собираются предпринимать, когда придёт извещение, что им надо явиться в Центр Семьи. Но Кихён постоянно находит более важные занятия. Он работает, работает и ещё раз работает. Обсуждает дальнейшие ступени развития компании на планёрках, выступает с докладами и даже уезжает в командировку в Японию на два дня. Его социальная жизнь кипит, занимая все мысли и всё время. Кихёну это нравится. Кихёна это устраивает... пока то самое извещение не приходит однажды с почтой.

Он замечает подозрительно голубого цвета конверт в среду утром, когда пьёт кофе на кухне. Первой мыслью становится отложить это на потом или вообще забить. Но Кихёну вспоминается собственное обещание продержаться полгода, и он всё-таки берёт нож для бумаг. В конверте оказывается сложенный лист со штампом института семьи и любезным приглашением "провести пару тестов и замеров, чтобы убедиться, что в их паре всё нормально". Взгляд скользит на черно-белый биологический таймер на его запястье. Кихён сглатывает и отодвигает чашку с кофе. Пить больше не хочется. Кихён знает, что самое первое и основное, что проверяют, цвет таймеров. У соулмейтов, которые контактируют между собой, таймеры окрашиваются. Причём, для этого достаточно даже вполне невинных объятий. Всё зависит от глубины чувств и духовного родства, которые при этом незримо присутствуют. Присутствует, у настоящих пар или хотя бы тех, кто пытается стать парой. Ему с Чангюном это и не светит, и что же делать, Кихён не представляет от слова "совсем". Дверь в чангюнову комнату, как обычно, закрыта, и признаки жизни из-за неё не подаются. Кихён стоит почти пять минут, буравя взглядом, но в итоге несолоно хлебавши уезжает на работу. У них всё-таки есть целых два дня, чтобы придумать, что делать. Успеют всё обсудить.

@темы: band: monsta x, Strong Heart - 2018

---

Временные трудности. Путь на Восток.

[EffieH]

Название: Временные трудности. Путь на Восток.
Автор:  Decentra
Рисунки:  Bell8
Оформление:  EffieH
Размер: что-то чуть большее, чем 20 тысяч слов
Фандом: Infinite, BTOВ, VIXX
Пейринг/Персонажи: Тэгун, Джэхван, Санхёк, Сонгю, Ухён и Чансоб, остальные выпрыгивают из неожиданных мест и мешают работать
Категория: Джен+слэш
Жанр: AU, Фэнтази, Юмор, Философия, Экшн (action), Стёб
Рейтинг: G-PG-13
Предупреждения: OOC, наглое подстраивание канона под нужды автора, оскорбление здравого смысла и адекватности, какой-то трэш по мере повествования, автор ни за что не отвечает и мог запутаться в собственном тексте
Краткое содержание: Ухён висит на плечах Сонгю, нагло эксплуатируя нового работника, Чансоб встречается с бывшим морским чудищем, а в одного из мастеров влюбляется демон. Ну и что в этой истории могло пойти так?
(Да, вам не кажется, где-то этих парней вы уже видели.)
Примечания автора: Команда Los Loshagurchicas при поддержке какой-то матери, дедлайна и корейской трын-травы представляет!

Весеннее небо неуверенно открывается, выглядывая из-за пелены облаков. В такие дни хочется гулять, что-то делать, куда-то стремиться. В такие дни хочется жить.
Сонгю стоит у потрепанной совсем обычной двери, вывеска над входом которой яркими и четкими буквами гласит: «Ремонт часов, минут, секунд, мгновений».
И если бы не огромные пакеты из супермаркета, Сонгю бы ее даже открыл. Нет, в принципе, можно и так пройти, насквозь, но у него еще не очень с прохождением через предметы. Когда он был полупризраком, было как-то проще. И через стены проходилось, и казусов не возникало всяких. А вот стоило стать мастером часовых дел (ну, подмастерьем еще, но не суть), как начался цирк с конями и прочими животными.
Все то, что когда-то было «просто», теперь стало жуть как не просто. Чего только стоили эти неловкие моменты, когда невидимость была частичной (такое себе зрелище – парящая над асфальтом половина туловища, сколько желтых газетенок об этом писало), или проход через стену больше напоминал шоу эксгибиционизма лишь потому, что одежда оставалась по ту сторону (Чансоб до сих пор иногда орет, чтоб Сонгю прикрывался руками, когда проходит через что-то, ему не нужны шоу чужих слоников, у него свой есть).
Он уже было примеривается, как бы так ее открыть, как из двери высовывается голова Ухёна.
– Ну наконец-то! Мы тебя отправили в соседний магазин, куда пропал-то? – возмущается Мастер, забирая у Сонгю пакеты и сгружая их куда-то к порогу в мастерской.
Сонгю облегченно встряхивает руками и собирается протиснуться вслед за пакетами, но Ухён неожиданно и резко шагает на улицу, чуть не сшибив Сонгю и успев поймать буквально на грани падения.
– Оу, какие прекрасные принцессы падают мне в объятья, - скалится Ухён. – Я, конечно, не против постоять вот так, но у нас задание, надо спешить.
Хватка у Мастера сильная, и Сонгю с трудом отцепляет руки Ухёна от себя, попутно бурча про придурка и злостного нарушителя личного пространства. Ухён, впрочем, все слышит, но степени его довольства своей выходкой это нисколько не умаляет. Впрочем, торопиться им действительно надо – заказ довольно объемный.

Возвращаются они намного позже обычного. Всю дорогу Ухён ворчит, что терпеть не может работать со всякими ханжами и иногда мстительно тычет Сонгю пальцем в плечо, ребра, бедро, вынуждая того закатывать глаза. Вообще-то, это Сонгю подкорректировал ход внутренних часов у большинства тех богатеньких снобов с вечеринки какого-то элитного гольф-клуба. Он, не Ухён, но Мастеру лишь бы поныть на тему, какой он бедный и несчастный.
Ухён виснет на плечах Сонгю и вообще больше напоминает капризного ребенка.
– Сонгю-я, вот почему канцелярия меня так не любит? Я же хороший. Хороший же? – надежды в голосе Ухёна больше, чем воздуха вокруг, и Сонгю только закатывает в очередной раз глаза.
– Хороший, хороший. Когда спишь и не терроризируешь мир.
Ухён мстительно в который раз тычет в ребра Сонгю пальцем и довольно лыбится на ответное шипение.
Правда, чем ближе они к мастерской, тем настороженней становится Ухён. Сонгю даже удивляется, когда с плеч пропадает вес тушки мастера, а сам Ухён весь будто напружинивается. К заветной двери они подходят уже чуть ли не крадучись, Ухён даже примеривается ползти, но Сонгю вовремя удерживает его за воротник рубашки – еще чего не хватало. Больше всего Сонгю в этой ситуации бесит не сам внезапно впавший в детство и игру в шпионов Мастер, а то, что Ухён таким не бывает никогда в обычной ситуации и, значит, чувствует что-то не очень-то хорошее. Сам вот Сонгю не чувствует нихрена. Чансоб говорит, что мастерская чуйка приходит со временем. Это как дети не сразу учатся ходить и говорить, так и новые мастера не с первого дня обзаводятся всякими этими крутыми мастерскими скиллами. Сам Чансоб, правда, уже на третий день творил фокусы со всем спектром особенностей. Но Чансоб на то и Чансоб.
Ухён берется за ручку и резко распахивает дверь, залетая в мастерскую. Сонгю влетает следом, и они оба застываю памятниками самим себе. Сонгю ожидал вот все, что угодно, честное слово. Ни Ховон в гавайской юбке, ни Ильхун в очередном модном прикиде из расстегнутой рубашки с меховой оторочкой, ни даже обмотанный скотчем Санхёк его уже не удивляли. Но вот сидящий прямо в мастерской и спокойно уплетающий печеньки… демон???
Как у Ухёна в руках оказывается один из метрономов, Сонгю отразить не успевает, только сам примеряется к какой-нибудь потенциально тяжелой штуке. В этой жизни он с демонами еще не встречался, только в прошлой. И не то что бы та встреча была для него чем-то радужным (ну, кроме того, что они тогда отбили душу братишки Ухёна).
– Чансоб? – Ухён зовет второго мастера, не сводя настороженного взгляда с меланхолично уплетающего печеньки демона.
Тот, кажется, вообще не волнуется по поводу своего нахождения в мастерской, да еще и в присутствии целых двух мастеров. Смотрит только с интересом своими глазищами желтыми и смешно набивает щеки печеньем.
В подсобке различается возня и тихие ругательства на мешающиеся швабры, и Сонгю слышит еле заметный вздох облегчения Ухёна, который порядком переживал за целостность и сохранность Чансоба.
– Чансоб, твою мать! У нас в мастерской демон!!! – орет Ухён, заставляя поморщиться от неожиданно резкого звука не только Сонгю, но и самого демона.
В подсобке что-то грохочет, а через секунду оттуда выпрыгивает Чансоб со шваброй в руках и ведром на голове.
– Всем оставаться на местах! Где демон? Где эта тварь, я сейчас его Доместосом порешу!!!
Чансоб машет шваброй и страшно вертит глазами, осматривая помещение. И замирает в ступоре, недоуменно смотря на Ухёна и Сонгю, застывших тушканчиками у двери.
– Так, а я не понял, где демон-то? – интересуется он.
Ухён издает что-то похожее на «авырпапыо» и резко указывает на демона, сидящего у витрины. Что-то в духе «ДА ВОТ ЖЕ ОН, ТА-ДАМ».
Чансоб честно прослеживает направление руки Ухёна, поправляет ведро на голове шваброй и чешет нос.
– А, так это Тэгун, - жмет он плечами и обращается уже к Тэгуну. – Еще печенек?
Тот, похоже, не очень разговорчив и только кивает. Перед ним тут же образуется новая вазочка, полная печенек, а Сонгю, кажется, слышит, как с оглушительным грохотом на пол валится челюсть Ухёна.
– Чансоооб???
– Что? Это Тэгун, он иногда заходит на печеньки.
Чансоб как ни в чем не бывало кидает ведро в подсобку, закрывает дверь носком ботинка и проходит за витрину, принимаясь вытирать ту от крошек.
Ухён смотрит на него как на умалишенного (хотя, скорее, как на совсем уж какое-то неземного идиотизма существо) и переглядывается с Сонгю.
– То есть, ты хочешь сказать, что пока нас нет, к нам в мастерскую приходит демон?
– Ну да.
– Демон. Тварь, жрущая души, с которой мы, мастера, должны бороться. Демон. На печеньки.
– Ага.
– Так, мне нужен отпуск.
Ухён оседает прямо на пол, обнимая ногу Сонгю, и принимается раскачиваться. Сонгю, конечно, пытается высвободиться, но куда там, хватка стальная. Приходится неуклюже покачивать в такт Ухёну и недоверчиво переводить взгляд с Чансоба на их гостя. Демонов Ухён обычно отправлялся истреблять в одиночку, аргументируя тем, что у него силы, опыта и нервов побольше будет. Сонгю даже соглашался. Старая память подкидывала фантомные страхи с той, первой, встречи с демонами, когда их было целых трое, а он сам помог Ухёну отбить Сынхёна. Мальчонка, кстати, теперь был в музыкальной школе загробного мира и подавал большие надежды. Не понятно какими путями (может, врожденной «задолбаю кого угодно» способностью), но Ухёну удалось выбить себе пропуск в тот мир и право видеться с братишкой. Сонгю он с собой брал редко, но тот и не рвался, в конце концов, это был только их с братишкой мир, и он был бы там несколько не к месту.
Приязни к демонам за те годы, что Сонгю жил и старел, в Ухёне не прибавилось ни на грамм. Да, братишку он спас, но оставалось еще уйма душ, которые были в опасности. Долг службы и все такое. А теперь, смотрите-ка, демон, прямо в мастерской, да еще и такой спокойный!
Сонгю присматривается к демону по имени Тэгун и ловит себя на мысли, что тот кажется ему чертовски знакомым. Но откуда бы? У Тэгуна черные, коротко остриженные волосы, совсем не черные (как у тех, прошлых) губы и когтей нет. Разве что глаза такие же яркие, желтые и пронизывающие, как у всех демонов. Чем дольше Сонгю смотрит на демона, тем больше пробиваются в памяти какие-то странные детали. Что-то вроде длинных волос и внимательного взгляда, руки на чьей-то тонкой детской шее и оглушающей тишины.
– У меня все сложнее с душами. У меня на них аллергия.
От тихого голоса вздрагивают все. Ну, ладно, Чансоб просто делает вид, что вздрогнул. У него задача сложнее сейчас – вытащить отломившуюся печеньку из чая.
Голос у демона даже в какой-то мере приятный. И смотрит он вполне уже спокойно. Интерес и доля настороженности ушли.
Ухён икает в ногу Сонгю и усаживается по-турецки скрестив ноги.
– Так, давайте-ка по порядку. То есть я правильно понимаю, что к нам в мастерскую захаживает демон, который питается моими печеньками и у него, как он утверждает, аллергия на души?
Чансоб на каждое слово кивает китайским болванчиком, а демон как-то смущенно опускает голову.
– Ок, ладненько, - Ухён подскакивает с пола так резко, что Сонгю шарахается в сторону, едва не снеся собой шкаф. – Воу-воу, Ким Сонгю, не надо разносить нашу мастерскую.
Ухён лыбится уже в привычной своей манере и подходит к демону, осматривая его, как диковинку.
– Ну, раз заходишь ты не первый раз, и Чансоб тебя не убил, значит, реально безобидный. Как тарантульчик.
Сонгю вот честно хочется пробить лицо рукой. Возможно, даже Ухёну.
– Ладно, Тарантулгунчик, я, может, и верю, но морда лица у тебя уж больно знакомая. Не ты ли в компании Хакёна и Воншика пытался моего братишку сожрать? – щурится Ухён, чуть ли не тыча пальцем в щеку демонического гостя.
Если бы они были в кино, над Сонгю бы ударил гонг. Новый мастер переводит ошарашенный взгляд на демона и теперь-то узнает. Тот, третий, самый молчаливый. Тот самый демон, который в тот раз видел Сонгю, но даже не попытался предупредить своих.
– Я не ем людей, - тем временем тихо роняет Тэгун.
– Ты пытался сожрать его брата, - уточняет Сонгю, неловко присаживаясь на стул рядом с демоном, пытаясь не сильно отстраняться, это неприлично.
– Не ем.
Взгляд у демона очень упрямый, и губы в нитку сжаты.
– А что тогда, прости, ты ешь? – интересуется Ухён.
Чансоб только посмеивается, протирая циферблат часов. Ему реакция коллег понятна (особенно если вспомнить как он сам орал пять минут не замолкая и сидел на самых высоких часах, когда демон заглянул в первый раз), но забавна.
– Печеньки.
– Ага, только ими и питается. Типа энергетическая подпитка. Как рэд булл, который окрыляет, только печеньки. Я всегда подозревал, что ты что-то в муку подмешиваешь, - обвинительно тычет в Ухёна пальцем Чансоб.
– А еще банановое молоко. Они вкуснее душ. Хакён говорит, что я странный, - Тэгун пожимает плечами и запихивает в рот очередную печеньку.

– Я отказываюсь понимать всю эту талантливую ахинею, - всплескивает руками Ухён и отбирает у Тэгуна печеньку, тут же приканчивая ее. – Фто? У меня фтрефф.
Чансоб наколдовывает еще две чашки чая и достает откуда-то вазочку с конфетками.
– Нет, и ты вот молчал! – наконец, взрывается Ухён, сверкая молниями в сторону Чансоба.
– Да как-то к слову не пришлось, - жмет плечами тот.
И уточняет:
– Кстати, он в Джехвана влюбился.
– …
– …
Кончики ушей Тэгуна приобретают яркий красный оттенок, а сам демон утыкается лбом в витрину.
– Что прости? – уточняет Ухён.
– Ага. Я тоже сначала не поверил. Ну кто в здравом уме и твердой памяти на Джехвана клюнет? Нет, конечно, вопрос здравости ума у демонов дискутивный и заслуживает пары научных публикаций, но… В Джехвана? Серьезно? – кивает Чансоб, поправляя непонятно откуда взявшиеся на носу очки.
– И… то есть… как вообще??? Вы же лишены всех этих возвышенных чувств!
Тэгун бормочет что-то в поверхность витрины, но понимает, что так его не услышат и садится нормально. Уши у него полыхают стоп-сигналом светофора.
– Да. Но Хакён говорит, что я странный. Я с самого начала такой, чувствующий. Поэтому и не ем души, мне их жалко. Но приходится прикрываться аллергией, чтобы не засмеяли.
Вид у демона вполне себе несчастный что ли. Сонгю даже жалко его становится в какой-то мере. Хотя и противоречивое чувство. С одной стороны он же демон, а с другой, ну надо же, душ не ест, все чувствует, да еще и в Джехвана влюбился. И вот последнее-то самое ой-ой-ой.
В мастерской воцаряется гробовое молчание. Только тихонько тикают личные часы каждого из мастеров, да шебуршится по верхам призрак старого ворона. Его припер на передержку Сонджэ, пока в канцелярии ремонт. В буквальном смысле свалился с потолка в руки Чансобу, всучил ворона Сонгю и растворился в воздухе, успев напоследок сказать, что птичку заберет позже. Ворон обычно не отсвечивал и имел скорее декоративно-теневое применение. По крайней мере, с Чансобом у него подружиться не получилось, а остальные, завидев клюв птички, не рисковали, помня, как в день появления, ворон пытался отожрать от пальцев Сонгю пару фаланг.
Ухён задумчиво барабанит пальцами по витрине и разглядывает Тэгуна. Тот предпочитает прикинуться ветошью и грызть, кажется сотую по счету, печеньку. И чем дольше Сонгю наблюдает эту картину, тем неспокойней ему становится. Все нутро не то что кричит, орет на максималках, что вот ни чем хорошим загорающийся в глазах Ухёна огонек им не светит. Совсем. Абсолютно. То ли быстренько попроситься в загробный мир?
– А знаешь что? – наконец выдает Ухён, разбудив успевшего задремать стоя Чансоба. – А мы тебе поможем!
Чансоб коротко ржет, Тэгун икает от неожиданности, в глубине мастерской ворон-призрак отколупывает от одних из часов блестящую заклепку.
– Он демон, - уточняет Сонгю, потому что у второго Мастера, кажется, голова немного от стресса не в порядке.
– Странный демон, - щелкает пальцами Ухён.
– И питается душами, - увещевает Сонгю.
– Я не ем души.
– Он не ест.
Тэгун и Ухён почти хором. Чансоб такое ощущение, что сейчас в ладоши захлопает.
– И ты собираешься свести его с Джехваном? – почти обреченно спрашивает Сонгю, надежду вразумить Мастера он, кажется, все же потерял.
– Согласен, жестоко. По отношению к Тэгуну. Но почему бы и нет? Сердцу не прикажешь. Кто-то влюбляется в смешных барабашек, а кто-то в не совсем нормальных Джехванов. Всякое бывает, - Ухён разводит руками, улыбаясь во весь рот, и кивает, подтверждая свою правоту.
Чансоб все же хлопает в ладоши, а Сонгю смущенно трет нос.
– Но, все же, это как-то…
– Да, согласен. Нужен план и физическая сила. Ну, на случай, если Джехван будет сопротивляться. Все будут в доле, кто будет в деле, - Ухён пропевает все это на какой-то странный мотив и чуть ли не руки потирает.
Вот чуял Сонгю, что ничем хорошим это не кончится…
– Ладно, товарищи Мастера и демон, что будем делать? Хотя, нет, стоп, для начала расскажи-ка нам, как так вообще получилось?

Чансоб приглушает все освещение, оставляя только старую настольную лампу. Сонгю неодобрительно косится, но только качает головой, взывать к адекватности в этом месте – бесполезно.
Тэгун продолжает набивать щеки печеньем в попытке оттянуть время, и логично получает по рукам от Ухёна. Когда это Мастер отличался терпением? Правда Сонгю в этот момент неосознанно дергается, готовый встать на защиту Мастера, если Тэгуну вздумается мстить. Но ни о какой мести речи и быть не может, Тэгун только дуется совсем по детски, тяжело вздыхает и начинает рассказ.
Чем больше он рассказывает своим тихим голосом, тем больше Сонгю удивляется. Демон Тэгун не то что бы не настоящий, скорее, не демонорожденный (Чансоб мимолетом шутит что-то про мать драконов и внезапно огребает от призрака ворона, получив какой-то часовой цепочкой по макушке). Во всем виноват Хакён. Это ему с какого-то перепуга приглянулась метущаяся по аду душа (как уж Тэгун попал в нижний мир – секрет, но, видимо, было за что) и он решил эту душу обратить в демона. Вышло все несколько на перекосяк, и Тэгун получился вот таким вот. Первые пару лет после обращения Хакён пытался привить «дитю» любовь к свеженьким человеческим душам, но потом если не смирился, то пыл поубавил, предпочитая считать Тэгуна кем-то вроде странненького питомца (да даже братишку Ухёна он тогда только держал, не рассчитал, правда, с силой нажатия когтей).
Хакён с Вонщиком чаще отправлялись на охоту вдвоем, оставляя Тэгуна шататься по городу неприкаянным демоном. Вот в один такой раз он и прошелся мимо Восточной мастерской…
Сонгю усмехается, вспоминая, как с улицы вообще выглядит мастерская коллег. Это у них, Западной мастерской, неприметная обшарпанная дверь с яркой, но длинной вывеской. Да еще и внутри для живых – часовая мастерская с совмещением в часовой салон. Все совпадения не случайны, как говорится. Сонгю вдоволь наслушался, как же они (Ухён с Чансобом) долго искали такое местечко, чтобы профиль маскировки совпадал с профилем мастерской.
У восточников же все несколько… иначе. Для всего живого мира, да и для многих душ, мастерская восточной части города перенимает часть своего названия буквально. Проще говоря, располагается она в одном помещении с лавкой товаров из Индии. В принципе не самое типичное заведение для той части города. Оно бы больше подошло Итэвону, но там всем заведуют центральники, маскирующиеся под ресторанчик итальянской кухни. Просто потому, что Чанмину нравится паста, а Юнхо не так уж был и против, лишь бы можно было прокормить прожорливого напарника.
У восточников же благовония, хна, индийские сладости и чай. Джэхван, кстати, любит таскать из индийской лавки всякие приблуды и применять их на себя. Один раз он с ног до головы разрисовался хной, в другой – Сонгю, заскочивший отдать по просьбе Чансоба томик манги Санхёка, застал мастера в сиреневом сари. Ухён как-то рассказывал, что Джехван даже пытался уподобиться Будде путем медитаций, но уснул.

В общем, по живой и настоящей версии, с улицы Индийская лавка – это огромные стекла, красиво оформленная витрина и скучающий парнишка-продавец, которого оставила за старшего бабушка-индианка, отправившаяся в очередной раз куда-нибудь за новым товаром. И только тот, кому дано видеть, различит за огромными стеклами ряды часовых механизмов и не менее скучающего Мастера, от скуки занимающегося черт знает чем (Чансоб всегда возмущается, что восточников нагружают меньшим объемом работ внутри мастерской, хотя казалось бы – такая активная на заказы местность должна быть).
Собственно говоря, вот так Тэгун и увидел первый раз Джехвана. Прогуливался себе, пока Хакён с Вонщиком охотились, по району, рассматривал людей, их заведения, пару раз стырил печеньки в магазинах и почти просроченное банановое молоко. Он вообще любил так помогать магазинам, избавляя их от необходимости списывать продукты с истекшим сроком годности. Хакён называл это банановым омерзением, вычитав как-то в какой-то околофэнтезийной книжке про домового кикимора, уходившего в «сладкое омерзение» – что-то вроде запоя, только истребление не алкоголя, а забродившего варенья. Аналогия была вполне понятная, Тэгун даже обижался, но обижаться на Хакёна было бесполезно и себе дороже.
И вот, свернув в очередной проулок, Тэгун наткнулся на лавку. Конечно, первым привлекло внимание убранство витрины, а уже потом Мастер, пытающийся танцевать танец живота.

Тэгун краснеет еще сильнее и закрывает лицо руками, продолжая тем временем рассказ. Джехван его тогда не заметил.
– У него вообще на демонов радар так себе – делает мимолетную ремарку Ухён, явно гордый своими способностями.

Тэгун просто застыл на месте и смотрел. Просто смотрел, не желая отрываться, пока Мастер продолжал танцевать, напялив на себя соответствующий костюм.
В тот день Хакён и Воншик (оказывается, Рави зовут Воншиком, для Сонгю это открытие века, а вот другие два Мастера вообще не удивлены) долго не могли дозваться Тэгуна, а все последующие вылазки в город неизменно приводили к лавке, в витринах которой маячил силуэт Мастера. Санхёк Тэгуна ни разу не видел, хотя Чансоб и припомнил, что младший Мастер жаловался, что возле мастерской демоническим несет, но демонов не видно.
Вообще, демонам присущи всяческие там пороки, грехи. Ну, они же демоны, в конце концов, вот только Сонгю не припомнит, чтобы в литературе про демонов, которую он повадился брать в библиотеке у Хонбина, было хоть что-то про краснеющий нетипичных демонов, у которых при рассказе чуть ли не сердечки из глаз сыплются.

– Мда, - тянет Ухён, когда Тэгун достигает максимальной степени смущения и утыкается лбом в витрину, отключаясь от мира. – В общем, диагноз мне понятен. Надо либо лечить, либо калечить судьбу нашего нового демонического друга.
Сонгю выгибает бровь, а Чансоб с Ухёном перемигиваются. В следующее мгновение на витрину рядом с Тэгуном приземляется стопка чего-то подозрительно напоминающего женские журналы.
– Вы серьезно? – осторожно спрашивает Сонгю, но, судя по тому, как активно зарываются в страницы Мастера, вопрос скорее риторический.
Тэгун прекращает бодать витрину и поднимает голову, с подозрением смотря на активизировавшихся Мастеров. Попутно ловит полный сочувствия взгляд Сонгю и утыкается обратно в спасительную поверхность.
Мастера на внешние раздражители в виде ворона-бомбардировщика, пытающегося призвать к адекватности Сонгю и просящего еще печенья Тэгуна, внимания не обращают вообще. Только спустя час поисков среди глянцевых страниц разной степени потрепанности (кто их читал-то столько? Чансоб?), Ухён грохает на витрину один из журналов, демонстрируя всем яркий разворот и свою довольную донельзя морду.
«ПЯТЬ СПОСОБОВ ПРИВЛЕЧЬ ПОНРАВИВШЕГОСЯ ТЕБЕ ПАРНЯ» – гласит заголовок статьи жирным ярко-розовым шрифтом.

Все придвигаются ближе, чтобы рассмотреть гениальные журнальные советы. Сонгю закатывает глаза уже на первом пункте, Ухён лыбится во все зубы, а Чансоб, кажется, собирается что-то конспектировать. Тэгун просто нервно икает. И Сонгю его прекрасно в этом понимает. Заповеди подросткового журнала гласят:

«1. Узнай о нем как можно больше. Предупрежден – значит, вооружен!
2. Следуй за его вкусами во внешности! Краска для волос, топовые бренды, маникюр – теперь ты такая, какая понравится ему.
3. Как можно чаще ненавязчиво появляйся перед его глазами. Не надо сталкерить под окнами, но ведь совсем неплохо случайно столкнуться в парке, кино, магазине.
4. Будь всегда к его услугам. Внимание будет оценено по достоинству, пусть почувствует, что он не может без тебя жить.
5. Удивляй его! Сюрпризы и мелкие приятности – твое главное оружие!

Не забывай оставаться собой – и он станет твоим!»

– Итак, тут все предельно ясно, - хлопает в ладоши Ухён. – Начнем с первого пункта. Кто что знает про Джехвана?
Все погружаются в глубокую задумчивость. По-сути, каждый из них, несмотря на разную степень продолжительности общения с Джэхваном, знает про него катастрофически мало. Только что он очень-очень-очень древний Мастер. И про странные увлечения вроде все той же слабости к индийским товарам или нежной любви к птеродактилям.
Полного ответа, кто же такой Джехван на самом деле – нет ни у кого. Наверное, даже у Санхёка.
– Что ж, - резюмирует долгую паузу Ухён, - Нам надо досье Джехвана.
Воодушевленный Мастер обводит всех присутствующих взглядом, а потом как-то подозрительно задумывается. Лицо у него становится крайне серьезным. Сонгю даже успевает испугаться.
– Но где мы возьмем на него досье? – задает вопрос все тот же Ухён.
– Так ясно дело, в канцелярии, - пожимает плечами Чансоб.
На что получает крайне скептичный взгляд.
– Ага. В канцелярии. Индивидуальное досье мастера, - фыркает Ухён. – Это тебе не подноготная очередной душонки. Секретное отделение библиотеки. Хонбин нам головы отгрызет, если мы туда без допуска припремся. А мне голова еще нужна. Я в нее ем и она у меня красивенькая.
Ухён милашно хлопает глазками и дует губы, успевая ввести Тэгуна в экзистенциальные муки бытия, Сонгю в фэйспалм, а Чансоба… А на Чансоба такое не действует.
– Ты, Ухён, таки дурак, - кивает Чансоб и под возмущенное пыхтение Мастера поясняет – Нам просто нужно обратиться с этим вопросом к какому-нибудь начальнику сектора. У этих ребят есть доступы ко всем секциям библиотеки.
– И много ты, прости, - щурится Ухён, записавший под карандашик, что его назвали дураком, - знаешь начальников секторов, которые вот так нисфига дадут нам досье из секретного отдела библиотеки?
– Ну, много не много, но одного точно знаю.
Чансоб улыбается максимально широко, а Сонгю не знает: радоваться ему или не особо. С одной стороны, дело упрощается и не будет никаких небывалых экспериментов от Ухёна, а с другой – очень уж жалко ему того самого начальника сектора. Парню по жизни не особо везет…
Ухён пристально вглядывается в Чансоба и попутно держит за рукав демона, чтобы тот не сбежал. А то вид у Тэгуна вот как раз таки очень сбегательный.
– И кто же это такой и почему я не в курсе?
– Так Хёншик же, - мягко улыбается Чансоб. – Три недели как повысили из жнецов в начальники сектора.
– Три недели… Три недели? ТРИ НЕДЕЛИ!!! – вдруг вопит Ухён. – Это не тогда ли ты исчез, ничего не сказав и бросив нас с Сонгю одних в мастерской?
– Мы просто отправились праздновать в путешествие, - пожимает плечами Чансоб, ни сколько не раскаиваясь в содеянном.
– Ладно, - тяжело произносит Ухён. – Я тебе это еще припомню. Лишу печенья, например.
– Итак, хорошо, у нас есть доступ к секретной секции библиотеки, - переводит тему Сонгю, пока мастера не начали свои разборки с разбрасыванием вещей, кусанием и выяснением у кого рычажок завода больше. - Если Хёншик согласится нам его дать, конечно. Вопрос в другом, как протащить в канцелярию, а потом и в библиотеку демона? Потому что на дом нам явно никто архив не даст, а передавать информацию через всех нас – такое себе занятие.
Сонгю, в принципе, уже смирился. Как говорится: если не можешь остановить разрушительное стихийное бедствие в лице Ухёна и Чансоба – примкни к нему.
На Тэгуна вновь устремляются три пары глаз, а демон очень сильно старается притвориться элементом декора и тяжело сглатывает, когда в глазах Ухёна загорается огонек какой-то гениальнейшей мысли.

В последний раз, когда Сонгю был в канцелярии, Ухён взял его в качестве моральной поддержки или, точнее, успокоительного. Потому что предстояло много, сильно и долго выяснять отношения с канцелярским отделом. Не исключено, что с метанием степлеров, карандашей и выкидыванием в окна рабочих компьютеров. «Нет, ну а чего они повадились нам спихивать массовые заказы? Или что, раз у нас теперь три мастера на одну мастерскую, так можно и на шею нам сесть???» – возмущался Ухён, пока они собирались в канцелярию.
С тех пор мало что поменялось (причем как в списке заданий, так и в самой канцелярии), разве что в коридоре прибавилась пара кресел и почти даже не облезлый фикус со свисающей с ветвей табличкой «Привет! Я – Стивен! Полей меня»
Судя по тому, что земля у него была напрочь сухая и усыпанная фантиками от конфет – к приветствиям растения относились с нулевым вниманием.

Редкие попадающиеся на пути работники канцелярии шарахаются в сторону и стараются вообще уйти подальше. Желательно, просто телепортировать. В принципе, их можно понять. После того, как Сонгю озвучил мысль про тайное проникновение демона в канцелярию, Чансоб с Ухёном не то что бы расстарались, но в мастерах точно где-то умерли шпионы. Такие, вроде мистера Бина или героев Лесли Нильсена.
В итоге, их процессия выглядит настолько же неадекватно, насколько про их мастерскую ходит слухов. Чансоб по случаю выхода в свет из стен мастерской одет во фрак, разглаженные брюки со стрелками и лакированные туфли. Образ дополняет монокль, трость и шляпа-цилиндр. Ухён одет куда скромнее. Всего лишь белоснежная сорочка под элегантным черным жилетом, брюки и туфли с гамашами. И огромный циферблат в латунном корпусе в руках. Сонгю старается не сильно фэйспалмить и реже дергать рукава кожанки. Да еще и сквозняки в канцелярии страшенные, ноги в дырках на джинсах мерзнут. Зато кеды очень круто утопают в ворсе постеленных ковровых дорожек, мягонько так.
Посреди их процессии обреченно, и вздрагивая от каждого шороха, идет Тэгун. Ну, точнее, то, что идет вместе с ними, только знающие могут идентифицировать, как Тэгуна. Потому что кому в здравом уме придет в голову, что нечто, замотанное в огромный плед, сверху шарф и шапочку с кокетливым помпоном (и это помимо огромных зеркальных очков) – Тэгун? Сонгю очень хочется верить, что вылитого на Тэгуна парфюма серии «Я – маленькая принцесса» (Чансоб клялся Аской, какой-то Хеджин, печеньками и душой ворона, что только этот запах перебивает демонический) хватит, чтобы отбить всем в округе рецепторы. Ну и на то, что у сотрудников канцелярии, в отличии от мастеров и жнецов, с обонянием все и так очень плохо.
Из-за громоздкости конструкции маскировки Тэгуна, продвигаются они медленно. Эдакое слоу-мо, только в реальности и без эффектов. К тому моменту, как они достигают кабинета (Чансоб от гордости задирает нос так, что цилиндр чуть не валится с головы) Хёншика, вся окружная офисная братия сидит в глубокой обороне и боится даже к кулерам выползти от греха подальше. И без того наслышаны о неадекватности мастеров.
Когда они буквально вламываются в кабинет, забив на все правила приличия, этикет и прочие ненужные вещи, Хёншик только потирает устало переносицу.
Вообще, видеть бывшего жнеца в начальском кресле посреди вычурного кабинета, обставленного не в духе современных офисов (как у того же Ынквана), а в добротном, английском стиле – не то что бы необычно (Хёншик смотрится в такой обстановке как родной), но все равно странно. Непонятно зачем ошивающийся тут же Сондже салютует им бокалом с каким-то голубым месивом сиропа и газировки, украшенным взбитыми сливками и кусочком ананаса.
– Приветики, - улыбается он.
Чансоб мгновенно приземляется на диванчик рядом с Сондже, отбирая у того бокал и ополовинивая его под недовольные вопли жнеца. Хёншик только улыбается, а потом переводит взгляд на остальную часть прибывших.
– Да, видок у вас очень колоритный, - усмехается он, жестом предлагая посетителям занять какие-нибудь места и не ошиваться по углам. – Сондже, у тебя задание простаивает.
Сондже бросает быстрый взгляд на наручные часы и мигом становится серьезным, хотя еще секунду назад играл с Чансобом в «кто дольше может дуть в трубочку в бокал».
– Да, точно, парочка людей подозрительно долго живут, надо исправлять. Всем пока, удачи вам в… том, что вы тут собираетесь устроить, я помчал.
Жнец салютует в духе какие-нибудь военных и телепортирует.
– Итак, господа мастера и демон…
Хёншик посмеивается на вытянувшиеся от удивления лица Сонгю и Ухёна и бледнеющего Тэгуна (условно бледнеющего, за слоями маскировки-то не особо видно). Чансоб же непринужденно валяется на диване и коротко, но очень довольно хохочет.
– Так, про то, что в нашей мастерской ошивается демон, похоже, не знали только мы с Сонгю? – взвивается Ухён.
– Так получилось, - жмет плечами Хёншик. – Я случайно заглянул в мастерскую в один из визитов Тэгуна. Да, ты можешь снять все эти пледы, тут нет приборов слежения.
Тэгун с заметным облегчением выпутывается из маскировки и достает откуда-то из кармана пакетик с печеньем, принимаясь тут же его уминать. Он, может, и демон, а стресс – есть стресс.
– Ладно, я это потом всем вам припомню. Но мы, собственно, по делу, - Ухён обращает на себя внимание, переходя к цели визита.
– В общем, мы решили завоевывать Джехвана и нам капец как надо его досье, дай доступ к библиотеке, а? - Чансоб довольно улыбается и показывает возмущенному Ухёну язык.
Тэгун предлагает Сонгю печеньку, и тот не отказывается. Смысл отказываться, если все равно ситуация требует, иначе рискуешь повредиться мозгом. Вообще, этот театр абсурда чем дальше, тем бредовей.
Хёншик же рассматривает шкаф, стоящий в дальнем углу комнаты и поднимается из-за стола, приближаясь к шкафу и принимаясь рыться на его полках, наполненных бумагами.
Пока бывший жнец разыскивает нужные документы, Чансоб успевает разорить вазочку с конфетами и прикарманить перьевую ручку, Ухён же с интересом перебирает бумаги на столе Хёншика. Сонгю, конечно, пытается оттянуть любопытного Мастера от стола, но Ухён применяет свое фирменное эгё и повергает Сонгю в дикий приступ мурашек, от которых не так-то просто избавиться.
Хёншик принимается намурлыкивать себе под нос что-то про переплытие океана и маленькую русалочку, рассматривает папку за папкой и расставляет их в алфавитном порядке. Какие-то он рассматривает дольше, перелистывая страницу за страницей, какие-то даже не открывает. Песенка про русалочку выходит на пятый круг, а Ухён нетерпеливо кашляет.
Хёншик на резкий звук вздрагивает и быстро оборачивается, удивленно смотря на посетителей.
– О, привет. Вы давно тут? – спрашивает он, хлопая глазами.
– С позавчера, - кривит губы Ухён, не реагируя на толкающего его за неуместный сарказм Сонгю.
– Как время-то летит… Вы что-то от меня хотели? А, привет, Тэгун, очень смело с твоей стороны разгуливать по канцелярии без маскировки.
– Чо происходит вообще??? – возмущается Ухён, пока Чансоб отлепляется от дивана и подходит к Хёншику, принимаясь нашептывать тому что-то на ухо.
Чем больше говорит Чансоб, тем более неловкое выражение принимает лицо Хёншика. К концу повествования он даже краснеет и смущенно трет затылок, улыбаясь во весь рот.
– Простите. Старые привычки и память в десять секунд до сих пор иногда проявляются.
Он хлопает по карманам и выуживает из них то фантик, то стирательную резинку, то запонку.
– Вот, покажете это Хонбину, он проведет в нужный сектор, - улыбается он, наконец, найдя искомое и протягивая пластиковую карточку допуска Чансобу.
Пока второй Мастер увещевает Хёншика о пользе витамин для памяти, Сонгю и Ухён опять заматывают Тэгуна в пледы и шарф. Ухён мимолетом предлагает демона просто запеленать и нести, но получает только новый тычок в плечо и полный укоризны взгляд Сонгю. Вообще, идея классная, но демон уж больно тяжеловат.
Чансоб предлагает Хёншику пойти с ними, но тот отмахивается, что этот квест не его, он не нанимался добровольно отправляться к дракону и его сокровищам. И вообще:
– Сами как-нибудь разберетесь, у меня дела.
Сонгю думается, что Чансоб плохо влияет на Хёншика. Потом, правда, вспоминает канцеляристов и жнецов и обвинения с Чансоба снимаются, хоть и частично.

Помпезность их продвижения в сторону библиотеки напоминает поход в Мордор. Только вместо кольца у них Тэгун.
Над ними парят посыльные орлы, из-за стоек в холле главного офиса канцелярии машут белыми флагами слабонервные новички-секретари (кажется, среди них был даже младший брат второго библиотекаря). Остальные предпочитают быть тише воды, ниже травы. Библиотека занимает отдельное здание, попасть в которое можно только через огромную оранжерею. Сонгю любит это место, предпочитая появляться в библиотеке именно так, а не телепортацией. Вообще, оранжерея уникальная. Ну, хотя бы тем, что в ней только давно вымершие растения, а еще гордость коллекции и местного смотрителя оранжереи – огромный кактус с метровыми колючками, раз в год расцветающий нежнейшими розовыми цветами всего на пять минут. Завораживающее зрелище.
На входе в библиотеку их встречает Сонёль, которого лет пять как перевели из стажеров во второго библиотекаря. Не то что бы изменилось хоть что-то, но зато теперь можно полноправно шикать на шумных посетителей и спать за стеллажами. Если Хонбин не спалит.
– Привет, - улыбается Сонёль из-за стопки книг и рассматривает посетителей. – Сонгю, у тебя скоро у книги срок кончается, не забудь вернуть или продлить.
– А, да, конечно. Спасибо.
– Угу. Вы к нам по делу или так, заскочили по пути?
– По делу, - вклинивается Ухён. – Хонбин где?
Сонёль с трудом втискивает увесистый фолиант на полку и задумчиво чешет бровь.
– Если я правильно видел его в последний раз… Где-то в отделе женских романов, пыль протирает. Третий день.
Они оставляют Сонёля разбираться с книгами и направляются вглубь библиотеки. Ведет их Ухён, заставляя Сонгю в который раз уходить мысленно в фэйспалм. Другую часть библиотеки, где хранятся книги по демонологии, истории мира и прочем, Сонгю знает уже достаточно хорошо. А вот отдел со всякой популярной литературой, третьесортными детективами и романчиками для него темный лес. В отличии от Ухёна, похоже.
Хонбин действительно находится между стеллажами с женскими романами. В розовом фартучке, косынке в горошек и с цветастым пипидастром в руках. Он любовно смахивает пыль с книг, пританцовывая под музыку в наушниках и периодически вставляя тихие комментарии по поводу попадающихся под уборку книг.
– Вот здесь Жоржетта была такой страстной…
– Ах, Поль, Поль, что же ты наделал с сердцем Сюзанны…
– Гадкий Мансик, Джунха тебя так ждала…
Ухён с Чансобом переглядываются, начиная гаденько хихикать. Сонгю их даже не пытается вразумить, Тэгун же стабильно продолжает косплеить декорацию, предпочитая не особо вмешиваться в неадекватность Мастеров во избежание.
Ухён очень осторожно вытаскивает штекер наушников из кассетного плеера на поясе Хонбина (гордость и любимый раритет библиотекаря). Хонбин, ожидаемо, замирает, не понимая, почему прекратилась музыка, а потом поворачивается, наконец замечая посетителей.
– Ах, Поль, как ты мог?! – вопрошает громко Чансоб, прикладывая руку ко лбу в духе страдающих героинь в погорелом театре.
– Сюзанна, я был должен так поступить! – не менее громко и пафосно отвечает Ухён.
– Ты разбил мне сердце, Поль! Я ухожу!
Чансоб разворачивается с полным боли лицом, но Ухён ловит его за запястье, разворачивая к себе. Он резко притягивает его, удерживая за талию.
– Моя милая Сюзанна, я не смогу без тебя! Я так тебя люблю!
– Ах, Поль! – восторженно выдыхает Чансоб.
Они оба отворачиваются, делая вид, что целуются.
Ручка пипидастра в руках Хонбина подозрительно сгибается, пока библиотекарь пытается усмирить дергающийся глаз. Сонгю смотрит на своих мастеров через фэйспалм и удивленно оборачивается на тихий смех со стороны горы пледов.
Ухён и Чансоб же, довольные собой донельзя, отбивают пятюню и демонстрируют Хонбину пластиковую карточку доступа.
– Веди нас в подземелье к своим сокровищам, мистер дракон-любитель женских романчиков, - посмеивается Ухён, пока Чансоб отбирает у Хонбина пипидастр и принимается обмахивать им плечи библиотекаря. – Нам срочно-срочно надо дело Ли Джехвана. Можно сказать, судьба мира зависит от этого дела!
Хонбин недоверчиво щурится на столь высокопарное заявление. Знает он эти судьбы мира. Опять по пьяни наспорились, а теперь надо найти подтверждение своей правоте. Помнится, в один из прошлых разов Мастера поспорили, действительно ли Хонбин помнит каждую книгу в библиотеке и сможет ли за час определить, что какая-то книга пропала не из-за того, что ее взяли почитать, а украли. К счастью, слишком быстро залечивать синяки от кулаков Мастера не умеют. К счастью для Хонбина, конечно же.
– Кто вам только выдал этот доступ, - почти берет себя в руки Хонбин. – А это вообще кто?
Он тычет пальцем в гору пледов, а Сонгю задумывается, как бы объяснить Хонбину появление Тэгуна, и почему на их гостя не обратил внимание Сонёль (и не в курсе ли Ли Сонёль тоже, как тот же Хёншик).
– А это… - начинает Сонгю.
– Троюродный сестра моей пятиюродной бабки по линии мачехи моего отца, - выдает Чансоб, делая честные-честные глаза.
– Ага, - подтверждает Ухён. – Троюродный сестра. Оставить не с кем, вот, присматриваем. Ты не отвлекайся, работа и все такое, давай, веди в секретные подвалы!
Хонбин с подозрением щурится на всех посетителей, но обреченно выдыхает и разворачивается, молча уходя вглубь библиотеки. В любое другое время он бы пинками выгнал этих наглецов. Ишь, чего захотели – доступ в секретный отдел! Но у них допуск, выданный лично в руки начальником сектора канцелярии. Тут особо не поспоришь, должностная инструкция и все такое.
Под тихое «ух ты, оно всегда тут было?» от Чансоба, Хонбин отодвигает один из стеллажей и набирает код на двери в секретное хранилище.
Огромная дверь, в прошлой жизни явно служившая дверью в хранилище в каком-нибудь банке Нью-Йорка шестидесятых годов, неохотно отщелкивается от замка, приоткрываясь. Хонбину приходится поднапрячься, чтобы оттянуть ее. Пока он пыхтит над неподдающейся громадиной, Чансоб суфлерским шепотом (конечно же, слышимым на всю секцию) сетует на то, какие нынче хлипкие работники пошли. Так, а ну как нападение на библиотеку? Вдруг книжный вор-маньяк решит позариться на собрание сочинений какой-нибудь, например (долгие блуждания взглядом по полкам зарубежной литературы), Даири Тоныцобой. И что? Неужели уникальная коллекция сгинет, потому что сотрудники библиотеки максимум владеют искусством клеймения штампом о просрочке?
Хонбин стоически терпит, борясь с желанием закрыть мастеров и их странного спутника прямо в хранилище и добросовестно потерять от него ключ, код и память о его наличии в библиотеке. Наконец, он отпирает дверь и жестом приглашает зайти в помещение.
– Нифигасе, - выдыхает Сонёль, заставляя Хонбина подпрыгнуть на месте. – Нет, я знал, что оно у нас такое есть, но что оно как три наших зала…
– Иди работай. Там в отделе психологии книги разбросаны, - пытается вытолкать Сонёля из секции Хонбин.
– Неа, я ж все только что расставил, - широко улыбается второй библиотекарь, пытаясь просочиться внутрь секретного отдела.
Хонбин прикрывает глаза и щелкает пальцами. Где-то в глубине библиотеки с грохотом валятся со стеллажей только-только расставленные издания.
– Это нечестно! – тут же взвивается Сонёль. – Когда меня назначат старшим библиотекарем, я буду разбрасывать все твои любовные романчики!
Сонёлю приходится уйти обратно к отделу психологии, а Хонбин довольно улыбается. Правда, быстро осознает, что посетителей не видно, а внутри секретного архива уже активно шуршат страницы.

Мастера и их странный гость подозрительно резво и самостоятельно двигаются к нужным стеллажам. Хонбин даже подозревает утечку информации о чертежах секретного отдела, но вовремя вспоминает, что над каждым стеллажом, так-то, огромные светящиеся буквы в алфавитном порядке. Кхм. Да.
Личное дело Ли Джехвана занимает не одну полку, начинаясь старинными свитками из пергамента и даже кожи, заканчиваясь ультра-модными офисными папками с хищно блестящими металлическими клепками. Все же, один из древнейших мастеров. Не то что бы почетный, но к ветеранам профессии надо относиться хоть с каплей уважения и хотя бы выделять пару-тройку полок на стеллаже.
Сонгю осторожно, но с явным наслаждением вдыхает запах старой бумаги и типографской краски. Он всю жизнь после своего «воскрешения» был окружен книгами и чернилами. Писал рукописи, частенько заменяя компьютер печатной машинкой, а то и вовсе перьевой ручкой. Даже после смерти его побеги сюда, в библиотеку, были своего рода памятью о прошедшей жизни.
Нельзя так просто отказаться от книг, если они были твоей жизнью. Сонёль, кстати, даже как-то показал Сонгю дальний стеллаж, где среди прочей литературы оказались и его собственные труды. Особенно врезалось в память Сонгю, насколько потрепанной выглядела его книга под названием «Временные трудности» – автобиография, замаскированная под фэнтезийную историю про Мастеров и загробный мир. Правда, Сонёль тогда так и не сознался, кто так часто брал эту книгу. Только загадочно отмолчался.

Хонбин включает дополнительное освещение над книжным рядом и облокачивается на край стеллажа. Он ни за что не отойдет отсюда, пока посетители будут просматривать личное дело. Зная этих посетителей – еще сопрут чего. Особенно не внушает доверия гора пледов, названная троюродным сестрой.
– Так-с, посмотрим, - Ухён хватает с полки первый попавшийся том личного дела Джехвана. – Что тут у нас?
Где-то в глубине сектора раздается адский грохот и тихие ругательства на незакрепленные стеллажи.
– Только, пожалуйста, не повреди страницы, - цедит Хонбин, удаляясь в другой конец хранилища, где свой любопытный нос уже сунул в бумаги Чансоб.
– Конечно, обязательно! Не беспокойся, - кричит ему вслед Ухён, плюя на пальцы и переворачивая страницы.
Сонгю только качает головой и берет другой томик, принимаясь его изучать. Тэгун какое-то время медлит, просто осматривая выставленные на стеллаже материалы, а потом кое-как освобождает руки из пледового плена и осторожно берет с полки самый первый свиток, выглядящий максимально хрупким. Сонгю краем глаза отмечает, с какой бережностью демон держит в руках древнее писание и, кажется, даже старается не дышать на бумагу.
– Посмотрим, - тем временем, нисколько не заботясь о страницах, вертит в руках досье Ухён. - Ого... Какой пестрый послужной список... Волонтер в приюте для детей, разнорабочий во время возведения первых высотных домов в Сеуле, строитель первой версии моста Йондо, три года в "Гидре", потом заморозка, потом два года в "ЩИТе", куратор дипломатического совещания двух разрозненных войной Корей, волонтер центра реабилитации щенков, спасенных с собачьих ферм...
– Погоди, - останавливает его Сонгю. - Что?
– Что «что»? - невинно хлопает глазами Ухён.
Сонгю вот очень хочется огреть Мастера каким-нибудь самым тяжелым сборником. Желательно – не один раз.
– Ладно-ладно. Про «Гидру» я соврал. Но «ЩИТ» тут есть, - Ухён поворачивает к Сонгю и заинтересовавшемуся Тэгуну разворот личного дела Джехвана.
«Щелезубное Исследовательское Товарищество» – гласит надпись.
– Что вообще?
– Ну, щелезубы, - говорит Ухён, будто все в мире знают про это товарищество. – Эх, Ким Сонгю, ты безнадежно отстал от жизни! Ни за что не поверю, что ты не слышал про Кубинского щелезуба и Гаитянского щелезуба! Вымирающий вид, между прочим!
Очень хочется огреть Ухёна. Невыносимо просто. Но, возможно, Мастер даже не совсем бредит. Вообще, Сонгю слышал что-то про этих самых щелезубов. Но какого черта в этом товариществе забыл Джехван?
Ухён переворачивает страницы, бубня что-то про кучу кружков по интересам, которые Джехван посещал: что-то про кружок любителей солнца, или лесных зверей, или птеродактилей где-то в Индии или Африке, сразу и не поймешь за чередой строк. Еще про битву при Норянджине и экстренный перезапуск часов знаменитого Ли Сунсина прямо посреди битвы.
Факты из биографии Джехвана сыпятся, словно сахар из порванного пакета. Сонгю только успевает про себя отметить, что заслуг у Мастера как у дурака махорки, но он все еще обычный Мастер самой обычной мастерской.
Где-то в глубине архива слышны вопли и звуки не то мухобойки, не то отбитого пипидастром зада одного слишком любопытного Мастера, вздумавшего внести коррективы в биографию нового начальника сектора.
Сонгю случайно берет с полки биографию какого-то другого часового коллеги и вчитывается в первый же лист.
– Ухён, - дергает он увлекшегося Мастера, который повис уже на Тэгуне и через плечо демона читает свиток.
– Ась? Что-то нашел? Наш Джехван любитель макраме?
– Нет, но не исключено. Я не об этом, - отмахивается Сонгю и показывает страницу чужого личного дела. – Смотри.
Ухён хмурится, разглядывая страницу, и переводит непонимающий взгляд на Сонгю.
– Ну и? Обычная биография. Родился, жил, женился, помер, стал Мастером, должность такая-то, биография такая-то. Что тебя так удивило?
Сонгю только закатывает глаза и раскрывает первую попавшуюся папку с биографией Джехвана, демонстрируя папки в сравнении.
Тэгун и Ухён синхронно наклоняют голову, словно собачонки, заинтересованные тем, что им показывает человек. Сзади на них тут же виснет Чансоб, оставивший Хонбина разбирать сваленные с полок личные дела.
– О, а почему так? – тут же задает вопрос все тот же Чансоб.
Он отлепляется от демона и коллеги и сцапывает с полок еще несколько папок с личными делами Джехвана разных годов и какого-то другого Мастера.
В каждой папке другого Мастера (какого-то Ким Минсока из города Гури) первой же страницей шел лист краткой биографии, а потом уже все деяния, заказы (с подробным описанием кому, что, как), знаки отличия и прочее. В личном же деле Джехвана первый лист отсутствовал. Во всех папках и даже на пергаментах кто-то будто вырезал эту часть.
– Эй, дракон книжного подземелья, - зовет Чансоб, слыша в ответ рассерженное шипение и характеристику в адрес всяких там праздношатающихся, которых бы в чистилище отправить на десятилетие-другое.
– Что? – наконец показывается из-за стеллажей крайне взъерошенный Хонбин, отряхиваясь от пыли.
– Мы тут недостачу нашли. Где информация о Джехване?
– В смысле? Перед вами огромный стеллаж имени Мастера Ли Джехвана, а вам нужна информация? – возмущается Хонбин, указывая рукой на бесконечное число папок.
– Так-то оно так, - тянет Ухён, кладя руку на плечо Хонбину. – Но вот здесь вот, в других делах, листочек с информацией имеется. А у нашего общего друга – нет.
Хонбин выхватывает из рук Ухёна папку с личным делом Мастера Ким Минсока и Мастера До Кёнсу (которую выцепил для Ухёна с другой полки Сонгю) и быстро ставит их обратно на свои места.
– Так! Вам был нужен доступ к личному делу Ли Джехвана. Вы его получили. Вы не имеете права лезть в дела других Мастеров. За нарушением правил поведения в библиотеке, установленных Высшим Советом загробного мира при содействии с Министерствами Просвещения и Информации и согласно поправке к должностной инструкции библиотекарей пункт семь, параграф восемнадцать от восемнадцатого января тысяча девятьсот девяносто второго года от рождества Христова, вынужден просить вас всех покинуть архив засекреченных данных. Все на выход. Немедленно.
Он быстро расставляет на полке все папки с делом Джехвана и принимается выталкивать из архива слишком наглых посетителей. Даже бьет по рукам вцепившегося в стеллаж Чансоба, пытающегося урвать еще хоть строчечку информации. Гору пледов удается вытолкать самым последним, просто потому, что Хонбин не знает, с какой стороны к ней подступиться. И вообще, как-то подозрительно настораживающе начинает пахнуть в архиве. Как-то с нотками демонов.
Хонбин выталкивает всех обратно в зал библиотеки и с грохотом захлопывает дверь хранилища.

@темы: band: infinite, band: btob, band: vixx, Strong Heart - 2018

---

Спутник

[yoaura]

Название: Спутник
Автор:  yoaura
Бета:  lieutenant cloud,  Кот Том
Иллюстратор:  _baozi_
Фандом: Stray Kids
Пейринг/Персонажи: Хан Джисон/Со Чанбин, Ян Чонин/Бан Чан,

спойлер

Ли Минхо/Ким Сынмин/Ким Уджин
Рейтинг: R
Жанр: слэш, соулмейт!АУ, универ!АУ, романс, флафф
Размер: ~25000 слов
Предупреждение: всегеи, полиамория
Описание: Есть метка, нет ее – какая разница? Джисон совсем не хочет встречать своего предназначенного, ведь в мире столько свободы и свободных людей. То ли дело юный Чонин – он бы и хотел, да только считает, что не достоен. Уджин с Минхо вовсе немеченные, но и их судьба не обходит стороной.
Примечание:

1.

1. Я безумно благодарен всем, кто помогал мне писать, оформлять и не бросать. Спасибо Сову, моему лучшему вдохновителю; ириске, которая так много для меня сделала; кайте, с которой вообще-то все начально фанонилось, и Коту, который всегда рядом, когда нужно. Без вас ничего бы не вышло~ Love very much.

2.

2. Мой артер - самый замечательный артер в мире. И вообще, у меня есть А Р Т Ы. К большому фику. Бао, словами не передать, как я тебе за них благодарен;

3.

3. Всегда есть, над чем работать и что улучшать, но я надеюсь, вам принесет хоть немного удовольствия прочтение этого фика. Спасибо вам, заглянувшему!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
НЕЖЕЛАНИЯ СБЫВАЮТСЯ.

— Так что было вчера?

У Джисона конкретного ответа на этот вопрос не было. Желания отвечать Феликсу — тоже, но он проговорился, что причиной беспокойства и беспорядочного размахивания руками является «вчера».

Он не из тех людей, которые, имея метку на теле, ждут своих соулмейтов с замиранием сердца. Джисон, как и многие тысячи единомышленников, всячески ее скрывал: свободные отношения и отношения с теми, у кого меток нет, ценнее, чем теоретическое светлое будущее. Практика — вот она, вокруг, и мир настоящий тоже вокруг, а соулмейт если и есть, то черт знает каким чудом найдется. Ведь у Джисона на запястье всегда напульсник, браслетов штук семь да рукава длинные, а значит наверняка загребущие пальцы того самого соулмейта никак не коснутся метки. И все будет хорошо.

Но вчера что-то пошло не так.

Джисон взял Феликса под руку, слегка навалившись, из-за чего тот крякнул и вцепился в идущего рядом Хенджина. Эти двое — соулмейты до мозга костей: как метки проявились на теле в шестнадцать, так друг от друга и не отлипали. Кстати, они — одна из причин, по которым Джисон не хотел вываливать все свои переживания вот-прямо-сейчас, по пути на тусовку. Погода свежим ветром шептала: не время спорить о причинах любить. Солнце опускалось за горизонт, позволяя темным фигурным облакам медленно плыть с запада.

Феликс тыкнул в бок. Вместо того, чтоб огрызнуться, Джисон вдруг заговорил по теме:

— Мы ехали в метро, так? После теста по английской литературе. — Феликс кивнул. — И на одной из станций нас толпой вынесло из вагона.

— Мне оттоптали белые кеды, — пожаловался Хенджин, не отрываясь от «кэнди краш».

— Меня зажало между какими-то чуваками, которых я даже не видел, — продолжил Джисон, — и я держался за верхний поручень. Чуть не висел на нем!

Джисон попытался вспомнить ощущения, которые возникли тогда. Мягкое касание пальцев, всего на мгновение. Словно высоковольтный ток по позвоночнику, вздымающий волоски на теле, эхом по телу, от макушки до кончиков пальцев. Не просто восторг — эйфория, блаженство, осевшие тяжелым камнем внизу живота и снова ярким кайфом расходящиеся по телу. Мини-оргазм без оргазма, потому что глаза закатить от удовольствия ну очень хотелось, вот только Джисон стоял в вагоне метро, дышал чужими запахами и — что самое главное — понятия не имел, чья рука его метку тронула.

— И что потом? — Феликс потянул его за поворот. Перед ними раскинулся район с домами богатеев: ходил миф, что в каждом доме живет по миллионеру. В любой другой раз Джисон пялился бы вокруг, с интересом разглядывая антураж — вот как Хенджин, со своей дизайнерской точки зрения и просто из любопытства.

Но пока было не до того. Он собрался с духом и выпалил, закрывая глаза ладонью от внезапного стыда:

— Рукав сполз. Браслеты тоже. Кто-то мою метку тронул, и… — его всего передернуло.

Феликс замер на месте, Хенджин — тоже. Две пары глаз в изумлении уставились на Джисона.

— Так ты что… Ты теперь… Ты его встретил? — воскликнул Феликс, вцепившись пальцами в предплечья, словно тот собирался убежать.

— После этого открылись двери, и единственное, что я увидел, прежде чем вылетел из вагона на станцию — он был в нашей универской белой рубашке. То есть, я увидел только рубашку. И может быть его лицо немного, но я не уверен… А-а-а, — проныл Джисон, наклоняясь и упираясь лбом в феликсово плечо. — Я не хочу, чтобы у меня был соулмейт. Хоть парень, хоть девушка. Но видимо, все-таки, парень.

— Максимально хреново, — прокомментировал Хенджин, — что ты его не увидел, да еще и он не знает, что тебя уже вынесло. От него.

— И пусть не знает, — Джисон забросил руки на Феликса и повис на нем, глядя на Хенджина. — Я не собираюсь из-за этого поступаться своими принципами, выработанными за девятнадцать лет. Никаких соулмейтов. Мне вас хватает. Эмпатирую, ощущаю. Все.

Хенджин вдруг потянулся рукой вперед, мимо лица Джисона, и запустил пальцы в волосы Феликса. Джисон поморщился.

— Фу, как сладко. Вот этого мне и не надо.

Однако после высказанного пара камней с души все же слетела.

Бан Чан встретил их на входе в квартиру. С распростертыми объятиями провозгласил: «Добро пожаловать на тусу Со Чанбина!» и сразу вручил по бутылке соджу.

Теперь можно было изнутри оценить, насколько богатые люди живут в этом районе. Даже в прихожей, не заходя внутрь, можно было ощутить запах лоска. Что уж говорить о том, что находилось в самой квартире: огромное пространство, изысканное — то там, то сям на стенах висели картины; легко бьющиеся предметы разумно стояли на полках повыше, но среди них можно было разглядеть вазы, керамику и прочие бесполезные, по мнению Джисона, вещи. Главная комната, наверняка служащая гостиной, была наполнена людьми и, в обычные дни, наверняка была светлой и яркой. Сейчас, при выключенном основном свете, под потолком вертелся диско-шар, разбивая яркими цветами все изящество обстановки.

Разномастные студенты, явно не только из их университета, располагались на всех горизонтальных поверхностях, какие могли найти — кроме столов, тут явно действовало какое-то правило. В дальнем конце длинной комнаты стояла барная стойка, у которой толпа не рассасывалась первые полчаса после их прихода — Джисон даже не пытался туда пробиться, просто попивал соджу, врученное Чаном, и с ним же разговаривал.

Он не понял, в какой момент остался один. Хенджин утащил Феликса, кажется, на второй этаж, и Джисон не особо хотел знать, зачем. Из знакомых ребят здесь были только Чан, который был главным огоньком всех студенческих вечеринок, да Минхо с третьего курса другого университета. Но тот сидел на диванчике в компании своего парня, и Джисон не хотел им мешать.

Внезапно почувствовав себя пятым колесом для вообще всей вечеринки, он направился к опустевшему бару. Бар в квартире — это странно, даже для такой большой, подумал Джисон, но на стул все же опустился.

— Наскучила музыка?

Он сначала не понял, от кого вопрос, а потом увидел бармена, одетого во все черное, из-за чего в полумраке его попросту не было видно. Тот стоял спиной, пытаясь достать бутылку с самой верхней полки, и никак не мог дотянуться. Джисон сдержал смешок.

— Тебе помочь? — предложил он вместо ответа. Парень за стойкой развернулся, и сердце сделало кульбит, стремясь подпрыгнуть до самой луны.

Кажется, именно этот профиль он вчера видел в метро.

— Возможно, — тот окинул ленивым взглядом и усмехнулся, — тебе тоже понадобится моя помощь, если ты захочешь достать что-то оттуда.

— А вдруг я гимнаст, — Джисон приподнял бровь, не показывая, как сильно волнение захлестнуло его. Он никак не мог понять, подводит его память или нет, но какое-то глубинное интуитивное чувство подсказывало, что да, этот узкий нос, этот чуть скошенный подбородок и вот эти глаза.

— Трюкач? — тот будто заинтересовался, руками оперся о стойку и улыбнулся широко. В свете переливающихся огней от диско-шара его глаза казались неограненными цветными кристаллами. — Может, покажешь пару своих фишек?

— Не для тебя, — подмигнул Джисон, сохраняя лицо.

— Плохо отказывать хосту вечеринки, — протянул парень, после чего хлебнул прямо из горлышка ближайшей бутылки.

— Ты…

— Со Чанбин. Для трюкачей — Чанбини, даже если они выпендриваются, — они пожали друг другу руки, и Джисон в очередной раз порадовался, что метка у него на левом запястье. Подвергать себя сомнениям и провокациям вовсе не хотелось.

— Хан Джисон, для хозяев таких больших квартир — Джисон, даже если они не хозяева, а просто тусовщики, — отразил улыбку Джисон и заметил, как в глазах напротив мелькнул необычный блеск, уже не от разноцветных огней.

Чанбин намешал ему коктейль по вкусу и выставил, украсив дурацким зонтиком. Вообще-то Джисон был уже достаточно в кондиции, чтобы быть более веселым и безрассудным, чем всегда, но раз все включено, то, решил он, с чего отказываться?

Уняв переживания по поводу соулмейтов и пониже опустив рукав рубашки на запястье, Джисон влился в разговор, избегая одиночества с ощущением брошенности. Оказалось, Чанбин довольно крут, и дело не в месте проживания. Второй курс, продюсирование — Джисон присвистнул — сто треков на саундклауде, и Джисон обещал послушать всенепременно, потому что Чанбин зачитал ему одну из своих рэп партий (записанных на пару с Бан Чаном, тут где-то Джисон засомневался, что Чана вообще хорошо знает), из-за чего Джисон не смог сидеть на стуле ровно, так четко и офигенно хен рэповал.

Он даже попытался зачитать что-то в ответ, но язык уже не слушался должным образом, и результатом был громкий заливистый смех обоих. Потому что:

— Вместо «попкорн» сказать «кок-порн» это надо еще постараться.

— Знаешь что, — Джисон погрозил Чанбину пальцем, ни разу не смущаясь, что тот хен, — вот протрезвею и вызову тебя на баттл. Прямо в универской столовке.

— Сколько храбрости! Протрезвеешь, не будет у тебя храбрости, — Чанбин вдруг протянул руку и бесцеремонно потрепал Джисона по волосам. По шее побежали мурашки. Отголоски вчерашних ощущений вновь расплескались под кожей, действительно отрезвляя.

Он смотрел, как Чанбин смешивает для подошедших незнакомых девчонок шоты, и подвисал на скорости действий, не сдерживая восторженных возгласов. Вдруг в ухо гаркнули, и Джисон чуть не упал со стула.

— Хван Хенджин! — рявкнул он в ответ ржущему Хенджину. Феликс пьяно хихикал, обнимая того за талию. — Предатели. Чтоб я еще раз с вами на тусовку сходил, кидалы.

— О, это же первый красавчик среди первокурсников собственной персоной, — Чанбин возник у лица Джисона словно из ниоткуда, перевешиваясь через барную стойку в сторону Хенджина.

— Это же самый несносный хен из всех, кого я знаю, — парировал Хенджин в ответ, отвечая ему мудреным, но крутым рукопожатием. Джисон сидел в недоумении. Видимо, это отразилось на его лице, поэтому Хенджин продолжил объяснение: — Чанбин-хен мой старый друг. Старее, чем планета Земля, правда…

На несколько минут Джисон выпал из почти всех разговоров, потому что Хенджин и Чанбин вступили в перепалку века, нарушить которую было равно апокалипсису; Феликс задорно подначивал: «Может вы тоже устроите баттл?», пока Джисон боролся с алкоголем в крови. Мысли плыли, но одна крутилась непрестанно: может, метку стоит на один раз… открыть.

Вот у Феликса никогда с этим не было проблем, сколько они знакомы. Полумесяц слегка посверкивал на его шее, всегда видный, тем более Хенджину. Тот, кстати, пользовался нагло и постоянно прикладывал руку к феликсовой шее, что чревато всяческими эмоциональными и физическими реакциями, которые на людях лучше не испытывать (просто Хенджин мудак). Во всяком случае, по словам других, статьям из интернета и всеобщим неоспоримым доказательствам, Джисону было известно, как должен чувствовать себя соулмейт, когда его метки дотрагивается второй — и, кажется, теперь он знал это наверняка.

Он не хотел, чтобы соулмейт вообще появлялся в его жизни когда-либо. В их мире было множество немеченных, а это означало свободу действий. Джисон не считал себя обязанным быть со своим якобы предназначенным, даже если он найдется, но в глубине души боялся, что будет попросту должен. Словно метка — клеймо, и один навсегда принадлежит другому.

А теперь, когда он испытал это… Сладкое и одновременно будоражащее, насыщенное, как самый спелый арбуз, заставляющее желать еще. Джисону просто хотелось проверить, потому что хоть нос у него и небольшой, любопытство — одна из выдающихся черт его характера. И знать, что есть возможность, но он сам от нее отказывается из-за страха, совершенно не в его стиле.

От Чанбина, которого Джисон видел впервые (если не считать предполагаемого «вчера»), он не мог оторвать взгляда лишь по одной причине: интерес и жгучая готовность перекрыть желание действиями.

Все то же глубинное чувство, словно шепот в душе, подсказывало, что забить на подготовку к тесту по грамматике и пойти веселиться было правильным решением.

У Хенджина дома всегда светло, тепло и ужасный срач. Впрочем, по словам хозяина дома, в этом виноват в основном Феликс.

Поэтому Джисон, которого позвали посмотреть новых Мстителей и поесть сладенького, только переступив порог, предложил пойти к Чани-хену, который вообще всегда не против.

Как оказалось, не против вообще никто, а потому перед большим телеком собрались сразу пять человек. Каким образом у Чани-хена дома оказался еще и Чанбин-хен, оказалось загадкой. Как они уместились в маленькой комнате заставляло задуматься еще больше.

— Мы же треки сочиняем, забыл? — со смешком напомнил Чан. Джисон протянул длинное «а-а-а» и сунул руку в пачку с чипсами. — Мне кажется, моя кровать уже не моя, а Чанбини.

— Она просто ближе ко входу в комнату, чем кресло, — не моргнув глазом, ответил Чанбин. — На ней удобнее с ноутбуком лежать.

— Все мои донсены наглые, — сморщил нос Чан, бросив в Хенджина, заглядывающего в холодильник, подушку.

— Мы тебя любим, хен, — ласково пробасил Феликс, укладывая голову на плечо Джисона.

На полу перед диваном был мягкий коврик, который Джисону очень нравилось гладить, да и сидеть на нем было приятно. И Феликса ему нравилось гладить назло Хенджину, но того, кажется, моти в хрустящих обертках и шоколадки из Австралии интересовали больше соулмейта.

Джисон поправил браслеты на запястье, закрывая полумесяц, и невольно бросил взгляд на Чанбина, уставившегося в телевизор.

В прошлый раз из его квартиры они ушли втроем так же, как и пришли, уже за полночь на такси добрались до хенджинового дома и завалились спать там. Наутро Джисон чувствовал, что забыл о чем-то очень важном среди всех происшествий вечера, но не смог понять.

Вспомнил, когда пролистывал список контактов, и наткнулся на «Чанбини для трюкачей». Не то чтобы слишком удивительно, но в голове будто что-то схлопнулось с громким звуком.

Никто никому так и не позвонил — просто Джисон не знал зачем.

А теперь столкнулся с Чанбином нос к носу у Чана, и вроде все в порядке, но ощущение повисшей в воздухе неловкости щекотало ребра, и Джисон то и дело ерзал, пытаясь устроиться на коврике перед диваном поудобнее.

У Чанбина были широкие плечи — Джисон прекрасно видел это даже под безразмерной футболкой. Из-под длинных рукавов виднелись накаченные руки. Наверняка тот хорош в отжиманиях (тут Джисон тоже с удовольствием посоревновался бы, надо только потренить, с Чаном уже не интересно — тот вечно выигрывает).

Он украдкой оглядывал Чанбина со спины, но не видел присутствия меток. Это не означало, что их нет — одежда всегда покрывает большую часть тела, а полумесяцы появлялись где угодно. Вот у Хенджина вообще на внутренней стороне бедра, и Джисон не узнал бы, если бы не длинный феликсов язык, которым тот слишком хорошо научился болтать на корейском.

— Ты чего залип? — услышал он у самого уха. Феликс смотрел с легкой хитринкой, медленно протягивая руку в сторону пачки чипсов Джисона (можно подумать, не видно). Джисон дернулся.

— Ничего, — и обратно положил голову Феликса на плечо, виском на нее же укладываясь.

Совсем себе под нос, но так, чтобы услышал Джисон, Феликс проговорил:

— Ты не хочешь проверить?

— Нет, — мгновенно возразил Джисон. Он проболтался Феликсу о своих подозрениях насчет Чанбина, лучший друг как-никак, и был благодарен за отсутствие подначек. Так же, как за то, что Хенджину ничего не рассказал — тот бы мгновенно стал шутить и троллить, а Джисону и без того хреново было осознавать происходящее.

Проверить, если честно, хотелось. И не хотелось. И все мировоззрение Джисона стремилось порушиться за одно малюсенькое действие в сторону Чанбина. Однако оставался шанс, что Чанбин — это не тот, и тогда Джисона отпустило бы, и он мог общаться с хеном совершенно нормально, без мыслей, что он должен. Обязан из-за их этой связи, клейма, данного природой.

Подтверждений не было — пока. Дурацкий «соулмейт Шредингера» ломал Джисону мозг и терпение заодно.

Феликс прочитал ему дружескую мини-лекцию о том, как классно иметь соулмейта, как классно знать, что он с тобой будет и что даже если вы не будете вместе, как пара, то будете, как друзья. Правда, сказал Феликс, сложно представить себя с Хенджином просто друзьями после вот тех эмоций, которые возникают от касаний «пальцы-полумесяц».

«А когда метка к метке — это вообще что-то запредельное», — тот аж закатил глаза, руками взмахнув, видимо не зная, как описать. Вспоминая, где у тех двоих полумесяцы располагаются, Джисон хлопнул себя по лбу, стараясь не думать, как именно они это все проверяют и ощущают.

Он чуть приподнял свою руку и посмотрел на запястье, скрытое под цветными браслетами. Где у его соулмейта должна быть метка, чтобы они могли тоже?..

Джисон закрыл глаза, выдохнул и решил, что это все подождет. Хватит Со Чанбина в голове. Тем более если он торчит тут, по левую сторону, и болтает с Чани-хеном о прыжках с парашютом.

Кино на экране должно было быть интереснее, чем кино в голове, пытающееся просочиться за стену, отделяющую от фантазий. Даже если это были старые Мстители (купить новый фильм денег не хватило).

— Я голодный, — обронил вдруг Чан, поворачиваясь ко всем, — может сгоняем в магазин? Извините, дома ничего нет, потому что я не думал, что вы реально сегодня придете.

— Я за, — Джисон вскочил на ноги, а одновременно с ним с пола стал подниматься и Чанбин. Желание сесть обратно зазудело под ложечкой.

— Я тоже схожу, проветрюсь. Кому что взять?

Хенджин и Чан наперебой начали перечислять, какой хотят рамен и сколько к нему взять сладкого. И соджу. Или лучше не надо, но Джисон, махнув рукой в смятении, просто направился обуваться.

— У тебя список в голове? — поинтересовался он у подошедшего Чанбина.

— А то, — улыбнулся тот, постучав указательным пальцем по виску. — Она же гениальная.

— Не сомневаюсь, — фыркнул Джисон, открывая дверь.

Вечер встретил легкой прохладой, обещающей развеять мысли. Квартирка Чана была не в самом отдаленном от центра районе, а потому даже сейчас на улице было достаточно много людей, вышедших погулять, и машин, сверкающих фарами.

— Они не дали нам денег, — Джисон похлопал себя по карманам, понимая, что оставил телефон на коврике рядом с Феликсом. — У тебя есть?

— Карта есть, — заверил его Чанбин, а после догнал и протянул наушник. — Ты же не слушал мои треки?

— Хвастаешься, хен, — с улыбкой протянул Джисон, забирая наушник из пальцев. — Как я мог послушать, если ты даже не сказал, как их найти?

— Я думал, я тебе номер телефона свой именно для этого записал, — удивленно приподнял брови Чанбин. Уши зажгло.

— У меня после того вечера совсем из головы вылетело, извини, — чуть виновато проговорил Джисон, оглядываясь по сторонам на пешеходном переходе. — Зато теперь прямо сейчас послушаю все, что ты скажешь. Врубай.

Приятный бит влился в уши, сразу заставив задвигать телом в ритм. Джисон мгновенно вообразил себя не в Сеуле, а где-то на отшибе американского Детройта, еще и с пистолетом наперевес. Затем голос Чанбина в наушнике начал зачитывать рэп, и Джисон не смог не присвистнуть от того, насколько непривычный у него был флоу.

— Мне нравится, — Джисон качал в такт головой и чуть глаза не закрыл. — И текст такой, будто ты… Ух, люблю когда такие эмоции в треках.

— Захвалил, — улыбнулся Чанбин, засовывая руки в карманы штанов.

У входа в магазин пришлось остановиться. Перед автоматическими дверями Джисон с сожалением и драматичным вздохом вытащил наушник и протянул Чанбину. Тот, не глядя на Джисона, схватил проводок.

Словно в замедленной съемке Джисон наблюдал, как чанбиновы пальцы проскальзывают по его запястью, задевая голую кожу между раздвинувшимися браслетами. Полумесяц будто бы мигнул, когда подушечки его коснулись. Дыхание сперло, словно Джисона ударили в живот.

Он согнулся почти пополам, пока те ощущения полувозбуждения и кайфа вперемешку с недоумением, уже знакомые, накатывали многотонными волнами. Чанбин, все так же медленно, повернулся и схватил за плечи, позвав по имени. Его глаза расширились, когда взгляд упал на поблескивающий под браслетами полумесяц.

Джисону было слишком хорошо, чтобы что-то говорить в ответ.

Он опирался на парковочный столбик у входа, ожидая, пока чувства осядут. Чанбин одной рукой держал его плечо, но так осторожно, будто Джисон от прикосновения мог разлететься на кусочки.

— Все нормально, — бросил он, выпрямляясь и глубоко вдыхая, а после попытался натянуть улыбку. — Небольшая… Паническая атака, я думаю, ну, быв…

— Не ври мне, — прервал Джисона Чанбин, делая шаг вперед и заглядывая в глаза. — Это метка? Из-за нее?

Джисон нервно облизнулся.

— Может. А может и нет, проверять третий раз я не…

— Третий? — Чанбин вперился в него недоуменно-осуждающим взглядом, заставляя невольно надуть щеки. — И когда же был первый?

— Я не уверен, — буркнул Джисон, борясь с раздражением. — Ни в чем не уверен, хен, просто пойдем в магазин уже.

Он обогнул Чанбина, игнорируя ощущение неправильности действий, но сделать с этим ничего не мог. Волнение было на грани истерики. Джисон был готов метаться от одного конца магазина до другого и хвататься за волосы, пока Чанбин ходил за ним хвостиком, собирая заказанную их компанией еду; с другой стороны Джисону просто нужен был Феликс, чтобы выговориться.

Осознание, что Феликс не скажет ничего толкового, кроме: «соулмейт — это круто» прибило словно наковальней. От обиды Джисон положил в корзину поверх всех раменов и мини-пицц два пакета с желатиновыми мишками. Себе.

И грыз ногти весь путь до дома, пока Чанбин молча плелся сзади.

Уже у Чана Джисона хватило на то, чтобы съесть пачку тех мишек, послушать дурацкие шуточки Хенджина минут пятнадцать да обнять Феликса. А после он, сославшись на подготовку к тестам и чересчур позднее время, очень извиняясь, ушел домой.

Когда Чан закрывал за ним входную дверь, Джисон чувствовал острый взгляд, жгущий спину.

Впервые в жизни Джисон стремился убежать из универских коридоров как можно быстрее не потому, что его ждала теплая весенняя погода и Минхо-хен, а потому, что теперь он наверняка знал: его соулмейт ошивается неподалеку. Он писал тест в полном раздрае, сосредотачивался с трудом и искренне надеялся, что набрал хотя бы минимальный балл.

Чан не обиделся на внезапный уход, но поинтересовался, что послужило причиной. Джисон, вздыхая, объяснил, что это их с Чанбином дела. Чан округлил глаза: разве вы не только что познакомились? Пришлось сбежать снова, потому что встречаться лицом к лицу со своей нерешительностью, невесть откуда появившейся, Джисону совсем не хотелось.

Чанбин своим существованием в такой близи рушил все планы на будущее и настоящее.

— Почему он не мог жить где-нибудь на другом конце планеты? — сокрушался Джисон, разворачивая мороженое. Обертка была липкая, неожиданно жаркое солнце припекало шею. Минхо, шагающий рядом по вымощенной плиткой дорожке, свое мороженое уже аппетитно облизывал.

— Потому что это судьба. И потому, что ты вредный, — прокомментировал он.

— Не вреднее тебя, — фыркнул Джисон. — Вот если бы у тебя был соулмейт, он был бы еще хуже и непременно шлепал бы тебя, хен.

— Но у меня его нет и не будет, — пожал плечами Минхо. — И я не могу понять, из-за чего ты так переживаешь.

Джисон достал телефон, провел пару раз по экрану и развернул. Минхо пришлось прищуриться, чтобы разглядеть написанное.

— Сообщения от Чана?

— Чан-хен спрашивает, почему Чанбини задает обо мне так много вопросов, и интересуется, почему тот не может задать мне их сам, — Джисон помахал в воздухе мороженым. Пара капель упала на руку, и он их слизнул.

— На его месте я бы тебя уже из-под земли достал, — усмехнулся Минхо на джисоново громкое «эй!» — Он же видел, как тебя тогда торкнуло.

— В этом и проблема. А ты что делал бы, хен, скажи мне, ты же старше, умнее и все такое, — Джисон сунул остатки мороженого в рот.

На пару минут оба притихли: Минхо из-за задумчивости, Джисон из-за того, что холод свел челюсть. Пейзаж парка умиротворял, запах надвигающегося лета действовал наркотически, и в голову закралась мысль: разве это не лучшее время года, чтобы встретить своего соулмейта?

— У меня нет метки, — начал Минхо, — у Уджина тоже. Это дает нам свободу выбора: расставаться и любить кого-то еще. Но разве у тебя ее нет?

Джисон вздохнул. Он об этом столько раз думал, перебирал всевозможные взгляды, мораль, принципы. И все равно получалось, что соулмейт ограничивает и сковывает.

— А вдруг он ужасный человек, — Джисон пнул камушек. — Вдруг он убивает, насилует детей и слушает шведский дет-метал? А я буду японскую попсу включать. Что тогда делать?

— Слушать по очереди и насиловать тоже, — захихикал Минхо, выбрасывая обертку от мороженого в мусорку. — Вы же можете просто пообщаться. Или…

Минхо бросил косой взгляд в сторону Джисона, заставляя стушеваться.

— Или в этом и причина? Он тебе уже интересен?

— Вовсе нет, — надул щеки Джисон.

В воображении Чанбин ловко смешивал коктейли, восклицал, подбрасывая шейкер в воздух, и с очаровательной улыбкой украшал бокал зонтиком, подталкивая в сторону Джисона.

— Совсем нет.

Оказалось, у Чанбина тысяча (плюс-минус двести) схожестей с Джисоном и столько же различий. Решив, что лучше он сам будет рулить своей судьбой, чем судьба возьмется за него, Джисон написал первым.


Про тот случай у магазина они не разговаривали. Зато разговаривали про универ, про тусовки, рэп и танцы. И если дет-метал Чанбин не слушал, то японский рок ему вполне заходил, и Джисона это более, чем устраивало.


Они не пересекались в университете ни разу с той ночи. На сердце было легче, потому что казалось: если увидятся, придется объясняться. Еще хуже — мысль, что Джисону самому захочется протянуть руку, во всех смыслах.


Он купил еще пару широких браслетов и плотно закрепил на запястье.


Чан, чей соулмейт еще не нашелся, мудро сказал что-то вроде: «Не знаю, что там у вас, но догадываюсь, поэтому не думай слишком долго, тебе не идет».


Джисон раздумывал меньше, зато больше писал в-ка-ток. Скидывал песни и фото увиденных смешных вывесок, видео с Хенджином, пытающимся ловить ртом подброшенные конфеты. Свою селку с пристающим к Хенджину Феликсом на заднем плане.


Чанбин иногда спорил по ерунде, сурово отчитывал, не отвечал, пока был занят, а потом кидал внезапную фотку с милашным выражением, и Джисон подначивал того «кавайным хеном». Соображения решили осесть в подсознании, и пока джисонова метка была перекрыта всем, чем можно, он чувствовал себя в безопасности.


Разве соулмейт имеет значение, если его не видно, особо не слышно, да и не маячит перед глазами. Джисону легко, пока это просто общение. Ворочающееся под ребрами чувство он предпочитал игнорировать.


Как и хитрые взгляды Феликса, когда Джисон рассказывал, какие классные треки Чанбини-хен наконец скинул.

@темы: Strong Heart - 2018, band: stray kids

---

After Dark

[Vikara]

Название: After Dark
Авторы: Kankouku-man и Kwon
Бета: Ыцу-Ыцу
Иллюстратор: Vikara
Фандом: The Unit: Idol Rebooting Project, UNB, IM, A.C.E, BIGFLO, U-KISS, Big Star, Madtown, 100%, Hot Blood Youth (HBY), Troy, Boys Republic, Imfact, BEAT WIN, MYNAME
Пейринг/Персонажи: И Хангёль/И Суун, Пак Джунхи (Джун)/Кан Ючан (Чан), И Хёнгын (Марко)/Пак Дэвон, И Джунён (Джун)/Джи Хансоль; О Квансок (Филдог), Чхвэ Кванрёль (Канто), И Ыйчжин, Ким Сэён, И Кёнтак (Игон), Хван Чонха, Пак Чжеоп, Ким Киджун, Ким Рокхён, Сон Донмён
Рейтинг: PG-13
Жанр: слэш, АУ, детектив, мистика, экшн
Предупреждение: все геи
Описание: В этом городе, если хочешь проснуться следующим утром, ты должен быть дома до захода солнца. Хангёль знает об этом правиле, но знает еще кое-что, что позволяет ему бродить по улицам в темноте. Так он и зарабатывает на кусок хлеба, провожая поздних прохожих, до тех пор, пока однажды ночью не видит Сууна. Тот не теряет хрустальную туфельку, но надежно захватывает мысли Хангёля.

ГЛАВА 1

Ночь – поганое время.
Где-то вдалеке разгорается огненное зарево, воют сирены пожарных машин. Наверное, еще кричат, но этого уже не слышно. Правда, там богатый район, и услуги пожарных доступны в любое время суток. Как и полиции, и врачей.
Вот если бы горело где-нибудь неподалеку, то утром на огромное пепелище приехал бы мэр и толкнул занудную речь о том, как ему жаль, как им всем жаль, но никто ничего не мог поделать. Даже маленькие дети знают: ночью город все равно что мертв.
Хангёль зябко поводит плечами, подносит ладони к губам и обдает их горячим дыханием, тут же начиная растирать пальцы. От воды поднимается туман, воздух влажный и холодный. Но хотя бы прекратился дождь. Можно было бы свернуть во дворы, дальше от канала – там почти нет ветра и хоть немного теплее, – но работающие фонари там практически не встречаются. За набережной хоть как-то следят: меняют разбитые закопченные, грязные стекла на точно такие же закопченные и грязные, но хотя бы целые, проверяют газовые горелки и муфты. А мутный свет этих фонарей – гарантия того, что Хангёль увидит вовремя.

Он вздрагивает, когда раздается надсадный, истеричный собачий лай. Но это тоже далеко – вода принесла звуки, усилила.
– Нервы подводят, – ворчит Хангёль себе под нос, запихивая ладони в карманы потертой куртки и ускоряя шаг. – Надо будет выспаться как следует. Откажусь от следующего заказа.
Хангёль прекрасно знает, что не откажется. Никогда не отказывается, даже если их несколько за ночь, а он валится с ног от усталости. Он зарабатывает хорошие деньги просто на том, что отводит людей туда, куда им надо. Вернее, когда-то эти деньги считались хорошими. Цены растут с каждым днем, а клиентов все меньше.
На улицах нет никого. Ни людей, ни собак. Если кто-то следит за Хангёлем из темных проемов окон, наверняка думает, что он сумасшедший или самоубийца. Насчет первого Хангёль даже готов согласиться.
В какофонию из сирен, собачьего лая и плеска воды врывается еще один звук. Звук быстрых, нервных шагов. Хангёль тут же сворачивает в сторону жилых домов, перебегает узкую разбитую дорогу и ныряет за деревянные ящики, стоящие в проулке.
Он успевает вовремя, до того, как в тумане появляются очертания человеческого силуэта. Хангёль почти не дышит. С другой стороны, с той, откуда пришел Хангёль, движется еще одна тень. Она крупнее, но не такая плотная, полупрозрачная и бесформенная.
Хангёль поджимает губы. Он не один раз видел, как такое происходит, но так и не привык. Наверное, вообще никогда не привыкнет.
Тень зависает на месте, ждет. Человек идет ей навстречу. Хангёль проговаривает про себя дурацкую детскую считалочку. Он всегда шептал ее на ухо Киджуну, когда тот был совсем маленьким и просыпался от ночных кошмаров. Киджуну помогало, а Хангёлю вот не очень. Он чувствует, как встают дыбом волоски на руках.
Человек подходит ближе, туман больше не скрывает ни его дорогого пальто, ни аккуратной стрижки на высветленных волосах. Кто-то из богатеньких. Об этом говорят не только вещи, но и гордо выпрямленная спина и чуть вздернутый подбородок. Хангёль таких за версту чует. Только вот делать в этом районе таким нечего.
Парень останавливается в паре метров от зависшей в воздухе тени. А та становится все темнее и плотнее, как будто поглощает свет вокруг себя. Но пока не нападает.
Хангёль прикусывает губу – ему хочется закричать “Беги!”. Как будто хоть кому-то хоть раз удалось убежать от тварей.
Но парень стоит и задумчиво смотрит в сторону канала. А потом происходит что-то такое, чего Хангёль даже не может осознать. Парень поднимает руку, щелкает пальцами, и тварь дергается, отлетает на пару метров, и тут же начинает светлеть, теряет материальность. Парень вздыхает, снова поднимает руку и жестом как будто бы зовет ее за собой, разворачиваясь в обратную сторону. И тварь следует за ним. Неровно, рывками, как будто ее за невидимый поводок дергают, но следует.
Хангёль настолько ошарашен, что впадает в ступор. А когда приходит в себя, не остается уже ни следа ни от странного парня, ни от твари.
Только все еще воют сирены вдалеке, да шумит вода в канале.

– Ты сегодня рано, – зевает Ючан, открывая Хангёлю дверь. – Я не только еще не выпил кофе, но даже еще и не сварил его. Будешь? Все равно Кванрёль хён еще спит, а с Джунхи хёном вы разминулись - он в пекарню убежал.
– Горячая выпечка на завтрак? – присвистывает Хангёль и садится на видавший виды потертый диван.
– Ага, конечно, – фыркает Ючан и начинает возиться у маленькой электрической плитки. – Заказ для тебя намечается.
– Это хорошо, – кивает Хангёль.
– Думаешь? – Ючан косится на него через плечо. – Выглядишь ты так, будто спал последний раз никогда.
Хангёль только плечами пожимает.
Этой ночью он и правда не смог заснуть. То, что он видел на набережной канала, никак не укладывалось в голове. И страшно этим нервировало.

Ючан как будто и не ждет внятного ответа, продолжая болтать.
– Я, на самом деле, тоже ни черта не могу выспаться. То орет кто-то под окнами, то ломится в ночи по очень срочному делу. И хоть бы раз действительно что-то срочное было, а не просьба о ночлеге, – фыркает Ючан. – Вот ты, когда сейчас заходил, не видел у нас нигде табличек “Бесплатная ночлежка” или типа того? Потому что я не вешал. И из хёнов никто не вешал. А еще диван этот, будь он неладен.
На последних словах Хангёль смотрит на диван, на котором сидит. Он знает, что Ючан давно перебрался жить в эту приемную, почти сразу как начал тут работать, но до сих пор не понимает, как тот умудряется на этом диване спать. Хотя и сама приемная скорее напоминает чулан какой-то. Стеллажи с бумагами вдоль одной стены, несчастный диван у другой. И стол с двумя стульями у небольшого окна, которое к тому же где-то под потолком. Зато на входной двери гордая надпись “Детективное агентство “Кактус”. Когда Хангёль был здесь впервые, он даже не сразу заметил дверь, ведущую в еще одно помещение. Кванрёль гордо именует его рабочим кабинетом. А еще, по совместительству, их с Джунхи жилплощадью. Насколько в курсе Хангёль, их доходы от детективной деятельности позволяют снимать эти помещения, покрывать текущие расходы и даже платить что-то Ючану, но вот еще и на съем приличной жилой комнаты их уже не хватает. Но, кажется, всех все устраивает.
– Держи. – Ючан протягивает ему щербатую кружку. Для клиентов есть другие, целые. Но Хангёль и не клиент.
Сам Ючан садится на стол. Он что-то вроде секретаря, личного помощника, мальчика на побегушках и жилетки для слишком сильно рыдающих клиенток. Хангёль понятия не имеет, что у него было в прошлом, но в общем и целом догадывается, что ничего хорошего. Как и у всех, впрочем.
– Какой-то ты смурной, – выдает Ючан после нескольких минут молчания. – Что-то пошло не так вчера?
– Все нормально, хён, – качает головой Хангёль. – Просто в кои-то веки у меня есть для вас работа, а не наоборот.
– Так что ты молчал-то? – Ючан спрыгивает со стола. – Пойду разбужу Кванрёль хёна.
Тот перестает ворчать и смотреть исподлобья после двух чашек кофе и как раз к возвращению Джунхи.
– Выкладывай, ради чего меня разбудили, – командует Кванрёль, устроившись в кресле с третьей кружкой кофе в руках, как только Джунхи садится за свой стол.
– Мне нужно, чтобы вы нашли человека, – говорит Хангёль и смотрит на свои сцепленные пальцы.
– Знакомого? Он у тебя что-то украл? Или что-то тебе сделал? – тут же уточняет Кванрёль. – Ты знаешь наши расценки. Мы, конечно, скинем по максимуму, но и совсем по доброте душевной помочь не сможем, если это будет что-то сложное, – сам понимаешь.

Хангёль шумно выпускает воздух из легких.
– Я думаю, за это дело вы возьмете с меня по полной ставке, – наконец говорит он. – Я не знаю, как его зовут, не знаю, где он живет. Даже не знаю, местный он или приезжий.
– Интересный поворот, – Джунхи облокачивается на стол, подается ближе, и, судя по блеску в глазах, его эти сложности только раззадоривают. – Пояснишь?
– Я вчера выполнял заказ, – не очень уверенно начинает Хангёль. – И, когда уже возвращался, увидел нечто очень странное. Вдоль канала шел парень, какой-то пижон при параде, а ему навстречу – тварь. Но только она не напала на него, не убила, как это обычно бывает. Он ею как будто управлял, понимаете? Позвал за собой, и она пошла.
– То есть, для начала, он ее видел? – выгибает бровь Кванрёль.
Хангёль поджимает губы и кивает.
Половину своей жизни он был уверен, что сумасшедший, что видит то, чего нет. А вторую половину – никак не мог определиться, повезло ему или нет. Твари населяли город, выползали по ночам и убивали людей. Но их никто не видел, никто, кроме Хангёля. Все знали, что ночью не стоит выходить – слишком велики шансы, что утром твой труп найдут на обочине, но никто не знал почему. Хангёль же выходить не боялся. Он видел тварей, иногда даже чувствовал издалека, и мог их обойти, проскользнуть незамеченным.
Именно поэтому он водил по ночам людей по городу и брал за это деньги.
Но только получается, что он не один такой.
Кванрёль и Джунхи заваливают его вопросами, их интересует все: примерные рост и вес, одежда, какие-то отличительные черты – что угодно, что может помочь. Хангёль описывает все, что видел, несколько раз, пока не ловит себя на том, что еще немного и он начнет придумывать какие-то детали, лишь бы помочь.
– Если все действительно так и ты не один видишь эту дрянь – это и на нас может отразиться, – задумчиво говорит Джунхи. – Давай так, в счет платы за наши услуги, сегодня ночью бесплатно проводишь человека. Так сказать, залог.
Хангёль даже не думает торговаться.

– И что ты думаешь по этому поводу? – спрашивает Кванрёль, едва гость уходит.
– Что это грозит нам неприятностями, – весело отзывается Джунхи. – Если бы заказ был не от Хангёля, хрен бы я за него взялся.
– Так беспокоят потусторонние сущности? – усмехается Кванрёль.
– Так не хочется лезть к богатеньким снобам, – парирует Джунхи. – Мало того, что туда хрен попадешь, так еще и хрен кто захочет с нами говорить. Со связями у нас там не густо.
Ючан, который уходил проводить Хангёля, возвращается и ставит перед Джунхи чашку кофе.
– А мне чего не принес? – ворчливо спрашивает Кванрёль.
– А ты не просил, – пожимает плечами Ючан и садится на стул напротив стола Джунхи.
О том, что он тоже не просил, Джунхи решает промолчать. К тому же за кофе он благодарен.
– Вообще мне не нравится сама мысль о том, что монстров этих видит не только Хангёль, – качает головой Джунхи. – Так себе расклад получается. Если это единичные случаи, то попробуй найти иголку в стоге сена. А если таких, как он, много, но они при этом не вмешаиваются, то это мудачизм за гранью с их стороны.
– Сразу отметаешь вариант, что Хангёлю все это привиделось? – Кванрёль задумчиво постукивает пальцами по краю столешницы.
– Пока – нет, – Джунхи усмехается. – Чтобы я и самый простой вариант сразу отбросил?
– Он не выглядел, как сумасшедший, – неуверенно подает голос Ючан.
– А никто и не говорит, что он сумасшедший, – мягко улыбается Джунхи. – Но подумай сам. Он измотан, ночь, полумрак и туман, звуки всякие неприятные со всех сторон, постоянное ожидание угрозы. Тут кому угодно и что угодно привидеться может.
– А вариант спустить на тормозах не рассматриваешь? – вдруг спрашивает Кванрёль. Он смотрит в сторону и все так же постукивает пальцами по краю стола. – Мол, попытались, поискали, следов нет, нам очень жаль, держи залог обратно.
Джунхи только фыркает.
Он знает, что Кванрёль на самом деле крайне скептически относится и к самому Хангёлю, и к его рассказам про монстров. Он не то считает Хангёля просто крайне везучим, не то отбитым на всю голову и все еще крайне везучим. И именно поэтому никогда не лезет в их с Джунхи маленький бизнес по сопровождению людей. Но чисто по-человечески относится к Хангёлю хорошо, а этого вполне достаточно.
Джунхи, наверное, относился бы так же. Но только, если бы не Хангёль, очень вряд ли, что он сейчас вообще был бы жив. Он уже не помнит зачем и почему его понесло куда-то ночью, но его вдруг тормознул посреди улицы незнакомый пацан и настоятельно порекомендовал изменить маршрут. И это так и могло бы остаться короткой встречей с очередным городским сумасшедшим, но утром в том переулке, в который не свернул Джунхи, нашли труп. И, судя по времени смерти, у Джунхи были все шансы оказаться на его месте.
Он потом нашел пацана, да тот особо и не прятался. Долго выпытывал, откуда он знал, а потом предложил работу, почему-то безоговорочно поверив в историю про монстров. Так и познакомились.
– Я сам всем займусь, – решает Джунхи. – Если будет желание, можешь присоединиться, но я не настаиваю.
– Я хочу присоединиться и помочь, – снова подает голос Ючан.
Кванрёль медленно и очень демонстративно выгибает бровь.

– Рассказываю один раз, повторять не буду, – Хангёль без интереса смотрит на своего сегодняшнего клиента и говорит ровным и нудным тоном. – Как только выйдем на улицу, ничего не спрашивать, ничего не говорить. Стараться вообще не издавать шума. Мои указания выполнять сразу же и без раздумий. Если я сказал остановиться и вжаться в стену, значит это делать и надо, не спрашивая, что происходит. Это ясно?
Мужчина кивает, нервно и часто.
– Место, куда мне надо… Там нет вывески… – бормочет он.
Хангёль только глаза закатывает. Конечно, там нет вывески. Откуда бы взяться вывеске у бара, когда алкоголь запрещен категорически?
– Я знаю, куда идти, – спокойно отзывается Хангёль.
Он не поручится, что знает все спикизи-бары в округе, но большую часть точно. Львиная доля его клиентов просит сопроводить их именно туда.
– А вы… можете… ну… обратно? – неуверенно уточняет мужчина.
– Нет, – тут же отрезает Хангёль. – Лучше вам дождаться рассвета там.
Каждый второй просит доставить его домой ближе к утру, Хангёль уже привык. Но связываться с пьяными не собирается ни в коем случае, какие бы деньги ему не предлагали. Шансы не вляпаться в неприятности при таком раскладе минимальны. Хотя, как успел заметить Хангёль, твари предпочитают трезвых людей. Но только к черту проверять такие наблюдения на практике.
Сначала Хангёль удивлялся, почему вообще столько желающих рискнуть жизнью и выложить при этом крупную сумму, чтобы просто-напросто попасть в бар. Те открываются еще до заката, туда вполне можно прийти в безопасное время. Но потом заметил, что все они такие, как его сегодняшний клиент: трясущиеся, нервозные. И катастрофически боящиеся за свою репутацию.
До заката в бар может нагрянуть еще и полиция. А вот глубокой ночью беспокоиться не о чем. Ни полиции, ни случайных знакомых на улице. Имидж примерного семьянина и честного гражданина не запятнан.
На самом деле таких людей Хангёль не любит особенно – двуличные и трусливые. От них обычно больше всего неприятностей.
– А вы не скажете, ну… что там? – нарушает молчание мужчина, Хангёль не помнит, как его зовут, хотя Джунхи ему говорил. Да и при встрече мужчина представился.
– А это имеет значение? – к таким вопросам Хангёль тоже привык. И давно выбрал самый оптимальный ответ. – Если так интересно, можете с этой тварью встретиться как-нибудь. Насколько я знаю, когда они нападают, жертва их видит.
Мужчина шумно сглатывает и замолкает.
– Пора, – командует Хангёль и открывает дверь. – Не отставайте.
Бессонная ночь накануне дает себя знать, ему сложнее обычного концентрироваться и прислушиваться. На улице снова туман, густой и плотный, но он стелется почти по земле, не мешая обзору. Главное, чтобы не поднялся, когда Хангёль будет возвращаться домой.
– Никогда не был на улице ночью, – шепотом делится мужчина. Но в окружающей тишине этот шепот почти оглушает, заставляет вздрогнуть.
Хангёль ничего не говорит, только смотрит выразительно через плечо. Мужчина тут же закрывает себе рот руками.
Но до бара они добираются без приключений. Только один раз приходится сделать небольшую петлю, чтобы обойти тварь, зависшую посреди улицы. Хангёль делает это так спокойно, что его клиент даже ничего не понимает.
– Оставшаяся часть платы, – мужчина протягивает ему дрожащей рукой конверт. – Как договаривались.
Хангёль убирает конверт во внутренний карман куртки. Ему немного грустно от мысли, что утром он отдаст эти деньги Джунхи. Но он не сомневается – дело того стоит.

Ючан вздыхает и откидывается на спинку стула, который отзывается на это неприятным скрипом. От неровных мелких рукописных строчек болят глаза, от неудобной позы – шея. Но он сам вызвался помочь. И когда Джунхи утром попросил поднять все контакты, которые могут вдруг оказаться полезными для дела Хангёля, Ючан только кивнул. Где нужные записи, он знает лучше, чем Джунхи или Кванрёль.
Проблема состоит только в том, что все они зашифрованы.
– Все еще возишься? – с усмешкой интересуется Кванрёль, выглянув в приемную. – Странно, что еще не выучил алгоритм. Весь день с этим сидишь.
– Если бы при шифровании кое-кто не совершал ошибок, все было бы гораздо проще, – фыркает Ючан и переворачивает страницу.
– Это ты на меня намекаешь? Или на Джунхи? – тут же выгибает бровь Кванрёль.
– На тебя, хён. Твой почерк, – ехидно тянет Ючан. – Кажется, сам ты алгоритм выучил не совсем верно.
– Мелкий, ты нарываешься, – качает головой Кванрёль. – Уволю.
– И на следующий же день захлебнешься в тонне бумаг. Через месяц начнутся проблемы с налоговой, полицией и администрацией, – Ючан даже не думает отрываться от своего занятия. – А даже если вдруг разберешься со всей этой бюрократией, что вряд ли, я все еще помню, что тут творилось, когда я только пришел, то у тебя не останется времени на расследования. Потому что не думаю, что Джунхи хён возьмет на себя мои обязанности, раз меня ты уволил, да еще и без его ведома.
– Ты охренел вконец, – вздыхает Кванрёль. – Хоть кофе тебя можно попросить сварить?
– Можно, проси, – кивает Ючан. Он поднимает голову и смотрит на Кванрёля с очень серьезным выражением лица. Но выдерживает только пару секунд, начиная хохотать. – Шучу, шучу. Хотя кофе на ночь – странная идея.
Он встает со стула и только тут вдруг понимает, что ночь уже действительно совсем скоро. Ючан косится сначала на часы, потом задирает голову и смотрит в окно. И прикусывает губу.
– Ючан? – зовет его Кванрёль. – Ты чего?
– Через полчаса стемнеет. – Ючан морщится и идет к плитке, чтобы приготовить кофе. – А Джунхи хён все еще не вернулся…
– Джунхи не дурак, не будет ночью шляться, – спокойно говорит Кванрёль и садится на диван. – Или вот-вот явится, или заночует в безопасном месте. В первый раз что ли?
Ючан только вздыхает. Он все это прекрасно понимает, но не волноваться у него не получается.
– А если бы я сейчас где-то шлялся, ты бы обо мне так же волновался? – с улыбкой спрашивает Кванрёль, забирая из рук Ючана чашку с кофе.
– Ты меня уволить обещал пять минут назад, зачем мне о тебе волноваться? – усмехается Ючан в ответ. Ему в общем-то как-то без разницы, что Кванрёль давно просек его не совсем ровное отношение к Джунхи. Вот то, что Джунхи не просекает, – это проблема, да.
Хотя не такая уж и большая, в сравнении с тем, что Джухи все еще не вернулся.
Кванрёль уходит к себе, а Ючан бездумно смотрит в записи. Не получается сосредоточиться, сопоставить символы и буквы с их значением, а уж тем более понять, нужная это информация или нет.
Так что, когда открывается дверь в офис, Ючан разве что на стуле не подпрыгивает.
– Привет, – улыбается Джунхи. Он открывает дверь, но внутрь не заходит, так и остается стоять, привалившись к дверному косяку.
– Господи, хён… – только и выдыхает Ючан. Потому что Джунхи весь в крови и грязи.
– Тихо-тихо, – Джунхи поднимает руку и все так же улыбается. – Все не так страшно, как кажется.
– Кванрёль хён! – Ючан подрывается на ноги, чуть не спотыкается о стул и впиливается бедром в угол стола. – Тащи аптечку – у нас тут ЧП!
– Да какое ЧП, – фыркает Джунхи и отлепляется от косяка. – Подумаешь, пара синяков. Зато! Зато я нашел его!
– Его? – тупо переспрашивает Ючан, обхватывая Джунхи за талию и помогая пройти внутрь.
– Парня, которого ищет Хангёль.

ГЛАВА 2

– Хён, мне кажется, родители этого не одобрят.
Хансоль вздыхает и не говорит вслух о том, что самого хёна родители тоже не одобряют. Незачем повторять в тысячный раз то, что все и так знают.

Ты можешь быть хоть сто раз умницей, красавцем, примерным сыном, вежливым и начитанным молодым человеком, но в тот момент, когда ты открыто признаёшься в своей не самой традиционной ориентации, ты перестаешь существовать для их элитного общества. Чжэоп хён вообще-то никогда особенно этого не скрывал, но и не выпячивал. Его родители поскандалили когда-то несколько лет назад, попытались как-то повлиять на сына, но смирились в итоге, хотя и переключили большую часть внимания на других своих детей. Это было грустно, но ожидаемо. Чжэоп тогда часто приходил к Хансолю в гости, сидел у него на подоконнике, болтая ногами в воздухе и рассуждал о том, что ему ещё повезло с семьей: от него не отказались, не сделали изгоем. Им просто нужно время привыкнуть. А Хансоль смотрел на него, кусая щеку изнутри, и думал о том, как быстро хён повзрослел и сможет ли он сам быть таким же рассудительным в шестнадцать. Когда через два года слухи поползли от дома к дому, из одного семейства в другое, Хансоль и не думал, что Чжэоп хён может стать ещё более взрослым и мудрым. Он ходил с гордо поднятой головой, не реагируя на косые взгляды и злые слова в спину. Потом, конечно, иногда плакал у Хансоля на подоконнике, но очень тихо и сдержанно.
Мама Хансоля, как в принципе впечатлительная личность, была в полном ужасе. Еще бы: симпатичный соседский мальчик, который многие годы присматривал за её драгоценным сыном, желанный гость в их доме, и вдруг гей. В тот раз, кажется, Хансоль первый раз серьезно с ней поспорил. Она плакала, заламывала руки и умоляла перестать общаться с соседом. А Хансоль никак не мог взять в толк, что изменилось и в чем проблема. Вмешался обычно отстраненный отец. Он спросил, как давно Хансоль в курсе, какая у Чжэопа ситуация в семье, и неожиданно встал на сторону сына. Хансоль видел, что отец не понимает такого и не одобряет, но старается быть терпимым, и зауважал его так, как не уважал в самом раннем детстве. Мама поплакала еще неделю, но потом стала даже здороваться с Чжэопом, когда встречала его где-нибудь.

И вот сейчас Чжэоп снова, как и обычно, сидит на подоконнике Хансоля, болтает ногами, всё так же не дотягиваясь ими до пола, и зовёт того вместе с собой в гости к новым знакомым. И Хансоль, в принципе, не против, он иногда думает о том, что маловато общается с людьми. Да и мама каждый раз, когда об этом заходит речь, пытается познакомить его с каким-нибудь чудесным молодым человеком, чьим-нибудь сыном, братом, сватом, который сможет благотворно на Хансоля повлиять. Нет уж, спасибо.
Но дело в том, что эти новые знакомые точно, на сто процентов, вообще никак не понравятся семейству Хансоля. Начиная хотя бы с того, что это особняк Пак Дэвона и сам Пак Дэвон. Они не знакомы лично и даже, кажется, не виделись никогда толком. Но слухи про этого Дэвона ходят самые разные. Что он странноватый, что общается с кем ни попадя, что блаженный, что бы это ни значило, что в один прекрасный день его семья, никому ничего толком не объяснив, поспешно отчалила из города в какие-то неведомые края, почему-то бросив младшего сына.
– Дэвон самый добрый человек из тех, кого я знаю, – говорит Чжэоп. – Ты просто обязан с ним познакомиться. Я уверен, что он тебе понравится.
Хансоль пожимает плечами.
– На постоянной основе там живёт парень, который называет себя Марко, и он, не поверишь, обычный человек.
– Как это? – удивляется Хансоль.
– Не знаю, если честно, – улыбается Чжэоп. – Как-то пока неловко было спрашивать. Но даже не учитывая эти два факта, Марко тот еще фрукт, я таких странных и забавных раньше не видел.
Воображение Хансоля пририсовывает загадочному Марко попугая на плечо и длинный хвост, как у мартышки. Он тихонько фыркает над своими мыслями.
– Еще там бывает Квансок хён. Помнишь его?
Хансоль помнит. Они встречались несколько раз на официальных приемах и больших праздниках старших семей. Квансок производил очень серьезное, но приятное впечатление. Хоть и ростом был хорошо если с Чжэопа. Очень странно, что такой, как он, делает в особняке Дэвона, который, судя по описаниям последних десяти минут, имеет все шансы оказаться самым необычным и сомнительным домом в их районе. Спрашивать, конечно же, бесполезно – Чжэоп и сам ничего пока не знает толком.
– А теперь там, вроде как, поселился Суун.
Поселился там – это значит, что все-таки ушел из дома. Или семья выгнала. С них бы сталось – Хансоль бы не удивился. Суун тоже был из тех, о ком старшие переговаривались, понижая голос и неодобрительно покачивая головами. Приятный и безобидный на первый взгляд, изящный и утонченный. Уже на второй взгляд начинало казаться, что с ним что-то не так. Таких называют “себе на уме”. Суун не был обычным подростком из семьи аристократов, он хотел знать об их мире слишком много. Задавал старшим неудобные вопросы, не смущаясь, высказывал вслух непопулярные в их среде мнения. Хансоль ждал, что странному парню такое однажды выйдет боком, и вот это, наконец, видимо, произошло. Собирая в кучу все, что было известно о Дэвоне и его доме, Сууну, кажется, очень повезло оказаться именно там.
– Повезло ему, – говорит Хансоль вслух.
– Ага, – кивает Чжэоп. – Подробностей тоже пока не знаю, но, кажется, сейчас это идеальное для него место. Так что, пойдешь со мной? Должно быть интересно.
– Нет, хён, не думаю, что это хорошая идея, – продолжает отпираться Хансоль. Интересно будет однозначно. Но он не уверен, что готов сейчас впустить в свою жизнь столько странных людей разом.
– Ладно, не буду настаивать, – Чжэоп спрыгивает с подоконника. – Потом поделюсь новостями.
“Мне не интересно!” – хочет крикнуть ему вслед Хансоль, продолжая упрямиться, но думает, что это будет не совсем правдой. Ему интересно. Просто пока не настолько, чтобы выбираться из своего маленького уютного мирка.

Чем ближе к Старому Городу, тем чище и опрятнее становится на улицах. Сейчас Суун старается не отходить далеко от набережной, чтобы снова не заблудиться случайно: ему совсем не понравилось плутать по кварталам обычных этой ночью. Но теперь он точно знает направление, и спасибо, что можно не думать хотя бы об этом. Настроение у него и так препаршивое. Именно поэтому он, в первую очередь, испытывает раздражение, когда видит нахохлившуюся фигуру в паре кварталов от ближайшего входа в Старый Город. Потому что это может быть только Дэвон. Ещё Квансок, конечно, но тот не появлялся сегодня днем и не знал о планах на ночную вылазку. Да и был куда меньше ростом, чего уж тут.

Если бы все сегодня пошло иначе, если бы у Сууна получилось, если бы он справился лучше и настроение не было бы таким гадким, он бы даже был рад Дэвону. Но нет.
– Хён, ну зачем? – вздыхает Суун, поравнявшись с ним. – Говорил же не встречать меня. Не надо со мной нянчиться.
Дэвон чуть улыбается – он вообще почти всегда улыбается, – наклоняет голову вбок и подстраивается под шаг Сууна.
– Мне не спалось и вышел пройтись немного, – говорит он спустя какое-то время.
– Ага, – почти огрызается Суун.
Они пересекают широкую улицу, которая визуально отделяет Старый Город от домов обычных, Суун прислушивается изо всех сил и всё-таки ловит тихий звон, когда они проходят над линией закопанных под брусчатку оберегов. Дэвон кивает сонному патрульному в караульной будке и тот провожает их долгим рассеянным взглядом. Суун знает, что тот смотрит, не потому что они совершают что-то неправильное и не потому что пытается их запомнить. А просто потому что ужасно хочет спать и нечего больше делать. Но всё равно нервно передергивает плечами.
– Как прошло? – спрашивает Дэвон, когда они отходят от границы подальше. Он смотрит участливо, и это немного раздражает.
– Плохо, – морщится Суун.
И тут же исправляет сам себя.
– Ну то есть нормально, ты не подумай ничего такого!
Он вздыхает и впервые со времени встречи прямо смотрит на Дэвона. У того уже на лице написаны вопросы, которые он собирается задавать. И Суун сам знает, что рассказать нужно. А еще вдруг вспоминает о том, что лучше сделать это сейчас, пока они наедине и рядом нет всяких умников, советников или офигенных шутников, которые нынче, кажется, окружают Сууна почти круглые сутки.
– Все живы, всё нормально, никаких приключений. Я нашел квэмуля, установил контакт, взял под контроль и прошел даже больше, чем обычно. Но потом что-то случилось, он сорвался и растворился быстрее, чем я смог снова сосредоточиться.
Суун сжимает кулаки в карманах пальто.
– Я пытался найти еще одного. Но меня облаяли собаки, потом я чуть не заблудился, озяб, наступил во что-то омерзительное, и спасибо, что не очень вонючее. Так что нормально все прошло. Но плохо.
Они почти на месте, и Суун даже думает немного замедлить шаг, чтобы закончить этот разговор на улице.
– Вообще, я так и думал, что рано пока тебе одному пробовать, – говорит Дэвон.
Ну да, конечно. Что еще он может сказать. Суун бы пнул что-нибудь от досады, но не хочет показывать свое состояние. Хотя можно поспорить, что Дэвон уже обо всем догадался.
– Главное, что тебя никто не видел. Никто же?
– Хён, ну ты смеёшься? – все-таки возмущается Суун, стараясь не повышать голоса. – Почти середина ночи! Районы обычных мертвее, чем кладбища, они даже окна ставнями на ночь закрывают наглухо почти все. А у нас – ну кому я нужен? Как выяснилось недавно, именно тем, кому мог бы быть, как раз больше всех наплевать.
Он чувствует, что в голосе прорезаются немного истеричные нотки, и радуется, что говорит почти шепотом, так что их едва ли слышно. Если честно, эта тема куда хуже всех остальных, и Суун вдыхает поглубже, стараясь не задумываться о ней. Они, наконец, добираются до особняка, Дэвон одаривает его еще одним участливым взглядом, отпирает двери и прикладывает палец к губам.
– Ладно, потом продолжим. А сейчас постарайся не шуметь. Сделать тебе чаю?
Издевается, что ли? Суун заламывает брови и все-таки корчит недовольную рожу. Ему требуется еще несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы не рявкнуть что-нибудь резкое. И все его самообладание, чтобы не хлопнуть дверью за собой.
Он правда замерз, не в духе, устал и больше всего на свете хочет сжечь ботинок, которым наступил во что-то, о чьем происхождении старается не задумываться. И не выдержит никаких нравоучений. И сочувствия. И вообще разговоров.
– Нет хён, нахер чай, – как можно вежливее отказывается Суун, – встретимся утром.
Он уходит в сторону лестницы на второй этаж, где находится комната, отданная в его распоряжение.

Дэвон ставит чайник и заваривает свежий чай. Суун может бухтеть сколько хочет, но сейчас на улице действительно зябко, и Дэвон продрог, пока ждал его. А болеть ему совсем некогда. Как, впрочем, все последние два года. Не обязательно, конечно, было вообще выходить, да и Суун не слишком обрадовался. Но иначе Дэвон просто не смог. Он даже спать пробовал лечь, но только проворочался бестолку и сорвался на улицу. Дело не в том, что он не доверяет Сууну, пусть они и мало знакомы. За того поручился Квансок, а его слово стоит многого. И не в том, что Дэвон стремится излишне опекать нового жильца, хотя чрезмерная забота – одна из его неудобных привычек. Дэвон просто переживает. Он слишком хорошо помнит, что значит оказаться одному. Пусть и в Старом Городе совершенно безопасно, да и без крыши над головой Суун в итоге не остался. Но момент, когда ты перестаешь быть частью своей семьи, действительно страшен. В их среде, где родственные связи играют огромное значение, мало кто умеет жить по-настоящему один. Скорее всего, Суун еще не успел осознать этого: слишком много всего случилось с момента бегства из дома, не было шанса остановиться и подумать. Но когда его все-таки накроет, Дэвон бы хотел быть рядом. Он допивает чай, ополаскивает посуду, чтобы не возиться с утра, проверяет, заперта ли входная дверь, и идет спать.

– Я бы спросил, где тебя носило, – бормочет Марко, когда Дэвон забирается к нему под бок, как ему кажется, почти бесшумно. – Но ответ слишком очевиден.
Дэвон вздыхает и лезет обниматься.
– Прости, что разбудил, я старался не шуметь.
– И как он справился? – интересуется Марко.
– Говорит, что почти. Хотя пришел с кислой рожей и весь нахохленный. Думаю, ему не очень нравится в городе. Сказал, что собаки облаяли, значит точно сунулся куда-то не туда. Не знаю, хорошая ли идея – отпускать его одного на такие вылазки. Но Квансок и Сэён считают, что уже можно.
Марко фыркает:
– Много Сэён понимает в городе, как будто. Сам-то за границу лишний раз нос не высовывает.
Подобные реплики в адрес Сэёна Дэвон давно пропускает мимо ушей, эти двое невзлюбили друг друга почти с первого взгляда и не упускали шанса ляпнуть что-нибудь едкое или подколоть. Дэвону быстро надоело играть в третью сторону и теперь он ждал, когда их самих утомит эта, с его точки зрения, детская вражда.
– А ты не думаешь, что слишком сильно его опекаешь? – вдруг меняет тему Марко, и Дэвон не сразу соображает, что речь уже не про Сэёна.
– Кого? Сууна?
– Мы же про него, вроде, разговариваем? – хмыкает Марко. – Он здесь всего третий день, а ты от него почти на отходишь. Еще и с разговорами лезешь постоянно. Это, знаешь ли, может раздражать.
Откатываясь в сторону, Дэвон кладет руку под голову.
– Вообще, конечно, могу предположить что-то в этом роде. Но ты знаешь, мне иногда сложно себя в этом контролировать. С другой стороны, мне сдали его на руки и велели присматривать, беречь и учить.
Марко фыркает и Дэвон знает, что тому хочется съязвить на тему Сэёна и “велели”. Но он просто молчит какое-то время.
– А ты и рад.
– В каком смысле?
– Рад получить ещё одного подопечного, – поясняет Марко совсем другим голосом.
И лучше бы он язвил про Сэёна. Потому что к этой теме Дэвон сейчас не готов. Так нечестно.
– Так нечестно, – говорит он вслух и закрывает глаза.

Марко чувствует себя немного мудаком. Он собирался шутливо поворчать на любимую в последнее время тему. И, кажется, начал не очень удачно. В темноте не видно, но смотреть не обязательно: он знает, что Дэвон сейчас болезненно хмурится. Его, вроде как, нужно погладить и сказать что-нибудь утешающее. Но у Марко на языке жжется фраза о том, что за последние два года он выходил на улицу примерно двадцать три раза. Если не считать заросшего сада за домом. Это совсем не обязательно говорить сейчас, просто он посчитал только сегодня. И оно жжется.

Когда они встречаются впервые, Марко зовут И Хёнгын, ему девятнадцать и он никак толком не может приспособиться к самостоятельной жизни. Он работает в небольшой пекарне и снимает крошечную комнату, в которую из мебели помещаются только кровать со стулом. У него две пары штанов, столько же ботинок, нет планов на ближайшее будущее, зато есть шаткий баланс между арендной платой, необходимостью ужинать каждый день и покупкой более теплой куртки на зиму. Шесть дней в неделю Марко просыпается до рассвета, собирается, стараясь никогда не прислушиваться к тому, что происходит по ту сторону окна, и выходит за порог с первыми лучами солнца. До открытия пекарни он месит тесто и выполняет мелкие поручения, а после – берет велосипед и переключается на доставку заказов. Когда кто-нибудь из немногочисленных знакомых спрашивает, нравится ли ему работа, Хёнгыну нечего сказать в ответ. Это просто работа, она не должна нравиться, за нее должны платить. Хотя, если признаться честно, велосипед и возможность много перемещаться по городу делают ее привлекательнее других вариантов.
Когда Хёнгын впервые видит Дэвона, тот очень быстро бежит. Хёнгын и подумать не мог, что кто-то из аристократов способен бегать с такой скоростью. Загадка разрешается через несколько секунд, когда следом за ним из-за угла выворачивают три или четыре здоровенные ничейные псины. И это выглядит очень паршиво. Потому что псы не заходятся лаем, как это обычно бывает у шавок, которые считают Хёнгына с его велосипедом своими злейшими врагами, а бегут молча, большими прыжками сокращая расстояние между собой и человеком. Оценивая ситуацию за секунды, кажется, впервые в жизни соображая с такой скоростью, Хёнгын в несколько сильных рывков по педалям добирается до высокой каменной ограды, забирается на нее при помощи велосипеда и адреналина и во всю мощь легких орет беглецу, чтобы тащил свою жопу сюда, если не хочет с ней расстаться. Он продолжает кричать и размахивать руками, а когда убеждается, что его заметили, ложится животом поперек ограды, надеясь на свое чувство равновесия, ловит горячую липкую ладонь парня и помогает взобраться наверх. Звук, с которым щелкают собачьи челюсти, когда те в прыжке пытаются поймать ускользающую добычу, потом несколько раз снится Хёнгыну в кошмарах. Он помогает пока ещё незнакомому парню сесть нормально и придерживает его, пока тот хватает воздух широко открытым ртом, пытаясь отдышаться. Псы беснуются под ними, наконец начиная лаять и выглядят очень, очень страшно.
– Спасибо, – сипит спасенный, рукавом размазывая по лицу пыль и выступившие слезы.
– Ага, – соглашается Хёнгын, отпуская его плечо в надежде, что тот не рухнет вниз.
– Дэвон.
Хёнгын не жаждет знакомиться – он не доверяет аристократам, – но особого выбора у него нет. Он представляется и пожимает протянутую руку, только сейчас замечая сломанный под самое мясо ноготь на указательном пальце.
– Правда огромное спасибо, – говорит Дэвон, прерываясь на судорожные вдохи. – Я уже думал, что все – конец.
Псы перестают прыгать и садятся внизу, выжидающе задрав морды.
– Чем ты их так разозлил? – спрашивает Хёнгын, запоздало вспоминая о том, что стоило бы, наверное, говорить более формально или хотя бы на вы.
– Понятия не имею, если честно, – откликается Дэвон, не обратив внимания на форму вопроса. – Возможно зашел куда-то, куда им не понравилось. Я плохо понимаю собак, никогда даже предположить не могу, что у них на уме.
– А я недолюбливаю, – признается Хёнгын, удивляясь собственной болтливости.
– Почему?
– Велосипед и собаки – хреновое сочетание.
И ой, он теперь не просто разговаривает не слишком уважительно, а еще и сквернословит при аристократе. Интересно, у них от такого уши отваливаются?
На самом деле, ему все равно и больше всего он надеется, что собаки скоро уйдут. Или кто-нибудь из прохожих вмешается и отгонит их прочь. Но улица, на которой они застряли, не самая оживленная. А те редкие люди, что изредка проходят мимо, жмутся к дальней ее стороне.
Они проводят на ограде больше часа, и Хёнгын безнадежно опаздывает с последними заказами, лежащими в ящике на багажнике. Можно, конечно, было бы попытаться пробраться по верху куда-нибудь дальше или спрыгнуть на другую сторону, рискуя потом разбираться с владельцем этой территории. Но Дэвон ничего такого не предлагает, а велосипед Хёнгына в заложниках у лохматых тварей, и поэтому он тоже помалкивает. Единственное, что он вообще говорит по своей воле, – это выражает надежду на то, что им удастся выбраться из ловушки до темноты. Дэвон смотрит на него довольно странно, но старательно кивает и поддакивает. Смысл этого странного взгляда Хёнгын понимает только три года спустя.
Собаки уходят сами.

ГЛАВА 3

Джунхи искренне не понимает, почему Ючан разводит такую панику, а Кванрёль смотрит настолько недовольно.
– Да что началось-то? – вздыхает Джунхи. – Как будто в первый раз кто-то из нас по лицу отхватил.
– Судя по твоему виду, – сухо констатирует Кванрёль, – ты не только по лицу отхватил. Переломы есть?
– Нет, – фыркает Джунхи.
– С душем сам справишься? – спрашивает Ючан, помогая добраться до этого самого душа.
Откровенно говоря, сильнее всего Джунхи получил по колену. Оно чертовски распухло и почти не гнется. Потому он и заявился так поздно, за каких-то пять минут до заката.
– Предлагаешь потереть мне спинку? – скалится Джунхи. И запоздало понимает, что с его перепачканным и местами опухшим лицом это выглядит, мягко говоря, не очень.
Ючан смотрит на него как на последнего идиота и хмурится.
– Я бы тебя сам отпиздил сейчас, хён, честное слово, – бурчит он, отпуская Джунхи и включая воду в душе.
– А я бы помог, – раздается из-за спины голос Кванрёля.
– Спасибо, на сегодня с меня хватит, – вздыхает Джунхи. – Запишитесь на следующую неделю.
– Грязную одежду просто брось на пол, я потом разберусь, – командует Ючан. Он выходит из ванной, но возвращается быстрее, чем Джунхи успевает расстегнуть пуговицы на жилетке. – Полотенце и белье.
– Даже штаны не дашь? – морщится Джунхи.
– Сначала твое колено обработаю, – пожимает плечами Ючан. Он с сомнением смотрит на попытки Джунхи раздеться, вздыхает и начинает ему помогать. А справившись со всеми пуговицами и застежками, отходит. – Дальше сам.
Джунхи не уверен, но ему кажется, что Ючан выглядит смущенно. Он даже почти уже открывает рот, чтобы озвучить свою мысль, но Ючан успевает раньше уйти в комнату.
После прохладного душа Джунхи даже начинает чувствовать себя сносно. Он с неодобрением смотрит на свое отражение в зеркале: синяки на теле – это ерунда, да и ссадина на скуле – не слишком страшно. Но вот наливающийся фингал под глазом настроение портит.
– Ну, рассказывай, – командует Кванрёль, едва Джунхи выходит из ванной. Судя по его выражению лица, ему есть очень много, что сказать про внешний вид Джунхи, но, спасибо, что сдерживается. – Мне казалось, ты просто пошел опросить возможных свидетелей. Район там, конечно, так себе, но не до такой же степени.
– Там почти никто ничего не видел, – Джунхи садится на кровать. На ней уже разложены средства первой помощи, а Ючан явно вознамерился играть в медсестру. Джунхи не спорит – все равно бесполезно, хотя, по его мнению, его травмы вообще внимания не стоят. Он поднимает взгляд обратно на Кванрёля и продолжает. – Но я получил интересную зацепку. Есть еще один парень, который занимается тем же, чем и Хангёль. И под описание подходит: небольшого роста, белобрысый, видит, судя по всему, всякое. Только не из богатеньких он. Я бы сказал ровно наоборот. То есть шмотки шмотками, но сути это не меняет.
Кванрёль выгибает бровь и пока не перебивает, не спрашивает ничего.
– Так что пришлось тащиться в трущобы, – Джунхи морщится и зажмуривает один глаз: Ючан в этот момент добирается до его колена с какой-то очень вонючей мазью. И, несмотря на все его старания быть аккуратным, от малейшего прикосновения все равно ощущение, будто гвозди в ногу забивают.
– А в трущобах не любят слишком любопытных, – вздыхает Кванрёль, в общем-то верно выстраивая дальнейшую цепочку событий.
– Ну да, хотя я все равно узнал все, что надо. На раковине блокнот – там адрес и имя. Завтра провожу туда Хангёля, – говорит Джунхи и тут же крупно вздрагивает, Ючан слишком сильно затягивает бинт на его колене. – Эй, вообще-то больно!
– Конечно, больно, – кивает Ючан, но бинт ослабляет. – Ты никуда завтра не пойдешь, ясно? Тебе вообще ходить не стоит пока. Я сам его отведу.
– Еще чего не хватало! – тут же ощетинивается Джунхи. – За Хангёля я не беспокоюсь, а вот тебе там делать нечего.
– Почему это? – вскидывает голову Ючан.
– Потому что твой длинный язык давно пора подрезать, – фыркает Кванрёль. – Он до добра тебя не доведет, помяни мое слово.
Ючан надувает губы и опускает голову. Но благоразумно молчит.
– Я отведу Хангёля, – решает Кванрёль.

– Быть не может, чтобы я ошибся, – качает головой Хангёль, когда Кванрёль посвящает его в курс дела. – Он не может быть из трущоб. Если я чему и научился на улицах, так это определять на глаз состояние чужого кошелька. И дело тут не в одежде.
– Все рано или поздно ошибаются, – пожимает плечами Кванрёль. – В данном случае я бы предпочел, чтобы ошибся ты. Не потому что хочется побыстрее разделаться с этим делом, хотя и это тоже, а потому что мне не нравится мысль, что вас таких, видящих всякое, двое. А если ошибся Джунхи и парень не тот, то значит вообще трое. Как минимум.
Сам Хангёль пока не понимает, как относится к такой перспективе. Знает, что хочет задать миллион вопросов, и, наверное, круто, если он все-таки такой не один. Но на самом деле, он пока даже не до конца в это верит.
– А он точно видит тварей? – нарушает молчание Хангёль спустя долгое время. Они идут лабиринтом мелких улочек, и это так же странно, как и то, что его вообще сопровождает Кванрёль. Куда логичней было бы это делать Джунхи.
– Он занимается тем же, чем занимаешься ты. По крайней мере, именно это мне сказал Джунхи, – как будто неохотно отзывается Кванрёль. – И вроде как, по словам тех, от кого Джунхи вообще про него узнал, – да, видит.
– Кстати о Джунхи хёне… – начинает Хангёль.
Но Кванрёль его перебивает, недовольно скривившись:
– Он немного пострадал, так сказать, издержки профессии. Ничего серьезного, но воспитательную беседу я с ним еще проведу. Это же насколько надо не уметь задавать вопросы, а?
– В смысле – пострадал? – окончательно теряется Хангёль.
– Отхватил пиздюлей, – фыркает Кванрёль. – От кого, не сказал. Но это пока тоже подождет.
– Ох… мне жаль, – прикусывает губу Хангёль.
Он сам достаточно часто бывал бит раньше, знает, насколько это неприятно. И мысль, что из-за него пострадал Джунхи, совсем не радует – Хангёль ведь даже какую-нибудь компенсацию нормально заплатить не сможет.
– Да забей, – машет рукой Кванрёль. – Впредь будет умнее.
Они еще черт знает сколько петляют по улочкам, все более грязным и узким, Хангёля так и подмывает спросить, в чем смысл, если можно гораздо быстрее пройти по прямой. Но наверняка ответ какой-нибудь настолько очевидный, что Кванрёль только посмотрит на него как на идиота, что не понимает простых вещей, и ответит какой-нибудь колкостью. Кванрёль вообще не любит глупые вопросы, то есть почти все, которые может задать Хангёль. Хангёль склоняется к тому, что Кванрёль просто не любит его самого. Хотя неизвестно, есть ли хоть кто-нибудь, кого Кванрёль любит.
– Пришли. – Кванрёль останавливается так резко, что Хангёль чуть не врезается ему в спину. – Надеюсь, удалось остаться незамеченными. Не хочу за этим Ыйчжином по всем трущобам ползать. Благо у него дом еще не в самой глуши.
– Ыйчжин? – переспрашивает Хангёль.
– Парня, которого ты ищешь, зовут И Ыйчжин. Ну, если Джунхи не ошибся, – поясняет Кванрёль.
– Какой дом его? – Хангёль пытается сохранять бесстрастное лицо, но получается это не очень. У него от одной мысли о предстоящей встрече ладони потеют. Если тварями правда можно управлять… – додумать эту мысль он пока не может, слишком нереальной она кажется.
– Подожди, вместе пойдем, – хмыкает Кванрёль. – Кто знает, как он нас встретит вообще.
Хангёль не спорит, просто пожимает плечами, будто ему без разницы. Не только, что Кванрёль идет с ним, а вообще все происходящее.
Только кусает изнутри щеку, когда они стучат в нужную дверь. Она заметно отличается от остальных на этаже: добротная, крепкая, без трещин и вмятин. И даже как будто кажется чище.
Им открывает небольшого роста парень с безбожно вытравленными волосами и в какой-то совершенно убогой одежде. У Хангёля при взгляде на него очень нехорошие подозрения.
– И Ыйчжин? – уточняет Кванрёль.
– Да, это я. Могу вам чем-то помочь? – Ыйчжин опирается плечом на дверной косяк, смотрит с легким налетом заинтересованности и улыбается.

– Нет, простите, – тут же отвечает Хангёль. – Хён, пойдем.
Он разворачивается на пятках и резво стартует к лестнице. Так резво, что Кванрёль его догоняет только пролетом ниже.
– А ну стоять! – рявкает Кванрёль и за плечо разворачивает Хангёля к себе. – Это что за сцена?
– Вы ошиблись, – морщится Хангёль. – Этот не тот, кто мне нужен. Он вообще не похож! Я сразу говорил, что не может он в трущобах жить.
– Ты нам фоторобот не рисовал, – фыркает Кванрёль. – Но это не объясняет твою истерику.
– Мою – что? – Хангёль скрещивает на груди руки. – Хён, я не устраиваю никакую истерику. Это не тот человек, которого я ищу. Не вижу смысла тратить его и наше время.
– Я смотрю, ты совсем дурак, – качает головой Кванрёль. Он почему-то говорит это почти весело. Но тут же снова хмурится. – А теперь слушай внимательно. Сейчас мы вернемся назад, ты извинишься, а потом вы поговорите. Потому что по всему, что нам про этого Ыйчжина известно, выходит, что он такой же как ты. Какая в жопу разница, тот это или не тот человек. К тому же мне не нравится мысль, что Джунхи отхватил просто так.
Последняя фраза звучит совсем неприятно. Хангёль отводит взгляд и поджимает губы.
– Все? Осознал? Готов к конструктивному разговору? – уточняет Кванрёль. Хангёль дергает уголком губ и ведет плечом, сбрасывая руку Кванрёля.
Он и сам теперь понимает, что поступил не слишком умно. Но только не понимает, почему. Ведь, по факту, ему просто нужен человек, который тоже видит тварей. Если Ыйчжин их конечно видит.
– Хорошо-хорошо, – Хангёль прикрывает глаза и трет их пальцами. Делает глубокий вдох и окончательно берет себя в руки. – Только не встревай, ладно?
Кванрёль хмыкает под нос. Получается это у него как-то обидно.
Хангёль прикрывает глаза, пока поднимает руку и стучит в дверь.
– И все-таки чем-то я помочь могу, – Ыйчжин открывает почти сразу и все так же улыбается, только вот, что за этой улыбкой скрывается, неясно.
– Возможно, – кивает Хангёль. – Извините, что так получилось. Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Можно зайти?
– Представился бы для начала, – бурчит за его спиной Кванрёль. Не настолько тихо, чтобы Ыйчжин не услышал.
Хангёль чертыхается про себя, но представляется сам и представляет Кванрёля.
– Вы меня прям заинтриговали, – смеется Ыйчжин и пропускает их в квартиру. – Здесь редко бывают столь… занимательные гости.
Хангёль уверен, если у него и остается шанс упасть в глазах Ыйчжина еще ниже после такого нелепого знакомства, то он его использует сразу же. Потому что, едва перешагнув порог, замирает как вкопанный. Последнее, что Хангёль ожидает увидеть в трущобах, – аккуратная и чистая гостиная. И не важно, что мебель недорогая и исключительно практичная. Просто это вообще первая гостиная, в которой он оказывается.
– Присаживайтесь, – Ыйчжин делает вид, что не замечает ступор Хангёля, и указывает на диван. Сам он садится в кресло напротив. – Итак, я вас внимательно слушаю.
Хангёль откашливается, садится на диван, несколько нервно трет ладони о свои колени. Кванрёль садится рядом и с безмятежным видом оглядывается по сторонам. Хангёль набирает воздуха в легкие и просто выпаливает на одном дыхании:
– Мне сказали, что вы тоже видите тварей!
– Тварей? – переспрашивает Ыйчжин, чуть наклонив голову.
– Ну… вот то, что ночью вылезает. Полупрозрачные, похожие на человеческую тень. Которые людей убивают.
– Ты про квэмулей? – уточняет Ыйчжин, как-то разом избавляясь от официального тона.
– Я не знаю, как это называется, – качает головой Хангёль. – Я вообще не думал, что кто-то кроме меня их видит… Так вы – видите?
– Вижу, – улыбка так и не сходит с лица Ыйчжина, но общее выражение становится задумчивым. – Хангёль, расскажи-ка о себе. О своей семье, если точнее.
Хангёль поджимает губы. Он понятия не имеет, к чему такие вопросы. Это, как минимум, крайне невежливо.
– Это разве имеет значение? – хмуро уточняет он.
– Огромное, – кивает Ыйчжин.
Хангёль с ответом медлит. Он никак не может решить: просто послать Ыйчжина к чертям, или сначала объяснить, в чем именно тот не прав. С другой стороны, потом он явно отхватит от Кванрёля и такая перспектива совсем не радует.
У Хангёля не так уж много болевых точек, задев которые, можно довести его до бешенства. Но одна из них – семья.
– Ну? – подталкивает Ыйчжин. Он явно пока не собирается ничего пояснять.
На колено Хангёля опускается рука и сильно его сжимает. Он вздрагивает, на секунду скашивает взгляд на Кванрёля, видя, как тот отрицательно качает головой, и едва ли не слышит его предостерегающий голос: “Только попробуй снова психануть”.
– Я ничего не могу рассказать про свою семью, – мрачно говорит Хангёль и откидывается на спинку дивана, скрещивая на груди руки. – Я ее не знаю. Я из приюта.
– И никогда не пытался ничего выяснить? – удивляется Ыйчжин. – Мне казалось, это такая само собой разумеющаяся вещь – все, кто не знает своих родителей, их ищут. Никогда не понимал, зачем, правда.
– Я тоже не понимаю, зачем, так что нет – не искал, – Хангёль сжимает зубы и смотрит на Ыйчжина исподлобья.
– Ну тогда понятно, почему ты ничего не знаешь про квэмулей, – кивает Ыйчжин. – Способность их видеть передается генетически. И за этим строго следят. Только поэтому я спросил про семью.
– То есть вас таких много? – подает голос Кванрёль.
– Это относительно чего смотреть, – смеется Ыйчжин. – Относительно населения города – нет, не много. Относительно одного твоего друга – да, много. Точную цифру не скажу, не интересовался.
– Если за этим следят, то как так вышло, что за мной не уследили? – хмурится Хангёль.
– Хороший вопрос, – Ыйчжин становится серьезным. – Если бы ты родился здесь, каким бы образом это не вышло, тебя бы никогда не отправили в приют, не убедившись, что способностей у тебя нет. Мы своих не бросаем. Значит, вариант только один остается.
– Какой? – тупо переспрашивает Хангёль.
– Видимо, ты бастард, – пожимает плечами Ыйчжин. – Мать обычная, знать ни про что не знала, отец – кто-нибудь из напыщенных петухов из Старого Города. Заделал служанке ребенка, да и выставил, чтобы скандала избежать. Эти ублюдки свою честь ставят куда выше человеческих жизней. Ну а она и сдала тебя в приют, что вполне логично. Но это я так, навскидку. Детали может другие были, но общая суть, думаю, такая.
Хангёль шумно втягивает воздух носом. Не то чтобы он не рассматривал никогда такой вариант своего происхождения, но все равно становится тошно до ужаса.
– Мы можем этим заняться, – вдруг предлагает Кванрёль, тихо и не очень уверенно.
– К черту, – тут же отзывается Хангёль. Он сжимает челюсть, чувствует, что на щеках желваки выступают, но не может не злиться, не может взять себя в руки. – Если я узнаю, кто мой отец и что все было примерно так, – я его убью.
Ыйчжин вздыхает. И резковато оборачивается в сторону открывшейся входной двери.
– Оу… у нас гости? – спрашивает один из зашедших в квартиру парней, который чуть повыше. Второй хмурится и не слишком приветливо смотрит то на Хангёля, то на Кванрёля.
Хангёль рассеянно думает, что, наверное, стоит поздороваться, но ему на самом деле не до того. Он слишком сильно злится.
– Хён, какие-то проблемы? – подает голос второй.
– В некотором роде, – вздыхает Ыйчжин.
Хангёль чувствует, как напрягается рядом Кванрёль, видит, как оба парня одновременно начинают двигаться в их сторону, и, кажется, намерения у них не слишком добрые.
– Эй, стоп-стоп! Не в том плане! – поспешно добавляет Ыйчжин. – Не надо никого силой выставлять!
– Не уверен, что у них бы получилось, – тихонько фыркает Кванрёль.
– А может все-таки проверим? – спрашивает тот, что повыше.
– Можете оба выйти на улицу и проверять там что угодно, – морщится Ыйчжин. И в этот момент совсем не выглядит добродушным и безобидным, каким показался сначала. Он выдерживает паузу и гораздо мягче добавляет: – Чонха, где твои манеры, в конце концов? Садитесь, будем вместе решать, что делать дальше.
Хангёль не сразу понимает, что проблема – это собственно он сам.

@темы: Strong Heart - 2018

---

Субъект №4

[Vikara]

Название: Субъект №4
Автор:  shake this
Артер:  Vikara
Фандом: BTS
Пейринг/Персонажи: Намджун/Тэхён - основной; Чимин/Чонгук, Юнги/Холли - не основной, в роли соседской пёси приглашенная звезда Холли
Рейтинг: PG-13
Размер: ~13000 слов
Жанр: научная фантастика, но это не точно. точно фантастика, сложно с научностью.
A/N: Странно оказать здесь, в этом месте. После ужасов белых стен, суда, после целого года новой, почти нормальной жизни. Вновь бежать. Намджун устал. Какая-то его часть жаждет сдаться. Но он упорно поднимается на ноги и бежит в направлении свободы. Ещё бы знать точно, в какую сторону эта свобода.
Скачать текст: pdf; fb2; epub

Странно оказаться здесь, в этом месте. После ужасов белых стен, суда, после целого года новой, почти нормальной жизни. Вновь бежать. Намджун устал. Какая-то его часть жаждет сдаться. Но он упорно поднимается на ноги и бежит в направлении свободы. Ещё бы знать точно, в какой стороне эта свобода.
Странно оказаться здесь, в этом месте. Слишком людно для того, кто желает спрятаться в тени. Слишком необитаемо для того, кто желает слиться с толпой.
Странно оказаться здесь, в этом месте. Придорожный мотель на окраине города. Намджуна вычислили, обойдя программу защиты свидетелей. Глупо считать это место надёжным для укрытия. Нелепо до смешного даже думать о таком.
Странно оказаться здесь, в этом месте. Но Намджун пока тут. Ему бы передохнуть денёк, но о сне он не смеет мечтать. Здесь они найдут его в течение пары часов. Сомнений нет. Но Намджун безумно уставший, и выпить неторопливо водички в местном баре прежде, чем вернуться к отрыву от погони, лишним не будет.
— Дайте, пожалуйста, воды, — просит Намджун, еле шевеля сухими, слипшимися от долгого молчания, губами.
— Доллар, — бросает бармен, даже не глядя на клиента.
— На вывеске вроде пятьдесят центов...
— Пять долларов, раз такой умный, — раздражается бармен.
Намджун оглядывает зал: не так уж и много людей, никто не обращает внимания на происходящее у стойки. Он снимает тёмные очки и ждёт, когда бармен посмотрит на него.
— Так ты ещё и узкоглазый, — кривится бармен то ли от расы, то ли от необычного цвета глаз клиента, — десять.
Намджун мягко улыбается и просит:
— Разве вы не хотите дать мне стакан воды бесплатно?
Зрачок бармена меняет свой размер, чуть мутнеет, радужка обесцвечивается. Уже через секунду всё возвращается к прежнему состоянию, но бармен говорит:
— На улице чёртов зной не даёт продохнуть. Не выпьете водички за счёт заведения?
Бар без окон — это как чувствовать себя в ловушке. Намджун благодарно кивает, надевает очки, берёт предложенный стакан и выходит. На улице невыносимая жара. Тело моментально покрывается маленькими капельками пота, пока ещё задерживающимися на поверхности, но уже вот-вот они будут притянуты гравитацией.
Намджун, присаживаясь за маленький круглый столик возле бара, маленькими глотками отпивает из стакана прохладную живительную воду. Прикрывает глаза, представляя свой дом, представляя мать, отца, младшую сестру, которые когда-то у него были. Были же. Мысли плавно перетекают в несуществующее место. Там тихо, безмятежно. Оно достаточно абстрактное, чтобы Намджун каждый раз его переделывал по настроению. Единственная константа — надёжность.
Боль накатывает резко, без предупреждений. В голове взрываются мини бомбы, начиненные гвоздями, кусками металла, скобами, другими колюще-режущими предметами. Звуки режут уши, даже человеческие шаги по гравию отдают барабанным набатом. Тело будто поражает тысячами игл. Не вздохнуть, не выдохнуть. Намджуна начинает легко потряхивать, отчего спадают очки. Глаза закатываются, оставляя лишь белок. Намджун из последних сил кладёт голову на разогретый солнцем столик и вырубается.

— Эй, парень.
Глубокий мужской голос обвивает тело Намджуна и резко вырывает из темноты, в которой таились воспоминания в образах страшных, неуправляемых чудищ. Своими проводами-щупальцами они тянулись к нему, жаждая получить доступ к тайному, личному, высосать жизненные соки и всё равно не насытится.
Хлопок по плечу полностью возвращает в настоящее.
Смеркается.
Сколько он был в отключке? Час? Два? Пять? Они уже здесь? А где он?
Намджун оглядывается, с облегчением обнаруживает, что находится у бара, за тем же столиком; людей стало в разы меньше, и нет копошения вокруг, значит, ИХ ещё нет. Но предчувствие, третий глаз или воспалённое сознание подсказывают, что осталось не так долго. Приступ мигрени значительно сократил время на фору.
— С тобой всё нормально? — говорит голос, вырвавший из сна Намджуна, и тот, наконец, обращает внимание на человека рядом.
— Да, — ответ, который обычно хотят услышать люди, задающие такие вопросы.
— Не похоже, — делает свои выводы незнакомец. — Нужна помощь?
«Назойливый», — отмечает Намджун.
— Нет, спасибо. Просто устал, — выдавливает из себя, поднимается. Ему нужно просто отойти от парня, чтобы тот не задавал вопросов, чтобы не пришлось тормозить, объясняться. Уменьшить количество контактов с людьми, стремиться к нулю. Его могут опознать, указать направление, в которое он пошёл. Без свидетелей. Без привязанностей.
Но что же ему делать? План должен был быть разработан ещё днём. Куда двигаться? В город? Это небезопасно. Нужно его обойти. По окраине? На чём? В какую сторону? Усталость вновь наваливается. Невозможность быстро принять решение - всегда остаточное от мигрени.
Намджун скатывается по стене мотеля, закрывает лицо руками, вжимает пальцами глаза, в них ещё присутствует ноющая боль, которую можно игнорировать. Решение сдаться так притягательно.
— Может врача? — опять он.
Парень подошёл. То ли ему не всё равно, то ли время убивает. Может кореец, может в нём азиатская родственная кровь взыграла, думает Намджун, таким образом, объясняя себе его навязчивое участие.
Незнакомец смотрит заинтересованно на телефон, улыбается дисплею так снисходительно-умилительно. Намджун не слышит звонок, возможно, на вибрации.
— Ма, я уже в городе, — по-корейски. Значит Намджун прав в своём выводе.
Парень начинает расхаживать рядом, нисколько не заботясь, что его разговор можно подслушать.
— Почти дома. Я остановился у мотеля. Ага, в туалет хотел. Ну, это уже когда в следующий раз приеду. Ага. Ага.
Намджуну неудобно такое слышать. У кого-то нормальная жизнь. Нормальная семья. Кто-то может отчитываться перед мамой, навещать семью. Учиться в школе, университете, работать. Думать о настоящем. Строить планы на будущее. Заводить детей. Покупать дома. Куча вещей, которые люди не ценят, даже не замечают. Для них это обыденная рутина.
У Намджуна же в планах лишь скрываться, бежать, вновь скрываться и бежать. Очень печальная перспектива.
— Я уже поеду. Если хочешь, могу позвонить из дома, — заканчивает разговор парень, направляясь к ржаво-красному пикапу шевроле.
В этот момент на гравийной площадке перед мотелем появляется первый черный фургон с тонированными окнами.
Время вышло.
Это Они. Нашли его. Догнали. Непреодолимое желание сдаться толкает вперёд — Намджун делает шаг к фургону. К первому подъезжает второй. Логотип "Национальной Лаборатории Рейчфорда" словно отрезвляющая пощечина. Сердце предательски сбивается с ритма, голова гудит, отдаётся несуществующей болью во всем теле, тошнота подкатывает к горлу. Фантомы чудищ из забытья вновь опутывают своими проводами; равнодушный звук приборов; камеры, сохраняющие мучения подопытных, чтобы лабораторные аналитики могли сверять бесконечные данные; маниакальный голос доктора Александра Рейчфорда приказывающий: "Увеличить дозу".
Нет, Намджун не готов возвращаться в ад. Он, несмотря на позднее время, надевает солнечные очки, втягивает голову в плечи и ускоряет шаг в сторону красного шевроле. Шестерёнки в мозгу начинаются крутиться как сумасшедшие. О правильности решений он подумает чуть позже, когда будет дальше от ищеек Рейчфорда.
Намджун запрыгивает в уже отъезжающую машину, скидывает очки, хватает водителя за кисти рук, тянет на себя.
— Вы отвезете меня к себе домой и предложите остаться на пару дней, — определённо, о последствиях потом, не сейчас.
Зрачки у парня, кажется, не сужаются, радужка не мутнеет, но в сумерках не разберёшь. Может, и было. Главное эффект.
— Вы плохо выглядите. Я могу вам предложить остановиться у меня?
— Да, — соглашается Намджун, — пожалуйста.
Шевроле выезжает на шоссе в сторону города. В зеркале заднего вида Намджун подмечает уже пять черных фургонов, из которых выходят люди в тёмных костюмах. Парочка из них заинтересованно вглядывается в отъезжающий пикап. Намджун скатывается с сиденья ниже, чтобы в заднее стекло было видно только водителя.
Лишь спустя пятнадцать минут езды, удостоверившись в отсутствии погони, он может с облегчением выдохнуть. Намджун впервые был так близок к провалу.
Закат напоминает о себе лишь слабым росчерком бледно-розового на горизонте. Над шевроле собираются грозовые тучи, но лениво, неохотно, что сразу ясно - дождь не прольётся на эту засушенную солнцем землю ещё, как минимум, до утра. От духоты приближающейся грозы не спасают даже приоткрытые окна.
— Кондиционера нет, — извиняюще признаётся парень.
Намджун вдруг понимает, что забыл о том, где и с кем находится, увлекшись созерцанием одноэтажной Америки.
— Ничего страшного.
Они минуют пригород, перемещаясь в даунтаун, и последние лучи солнца пропадают за высотками, погружая город в свет диодов. Яркие вывески притягивают внимание с таким же успехом, как и пробуждают в Намджуне неприязнь к себе. Ему необходимы спокойствие и тишина. А пока вокруг всё шумит, гремит, ездит, ходит, временами из динамиков доносится музыка.
— Меня, кстати, Тэхёном зовут, — вновь подаёт голос парень.
— Намджун, — представляться опасно, но всегда можно внушить забывчивость, если не нужно будет торопиться сбежать.
— Не против музыки?
— Что? — Намджун не сразу понимает, о чём речь, и, когда водитель тыкает пальцем в магнитолу, неопределённо дёргает плечами. Тэхён расценивает движение как согласие, и салон пикапа заполняется песней, призывающей отбросить проблемы на время и насладиться моментом. Если бы не невыносимая духота, Намджун бы даже прислушался к совету неизвестного певца. Хотя вряд ли, всё равно бы не прислушался. Он не в том положении. Ищейки на хвосте не то, что бы короткой передышке, самой жизни не способствуют.
- Приехали, - оповещает Тэхён, когда пикап паркуется на подъездной дорожке маленького дома с мансардой. Намджун настороженно выходит из машины, изучая пустынную улицу. Среднестатистический спальный район. В таких украшают дома на Хэллоуин, Рождество, на День Независимости и устраивают дворовые распродажи. Ухоженные зеленые лужайки, белые свежевыкрашенные заборчики, кусты роз. Лишь у некоторых домов трава сухая, пожелтевшая, кому-то есть дело в сезон засухи до экономии пресной воды. Хозяину его временного приюта, кстати, тоже. Намджуна на секунду прошибает чувством гордости.
— Идете? — привлекает внимание Тэхён, перегибаясь через борты кузова, чтобы достать сумку.
— Да, — кивает Намджун, бросая последний взгляд на улицу, прежде чем последовать к новому убежищу. В одном из домов напротив резко задергивается шторка. Слишком внимательные и предупредительные соседи сулят неприятности. Остаётся надеяться, что за пару дней, в которые Намджун собирается здесь залечь на дно, они не добавят новых проблем к уже имеющимся.
— У меня нет гостевой спальни, — суетится Тэхён, бросая сумку на пол. Хватает валяющиеся то тут, то там вещи, при этом не убирает их, а приводит комнату к ещё большему беспорядку.
— Это ничего.
— Могу уступить свою комнату, — неохотно предлагает Тэхён с охапкой пустых пачек из-под чипсов. Весь его вид отрицает такую перспективу.
— Всё нормально. Диван вполне устроит, — отказывается Намджун, посматривая на упомянутое лежбище, заваленное пустыми коробками от еды на заказ, дисками аниме и томами манги.
– Вот и прекрасно! – радостно произносит Тэхён, подхватывая с пола брошенную сумку, и поднимается на мансарду, шурша пустыми пакетами.

Этот человек ведет себя напряженно. Может всё дело в том, что ему неловко за свой захламлённый домик? Намджун провожает Тэхёна взглядом в ожидании, когда закроется дверь комнаты. Тихий хлопок дает возможность выдохнуть и спокойно осмотреться. Дом изнутри кажется ещё меньше, чем снаружи: гостиная, совмещённая с кухней и пара дверей, ведущих либо в кладовку, либо в санузел. Игровая приставка лежит около до нелепости большого для комнаты телевизора. Книжная полка завалена мангой, редкими книгами художественной литературы и, в большей степени, медицинскими справочниками. Кажется хозяин «убежища» студент медфака или был им когда-то. Хотя совершенно не похож. В голове молодые специалисты из Лаборатории: безэмоциональные, словно роботы, выполняющие поставленные задачи, исполняющие приказы, не задумываясь о последствиях или, что ещё хуже, задумываясь.
Намджун перекидывает диски и мангу на журнальный столик. Собирает видимый мусор с поверхностей и выкидывает его в найденную на кухне корзину. Чище нисколько не становится, наверное, дело в разбросанных вещах. Но на диван уже можно лечь. На полу у приставки обнаруживается плед, вполне себе чистый для того, чтобы укрыться им. Довольный находкой, он снимает с себя лёгкую куртку, аккуратно складывает её под диванную подушку. Так надежнее.
Наверху Тэхён вроде притих и не собирается спускаться. Гость, устало стягивая с себя футболку, сожалеет, что не спросил про душ.
— Эм…
Намджун замирает с футболкой в руках и переводит взгляд на лестницу. Растерянный Тэхён стоит с постельным бельем и не решается спуститься ниже.
— Я… — начинает он снова говорить, но смолкает, поджав губы.
— Это мне? — решает помочь гость.
— Да, — отвечает Тэхён, справившись с тем, что ему мешало закончить мысль. — Я подумал, если не могу предложить удобную постель, то хотя бы обеспечу сменной одеждой и спальными принадлежностями.
— Спасибо, — Намджун подходит к лестнице и принимает вещи для сна. — Я могу воспользоваться ванной?
— Она в моей комнате, — смущается Тэхён, все же спускаясь вниз. — Конечно, пользуйтесь.
— Спасибо, — ещё раз благодарит Намджун и, огибая хозяина дома, поднимается.
— Полотенце в шкафчике в ванной. Краны с горячей и холодной водой перепутаны. Во флакончике с гелем для душа — собачий шампунь, а с шампунем — соджу, — летят инструкции в спину Намджуну.
Последнее особенно странно, потому что в доме нет никаких признаков собак или алкоголезависимых. Намджуну вдруг интересно: а обычные люди все такие?

Нормальные средства гигиены всё же обнаруживаются: одно в бутылке из-под соджу, другое — в шкафу с полотенцем.
Тэхён, определённо, не похож на студента медфака. С такой любовью к порядку никто бы не доверил ему свою жизнь. Хотя Намджун вообще бы никому из них не доверил. Время, проведенное в лаборатории, отучило верить в надежность людей в белых халатах.

Вода дает возможность на несколько минут оставить волнения позади. На эти мгновения Намджун позволяет себе просто стоять под струями прохладного душа и не думать. Роскошь в его положении, но он слишком вымотан. Все тело ломит от постоянного напряжения, внимание рассеяно. Наджун не способен даже точно осознать себя в пространстве и времени. Собственные руки на кафеле душевой кабины воспринимаются чем-то чужеродным. Как и весь он в целом мире. Намджун прислоняет лоб к стене. Только бы обошлось без очередного приступа. Только бы нашлись силы бежать дальше, вырывать дни свободы у ищеек.
Намджун обнаруживает Тэхёна, неотрывно смотрящим в окно. Он даже не замечает шагов спускающегося по лестнице, по нему не понятно дышит ли и видит ли он что-либо перед собой. В мойке из крана струится на грязную посуду вода, в руках губка в пене. Зависание в пространстве длится слишком долго, чтобы не попытаться его нарушить.
— Спасибо, — привлекает внимание к себе Намджун, возвращая Тэхёна в настоящее, где бы он мысленно ни находился.
Тот вздрагивает и, чуть повернув голову, сообщает:
— У меня нет еды, только замороженная пицца.
— Ничего, сойдёт, - успокаивает Намджун, не привыкший, чтобы кто-то переживал о таких мелочах, как его желудок.
— Я не знаю ваших предпочтений в еде, — беспокойно теребит Тэхён обеими руками губку.
— Что угодно — уже хорошо.
— И заказал китайскую лапшу, — глаза ни на чём конкретном не останавливаются. — Не знаю, есть ли у вас аллергия на креветки.
Тэхён нервничает, откровенно так нервничает, ни с чем не спутать, Намджун вдруг понимает это и, недолго думая, подходит ближе, хочет помочь. Он редко использует свой дар для помощи другим, точнее впервые. Плечи Тэхёна оказываются в плену гостя.
— Ты перестанешь нервничать,- произносит Намджун, глядя в глаза хозяина «убежища» - Я твой бывший одноклассник. Ты будешь говорить со мной неформально.
Намджуну не показалось тогда, в машине, зрачок и сейчас не меняет размера, радужка не обесцвечивается. Может, дело в Тэхёне? Есть люди, физически по-другому воспринимающие его дар?
— За такую неожиданную встречу можно и выпить! — новоиспечённый одноклассник кладёт руку Намджуну на предплечье.
Тэхён не особо меняется, остаётся нервным, и подозрительному Намджуну кажется встревоженным, но, может, это его обычное состояние. Недостаточно данных.
— Принести бутыль из ванны? — неловко шутит Намджун.
— Оно самое! — подтверждает Тэхён и сам срывается за ним. Похоже на способ сбежать.
Разве здесь не обычное явление охлажденное пиво в холодильнике? А здесь - это где? Намджун пытается вспомнить хоть один указатель по пути. Остатки мигрени подкидывают головокружение.
— Ну, чёрт!
Невнимательность доведёт его до возвращения в лабораторию к грёбаному садисту Рейчфорду.
Насколько будет странным спросить о населённом пункте?
— Что "чёрт"? — интересуется вернувшийся Тэхён.
— Ударился, — Намджун ненатурально изображает боль, сует в лицо первый попавшийся палец и переводит его же на ближайший травмоопасный участок, — об угол стола.
Тэхён долго и осуждающе смотрит на предмет мебели, будто он сейчас оживёт, встряхнётся от заставленной посуды и извинится за проступок. Тишина затягивается.

Намджун тяжело переживает молчание, возможно, к Тэхёну нужно привыкнуть, и его станет легче понять. Хотя привычка выработаться не успеет, ведь дом в распоряжении Намджуна всего на пару дней. Нужно пережить неловкость и дискомфорт. Это не самая большая проблема. И уж тем более не то, о чём следует беспокоиться.
— Так начнём? — Тэхён демонстрирует бутыль от шампуня и предупреждает, — у меня к тебе очень много вопросов!
Комната заполняется звуками случайного фильма, журнальный столик — стопками и пиццей из микроволновки. Доставка задерживается, учитывая поздний час, это странно. Алкоголь очень показательно пригубляется, но совершенно не убавляется у обоих. На Намджуне не проводили испытаний с употреблением спиртного, как он себя поведёт – не известно, но и узнавать не хочется. То, что ему известно, напрочь отбивает желание пить неизвестные вещества - в каждом из них потенциальная угроза. Он сбежал из Лаборатории, прошёл через судебную тяжбу, почти год жил нормальной жизнью в маленьком, холодном и негостеприимном городке Миннесоты, не ради того, чтобы умереть от дегустации соджу из флакончика из-под шампуня.
— Чем ты вообще занимаешься? — выбирает Тэхён первый вопрос из, наверняка, множества, роящихся в его голове. В любой момент Намджун может прекратить допрос, лишь заглянув в глаза и приказав. Это его суперспособность, как сказал бы Чонгук. Это его наказание, как сказал бы Юнги. В груди болезненно колет. Нельзя думать о нём. О них.
— Намджун?
— Что, прости?
— Ты молчишь.
Намджун скользит взглядом от плеча вдоль руки Тэхёна, которую тот положил на его колено для привлечения внимания.
— Занятие, значит, да?
Чтобы не путаться, отвечать частью правды.
«Я в бегах. Меня преследует ищейки Лаборатории, где на мне ставили опыты».
— Путешествую.
— А что делал до?
«Я там с почти рождения, единственным моим занятием были тесты или испытания, временами очень болезненные. В большинстве своём, болезненные. Каждый день я думал, что умру. На самом деле надеялся.
В остальное время было чтение книг, которые мне приносили».
— Совершенствовался.
— С кем-то общаешься из наших?
Люди? Люди не в белых халатах? Намджун помнит свой первый раз, когда он вышел на настоящую улицу. Казалось, люди говорили на иностранном языке. Речь была быстрая, разнообразная. А сами они такие яркие, колоритные, непохожие. В глазах рябило. Намджун был уверен, что попал в другое измерение, о котором он читал в одной из принесённых ему книгах. А потом его обдал грязью из лужи фургон и умчался прочь.
— Намджун, — зовёт Тэхён, — ты тут?
Хозяин дома совсем рядом, напрочь игнорируя личное пространство гостя, его лицо наклоняется и наклоняется ближе, пока носы практически не соприкасаются. Намджун запоздало отодвигается, упирая руки в чужую грудь.
— Да.
— Что да? — похоже, забывает, о чём спрашивал Тэхён.
— Тут.
— А глаза у тебя были всегда такими? — задаётся следующий вопрос.
Намджун часто-часто моргает, будто только что вспомнил, как это делать. Иногда он забывает, что с его глазами что-то не так. Он почти всегда в тёмных очках, и его об этом перестали спрашивать. Так близко людей к себе никогда не подпускал.
В дни, когда его радужка изменила цвет на ядовитый сине-зелёный, Намджуну было мучительно больно. Его глазные яблоки будто расплавились и вытекли из глазниц; голова раскалывалась надвое; тело словно четвертовали и поливали раскалённым маслом; кожа обжигала внутренности, на утро Намджун обнаружил все попытки её снять, оставившие после себя кровавые глубокие раны. А потом, вместе с уколом, пришла пустота и блаженная темнота. Чонгук (вновь сигнал в груди) сказал, что Намджун был без сознания семь приёмов пищи, что по их собственному счёту два с половиной дня. В тот раз, из простого подопытного Намджун стал мутировавшим, а жизнь — невыносимой.
— Всегда, — опять запоздало отвечает Намджун.
— Круто! — комментирует Тэхён и прикасается губами к стопке, жидкость вновь не меняет своего объёма.
Стук отвлекает от вялотекущей беседы, и Тэхён подскакивает к входной двери с воплем:
— Лапшичка!
Намджун, воспользовавшись заминкой, сливает соджу в цветок поблизости.
— Горячая! — радуется Тэхён, очень красиво улыбаясь и протягивает коробочку.
Намджун запихивает в себя еду, едва не давясь.
— Ты будто год не ел.
Намджун еле жует, почти соглашаясь с Тэхёном. На самом деле, он не видел еды два дня, пытался увеличить отрыв. Всё зря. Его настигли за несколько часов.
— Я голоден, - едва выговаривая звуки, произносит Намджун.
— Всё в порядке, ешь. Не торопись, – постукивает по плечу Тэхён, - Могу свою отдать.
Намджун сглатывает, смотрит голодными глазами на вторую порцию и:
— Нет, спасибо.
Тэхён скептично хмыкает, оценивая благородство гостя, а после всё равно двигает свою коробку с лапшой ближе. Намджун даже жевать перестает.
— А ты?
— А я буду пиццу, – почти правдоподобно изображая радость, произносит Тэхён.- Она даже вкусная, если представлять, что ешь не кусок картона.
Намджун поджимает губы и обдумывает варианты отдать обратно лапшу. Есть хочется всё ещё зверски, он бы даже третью съел не задумываясь. Но…
— Ешь же! – восклицает Тэхён, судя по всему собираясь впихивать еду в гостя собственноручно, если тот продолжит разыгрывать трагедию.
- Спасибо, - тихо, в который раз за вечер благодарит Намджун, забирая коробочку себе. В конце концов, ему нужно много сил, и не известно, когда он снова сможет поесть после ухода из убежища.
Журнальный столик пустеет уже за полночь. Тэхён скидывает коробки на пол и уносит посуду на кухню, удивлённо смотря на пустую стопку гостя.
— Выключить свет?
— Да, пожалуйста.
— Спокойной ночи, Намджун, — произносит уже в темноте Тэхён и поднимается на мансарду.

Громкий непрекращающийся стук в дверь резко вырывает Намджуна из сна. Он приподнимается и сталкивается нос к носу с Тэхёном, который сидит на его ногах и не торопится слезать
— Дверь, — растерянно произносит Намджун хриплым голосом.
— Деревянная.
— Стучат, — прочищает горло Намджун.
— Тук-тук.
— Что?
— Я думал, это какая-то игра в ассоциации, — поясняет Тэхён и идёт открывать.
В комнату залетает маленькое торнадо, если бы Намджун не сидел, то уже бы присел.
— И это называется «больше никаких отношений»? Работа, работа, работа? Ким Тэхён, ты соврал своему лучшему другу! Я видел, как ты вчера приехал с высоким парнем. И ты не отвертишься, пока мне не расскажешь всё в подробностях, — энергия вошедшего бьёт наповал, громкость снижается, как только парень натыкается на того самого «высокого парня», сидящего на диване, — о нём, — тычет в Намджуна.
— Здравствуйте, — не находит ничего подходящего для ответа Намджун.
— Что он тут ещё делает? — шипит парень Тэхёну.
Хозяина дома довольно сильно забавляет ситуация, он устраивается удобнее на полу и разве что попкорн не достаёт.
— Чимин, он же одноклассник. Намджун.
— Как он может быть твоим одноклассником, но не моим?
Намджун, осознавая угрозу, приближается к гостю.
— Разве ты не помнишь меня? Я твой одноклассник Намджун. Мы давно не виделись и почти не общались. Ты мог меня и забыть.
Зрачок Чимина привычно мутнеем, радужка обесцвечивается.
— Оу! Намджун! — счастливо тянет.
— Точно! — подхватывает Тэхён.
— Сколько лет, сколько зим!
«Ноль», — думает Намджун, но вслух говорит:
— Много.
— Вы встретились с Тэхёном случайно или договаривались?
— Случайно, — отвечает Намджун.
— Договаривались, — почему-то говорит Тэхён, но тут же исправляется, — случайно.
Чимин неуверенно смотрит на обоих, но, видимо, решает не думать об этом.
— Так, оке-ей, — тянет утренний гость и присаживается рядом с Тэхёном на пол. Тот начинает его толкать, красноречиво указывая на дверь. Намёки для слабаков. Намёки игнорируются с искренним неведением.
— Ты уходить не собираешься? — в результате напрямую спрашивает Тэхён Чимина.
— Не особо.
Потом они долго пьют утреннюю воду — единственное, что обнаруживается в холодильнике. И говорят ни о чём. Чимин говорит. В основном глупости. Тэхён вставляет подробности не к месту. В основном о погоде. Намджун молча дует воду. В основном кивает. Это так не похоже ни на что ранее испытанное, что растерянность от незнания, как реагировать, всё острее даёт о себе знать.
— И тут автобус уезжает вместе с моим рюкзаком на бампере!
— Тогда точно был дождь.
Намджун понимающе кивает.
Чимин ржёт, сбиваясь с рассказа, и заражает смехом Тэхёна. Это звучит красиво и выглядит тоже. Намджун впервые так близко к смеющимся. Издалека, на улице видел и слышал, но никогда не имел возможности в такой близи оценить сотрясающиеся от смеха тела, микроскопические изменения мимики. Это восхищает его, и впервые появляются мысли, что и он хочет также.

Чимин приносит к обеду собаку, говорит, что будет её мыть. Тэхён никак не реагирует, занимается своими делами — учит Намджуна играть в приставку. Выходит плохо, но он не сдаётся. Хотя... потом сдаётся, потому что Чимин орёт из ванной:
— Где моё ванное соджу?
— Оу!
Тэхён хватает с кухни бутыль шампуня и уносится, похоже, помогать мыть пса.
Его джойстик лежит неприкаянно на полу, на экране замерзшая картинка и мигающее «pause». Идеально подходящая метафора к жизни Намджуна. Дом Тэхёна — укрытие, поставившее в побеге паузу. Возможно, его ищут по всему городу, название которого он даже не потрудился узнать. Здесь его не найти. Нет никаких следов, которые могли бы привести ИХ к этому дому. Он мог бы тут скрываться довольно долго, но ищейки, скорее всего, будут прочёсывать каждый дом, каждое строение, сооружение, каждый мусорный контейнер. Очень ценный груз. Незаменимая потеря.

Пьяный Чимин чище собаки и очень-очень мокрый. Пьяный Чимин очень громкий и голодный.
— Хочу есть.
— Иди домой, — предлагает Тэхён. — И верни собаку соседке.
Намджун смотрит на мокрого пса, на мокрого Чимина, на полусухого Тэхёна и не понимает.
— Чимин украл собаку?
— Нет! — отрицает обвиняемый.
— Да! — подтверждает обвинитель.
— Сложно назвать кражей то, что происходит каждое воскресенье на протяжении нескольких лет, когда все участники знают что, где и когда, — с важным видом докладывает Чимин.
Намджун пытается осмыслить, но по всему выходит так, что Чимин, каждое воскресенье в обеденное время ворует пса соседки, идёт к Тэхёну в ванную и там моет животное и, возможно, себя, попивая соджу.
— Ты правильно всё понимаешь, — комментирует Тэхён, который, видимо, умеет читать по лицам.
— Есть хочу, — повторяет Чимин.
— Как же так? — пытается разобраться в ситуации Намджун.
— Каждый расслабляется, как может, — не осуждает Тэхён. — А питомцы — это нехилый такой антистресс.
— Чужие?
— Хоть даже чужие.
— А соседка?
— Уже привыкла, — улыбается Чимин.
— Страшно только в первый раз, — объясняет Тэхён.
Намджун не согласен. Что-то пугает всегда вне независимости от частоты.
— Есть, — напоминает Чимин.
— Может в супермаркет? — предлагает Тэхён.
— Да! — восклицает Чимин, поднимая руки вверх, мокрая футболка неприятно обтягивает и холодит тело. — Только можно я воспользуюсь твоим гардеробом?

Дождь так и не проливается на землю. Свинцовые тучи висят над городом без изменений и обещают вот-вот, но в результате ничего не происходит.
Они едут на шевроле Тэхёна. Чимин сидит в кузове и дурачится на пару с Холли (пёс оказывается девочкой), проветривая языки. Намджуну очень странно. Эта компания ему, кажется, нравится. На удивление он чувствует себя спокойно. Это так необычно. Такого не происходило даже в зале суда полном федералов. Намджун ищет ответы в сосредоточенном на дороге лице Тэхёна, и его ловят за этим занятием.
— Что-то случилось?
"Я ощущаю защиту".
— Нет. Всё в порядке.
— Чимин смущает? — предполагает Тэхён.
— Он смешной, — отвечает, что думает Намджун.
— Тогда я?
Тэхён проявляет заботу. Искренне интересуется.
— Ты, — ищет подходящие слова Намджун, — замечательный.
Тэхён резко вжимает тормоз, сзади машина истерично громко сигналит и, в конце концов, объезжает. Холли растеряно тявкает. Чимин раздражённо бормочет:
— Пил я, а опьянел водитель.
— Простите, — извиняется Тэхён перед всеми сразу.
Шевроле плавно трогается с места. Во избежание внезапных остановок внутри салона тишина больше не разбавляется разговорами. Чимин поднимает руки и пытается поймать ветер.
Навстречу проезжает чёрный фургон с логотипом Лаборатории. Заинтересовавшись, Тэхён прослеживает перемещение фургона в зеркалах. Намджун вжимается в сидение и вспоминает про очки, забытые на столе, как и про куртку под подушкой. Неосмотрительность. Глупость. Себя нужно было оставить дома тоже.
Пикап выруливает на полную машин стоянку, еле успевает на освободившееся место. Значит, будет много народу внутри.
— Я буду в машине, — предупреждает Намджун.
— Не выдумывай! — бьёт по крыше кабины Чимин.
Намджун не выдумывает, он просто не выйдет. Тэхён обходит пикап, открывает дверцу с пассажирской стороны, копошится бардачке и водружает солнцезащитные очки Намджуну на нос.
— Так намного лучше, — улыбается по-дурацки квадратно, оценивая результат своих трудов. — Заметил, ты не любишь солнце, — улыбается ещё шире, тыкая пальцем в небо, которое полностью в распоряжении беспросветных туч.
— Спасибо, — бормочет Намджун.
— Есть ещё панама, — предлагает Чимин, демонстрируя зеленую кепку, порядочно пожёванную Холли.
— Что твоя собака сделала с моей любимой кепкой? — немедленно набрасывается с претензиями Тэхён.
— Это не она.
— Ты? — Намджун почти готов к утвердительному ответу.
— Я имею в виду, что она и была такой!
— Не ври.
— Да точно тебе говорю!
Они выгружаются с непрекращающимися шутливыми перепалками до супермаркета, и только там Намджун замечает, что ведом Тэхёном за руку. Тело само тянется, доверяет. Он притягивается к невообразимо прекрасному Тэхёну, но все знают, чем привлекательнее существо, тем сильнее его яд. Рука отдёргивается, прячется в карман.
Так нельзя.
— Можно, — отвечает Тэхён Чимину, смотрящему на собачий корм взглядом полным неподдельного желания.
— Я верну тебе при первой же возможности.
— Хоть при десятой.
— Тогда давай тринадцатой.
Тэхён хмыкает:
— Лучше при двенадцатой с половиной.
Намджун теряет нить разговора.
— Хорошо, при двенадцатой с половиной.
Они катаются поочередно из отдела в отдел в корзине, в которой Холли — постоянный пассажир. Хотя Чимин пытался уговорить собаку покатать их с Тэхёном.
— Алкоголь ещё не выветрился, — поясняет Тэхён Намджуну, в который раз сбитому с толку.
— Точно! — спохватывается Чимин. — Шампунь закончился!
Тэхён набирает целую гору снэков, замороженную еду, собачий корм, соджу.
— Тебе что-нибудь взять?
— Нет, — растерянно отвечает Намджун.
— Как хочешь.
Чимин с Тэхёном ещё немного бесятся у овощей, играя с сельдереем в джедаев, страшно напоминая ту же Холли, пытающуюся влиться в игру. Двое щенков и Холли.
— Нам пора, — внезапно прерывает бои силы света и тьмы Тэхён. — Сыграем в "Кто быстрее до машины"?
— А, давай, — соглашается Чимин.
— Ты тоже в игре, — предупреждает Тэхён, расплачивается за покупки, нервно поглядывая на окно, вероятно, прикидывая расстояние до шевроле.
Инициатор соревнования жульничает: закидывает руки на плечи обоих и повисает, тормозя их перемещение, из дверей они вываливаются одной большой неконтролируемой кучей.
Намджун замечает ищеек в костюмах на входе и сожалеет, что отказался от пожёванной кепки. Но ему везёт: их шумную компанию провожают недовольными взглядами, совершенно без всякого интереса к отдельным членам. Громкие, хохочущие Чимин и Тэхён — идеальное прикрытие.

Намджун смотрит фильм. Намджун жуёт чипсы и запивает газировкой. Намджун поглаживает собаку. Намджун делает обычные вещи, чувствуя себя необычно.
— Крекер? — предлагает Чимин собаке и красноречиво ойкает, похоже, хотел предложить Намджуну, но перепутал стороны. Алкоголь в нём к вечеру выветривается. Разница заметна лишь тем, что он перестаёт совершать очевидные глупости, ограничиваясь неочевидными.
Намджун протягивает руку, но Чимин тычет крекером сразу в рот, чем вводит ещё немного необычности в жизнь беглого подопытного кролика.
— Знаешь, ты странный, — внезапно соображает Чимин.
— Да, нормальный он, — встаёт на защиту Тэхён.
— Я имею в виду, не особо разговорчивый.
Намджун лихорадочно пытается придумать оправдание, но, если рядом есть Тэхён, оказывается это не нужно.
— Бывают люди, которым не обязательно говорить много, чтобы их понимали.
— То есть ты его понимаешь?
— Да, — уверенно заявляет Тэхён.
— И что сейчас он говорит своим молчанием?
— Что сыт и хочет спать, потому что кому-то завтра на работу.
В голове совершенно другое, но Намджун резко начинает думать о том, о чём, по мнению Тэхёна он должен думать. Но, во-первых, у него нет работы, а, во-вторых, день будет посвящён разработке плана действий. Однако, нежелание оставаться наедине с собой бьёт прямо в сердце.
Чимин откидывает пачку крекеров с деланной неприязнью, неторопливо встаёт, подзывает собаку и решает необходимым вставить:
— Пойдём, Холли, нам тут не рады.

— Собака очень привязана к Чимину, — говорит Намджун, как только дверь с пафосным хлопком закрывается.
— Холли привязана ко всем, кроме хозяйки, — безучастно отвечает Тэхён, не отрываясь от фильма.
— Почему? — чипсинка зависает перед удивлённо раскрытым ртом.
Тэхён вновь всем собой нарушает личное пространство, но Намджун перестаёт этого пугаться и даже стоически не отодвигается.
— Потому что, если к кому-то ничего не испытываешь или, ещё страшнее, не воспринимаешь кого-то за живой чувствующий организм, то можешь по отношению к нему совершить нечто неправильное, в некоторых случаях даже больное, обойдя совесть стороной.
Намджун согласен. Для доктора Рейчфорда он лишь один из подопытных, чуть более успешный, чем другие. В ориентировках для ищеек, наверняка, он значится как субъект под каким-нибудь номером. То, что Намджун — человек, в Лаборатории благополучно забыли, а может для них он никогда им не был.
— Что ты имеешь в виду?
— Холли — собака её покойного мужа. Там грустная история про измены, всплывшие после смерти, про детей вне брака. Холли - то, на чем она отыгрывается за грехи мужа.
— Чимин не может взять её себе?
— Он работает. Сутками дома не появляется. Он и другие соседи исправно кормят и любят Холли, но забрать её не позволяет соседка. Обида на мужа переместилась на собаку.
— Чимин украдёт Холли когда-нибудь навсегда, — предполагает Намджун.
— Чимин украдёт Холли когда-нибудь навсегда, — соглашается Тэхён.
По экрану ползут титры. Тэхён увеличивает расстояние между их лицами, выключает телевизор, жестом спрашивает выключить ли свет, дожидается утвердительной реакции. Комната погружается в темноту.
— Спокойной ночи, Намджун, — как и вчера, желает Тэхён.
— Спокойной ночи… — отзываются в ответ.
Звук шагов до лестницы, вверх, щелчок закрывающейся двери.
— Тэхён, — договаривает Намджун.
День нереальный. Страх липкими цепкими руками сжимает горло, а вдруг это сон, глаза откроются, и никакого побега и не было; Чонгук на грани слышимости хнычет в соседней камере после очередных истязаний; Юнги орёт, чтобы его пустили к мелкому; бессилие; ненависть к Рейчфорду; белым стенам, полам, халатам; равнодушные взгляды докторов, лаборантов, охранников.
Рука рыщет под подушкой. Куртка там. Проверяет карманы — всё на месте.
Сердце успокаивается, Намджун спокойно выдыхает. Это не сон. Суд был. Прошёл целый год после Лаборатории. В данный момент всё хорошо. Он в доме Тэхёна.
В этом доме многое случается с Намджуном впервые. Применить свою способность ради помощи кому-то. Как тогда, когда он помог справиться Тэхёну с нервозностью. Раньше он спасал лишь себя, до остальных ему не было дела. Они не могли поставить себя на его место, он — себя на их.
В этом доме многое случается с Намджуном впервые. Улыбки и смех. Так близко. Так ярко. Так прекрасно.
В этом доме многое случается с Намджуном впервые. Тэхён даёт ему свои очки. Чимин кормит с рук крекерами. Это нечто сильное, непостижимое, сложно определяемое, когда к месту, а когда нет. Забота. Они заботились о нём.
В этом доме многое случается с Намджуном впервые. В памяти всплывает лицо. Тэхён очень эмоционален. Такой спектр эмоций радости. В груди происходит... странное. Приятное. Намджун чувствует благодарность и что-то ещё, незнакомое чувство, о котором вычитал из романов в Лаборатории. Любовь? Слишком громкое слово. Симпатия.
В этом доме многое случается с Намджуном впервые, и ещё раз это доказывается поздно ночью.
Тэхён спускается вниз, рыщет в холодильнике, пьёт воду. В темноте Намджун угадывает всё это лишь по звукам. Странное и непонятное заставляет его подняться, подойти ближе. С некоторых пор хочется быть ближе к людям, а может только к Тэхёну, к такому необычно-обычному, такому удивительному, спрашивающему:
— Ты чего не спишь?
Намджун устраивает руки по обе стороны от Тэхёна, захватывая его в плен между собой и столешницей, и не знает, почему он не спит, почему не может прекратить думать не о спасении своей жизни, а о парне напротив, почему в нелепом ожидании фатального.
Намджун хочет, но не знает чего, но очень хочет. Губы Тэхёна прижимаются к его, язык проезжается по зажатым губам. У Намджуна никакого опыта, не знает совсем, как ответить, или как дать понять, что ему приятно, и что надо ещё. Ближе. Глубже. Теснее. Дальше. Дольше. Но он лишь стоит испуганной ланью и пытается раствориться в моменте.
— Открой, — шепчут ему в губы, и он делает, как просят.
Чужой язык внутри по ощущениям странно. Намджун пытается повторять движения за Тэхёном. Тот не отодвигается — уже хорошо.
— А теперь баиньки, — Намджун не видит улыбку, но отчётливо слышит её в голосе.
— Да, — соглашается он и точно знает, что теперь будет ещё интенсивнее не спать, чем до этого.

@темы: band: bangtan boys, Strong Heart - 2018

---

My derailment

[Даллас]

Название: My derailment
Автор: Sharem.
Иллюстратор: Даллас
Рейтинг: R.
Жанр: Очень приблизительно стимпанк!AU, детектив, драма.
Пейринг-персонажи: Чжунэ/Чжинхван; Чживон/Ханбин; Донхек.
Предупреждения: ООС.
Аннотация: Эти моменты были вспышками. После приятно темного коридора солнечный свет дико резал глаза, и это было похоже на глоток воздуха после выхода из дымного помещения. Каждый раз, когда было солнечно, Чжунэ будто рождался заново, через боль и множество неприятных ощущений.
В сегодняшней вспышке в памяти Чжунэ навсегда отпечатался женский силуэт в сером платье.
Примечания: коллажи в большом размере открываются по клику

- Еще немного потерпи, – хрипло прошептал на ухо Чживон. – Еще полсантиметра.
Чжинхван уперся в стол и попытался вспомнить все самое светлое, что происходило с ним в жизни. Но увидеть получалось только Ханбина, который сложил руки в сочувствующем жесте. Еще полчаса назад эти двое сказали ему ни за что не вмешиваться, и поэтому он просто сидел на старом автомобильном сидении и сопереживал Чжинхвану изо всех сил.
Сегодня на Ханбине был голубой комбинезон, белая футболка в синюю полоску и синий берет, как обычно сдвинутый набок. В таком образе он, пожалуй, и вправду тянул на все светлое, что случилось с Чжинхваном в жизни. Особенно с такой мягкой улыбкой.
- Выдохни, – попросил Чживон.
- Куда? – огрызнулся Чжинхван. Его живот и так уже был максимально втянут, а ребра грозили сломаться под стальными костями корсета.
Выбирать вещи Чживон, конечно, умел. Особенно если хотел кого-нибудь ими убить.
Чжинхван знал, что в тот момент, когда кожаный шнурок на его спине будет туго завязан, никакого облегчения не последует. Дышать будет так же невозможно, ходить и жить – тоже.
"Держись", – жестами показал ему Ханбин. – "Немного осталось".
Держаться не хотелось. Хотелось упасть в обморок. Чжинхван впервые в жизни позволил напялить на себя платье, но даже чулки и бархотку надевать было не так унизительно, как затягивать корсет. Пот со лба Чживона капал на плечо, и он дышал так, будто только что перетаскал всю мебель на второй этаж и обратно.
- Теперь у тебя есть талия, – оптимистично заявил он, отступив на шаг назад и протерев лицо измазанным в масле полотенцем. Чжинхван осторожно выпрямился и понял, что теперь его спина останется в таком неестественном положении навсегда.
- Теперь у меня нет гордости, – сипло выговорил Чжинхван, взяв со стола парик. Он не представлял, как в таком состоянии будет кого-то очаровывать и развернулся к Чживону, чтобы в очередной раз отказать ему, но тот, почувствовав опасность, улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок и выхватил парик из его рук.
- Наш Чжинани самый красивый.
Когда Чживон оказывался так близко, дышать и без корсета получалось тяжело. Чжинхван думал, что у него вот-вот потемнеет в глазах, и рисковал совсем отключиться, когда Чживон одел парик на его голову и нежно взял его лицо в свои руки.
- Ханбин тоже красивый, – прохрипел Чжинхван. – Давай его переоденем?
На долю секунды Чживон резко изменился в лице, но после этого снова заулыбался как последний идиот.
- Ханбин никого не сможет соблазнить, – серьезно сказал он, чмокнув старшего в нос.
Чжинхван саркастически хмыкнул и в очередной раз сдержал едкий комментарий, что скрип Чживоновой кровати прекрасно слышен на втором этаже каждый раз, когда Ханбин остается на ночь. Может быть, Ханбин и не тянул на Казанову, но одно сердце держал в руках нежно, бережно и очень крепко.
И платье пошло бы ему больше.
- Ну, как тебе? – просиял Чживон, развернув Чжинхвана к Ханбину.
«Наша фея самая красивая», – подтвердил тот и улыбнулся. Если бы сердце Чжинхвана не сдавливал этот ад из кожи и стали, оно бы обязательно растаяло. Он был против всех этих дурацких прозвищ, но Ханбину легче было называть их так, феей и кроликом, чем постоянно показывать имена. Устоять перед его обаянием тоже было невозможно.
Когда Ханбин и Чживон улыбались одновременно, концентрация очарования превышала все допустимые нормы.
Чжинхван оглянулся на разобранный автомобиль, занимавший большую часть первого этажа. Именно из-за этого монстра начались все их проблемы, потому что таких в городе было всего два. За третий можно было бы заломить любую цену, хотя Чживона больше интересовала творческая сторона вопроса.
И добытые не очень честным путем запчасти.
Последние два месяца Чживону приходилось сидеть дома и никуда не выходить, потому что каждый прохожий знал его лицо. Почему полиция раздула поиски мелкого мошенника до такого масштаба, никто из них не понимал.
Чживон был бы не против сдаться полиции, потому что его постоянные клиенты не раз обещали свое покровительство в таких вопросах – до тех пор, пока не получил письмо, о содержании которого наотрез отказался рассказывать.
Чжинхван сделал несколько шагов и едва не повалился на неровную кровать, состоявшую из кусков сидений. Только ее неудобный вид заставил Чжинхвана устоять на ногах и даже попробовать нагнуться, чтобы подобрать юбку и пристегнуть к ноге мелкокалиберный револьвер. Он положил в набедренную сумку несколько пуль, но все равно чувствовал себя голым и беззащитным в такой неудобной одежде.
- Ханбин спрашивает, ты что, собираешься его пристрелить? – осторожно спросил Чживон.
- Если кого-то и нужно пристрелить, то только тебя, – мрачно произнес Чжинхван. От его привычной мягкости не осталось и следа. – Нет человека – нет проблемы.
Он посмотрел на стоящую у кровати обувь и застонал. Мягкие женские сапожки смотрелись бы очень мило, если бы не их гигантский размер. Ханбин сегодня утром уже в красках и жестах описал, как обошел весь торговый квартал с эскизами Чживона, и последняя деталь была самой большой проблемой. В этом городе, похоже, жили только Золушки.
- Я все сделаю, – быстро нашелся Чживон и все-таки толкнул старшего на злополучную кровать. От него пахло машинным маслом, и если запах останется на одежде, это могло вызвать лишние подозрения, но вместе со способностью дышать Чжинхван, похоже, утратил способность волноваться. Он флегматично смотрел на красивые плечи Чживона, совсем неприкрытые растянутой черной майкой, и его непослушные кудрявые волосы, подобранные завязанной на лбу банданой. Любить этого человека было чертовски тяжело, но иначе Чжинхван ни за что не позволил бы запаковать себя в образ невинной девушки.
Закончив с обувью, он осторожно натянул мягкие перчатки на грубые руки Чжинхвана, прикрыв тем самым и довольно глубокий порез на предплечье, затянутый белоснежным бинтом, и помог ему встать. Предложил взглянуть в зеркало, но старший раздраженно отмахнулся и зашагал к выходу из их странного дома-гаража, даже не попрощавшись.
Он вышел из своего тихого района на оживленную улицу и, внутренне усмехаясь, поймал экипаж. Чживон со своей страстью к автомобилям вряд ли когда-нибудь узнает о такой личной мести, а стук копыт по брусчатке действительно успокаивал. Старенькая механическая лошадь была больше данью традициям, но пока что многие люди наотрез отказывались менять привычные экипажи на более совершенные машины.
Ехать до полицейского управления было совсем недолго. Оглянувшись по сторонам и по максимуму отодвинувшись от маленьких окон, Чжинхван извернулся и немного ослабил шнуровку на корсете. Он не знал, почему полсантиметра для Чживона были такими принципиальными. Возможно, в силу профессии он был слишком зациклен на размерах.
Дышать сразу стало легче. Подумав о своей отсутствующей талии, Чжинхван пожал плечами. В этом мире никто не запрещает девушкам заниматься, к примеру, вольной борьбой. Это, конечно, ни капли не соблазняюще звучало, но неженственную фигуру объясняло вполне себе сносно.
И вообще, Чживон сам говорил, что главное в человеке – это глаза и улыбка. Задачей Чжинхвана было постараться, чтобы и то, и другое, компенсировало отсутствие груди.
И нежелание впускать в свою жизнь еще кого-то.

Донхек достал из кармана часы на цепочке и, посмотрев на время, покачал головой. Он уже пятнадцать минут как должен был сидеть за огромным столом в родительском доме и рассказывать многочисленным родственникам о своих достижениях в полиции. В отличие от родителей Чжунэ, которые сопровождали уничижительными комментариями любой его – пока что маленький – успех, родители Донхека радовались любой мелочи так заразительно, что к этому мгновенно подключались тетушки, дядюшки и орава кузин и кузенов.
Возможно, поэтому налаживанием связей с другими людьми в отделе занимался Донхек, а Чжунэ идеально справлялся с ролью редкостного засранца.
И, конечно, именно поэтому Донхек ни разу за много лет знакомства не назвал Чжунэ своим другом (это слово даже не вертелось на языке, когда он рассказывал о нем семье, совсем нет, ни разу, ну разве что на мгновение, нет, даже на половину мгновения, да и то в минуты усталости).
- Скажи мне, что мой перерыв на обед не пройдет так, – попросил Донхек, сложив руки на груди. Они сбежали от бумажной работы час назад под предлогом собрать улики для своего расследования, но в итоге влезли в чужое, которое им не доверили бы ни за что на свете.
- Здесь должна быть кровь, – донеслось из-под высокой кровати королевских размеров.
Раздался щелчок фотоаппарата, и краем глаза Донхек уловил вспышку, на мгновение озарившую озадаченного Чжунэ, покрытого слоем пыли.
У Чжунэ был почти паранормальный талант делать глобальные выводы из самых незначительных деталей, и если он взялся искать тут кровь, то найдет ее, пусть даже это будет маленькая бурая капля на одном из сотен хрустальных квадратов, из которых состояла огромная люстра.
Вопрос времени был больной темой. Донхек не ел ничего со вчерашнего обеда, потому что просидел в компании сезонной отчетности до середины ночи, а утром предпочел поспать лишние полчаса вместо завтрака. Они с Чжунэ распределяли обязанности посредством шахматных партий, и выигравший в последний раз Донхек предпочел документы обязательному ночному патрулированию.
Чжунэ, который не спал, похоже, уже трое суток, вылез из-под кровати и, выпрямившись в полный рост, смахнул с себя пыль небрежным жестом.
Его синяки под глазами были практически черными, но при всем этом он не выглядел как человек, который остро нуждался в отпуске. Возможно, все их коллеги изрядно ненавидели его еще и за это.
Возможно, отвратительный характер давал какой-то бонус к выносливости, но Чжунэ не уставал, сколько бы ни работал, а даже если и уставал, то держался на каком-то неискоренимом энтузиазме. В свои редкие выходные он просто спал мертвым сном и оживал только тогда, когда приходил на работу.
Полицейские из других отделов сочувствовали Донхеку почти искренне, когда дело касалось Чжунэ.
Почти – потому что ни с кем не работалось настолько… Интересно. И это делало его лучшим напарником.
У Донхека совершенно не было амбиций – вершину мира собирался занять Чжунэ, и вдвоем они там бы точно не поместились – но зато он обладал таким количеством любопытства и авантюризма, что их хватило бы на маленькую деревню.
- Найди, – коротко сказал Чжунэ, сложив руки на груди. Время, когда они были яростными соперниками, началось в старших классах и закончилось в тот момент, когда Донхек оказался единственным человеком, у которого хватило смелости пройти вперед и встать рядом с Чжунэ перед лицами сотен людей. В тот день был создан их экспериментальный отдел невнятного назначения, и после общего собрания они попали в свой кабинет – маленькую тесную комнатку на самом последнем этаже, с окном во всю стену и с каморкой уборщика по соседству.
С того момента исчезли все вопросы гордости, поэтому, когда Чжунэ нужна была помощь, он просил о ней – уже даже не с тем видом, как будто ему вот-вот придется удалить все зубы ржавыми щипцами.
Донхек окинул взглядом пустой темный коридор, прислушался к тишине в доме и со вздохом натянул перчатки. Вряд ли, конечно, кто-то из детективов, которые вели это дело, еще вернется сюда – у тех в последнее время было слишком много работы – но в любом случае было бы трудно объяснить, что они здесь делают.
Донхек не строил воздушные замки и не тешил себя иллюзиями. Он сохранял со всеми хорошие отношения, но прекрасно слышал все злые комментарии в адрес своего отдела. Самым громким делом, которое они с Чжунэ раскрыли за два месяца, была кража любимого кота губернатора. Оставался еще месяц испытательного срока, за который им нужно было раскрыть одно довольно серьезное дело, но Чжунэ не особо верил в то, что их начнут воспринимать всерьез в ближайшее время, поэтому так носился со своим тайным расследованием и так рисковал ради него.
Донхек не верил в успех, но почему-то верил в Чжунэ, поэтому взялся за оконную ручку двумя пальцами и потянул ее на себя, чтобы молча ткнуть пальцем в короткую полоску засохшей крови.
Донхек не был подлым и способным идти по головам ради своего дела. Он просто любил подмечать детали и подсматривать в отчеты старшего детектива, когда приносил ему кофе по утрам. Он верил в Чжунэ, и этого было достаточно, чтобы заглушить голос совести.
В конце концов, найти маленького кота в огромном городе было чертовски тяжело, и Чжунэ оказался единственным, кто смог это сделать, потому что никогда не пренебрегал деталями.
Чжунэ щелкнул фотоаппаратом еще раз и нахмурился, увидев, что пленка закончится уже через два кадра, но ничего не сказал. Можно было даже не спрашивать, что ему дала эта находка.
Он все равно не стал бы объяснять.
- А теперь пошли есть, – сказал Донхек, потянувшись.
- Если ты знал, мог бы не тратить свое время, – заметил Чжунэ, убрав фотоаппарат в карман плаща.
Донхек пожал плечами и мягко улыбнулся, посмотрев в окно. Отсюда было прекрасно видно, как его многочисленное семейство радостно галдит в столовой на втором этаже их семейного особняка. За столом пустовало только два места ближе к краю.
До конца обеденного перерыва оставалось тридцать пять минут.
Им вполне хватит.

Здание главного полицейского управления было красивым, узким, высоким и очень мрачным. Оно выделялось на пестрой центральной улице за счет острой черной крыши, темных стен и больших окон, как огромная грозовая туча посреди ярко-голубого летнего неба. Чжунэ нравилось здесь в детстве, потому что это был островок тишины и спокойствия. Даже плотная толпа людей огибала вход по широкой дуге, и все старались вести себя тише, когда из-за широких дверей появлялся патруль. Чжунэ закончил полицейскую академию с самым блестящим результатом за последние десять лет, долго и очень настойчиво проталкивал свой проект и, наконец, получил свой отдел, свой кабинет именно здесь.
И сразу же после этого управление потеряло свое очарование.
Самым большим минусом были люди. Шестьдесят процентов работавших здесь людей были заносчивыми тупицами, тридцать – заносчивыми трудоголиками, пять – заносчивыми занудами, знавшими наизусть все правила и законы, четыре целых и девяносто девять сотых процента – заносчивыми гениями. Одной сотой процента был Донхек, который не был заносчивым, и, наверное, из-за этого ему пришлось подключить связи, чтобы попасть сюда, но даже он иногда слишком увлекался.
Человек, которому еще до рождения жизнь дала вечный приз зрительских симпатий, просто не мог не обладать хоть толикой такого таланта.
Он был слишком уверен в своих знаниях и способностях, и иногда это его подводило.
Вторым, что Чжунэ ненавидел в своей работе, была винтовая лестница. Очень красивая, черная, широкая, она располагалась в самом центре, и другого способа подняться в свой кабинет просто не было. Обычно Чжунэ шел наверх ровно две с половиной минуты – размеренно быстро, с гордо поднятой головой, делая вид, что не слышит одинаковые насмешки проходивших по этажу людей. Он поднимался через двенадцать одинаковых этажей на свой тринадцатый, наполовину занятый пыльным архивом, на одну четверть – подсобкой уборщика и, наконец, их с Донхеком кабинетом.
Кабинет Чжунэ нравился. Из-за неудобства к ним не приходил почти никто из работников полиции, только свидетели по делу, которые, по большей части, не задерживались надолго. Здесь почти всегда было тихо, потому что на двенадцатом этаже тоже мало кто работал, и почти не доносилось никакого шума, а Донхек разделял его любовь к тишине и они почти не разговаривали за работой. Разве что когда играли в шахматы – но исключительно для того, чтобы отвлечь внимание и сбить друг друга с толку.
И здесь было одно из тех красивых окон, на которые он засматривался в детстве, представляя, как будет смотреть вниз на людей.
Теперь на людей Чжунэ не смотрел. По вечерам, перед уходом с работы, они с Донхеком садились на стол и молча смотрели на закат. Когда Чжунэ нужно было подумать, он смотрел на крыши домов и верхушки деревьев. На праздники отсюда был отлично виден салют, благодаря чему весь кабинет окрашивался в разные цвета, и это завораживало.
Но особенно Чжунэ нравился момент возвращения в кабинет в середине дня, когда солнце светило так ярко, что на окно невозможно было смотреть, а все вокруг принимало темные очертания. Зачем-то Чжунэ хранил эти моменты у себя в сердце, как вспышки, и это были единственные воспоминания, которыми он пользовался, когда настроение падало куда-то ниже первого этажа.
Чжунэ распахнул пояс плаща, засунул перчатки в карман и приготовился к тому, что снова придется писать отчеты целую вечность, но так и застыл на пороге, как только приоткрыл дверь.
Эти моменты были вспышками. После приятно темного коридора солнечный свет дико резал глаза, и это было похоже на глоток воздуха после выхода из дымного помещения. Каждый раз, когда было солнечно, Чжунэ будто рождался заново, через боль и множество неприятных ощущений.
Это было своеобразным допингом – он начинал думать ярко, резво и четко, несмотря на несколько суток без сна.
В кабинете уже кто-то был, и Чжунэ бы не удивился, если бы не оставил Донхека на первом этаже, флиртовать с новенькой девушкой за окошком приемной. Девушка поначалу что-то очень хотела уано потом сдалась и заулыбалась в ответ, совершенно забыв про свои обязанности. Сейчас Чжунэ понял, что стоило все-таки отодвинуть напарника в сторону и послушать ее.
Если бы это был тот человек, которого Чжунэ ждал уже два месяца, то у него было бы целых десять секунд на тихое убийство.
В сегодняшней вспышке в памяти Чжунэ навсегда отпечатался женский силуэт в сером платье.

Старый будильник в мягком свете свечного фонаря – Ханбин боялся темноты, а Чживон ненавидел спать со светом от лампы, поэтому Чжинхвану пришлось постараться, чтобы найти выход – показывал половину третьего ночи. Где-то пару минут назад Чживон проснулся от жуткого скрипа и уже привычным движением положил руку Ханбину на лоб, чтобы тот успокоился и прекратил метаться.
У Ханбина был особый талант – сам Чживон на своей кровати спал совершенно бесшумно, но замирал от ужаса, когда представлял, что мог думать про них Чжинхван, когда их безмолвный друг устраивал такой шум ночью из-за того, что ему снились кошмары.
Чживон никогда не спрашивал, что именно ему снилось, каким-то внутренним чутьем понимал, что не стоит. Было бы цинично сказать, что Ханбин в таком случае замолчит совсем – учитывая, что они не слышали даже мычания с его стороны – но никакой другой мысли в голове Чживона не возникало.
Липкие от холодного пота пальцы прикоснулись к запястью Чживона, и тот с некоторым сожалением убрал руку. Не прикасаться к нему порой было так же мучительно, как и прикасаться, и Чживон не знал, что будет делать, когда Ханбин, ограничивший встречи до двух раз в неделю, перестанет приходить к ним совсем. Он уйдет рано утром – выберет время, когда Чживон, вымотанный бессонной ночью, ненадолго уснет – и придет в лучшем случае дней через пять, когда родители и сестра снова будут слишком заняты, чтобы следить за ним. Как ему удавалось так ловко убегать из дома с таким повышенным вниманием, до сих пор оставалось для Чживона загадкой.
Ханбин приходил в себя долго. Ему требовалось несколько минут, чтобы восстановить дыхание и начать осознавать себя. Чживон никогда не относился к своим ночным кошмарам с таким ужасом, даже не запоминал их надолго, но все равно лежал неподвижно и почти не дышал, боясь напугать его еще больше.
Чживон не смог бы заснуть в такие моменты – так же, как не заснул бы человек, знающий, что у него под кроватью спрятана кнопка, способная уничтожить целый мир. Он отсчитывал секунды до момента, пока ледяная рука не дотрагивалась до его запястья снова – но уже не с просьбой отодвинуться. В такие моменты Ханбин осознавал, как сильно замерз, и прижимался к нему всем телом.
Кошмары снились ему каждую ночь, и как он справлялся, когда рядом никого не было, Чживон тоже не знал. Он отбрасывал одеяло, зарывался пальцами во влажные от пота волосы, прижимал Ханбина к себе – всего такого липкого, холодного и мокрого, и в этом не было ничего противного. Совершенно ничего. В свою очередь, Ханбин не находил отталкивающими запахи топлива и машинного масла, которыми был пропитан Чживон и пространство вокруг него.
Хотя все, что связано с Чживоном, вообще очень сложно было назвать отталкивающим.
Все остальное время Ханбин был другим. Чживон очень сильно сомневался, что кто-то вообще знал о такой его слабой и до невыносимого хрупкой стороне, и хранил эту тайну в себе. У него уже была одна такая тайна – тайна Чжинхвана, которую он тоже никому не открывал.
И это были две самые неприятные тайны в жизни Чживона.
Чжинхван вернулся несколько часов назад, уставший, злой и почти задохнувшийся. Он с порога швырнул в Чживона корсетом и ушел в свою комнату, так ничего и не сказав.
Девушка из Чжинхвана получилась потрясающая. До неестественного красивая. Когда Чживон натянул на него парик, то ощутил, как постепенно исчезла аура смертельной опасности, которая наполняла пространство каждый раз, когда Чжинхван оказывался рядом. С этой аурой вполне себе комфортно жилось всем. Чживон видел вещи и похуже, Ханбин не обращал внимания на такие вещи, а Чжинхван просто радовался, что к нему не лезет никто лишний. Он принимал Ханбина долго, с огромным трудом, но в итоге просто сдался и впустил его в свое пространство.
Под свою защиту.
Чживон не надеялся на успех с самого начала – это была идея Ханбина, и она показалась очень, очень странной, безумной настолько, что въелась в мысли намертво.
У Чжинхвана было свое очарование. Холодное и даже немного жуткое, но невыносимо цепляющее, и Чживон точно знал, что в этом мире не было человека, который смог бы устоять перед чем-то подобным.
Сваливать на него это дело было просто чудовищно.
Но все муки совести пропадали чудесным образом, когда Ханбин вот так легко и открыто прижимался, обнимал руку и утыкался лицом в шею, прекрасно зная, что прямо сейчас его никто не оттолкнет.
У Чживона был план Б на случай, если ничего не получится, и он очень не хотел, чтобы пришлось к нему прибегать.
Ханбин засыпал мгновенно, как только согревался, а Чживон в эти моменты только-только просыпался в полной мере. Таким бодрым и способным на поступки он не чувствовал себя больше ни разу за день.
Он чувствовал себя как человек, который держал в руке кнопку, которая могла уничтожить весь мир, и был готов вот-вот ее нажать.

Хорошенькая горничная, несшая в руках стопку высохшей одежды, едва не вскрикнула, когда Донхек незаметно возник у нее на пути. Ему оставалось только очаровательно улыбнуться, приложить пальцы к губам, а свободной рукой чуть приподнять шляпу, приветствуя ее. Горничная только фыркнула и отмахнулась – этот жест значил, что она сделает превеликое одолжение и никому не скажет о его приходе.
Донхек проскользнул через черный вход, кивками здороваясь с проходившими мимо слугами. Он был единственным гостем здешних хозяев, который мог себе это позволить. В конце концов, они с Чжунэ перестали забегать сюда каждый день только несколько лет назад.
Вернее, это Чжунэ перестал по каким-то своим причинам, а Донхек заходил каждый раз, когда у него было хоть немного свободного времени.
Хотя бы для того, чтобы, выскользнув из темного коридора в просторный холл, услышать громкое:
- Братец!
И мгновенно почувствовать, как заработанная за два месяца работы усталость отступает.
Ханбель сбежала по лестнице за считаные секунды, и ей ни капли не помешало пышное платье. В этом году ей уже исполнялось двенадцать, а это значило, что с каждым новым месяцем она будет становиться все очаровательнее.
Конечно же, Донхек бы все на свете отдал за то, чтобы этот сгусток невероятной энергии, затянутый в дорогие ткани и ленточки, на самом деле был его сестрой.
В растрепанных волосах Ханбель проглядывали листики и веточки, а на светло-голубом платье виднелись следы земли и травы. Не будь она такой очаровательной, те, кто отвечал в этом доме за стирку, уже давно бы ее возненавидели.
Когда она улыбалась, то становилась копией Ханбина – и их безумно красивой мамы, чей портрет украшал площадку над холлом. Донхек чувствовал внутренний трепет каждый раз, когда смотрел на него.
- Ку Чжунэ не собирается прийти к нам на ужин? – спросила Ханбель, подхватив Донхека под локоть и потянув вверх по лестнице.
Она не уставала задавать этот вопрос на протяжении нескольких месяцев, даже несмотря на то, что всегда получала отрицательный ответ. Ханбель считала Донхека и Чжунэ своими братьями, потому что бегала за ними с того момента, как научилась ходить, и чтобы она не попадала в неприятности, им приходилось всегда брать ее с собой.
Донхек привык к ее обществу и ему не хватало этого неиссякаемого оптимизма каждый раз, когда он почти засыпал над отчетами.
- Он работает, – мягко ответил Донхек. – Если он не раскроет свое таинственное дело за месяц, то мы лишимся работы.
Ханбель фыркнула – как и большинство их с Чжунэ родственников и знакомых, она считала эту работу бесполезной.
Временами, задерживая очередного мелкого карманника, Донхек был готов с ней согласиться.
То есть, существование их отдела потихоньку признают полезным – в паре с Донхеком Чжунэ обладает невероятной способностью быстро закрывать мелкие дела. Их отдел был первым по количеству пойманных кошек, то есть, раскрытых преступлений, и Донхек кривил душой, сказав, что они останутся без работы. Скорее всего, их окончательно перестанут воспринимать всерьез, но право быть отдельной ячейкой в огромном полицейском здании они уже отстояли.
Как и право остаться без повышения в следующие лет сто.
Донхек не нуждается в деньгах так сильно, как Чжунэ, который с каждым днем все ближе к тому, чтобы остаться без наследства, и поначалу ему и правда было интересно гоняться за мелкими ворами – потому что он неожиданно для себя рухнул в подпольную преступную сеть и очень осторожно раскапывал ее, так же скрывая это дело от напарника, как и он судорожно прятал от него свое.
Они не были жадными до славы, прекрасно понимая, что в случае успеха слава останется обоим. Донхек не чувствовал обиды – понимал, что скорее всего Чжунэ влез во что-то очень опасное, как и он сам, поэтому собирался до конца барахтаться в этом болоте в одиночестве.
- Брату нездоровится, – мрачно сообщила Ханбель, когда они свернули в западное крыло – коридор здесь был очень светлым и уютным, в отличие от восточного, и в самом конце, напротив гигантской библиотеки, находилась спальня Ханбина. Все остальные жилые комнаты были в восточном крыле, но он наотрез отказался заходить туда много лет назад, еще в детстве, и в итоге его переселили сюда.
И отсюда, конечно же, было намного легче сбегать по ночам незамеченным.
- Останься на ужин, – потребовала Ханбель, как только они дошли до конца коридора. Донхек понимал, что это была своеобразная плата за то, что она не будет влезать в их разговоры.
И он был не в силах ей отказать.
В комнате Ханбина было прохладно – он открыл оба окна, но при этом задернул шторы, чтобы не пропускать солнечный свет. Поэтому даже в такое раннее время здесь горели все настенные лампы.
Электричество стало доступным для всех двенадцать лет назад, и Ханбин оказался одним из многих, кто бесконечно радовался такому прогрессу. С тех пор в его комнате постоянно горел свет, и он был слишком любимым ребенком для своих родителей, чтобы они пытались ему что-то запретить.
Ханбин не доставлял проблем – по крайней мере, все его немногочисленные родственники были в этом уверены, хотя и пристально следили за ним из-за своего беспокойства.
Только не немногочисленные друзья, к сожалению, ставшие детективами.
Донхек валится на кровать рядом с огромным гнездом из одеял и подушек – Ханбин спал днем тогда, когда не высыпался по ночам.
Донхек подозревал, что дело в этом, однако не думал о проблеме до тех пор, пока не проследил за Ханбином во время ночного патрулирования. В первый раз он пошел за ним из страха за его жизнь, второй раз – из чистого любопытства.
А в третий раз Чжунэ неожиданно возник на его пути и сказал, что личная жизнь Ханбина – это не их ума дело и попросил ни в коем случае в это не лезть.
Тогда его слова казались отрезвляющими, но чем больше Донхек думал об этом, тем больше ему казалось, что стоит копнуть глубже.
Потому что Ханбин очень редко скрывал что-либо от своей семьи. Никто не ограничивал его в свободе до тех пор, пока он не начинал пропадать вне дома сутками, и, судя по всему, со временем он нашел золотую середину, чтобы успеть пожить в свое удовольствие и не попасть под гипер-опеку своей матери.
То есть, уходил из дома тогда, когда она об этом не знала.
- Ханбель беспокоится, – беззаботно начал Донхек, – что тебе нездоровится.
Копошение под одеялом началось только спустя какое-то время. Донхек заподозрил, что Ханбин не замечал его присутствия вплоть до того момента, пока не услышал его голос.
Совсем скоро, отпихнув несколько подушек, из-под груды одеял высунулись руки. Донхек с фырканьем раскопал еще и сонное лицо Ханбина, которое не выражало особенную радость от встречи.
«Все в порядке, я просто плохо спал».
Ханбин всегда плохо спал. По его словам, он начинал видеть кошмары уже в тот момент, когда только-только засыпал, но никогда не рассказывал, что именно видел.
Но Ханбин проводил свои дни в постели только тогда, когда чувствовал, что вот-вот сломается от недостатка сна. Видеть кошмары днем для него было не так страшно.
Но иногда по ночам он все равно вставал и шел пешком в один из самых жутких районов города, и, казалось, его это ни капли не волновало.
Донхек гадал, насколько страшными были его сны, если он совсем не боялся того, что с ним может случиться на ночных улицах.
«Ты пришел с новостями?»
- С новостями? – переспросил Донхек и перевернулся на спину, закинув руки за голову. – Наверное, да. С нашим другом происходит что-то странное.
Он повернул голову, но, увидев только любопытный взгляд, пояснил:
- Ты когда-нибудь думал, что он может влюбиться?

- Поговорим? – раздалось из-за двери.
Чжинхван придирчиво осмотрел барабан револьвера и, не обнаружив ни единой пылинки, еще раз прочистил шомполом дуло и отложил его в сторону. После этого, задумчиво осмотрев свою коллекцию, с нежностью взял любимую винтовку. Она была старой, возможно, даже принадлежала к самому первому поколению, и он не пользовался ею уже больше пятнадцати лет.
С тех пор, как застрелил смотрителя своего приюта.
Чживон постучал еще раз и, не дождавшись ответа, осторожно и максимально деликатно зашел внутрь. Он застыл на пороге сразу же, как только увидел, что по узкой кровати разложен весь арсенал Чжинхвана, и явно подумал, что хорошо бы зайти сюда лет через сто.
- Что? – недружелюбно спросил Чжинхван, и контраст с нежностью в его взгляде, которым он смотрел на свою винтовку, был поразительным.
- Как дела? – непринужденно спросил Чживон. За те несколько лет, что они были знакомы, он привык к тому, что Чжинхван готов яростно защищать все, что ему дорого, но к такой защите прилагается не самый сладкий характер.
И время, когда от его убийственной ауры все внутри сжималось, уже давно прошло.
- Ребра целы, – процедил Чжинхван и придирчиво осмотрел винтовку на наличие пыли и грязи. Он очень педантично чистил свой арсенал, но иногда из-за количества заказов не успевал делать это вовремя.
А в последние дни было как-то не до этого. Да и вообще – с того момента, как они с Чживоном познакомились и, тем более, начали жить вместе в небольшом старом ангаре, кое-как оборудованном для жизни, привычному распорядку существования как-то незаметно пришел конец.
И, если бы инспектор Ку Чжунэ подождал со своим расследованием еще хотя бы месяц – по мнению Чжинхвана, все нормальные инспекторы так и делают – если бы Чживон продал машину покупателю, и можно было спокойно завершить свое последнее дело, то они бы смогли надолго уехать в какое-нибудь кругосветное путешествие, во время которого о делах Чживона забыли бы даже самые дотошные полицейские.
Чжинхван отложил винтовку, собрав ее привычными движениями, и меланхолично подумал о том, что, к сожалению, убить Чжунэ сейчас означало бы привлечь к делу Чживона внимание всей полиции города.
- Скоро фестиваль, – зачем-то сказал Чживон, уперевшись плечом в стену и с какой-то неописуемой грустью посмотрев в тот кусок голубого неба, который виднелся из небольшого окна под потолком.
Они не спорили, когда Чжинхван захотел выбрать себе эту комнату из двух соображений: через такое окно его никто не смог бы застрелить и, в случае чего, с площадки перед комнатой было бы удобно обороняться. В тот момент Чживон только фыркнул, прекрасно понимая, что в большинстве своем будет ночевать рядом с разобранными автомобилями, и, кроме того, Чжинхван не будет стрелять в непрошенных гостей, зная, что его друг тоже находится внизу.
Если бы Чжинхван вырос в любящей семье, к примеру, такой, какая была у Ханбина, он был бы самым мягким и добрым человеком на свете.
- Да, – отозвался Чжинхван, зная, что друг все равно не уйдет, пока не добьется удовлетворительного результата от разговора. – Скоро.
Фестиваль должен состояться в конце августа, уже через две недели, когда летняя жара окончательно спадет, а ночи станут достаточно темными для того, чтобы каждый в городе сумел увидеть в небе фейерверк.
Другие дети из приюта ждали конца лета именно из-за этого – хотели посмотреть на ночь, которая окрашивалась разными цветами, и провести день спокойно и свободно, пока пившие всю ночь смотрители отсыпались и отходили от похмелья.
Чжинхван ждал фестиваль по другой причине.
Самым любимым его моментом была та часть фестиваля, когда над городом, один за другим, начинали проплывать расписанные в честь праздника дирижабли.
По традиции считалось, что конец лета был идеальным днем для того, чтобы начать долгое путешествие.
И каждый год находились люди, которые садились в дирижабли и улетали туда, где давно хотели побывать.
- Мне жаль, что я не смогу с тобой пойти, – выдохнул Чживон через какое-то время. Чжинхван покосился на его виноватое лицо и вздохнул – Чживону было жаль, что он не сможет пойти с ним на фестиваль, но он считал совершенно правильным заковывать его в корсет и отправлять строить глазки инспектору.
- Ничего, – мстительно усмехнулся Чжинхван. – Мой новый лучший друг – инспектор Ку Чжунэ – с радостью составит мне компанию.
- Он тебя пригласил?
От сожаления Чживона не осталось и следа – он снова стал собой, на редкость бестактным, донельзя красивым и страшно теплым человеком, одно существование которого постоянно сбивало Чжинхвана с толку.
- Нет, – честно ответил Чжинхван. – Но, если он этого не сделает, я позову его сам.
Чживон тихо фыркнул и расслабленно рухнул на пол рядом с кроватью, всем своим видом показывая, что как никто другой готов слушать подробности. Чжинхван три дня практически не выходил из комнаты и игнорировал Чживона с таким упорством, будто тот выбросил весь его арсенал, но, проснувшись сегодня утром, понял, что все было не так уж и плохо.
И, вздохнув, начал рассказывать.

- Госпожа Ким… – начал Донхек, но оборвал фразу на середине. Он произносил это имя не для того, чтобы выпытать у Чжунэ информацию, а для того, чтобы снова увидеть на его кислом лице гамму плохо скрываемых эмоций.
- Шах, – предупредил Чжунэ, и, бросив взгляд на доску, Донхек понял, что этот раунд ему не выиграть. Пока он расслабленно плел свои интриги, думая, что Чжунэ слишком погружен в себя, белых фигур на доске стало на порядок меньше.
Спохватываться было поздно.
- Госпожа Ким, – продолжил Донхек мстительно, двигая своего короля на клетку назад. – Согласилась встретиться с тобой еще раз?
Три дня назад, поднявшись в их кабинет на несколько минут позже, он впервые в жизни увидел Чжунэ в замешательстве.
При ближайшем рассмотрении их посетительница оказалась довольно милой, хоть и болезненно-бледной. Она спокойно улыбалась, даже не смутившись того, что ей не предложили присесть, и ждала, пока инспектор, искавший свидетелей по делу ее брата, вернет самообладание на место и задаст ей хотя бы несколько вопросов.
Старая лампа над ними опасно замигала.
- Шах, – вместо ответа сказал Чжунэ, небрежно смахнув с доски белую королеву и водрузив на ее место своего слона.
Донхек тоскливо посмотрел на красивое закатное небо, в которое многочисленные заводы в западной части города беспощадно выталкивали клубы дыма, и подумал, что уже час как мог быть дома. Он закончил с отчетами, и заслужил целую неделю нормального сна – до тех пор, пока им с Чжунэ не предстоит снова разыгрывать ночное патрулирование.
В этот раз они играли на право провести посмотреть на фейерверки из окна кабинета – места в буквальном смысле в первом ряду на фестивале были единственным преимуществом этого кабинета. О том, чтобы сделать это вдвоем, и речи быть не могло. Донхек видел лицо Чжунэ каждый день с того момента как они начали работать вместе, и не горел желанием провести в его обществе единственные выходные.
- Я не знал, что у него есть сестра, – негромко сказал Донхек, безнадежно отодвигая своего короля влево. Он собирался не сдаваться до последнего, пусть даже игру придется растянуть еще на полчаса.
- Если бы я собирался совершать преступления, даже мелкие, то оборвал бы все связи с семьей с самого начала, чтобы никто не мог меня шантажировать, – произнес Чжунэ, в первый раз за это время оторвав взгляд от доски и посмотрев на напарника.
Донхек едва сдержался, чтобы не сказать, что Чжунэ наверняка думал о криминальной карьере – как раз для того, чтобы никогда в жизни не общаться со своей семьей.
Но он и так был в шаге от этого.
- Вряд ли кто-то смог бы шантажировать тебя твоей матушкой, – осторожно сказал Донхек, чтобы разрядить напряженную атмосферу, которая появлялась каждый раз, когда Чжунэ думал о родителях.
Чжунэ был стихийным. Он вел себя как профессионал, когда это требовалось, но все остальное время позволял своим эмоциям создавать атмосферу. Он не прятал их, но никогда не старался объяснить.
Ханбин привык к этому гораздо раньше, чем Донхек. Он научил всех людей в их окружении понимать Чжунэ, даже притом, что у него было не так много возможностей объяснить все тонкости словами.
У Донхека в жизни было двое людей, которым он верил и доверял.
- Хотел бы я на это посмотреть, – криво улыбнулся Чжунэ и, посмотрев на доску, объявил:
- Шах и мат.
Донхек пожал плечами. У него с самого начала не было планов на кабинет. В конце концов, вся его семья сюда бы просто не поместилась.
Но отдавать эту возможность Чжунэ без боя он не собирался.
- Завтра, – сказал Чжунэ, сталкивая с доски фигуры вслед за Донхеком, чтобы сложить их в коробку. Они всегда собирали шахматы почти синхронно, не сговариваясь, независимо от того, кто победил.
Когда Чжунэ наклонял голову, синяки под его глазами виднелись пугающе отчетливо. Донхек ощутил укол жалости и почти предложил свою помощь с патрулированием, но потом одернул себя.
Начало карьеры в полиции подарило ему способность делать правильный выбор между сном и сопереживанием людям, которые в этом не нуждаются.
- Надеюсь, завтра ты будешь готов чуть лучше, – хмыкнул Донхек, захлопнув коробку с шахматами.
Он с наслаждением потянулся на стуле, думая о том, как сладко проспит до утра.
Чжунэ ничего не ответил – уже крепко задумался о чем-то, сложив руки перед собой. На его лице все еще отображалось то самое замешательство, которое Донхек увидел в день появления госпожи Ким. И он был бы готов даже отдать весь сон на этой неделе за возможность узнать, что в этот момент творилось в голове у Чжунэ.
- Пригласишь ее сюда? На фестиваль.
Еще неделю назад Донхек был уверен, что Чжунэ планирует провести свои выходные или на работе, или дома, желательно, не отходя от кровати дальше, чем в уборную. Но теперь у него были все основания полагать, что Чжунэ согласился на игру не ради спортивного интереса.
- Могу убрать бумаги на случай, если ты захочешь зажечь свечи, – продолжил Донхек, не дождавшись никакой реакции.
Но вместо ответа Чжунэ только откинулся на спинку стула и, посмотрев куда-то в потолок, загадочно улыбнулся.
Как это часто случалось, от такой улыбки Донхеку стало не по себе.

«Доброе утро».
Хмуриться в ответ на яркую улыбку Ханбина было невозможно, и Чжинхван уже через несколько секунд почувствовал, как отступило то дурное настроение, которое преследовало его с момента пробуждения.
- Ты рано, – заметил он, про себя подумав, насколько неуместно Ханбин в своей дорогой и очень чистой одежде выглядел на их импровизированной кухне – в ничем не огороженном углу ангара, мебель в котором в основном состояла из автомобильных частей. Но, в то же время, когда он не приходил неделями, как в этот раз, было немного… Пусто.
И Чживон, которому нельзя было высовываться наружу, ходил с мрачным лицом и практически лез на стену от тоски и неизвестности.
«Не спалось».
Чжинхван плюхнулся на старое сидение – других стульев в их доме попросту не было – и взял со стола свою кружку с чаем. Ханбин позаботился о нем заранее, даже не зная наверняка, спустится ли он к завтраку, и каждый раз Чжинхван чувствовал себя примерно одинаково – как старя злобная собака, всю жизнь прожившая в одиночестве на заднем дворе и внезапно переехавшая жить в огромную теплую и дико комфортную комнату, полную любящих людей.
Привязываться к Ханбину было глупо, и эта привязанность была чужеродной, теплой, человеческой, такой же сокровенной, как необъяснимая и хаотичная влюбленность в Чживона.
Однако ревновать этих двоих друг к другу было бессмысленно.
«Я принес вам завтрак».
Завтрак состоял из свежего белого хлеба, который Ханбин наверняка утащил с кухни, как только его испекли, здорового куска домашнего сыра, которого им с Чживоном в давние голодные времена хватило бы на неделю, и запеченной до золотистой корочки куриной тушки.
Ханбин приносил им еду чуть ли не с первого дня знакомства и называл это своей личной благодарности за дружбу.
Чжинхван подозревал, что он тоже видел в нем старую злобную собаку, путь к сердцу которой мог лежать только через еду, улыбки и внимание.
- Спасибо, – кивнул Чжинхван, выдавив из себя улыбку. Его настроение стремительно улучшалось, но падало каждый раз, когда он думал, что сегодня ему снова предстоит быть затянутым в корсет.
Убить инспектора Ку Чжунэ было бы так легко и просто по сравнению с этим, и можно было бы даже убедить Чживона сбежать и скрываться до конца жизни где-нибудь на краю мира, но Ханбин был первым, кто высказал все аргументы против убийства, и в этот момент он выглядел таким взволнованным, что Чжинхван невольно согласился на дурацкий план.
Лишь бы не прибавить ему еще несколько ночных кошмаров.
- Почти закончил, – объявил Чживон, бесцеремонно увалившись на сидение рядом с Ханбином. При этом от Чжинхвана не ускользнуло, что он почти дотронулся до Ханбиновых волос, но в последний момент обнаружил на пальцах пятна масла, поэтому сразу же небрежно одернул руку. Ханбин в этот момент смотрел в другую сторону и совсем ничего не заметил, хотя внутренне все равно сжался от внезапной близости.
Чжинхван поблагодарил небо за то, что из-за плохого настроения проторчал под одеялом немного дольше, чем обычно позволял себе по утрам, и не увидел сцену воссоединения. Чживон горячо отрицал, что между ним с Ханбином что-то было, но его слова настолько расходились с действиями, что вообще не имели никакого значения.
Они настолько привыкли к тому, что Ханбин часто сбегал к ним из дома, что невольно начали тосковать, когда тот стал выбираться сюда намного реже.
Чживон тосковал так, как тосковали все трудоголики – яростно зарывался в работу, которую забросил в тот момент, когда внезапно обнаружил себя в числе разыскиваемых преступников и еле-еле ушел от полицейского патруля, и поэтому машина рисковала быть готовой гораздо раньше, чем появилась бы возможность отдать ее покупателю. Чживону не было смысла высовываться сейчас, к тому же, он не нуждался в деньгах. Последние шесть раз у него были очень щедрые заказчики.
И, кроме того, в тайнике, среди его инструментов, лежал их с Чжинхваном мини-банк на случай если придется экстренно сматываться из города. Они вложились туда поровну, когда только перебрались в этот ангар, потому что не ожидали, что получится осесть здесь надолго.
Этих денег хватит на три-четыре года спокойной жизни. Если, конечно, недоброжелатели после побега не доберутся до них раньше.
- Она будет самой быстрой в этой стране, – чуть ли не с нежностью сказал Чживон, и в этот момент Чжинхван очень сильно засомневался, что автомобиль вообще когда-нибудь доедет до заказчика. Сидеть за рулем Чживону нравилось не так сильно, как собирать все детали воедино, но свою долю удовольствия от этого он тоже получал.
Чжинхван потянулся за хлебом, и от этого движения порез на руке снова противно заныл. Он всеми силами попытался не поморщиться, но от Ханбина все равно не укрылось выражение на его лице.
Прошло уже больше трех недель, а рана так и не думала затягиваться, несмотря на то, что Чжинхван своевременно обрабатывал ее и менял повязки.
«Если хочешь, я могу спросить у нашего врача, что можно сделать».
Чжинхван покачал головой, едва удержавшись от резкого ответа. Ханбин и так принес едва ли не половину домашней аптечки, когда встретил перед их домом Чжинхвана, обмотавшего руку курткой, чтобы не оставлять за собой кровавых следов.
- Заживет.
Чжинхван не был суеверным. Сколько бы ему ни говорили, что раны, оставленные людьми, которые не хотят умирать, заживают намного дольше, он никогда не придавал этому значения.
Несмотря на то, что спустя такое долгое время порез все еще выглядел так, будто он получил его только вчера.

@темы: Strong Heart - 2018

---

Кровь для короля

[purple-line]

Название: Кровь для короля
Автор: purple-line
Иллюстратор: solnce.alex
Фандом: DBSK
Персонажи: Юнхо, Джеджун
Рейтинг: R
Жанр: АУ, фэнтези, ангст
Предупреждение: ООС
Содержание: Они из разных миров: один - человек, сын рыбака, второй - эльф, Хранитель леса. Они бы никогда не встретились, если бы не случайность. И уж тем более между ними не зародилось бы осторожное, трепетное чувство, если бы не необходимость защищать то, что дорого. История о преданности и предательстве, ну и о любви, конечно же.

Он натягивает тетиву лука, и лесные духи слетаются к нему. Оплетают руки, забираются под одежды, путаются в длинных волосах, замирают на кончике стрелы, пока ещё не выпущенной, но скоро, совсем скоро наступит время её полёта. В лесу снова появился чужак.
Хранитель следит за каждым его движением, его внимательные глаза цвета верескового мёда замечают всё: и то, с какой неповоротливостью передвигается незваный гость – не следопыт; и то, как каждую секунду он оглядывается по сторонам – не охотник; и то, что его руки свободны, а услужливый ветер не доносит запах пороха и гари оружейных – не солдат и не кузнец короля; и ветхость одежд, содержащихся в чистоте, но пошитых уже давно, которые выдают в нём бедняка. Этот человек пришел из рыбацкой деревни, что находится ниже по течению реки. Молодой, неопытный, далеко от своих мест – зачем он здесь?
Духи кружат вокруг, мельтешат перед глазами, дотрагиваются до локтей и кончиков пальцев – спусти же её! Он не имеет права находиться здесь – накажи его!
«Прогони!» - раздаётся их шепот. – «Он пришел за тобой! Им всем нужен ты! Тоже за тобой!»
Их беспокойство передаётся дрожащей стреле, их нетерпение в вибрирующем древке лука, их голоса нашептывают в уши:
«Опасность! Опасность! Он опасен!»
Они ликуют, когда взгляд Хранителя в раздумье скользит по неуклюжему, но гибкому и сильному телу чужака, выискивая слабые места. Духи в восторге взвиваются вверх под самые кроны деревьев, кричат голосами птиц и шелестом листвы и падают вниз, роняя свои воздушные тела на плечи Хранителя. Скоро! Скоро!
«Убей! Убей его! Умрёшь ты – умрём и мы! Умрёт всё вокруг! Убей!»
И лес, кажется, замирает в тот момент, когда Хранитель отпускает тетиву и отправляет стрелу в полёт, а духи устремляются за ней, подгоняют её, науськивают, заговаривают на смерть. Никто не смеет приходить в лес, ни у кого нет права быть в этих потаённых местах, достаточно того, что охотникам позволено убивать на окраинах, а рыбакам – иссушать жизнь мелких рек. Но людям нужно больше, им всегда нужно только больше – так убить их! Убить каждого, кто нарушит границы и придёт в эти священные места! Отнять жизнь у любого, чьё сердце поражено алчностью и злобой!
Чужак, похоже, что-то почувствовал. Замер, выпрямился, настороженно обернулся. Ему осталось меньше пары ударов сердца, и Хранитель улыбается – лес зашелестел по-другому, так деревья начинают шептать перед бурей, и в воздухе запахло грозой, а всё вокруг потемнело. Смерть придёт совсем скоро.
Если бы этот человек не был так слеп, то уже увидел бы несущуюся к нему стрелу. Как можно не заметить, ведь он смотрит прямо на неё! Ещё один удар сердца – и всё закончится. Хранитель заглядывает в его глаза и с удивлением для себя понимает, что они смотрят на него. Человек видит его и… Знает? Понимает, что сейчас произойдёт? В его взгляде печаль, тоска и боль такой силы, какая бывает только у загнанного в тиски зверя. В нём плещется отчаянье и желание вырваться из удерживающей его ловушки. А ещё – немое любование и, будто бы, восторг…
Решение приходит неожиданно, на уровне инстинктов, один вдох – и почти незаметное движение пальцев в последнее мгновение меняет траекторию стрелы. Она с глухим звуком входит в дерево позади головы чужака, выбивает мелкую стружку и ещё какое-то время вибрирует, пока не превращается в молодую веточку с едва зарождающейся листвой.
Лес выдыхает, ветви деревьев расступаются, открывая дорогу солнечному свету. Духи недовольны, они возвращаются обратно, обиженно шипят, но от них отмахиваются. Хранитель подбирается ближе к человеку, зачарованно следящему за каждым его движением, и останавливается в нескольких шагах. Замирает в изумлении, когда тот склоняется перед ним в поклоне.
- Кто ты? – распрямившись, тут же задаёт вопрос чужак.
Хранитель изумлённо приподнимает бровь. Всё, кто приходил сюда, знали, кого они могут встретить, – они приходили сюда ради этой встречи. Всем им было нужно только одно – лишить его жизни, отнести бездыханное тело в столицу королевства и бросить королю под ноги в надежде, что тот посадит их на своё место, вручив трон, власть, деньги после своей смерти. Люди отвратительно одинаковы в своей жажде наживы.
«Опасность! Ты должен нас защитить!» - воют духи, и ветер вторит их словам, поднимет с земли мелкую листву, кружа её в воздухе, и треплет длинные забранные в высокий хвост волосы.
- Как тебя зовут? – спрашивает человек, не дождавшись ответа на первый вопрос. И тут же задаёт другой: - Ты эльф?
- Ты глуп или притворяешься, пытаясь меня обмануть, - Хранитель не разговаривал уже так долго, что голос хрипит, а под конец фразы и вовсе срывается. – Что ты здесь делаешь?
- Меня зовут Юнхо, - чужак делает шаг навстречу, сокращая расстояние, но тут же испуганно оборачивается на стон дерева позади себя. – Я из деревни, что ниже по течению реки. Меня отправили проверить сетки, но я заблудился.
Похоже, он не лжет: в воздухе раздаётся въедливый запах рыбы – чужак действительно пришел из рыбацкой деревни, но Хранитель всё ещё не верит его словам.
- Живые земли заканчиваются далеко отсюда, а деревня находится ещё дальше, - вересковые глаза внимательно наблюдают за каждым движением, и Юнхо тушуется под этим взглядом. – Так отвечай на мой вопрос: зачем ты здесь на самом деле, человек?
- Я заблудился, вот единственная правда. Я проверял ловушки для рыбы, которые мы установили выше по течению, когда на меня напал волк, - Юнхо разводит руки и показывает изодранный рукав. Что ж, его слова объясняют, почему вместе с запахом рыбы в воздухе висит удушливая вонь псины. – Я убегал, еле отбился от него, но когда пришел в себя, то понял, что не знаю, как далеко забежал вглубь леса. Следопыт из меня никакой, - он пытается улыбнуться, но улыбка выходит неуверенной и неловкой. – Поэтому я здесь.
«Не верь ему! Он прячет нож за спиной!» - духи не успокаиваются, чувствуя, что Хранитель всё ещё напряжен. Чувствуя, что ещё могут повлиять на его решение и насытиться сегодня кровью.
- Ты безоружен? – и человек снова удивляет:
- Это всё, что у меня есть, - Юнхо тянется за пазуху и достаёт небольшой складной нож.
Таким разделывают рыбу или ходят по ягоды, но не идут охотиться на эльфов, владеющих магией. Тем не менее, этим ножом вполне можно причинить вред и даже убить, если подобраться на подходящее расстояние и знать, куда бить.
- Отдай мне его, - просит Хранитель, склоняя голову вбок. Длинные волосы, забранные в высокий хвост падают на плечо, в иссиня чёрных прядях запуталось солнце.
Человек ни за что не расстанется со своим оружием, если надеется на то, что оно защитит его. Особенно, когда напротив него стоит тот, кто представляет опасность. И тем сильнее изумление Хранителя, когда Юнхо протягивает ему свой нож, а потом, немного подождав и так и не дождавшись ответного движения, отбрасывает его как можно дальше от себя. Даже духи растерялись и умолкли.
- Я пришел не для того, чтобы причинить тебе вред, - голос человека переполнен удивлением, осознанием и обидой, как если бы он был задет беспочвенными подозрениями.
«Он не должен здесь находиться!» - приходят в себя голоса леса, и на этот раз Хранитель с ними соглашается.
- Тебе лучше уйти, человек Юнхо. Таким как ты тут нет места. Тебя проводят, - бросает он через плечо.
- Постой! – тут же восклицает Юнхо и собирается броситься следом, но в одно мгновение разросшиеся ветви деревьев преграждают ему путь, становясь непреодолимой стеной между ним и удаляющимся Хранителем леса. Они бьют по лицу и плечам, корни деревьев норовят свалить на землю, и пока заблудившийся путник сражается с ними, Хранитель успевает исчезнуть.
Юнхо осматривается по сторонам, пытаясь понять, куда могло уйти самое прекрасное создание, которое он когда-либо встречал. Он и представить не мог, что когда-нибудь сможет увидеть эльфа, о существовании которого он слышал только в легендах. Его голос действительно прекрасен, лицо белее света луны, а глаза способны заглянуть в самое сердце. Он ярче, чем солнечный день, и красивее, чем горные цветы.
Юнхо делает ещё один шаг в том направлении, в котором, как ему кажется, исчез Хранитель, но его останавливает резкий порыв ветра, сковывающий движения и зло бросающий в лицо листья. Он настолько сильный, что невозможно дышать, и уклоняясь от него, рыбак поворачивается спиной и, подталкиваемый, успевает сделать невольный шаг в противоположном направлении, как вдруг всё стихает, будто и не поднимался никакой вихрь. Воодушевлённый этим Юнхо вновь собирается броситься вглубь леса, но тут же ветер оживает и бросает ему в лицо горсть земли. Пока Юнхо прочищает глаза и вытряхивает из-под одежды мелкие ветки и листья, до него доходит смысл слов Хранителя: следуя его указанию, ветер показывает ему путь.
Всю дорогу назад Юнхо улыбается.

Шепот духов преследует Хранителя до самого грота, служившего укрытием от бури и местом, в котором можно переждать ночь.
«Нельзя было его отпускать! Он расскажет про нас! Расскажет про тебя!»
«Убить!»
«Убить!»
Их настойчивый шепот остаётся незамеченным. В душе Хранителя зарождается неиспытанное до этого момента чувство: встреченный сегодня человек отличается от остальных – в его словах нет фальши, а взгляд переполнен таким искренним восхищением, что рядом с ним хочется остаться чуть дольше. Наверное, кто-то такой однажды и сможет занять пустующее рядом место второго защитника, и тогда Лес будет жить вечно, а он – избавлен от одиночества. Немного обидно, что Юнхо лишь человек.
- Он никому ничего не расскажет, - шепчет Хранитель и разжигает огонь. Пламя изгибается, ластится, подставляется под руки, греет, но не обжигает. – Мы поступили правильно, отпустив его.
Духи ворчат, но всё-таки разлетаются по своим тотемам, просачиваются сквозь заговорённое дерево и засыпают, ожидая момента, когда натянутая тетива лука вновь их призовёт. В погруженном в полумрак гроте остаётся только пламя огня и Хранитель. Сосредоточенный на своих мыслях, будто в трансе он протягивает руку над пламенем, и в узкой ладони оказывается уголёк.
- Проследи за ним, - шепчет ему Хранитель. – Убедись, что человек добрался до своей деревни.
Он выбрасывает его из пещеры, и тот, у самого входа обернувшись чёрным вороном, устремляется вдаль. Туда, где заговорённый ветер всё ещё колышет деревья и тревожит лесных жителей.

Эта охота ведётся уже долгие годы. Но люди глупы и предсказуемы. Боясь конкуренции и предательства со спины, они в одиночестве заходят вглубь леса и остаются здесь навечно. Тех, кому удаётся вступить в сражение с Хранителем, немного, а остальные… Их тела разбросаны по всему лесу, и духи мертвецов, потерянные, забытые, озлобленные, всё ещё блуждают между деревьев.
«Скоро ты присоединишься к нам», - стонут они и тянут свои прозрачные руки к Хранителю. – «Здесь уже есть для тебя место».
Хранитель проводит рукой над головой посмертного духа, амулетом рисует в воздухе светящуюся ярким светом дугу, и серая бесформенная тень рассеивается. Дышать становится чуть легче, лес облегчённо шелестит листьями, а Хранитель подходит ко второй душе, застрявшей в этом мире и жадно ищущей упокоение.
«Нас больше», - людские желания не отпускают и после смерти. Самая яркая мысль при жизни не даёт покоя даже в загробном мире. – «Смирись! Твоё время прошло».
Ему не выжить одному. Людей много, стоит взойти солнцу, они возвращаются с копьями, стрелами, ружьями. Они быстро плодятся, их число растёт с каждым днём, и вместе с ними множится зло. Однажды они наберутся смелости и отчаянья, соберут воинов и нападут, и тогда даже лесные духи не помогут своему Хранителю. Люди вырубят деревья, убьют животных, затопчут своими ногами священные земли, выжгут их и вспашут, чтобы высадить капусту и пшеницу. Духи покинут эти места – и лес будет уничтожен, а вместе с ним будет уничтожена и древняя магия, сочащаяся из каждого камня, живым огнём пылающая во всём. Умрёт и он. Люди называют это место Мёртвым Лесом и нарекают Живой ту его часть, в которой они могут охотиться и рвать ягоды. Если бы только они не были так слепы…
В древних книгах написано, что тот, кто избавит Хранителя от одиночества, появится в самые тёмные времена, что вдвоём они вернут лесу величие и расширят его границы. Духи разлетятся по земле, даря жизнь всему, до чего дотронутся, и даже люди излечатся от алчности и корысти. Он ждёт этого дня и взывает к высшим силам в мольбе приблизить его.
Хранитель подходит к реке и погружает руку в прохладную воду. Она течёт с запада, с вершин гор, едва видных отсюда. Эта горная река многое видит на своём пути, о многом знает, она бурлит, просачивается между пальцев, играет. Жалуется. Королевство людей стоит между горами и лесом, и речка течет прямо через столицу. Хранитель чувствует её боль, но не может облегчить страдания. Течение приносит обломки оружия, мелкие щепки, разный сор. Много сора – он покрывает берега, въедается в землю и остаётся в ней, отравляя почву и всё вокруг. С этим нельзя бороться, можно только с болью наблюдать за тем, как чистые воды становятся мутными, а грязь засоряет узкие протоки. Можно только заговаривать её вот так, играя с волнами и уговаривая не останавливать свои воды, убеждать, что скоро всё изменится.
Позади раздаются шаги. Хранитель напряженно замирает, но тут же заставляет тело расслабиться. Это Юнхо. Ворон не вернулся ночью, и эльф не спал до самого утра, пока сам ветер, отправленный вчера в роли проводника, не вернулся из своей прогулки по полям и не зашептал о приближении этого человека. Тот снова безоружен, при нём нет даже вчерашнего рыбацкого ножа, и за ним никто не гнался. Что ему нужно сегодня? Неужели рыба ловится настолько плохо, что ему нечем заняться?
Река журчит под ласковыми прикосновениями, и Хранитель успокаивает её, гладит, прислушиваясь к звукам за спиной, но не оборачивается. Человек старается быть бесшумным. У него ничего не получается, и это забавно. Юнхо замирает, в замешательстве переступает с ноги на ногу, не зная, что сказать. Ломает сухую веточку, попавшуюся под ноги. Дёргается. Нервничает. Он пришел сам, Хранитель терпеливо ждёт, не оборачиваясь.
- Ты мог убить меня вчера, - наконец, человек решается начать разговор.
Юнхо думал об этом всю дорогу назад и остаток ночи. Страха за почти оставленную в лесу жизнь больше не было, зато появились вопросы.
- Мог, - отвечает Хранитель. Пропуская воду сквозь пальцы, он рассматривает гальку и мелкое стекло, оседающее на ладони. Солнце играет на острых гранях, слепит глаза, а река бурлит, мочит длинные одежды, касается холодными каплями лица и волос и просит поиграть с ней ещё.
- Но не убил, - снова раздаётся голос Юнхо.
- Не убил, - разговаривать очевидными фразами утомительно, и Хранитель чувствует, что покинувшее его в предвкушении встречи чувство уныния возвращается, принося с собой раздражение.
- Почему?
- Зачем ты снова здесь? – он прощается с рекой и поворачивается к человеку, чтобы сказать что-нибудь резкое, потребовать, чтобы тот покинул эти места и больше никогда не возвращался, пригрозить, если понадобится… Да так и застывает на месте.
- Чтобы вернуть тебе его, - говорит Юнхо и чуть ведёт правым плечом, на котором гордо восседает черный ворон. Угольные перья переливаются на солнце, а глаза-бусинки насмешливо смотрят на Хранителя. - Он нашел меня, когда я уже почти вышел из леса, - ворон склоняет голову, прислушиваясь к голосу. – Я сразу понял, что он твой. Стоило ему сесть на моё плечо, как ветер исчез. Он не улетал до самой деревни, а потом сидел на столе в моей комнате и смотрел на меня, не отрываясь. Я еле заснул, - Юнхо чему-то улыбается. – Говорил же, что не причиню тебе вред, - и вчерашняя обида опять проступает в его словах. - Ты послал его следить за мной?
Послал. Но не следить, а проследить. Желание Хранителя обезопасить человека от хищников и хитрых лесных дорожек, по видимости, было настолько велико, что обернувшийся вороном заговорённый уголёк, повинуясь воле хозяина, был чересчур усерден в своём задании.
- Он поднял меня ни свет ни заря. Я думал, что его карканье перебудит весь двор, пока не понял, что ему от меня нужно, - птица важно взмахивает крыльями, и Юнхо тянется к ней, чтобы дотронуться до лощёных перьев и погладить внушительный клюв. – Привёл меня обратно. Ты хотел меня видеть?
«Предатель», - обиженно думает Хранитель, наблюдая за вороном и осознавая, смиряясь с тем, что любое его создание это продолжение души, а, значит, если даже малая её капля тянется к этому человеку, то… Как жаль, что Юнхо не обладает силой эльфов и не может быть тем, кого с таким нетерпением ждёт всё вокруг. И как же хорошо, что он ничего не понимает в магии.
Хранитель протягивает руку. Ворон поднимается с широкого плеча человека и взлетает высоко к небу, а затем чёрным угольком падает на подставленную ладонь. Эльф понимает, что в какой-то мере сейчас красуется своими силами, специально устраивает представления перед завороженно наблюдающим за ним человеком, но ничего не может с этим поделать. Ему нравится этот восторженный взгляд. Слишком долго Хранитель был в одиночестве, чтобы лишить себя сейчас небольшого развлечения. Уголёк заботливо укладывают в сумку – он должен вернуться в костёр к остальным.
- Этот ворон нравился мне, - искренне сожалеет Юнхо. – Мне кажется, я уже к нему привык.
- Он никогда не был живым, - отвечает Хранитель и поясняет, видя непонимание на открытом, просто, но совсем не глупом лице: - Он моё создание, - и неожиданно для себя добавляет: - Хочешь себе настоящего?
Юнхо только качает головой:
- Не нужно. Если я принесу из леса кого-то необычного, это вызовет вопросы. Я не хочу, чтобы кто-то о тебе узнал, - несмело заканчивает он. Под конец фразы его голос становится еле слышным.
Этот шепот заставляет замереть и присмотреться к человеку внимательнее. В нём всё от беспокойства до, неожиданно, ревности, эта смесь вызывает тёплое чувство в груди и улыбку на губах. Хранитель позволяет Юнхо увидеть её и с замиранием наблюдает, как вчерашнее восхищение возвращается во взгляд человека, чтобы разгореться с новой силой, а сам он подаётся вперёд, будто бы стараясь впитать эту слабую, тусклую улыбку не только глазами, но и всем телом. Это приятно.
- Тебе нужно уходить, - говорит эльф только для того, чтобы заполнить возникшую паузу и вернуть себе прежний невозмутимый вид. – Ты отсутствуешь уже целый день.
- Да, - отзывается Юнхо и еще какое-то время смотрит в его глаза. – Покажешь мне путь?
Хранитель мог бы снова призвать ветер, достать уголёк из сумки и подарить ему ещё одну жизнь – не тратить время на прогулки, занявшись действительно важными делами, но он кивает и просит следовать за ним.
Они идут бок о бок – эльф и человек, как равные, между ними всего один шаг. Юнхо больше не чужак здесь. Хранитель не может пока понять, почему, но это чувствуется в том, как осторожно лес убирает корни деревьев с его пути, как расступаются ветки кустов, как нежно гладит его по плечам и рукам листва. Юнхо, похоже, и не замечает, насколько сильно лес старается ему понравиться. Люди так слепы…
- Расскажи мне о своей жизни, - просит Хранитель. Может, у него получится разобраться, если он узнает чуть больше?
- Нечего рассказывать, - Юнхо пожимает плечами и отводит от лица особенно настырную ветвь. – Я родился в рыбацкой семье, всю жизнь прожил в деревне в низовье реки. Наша семья живёт тем, что поставляет рыбу к королевскому двору, - Хранитель непроизвольно напрягается при упоминании короля, но не перебивает, позволяя Юнхо продолжать. - Хотя короля я никогда не видел. Но на следующей неделе у меня появится такой шанс.
- Правда? – этот вопрос был задан, скорее, ради приличия.
- Да. Отец серьёзно болен, и мне придётся самому отправиться в столицу. Кому-то нужно продолжать вести дела семьи, - Юнхо звучит так, будто и не надеется на то, что отец однажды поднимется с кровати.
Оставшийся путь проходит в молчании.
Дорога сама приводит их на границу земель. Отсюда ещё не видно деревню, но уже слышно, как пойманная рыба бьётся в расставленных сетях. Они становятся друг напротив друга, и Хранитель только сейчас замечает, насколько человек выше и крупнее. Вчера, когда сила была не на стороне Юнхо, он таким не казался, его тело было неуклюжим и смешным. Но сегодня они наравне, и от исходящей от него энергии и жизненной силы замирает сердце, а взгляд то и дело возвращается к сильным рукам и мерно вздымающейся широкой груди.
- Ты назовёшь мне своё имя? – спрашивает человек, понимая, что пора прощаться, и это единственный способ протянуть между ними хотя бы такую тонкую и хрупкую нить. Его вопрос переполнен надеждой и нетерпением, и он нервно покусывает губы, пока Хранитель пытается вспомнить, когда он в последний раз пользовался своим именем, но не может – так давно это было. – Если я вдруг заблужусь, ведь у меня больше нет проводника, я буду знать, кого звать.
- Меня зовут Джеджун, - после долгого молчания отвечает Хранитель.
- Джеджун, - повторяет Юнхо, кивает и уходит.
«Джеджун» - еще звучит в мыслях его голос, когда на лес опускается ночь, и Хранитель возвращается в свой грот.

Отец Юнхо совсем плох. Он лежит в кровати, ничего не ест и не пьёт. Лекарь отпаивает его травяными настоями, прикладывает примочки, варит горячее питьё и бульоны, практически прогнав мать с кухни, – он разве что не поселился в их доме, но с каждым новым днём взгляд его становится всё более растерянным и виноватым. И, кажется, всем вокруг уже ясно, что скоро деревня на несколько дней погрузится в траур.
Маленькая сестрёнка Юнхо пока ничего не понимает. Ей всего три года, она не будет помнить даже лица отца, не то, что его заботу, мудрость и острый ум. Юнхо – будет, и уже сейчас он начинает тосковать. Потому и не отходит от его кровати, поглаживая сморщенную кожу на руках и вслушиваясь в тяжелое дыхание. Он сидит у постели отца на протяжении нескольких недель. Встреча с Джеджуном на мгновение вытеснила мрачные мысли, подарила минутное успокоение уставшей от сомнений и переживаний душе, но даже этому сказочному наваждению не удалось продержаться долго. Больному становится хуже с каждым днём. Это видно по залёгшим под закрытыми глазами синевато-черным кругам, заметно по плотно сжатым бескровным губам, по тонкой коже, посеревшей за одну ночь.
Отец, боевой нрав которого стал поводом не для одного рассказа в деревне и за пределами её, медленно умирал в своей кровати, уступая свой главный бой болезни.
- Не ходить мне больше на медведя с луком, да? – в груди колет от того, насколько бессильным звучит его голос.
- Ты никогда и не ходил на медведя, отец, - Юнхо крепче сжимает его руку и чувствует мелкую дрожь в тонких ослабевших пальцах.
На секунду перед глазами всплывают другие, такие же тонкие, гибкие, сильные, сжимающие древко лука и натягивающие стрелу, ловящие речные волны, дотрагивающиеся до стволов вековых деревьев. Пальцы, к которым хочется прикасаться, которые хочется сжать в своих, грубых, мозолистых, пропахших рыбой и землёй, и никогда не отпускать. Вслед за этим видением возникают и другие, и в каждом из них – Джеджун. Сколько они уже не виделись?
Слабый голос возвращает его в действительность:
- А наш сосед рассказывает своим внукам, что ходил, - улыбается отец. Юнхо отзывается на эту улыбку, но следующие слова заставляют его сердце сжаться: - Теперь, наверное, и не пойду никогда.
Он не знает, что на это сказать. Нет таких слов, которые могут отогнать то, что нависло над их семьёй. Отец и не ждёт ни сочувствия, ни успокоения. Он вздыхает, чуть смещается в сторону, разминая затёкшие мышцы спины и снова замирает.
День уже давно наступил, скоро солнце начнёт клониться к закату. В комнате светло, но кровать расположена в дальнем от окна углу в полумраке, чтобы яркий свет не тревожил глаза больного. Несколько раз в день Юнхо открывает ставни, впуская внутрь ароматы лета. Они разбавляют тяжелый запах болезни, и можно подумать, что всё в их доме идёт как прежде.
- Что, в сетях много рыбы?
- Да, хватит и нам, и королевскому двору.
- Этот год выдался удачным на улов, - голос у отца довольный, и Юнхо вдруг впервые за всё время чувствует, как к горлу подкатывает комок, а дыхание перехватывает от накатывающих слёз. Если бы только отец не полез тогда в холодную воду за выпущенной из рук удочкой…
- Когда ты собираешься ехать в столицу?
- Сегодня ближе к вечеру, - отвечает Юнхо и поворачивается к открывшейся двери.
За спиной вошедшего лекаря видно, как мнётся на пороге мать, но так и не решается войти. Ей запрещено быть в комнате – той, которая носит в себе новую жизнь, нельзя видеть смерть. Через несколько месяцев, на исходе лета, их снова станет четверо.
Отец покорно пьёт горькие травяные настои, переворачивается на бок, давая себя осмотреть, и смотрит прямо в глаза целителя, а тот старательно уклоняется от этого взгляда. Всё уже давно ясно.
- Я иду снимать сети, - продолжает Юнхо, когда они снова остаются одни. – И потом еду в город, пока рыба не начала портиться. Вернусь ещё до ночи.
- Удачной дороги, - кивает отец и закрывает глаза. – Мне нужно поспать, - шепчет он.
Юнхо не хочет уходить, ему представляется, что с каждым мгновением, которое он проводит у постели больного, отцу становится чуточку лучше. Юнхо кажется, что стоит ему только отойти, как случится что-то непоправимое.
Осторожному солнечному лучу всё-таки удаётся дотронуться до измождённого лица, и сын, наверное, впервые замечает, насколько же старым и осунувшимся выглядит лежащий на серой подстилке отец.
Из дома Юнхо уходит с тяжёлым сердцем.

Лес узнаёт его. Приветствует уже издали, шелестит листвой, кланяется ветвями, и на душе снова становится легче. Юнхо не может удержаться от грустной благодарной улыбки, когда дотрагивается до мощных стволов и гладит молодые побеги. Здесь он чувствует, что может дышать. Воспоминания о Джеджуне тем ярче, чем ближе он подходит к живой границе между двумя частями леса. Хочется увидеть его снова, заглянуть в грустные глаза, понимающие, казалось, всё на свете, насладиться редкими словами, сказанными, будто пропетыми, мелодичным голосом.
Неделю назад – как недавно и как давно это было! – они шли рука об руку, и Юнхо не мог сдержаться. Он осторожно касался лёгких одежд идущего рядом неземного существа, пропускал между пальцев струящийся шелк, и по щекам и шее разливался стыдливый жар от того, насколько интимными казались эти прикосновения. Тогда, когда они шли по лесной дороге, Юнхо знал: если бы Джеджун попросил остаться с ним, он остался бы. Юнхо выполнил бы любую его просьбу. Здесь, в лесу, он как будто жил другой жизнью.
«Ты влюбился», - как будто шепчет ему лес.
- Да, - с улыбкой соглашается Юнхо и идёт снимать сети.

Лошадь везёт легко, несмотря на то, что рыбы в этот раз действительно много. Гораздо больше, чем обычно. Если всё сложится удачно, то домой можно будет вернуться уже до захода солнца, а через пару дней, когда все дела с поварами королевской кухни будут улажены, он пойдёт к Джеджуну и сможет увидеть его снова. Про себя Юнхо теперь называет его только так. Безликие «эльф» и «Хранитель леса» обрели имя, и Юнхо знает, что это имя больше никогда не оставит его мысли.
Теперь, когда он узнал, каким приветливым и ласковым может быть лес, город воспринимается чужим. Высокие башни вспарывают небо, вытесанный камень остро контрастирует с зелёным лугом, и даже река, протекающая вдоль главной дороги, кажется грязной. Наверное, только сейчас, увидев такой поразительный контраст, Юнхо может до конца понять те ненависть и отчаянье, которыми горели глаза Джеджуна в их первую встречу.
Тяжелые ворота неохотно отворяются перед ним, и после досмотра и нескольких вопросов от не слишком приветливых стражников Юнхо устремляется внутрь. Отсюда хочется сбежать, здесь невозможно находиться ни минуты, он с первого же вдоха начинает скучать по тишине своей деревни и её чистому воздуху. Город наполнен звуками жизни, но его улицы источают безнадёжность и зловоние, а в глазах людей застыло безразличие.
Отец подробно описал, куда ехать, поэтому Юнхо уверенно направляет лошадь к королевскому комплексу, стараясь ни с кем не столкнуться и никого не задеть. Спустя время он, наконец, добирается до дворцовых ворот.
- Мы вас ждём с самого утра! – кричит ему стражник и, скорее для вида, проверяет повозку, тут же отшатываясь от усилившегося на солнце запаха рыбы. – Пропусти его! – машет он кому-то, другой рукой закрывая нос, и презрительно морщится.
Сразу за воротами к нему подбегают несколько мальчиков, и пока они разгружают корзины, к ним подходит повар. Господин Ли, так его зовут, заглядывает внутрь, придирчиво осматривает товар и, удовлетворившись, поворачивается к Юнхо.
- Расчёт как всегда в конце месяца, - вместо приветствия говорит он. – Как Ваш отец?
- Плохо, - неохотно признаётся Юнхо. – С каждым днём ему становится всё хуже.
Мужчина кивает и какое-то время наблюдает за мальчишками.
- Осторожнее! – кричит повар, когда они чуть не роняют одну из корзин. – Или пойдёте на обед вместо рыбы!
Его, похоже, не очень боятся. Детвора только звонко рассмеялась и продолжила в том же темпе. Одутловатое лицо, большой живот, низкий рост, добрые глаза – как такого вообще можно опасаться. Такой не может внушать страха, однако, его здесь, судя по всему, уважают.
Юнхо прислоняется к повозке и ждёт, когда разгрузка закончится. По дороге сюда ему виделось, что его ожидает целое приключение, но в действительности под конец стало даже немного скучно. Когда всё было закончено, рыба взвешена, тщательно проверена и унесена внутрь, а Юнхо начинает собираться обратно.
- Передавайте отцу пожелания скорейшего выздоровления, - господин Ли смотрел снизу вверх и щурил глаза от яркого летнего солнца. - Я понимаю, что от моих слов мало проку, но всё же.
- Спасибо, - Юнхо благодарен и этому. – Я передам.
Юнхо уже забрался на повозку, когда на поводья ложится пухлая рука, останавливая его. Повар хочет что-то сказать. Он всё еще пребывает в размышлениях, стоит ли начинать этот разговор, поглаживая круп коня, и Юнхо терпеливо ждёт.
- Я не уверен, что эта информация безопасна для вашей семьи, - наконец, начал он, - но если есть хоть единственный шанс… Ваш отец спас мне жизнь. Он бросился в реку, когда увидел, что я свалился с моста, и выловил меня. Я чуть не ушёл под лёд, но благодаря ему стою сейчас перед Вами. Мне бы хотелось отплатить ему тем же, - повар смотрит по сторонам и переходит на быстрый шепот. – Это ужасный секрет. Король болен смертельным недугом, но ходят слухи, будто существует лекарство, способное ему помочь. Отвар, вылечивающий тяжёлые болезни и возвращающий к жизни тех, кто уже готов встретиться со смертью. Ингредиенты простые, их найдёшь на любой кухне, а приготовление можно доверить и ребёнку, но в его состав входит нечто необычное. То, что придаёт ему силу магического зелья.
Юнхо наклоняется ближе, стараясь не пропустить ни одного слова. Если это лекарство может спасти отца, он готов пойти за ним хоть на край света и заплатить за него любую цену.
- Говорят, что в Мёртвом лесу живёт эльф, - шепчет господин Ли, смотря прямо в глаза Юнхо. – Его кровь – та важная составляющая. Сила самой природы течёт в ней, Жизнь течёт в ней, она может творить чудеса.
Эльф? Юнхо непонимающе смотрит на господина Ли. Но в лесу живёт только один эльф, и это… Земля вдруг уходит из-под ног, а окружающее пространство сжимается до маленькой точки и взрывается где-то на грани сознания. Кровь Джеджуна – ключ к выздоровлению отца. Повар, нервным движением запустив полные пальцы под ворот рубахи и оттянув его в сторону, продолжает:
- Король даже назначил особую награду тому, - голос повара доносится до Юнхо как сквозь пелену, - кому удастся пленить эльфа и привести его к королю не живым, так мёртвым. Многие воины отправились в лес, сильные, опытные, но никто не вернулся обратно. Это существо достаточно сильно, тела некоторых находили совсем изуродованными.
Сердце стучит у самого горла, отдаётся набатом в висках. «Джеджун. Джеджун. Джеджун», - отбивает оно ритм, и Юнхо зажмуривается на мгновение, пытаясь прийти в себя.
- Как много его крови нужно? – он произносит это громко и гулко, повар тут же шикает на него и вновь озирается кругом. – Как я узнаю рецепт? Какая выгода Вам?
- Я отдам долг жизни. На мне и так много долгов, отплачу хоть этот. А рецепт достать смогу, сейчас во дворце творится такая неразбериха, а охрана только и думает о том, как бы убить эльфа и выслужиться перед правителем. У того нет наследника, и фаворит получает всё. Про количество я ничего не слышал, но…
«Но неплохо было бы иметь такое лекарство в распоряжении всегда», - невысказанное повисает в воздухе. Конечно, ведь в Джеджуне течёт практически эликсир вечной жизни.
- Это верная смерть, - продолжает господин Ли, - но вдруг у Вас получится? Может быть, Вы и для меня сможете достать хотя бы самое малое количество этой чудодейственной крови…
- У лучших воинов королевства не получилось, а я смогу?
Юнхо всматривается в глаза повара и больше не видит в них доброты – теперь они кажутся жестокими, злобными глазами изворотливого человека, а лицо его больше не вызывает расположения – оно отталкивает, это лицо хочется забыть и больше никогда не видеть. От отца Юнхо слышал, что повар на королевских кухнях потомок знатного, но обнищавшего рода. Что, как не чудодейственный отвар, лично преподнесённый к ложу умирающего короля, поможет ему вернуть состояние и вес при дворе? Он, как и все остальные, хочет Джеджуну смерти. Повар Ли пожимает плечами и повышает голос до обычного, как бы говоря этим, что сказал уже всё, что хотел:
- Вам есть, ради чего сражаться.
Да, Юнхо было, ради чего сражаться. Как и отцу было еще рано умирать. Но неужели кто-то способен спасти свою жизнь, забрав жизнь у другого существа?
- Спасибо, - во второй раз говорит он и трогается с места, желая поскорее покинуть это место.

Обратная дорога проходит в тяжёлых раздумьях. Юнхо гонит их, но они, настырные, возвращаются. Дома его ждёт беременная мать и маленькая сестрёнка. Они не выживут без поддержки отца, с его смертью забота о семье ляжет на плечи Юнхо. Этот груз слишком тяжел для него, у него не хватит опыта и знаний. Будет чудом, если они переживут грядущую зиму.
Над головой раздаётся карканье ворона, и Юнхо смотрит в небо. Черная птица вызывает воспоминания о Джеджуне и их встрече, оно разливается теплотой по сердцу, но потом наполняется тяжестью и камнем падает вниз.
«Существует лекарство, способное победить смерть», - звучит под колёсами старой телеги.
«Кровь эльфа – важная составляющая», - приносит ветер с далёких гор.
«Убить эльфа и использовать его кровь», - шелестит трава вдоль дороги.
- Сила природы течёт в ней, она способна творить чудеса, - шепчет себе под ноги Юнхо.
Предать Джеджуна ради того, чтобы вылечить отца? Воспользоваться хрупким доверием, установившимся между ними, и дождавшись удобного момента всадить нож в его спину? Пожертвовать зарождающимися чувствами? Никогда больше не услышать его голос. Не иметь возможности дотронуться, увидеть, почувствовать его присутствие. Спасти отца, но всю оставшуюся жизнь мучиться тем, какую цену пришлось заплатить за это. Это возможно?
Юнхо противно от самого себя, от того, что он закрывает глаза и понимает, что да, это возможно. Увидеть, как вновь расцветёт мать, как маленькая сестрёнка получит возможность узнать такого выдающегося человека, как их отец, к которому за советом и помощью ходили даже старейшины, как появившийся на свет младенец будет расти в полной и счастливой семье. Жить полноценной жизнью. Больше никогда не заходить в лес.
- Эта сила способна творить чудеса, - снова произносит Юнхо, и внезапная догадка вдруг пронзает его сознание. Как он мог не додуматься раньше? От осознания того, что выход лежит на поверхности, он даже останавливает лошадь.
Для одного человека не потребуется много крови. Возможно, несколько капель или один пузырёк не больше тех, которые держал у себя в сумках лекарь. Юнхо, в отличие от короля, не нужна вся кровь Джеджуна. Он всего лишь хочет вылечить отца. Прямо сейчас тот умирает, но если Юнхо попросит, Джеджун ведь не откажет? Да, они знакомы всего лишь пару дней, но если объяснить, разве сможет он ответить отказом? Юнхо не может себе такого представить.
Решение приходит мгновенно: конечно, нужно добраться до дома и загнать лошадь в стойло, но затем… Затем он отправится в лес! Пусть будет уже ночь, пусть он снова встретится с волками, пусть будет плутать в темноте, но Юнхо должен увидеть Джеджуна и уговорить его! Признаться в своих чувствах, отдать всё, что тот только пожелает, за одну каплю его крови. А еще предложить помощь, ведь, судя по словам господина Ли, на Джеджуна ведётся непрекращающаяся охота.
Юнхо подгоняет коня, лупит его по бокам, повозка жалобно скрипит и вот-вот развалится. Совсем скоро он доберётся до дома, и чем ближе деревня, тем быстрее едет Юнхо. Скорее! Еще скорее! Он летит по дороге, даже не смотрит по сторонам и спрыгивает с повозки, стоит только им заехать во двор. Конь тяжело дышит, на вздымающихся боках пена. Юнхо наскоро обтирает его, подводит к корыту с водой, запирает засов и выходит на улицу. Нельзя терять ни минуты. Отец скоро будет здоров.
- Юнхо… - раздаётся за его спиной.
Он оборачивается. На крыльце стоит мать, поддерживая рукой уже большой живот. На её плечах тёплая накидка, и синий цвет ей очень к лицу.
- Мама? – Юнхо подходит ближе, тревожно вглядываясь в её лицо. – Что?..
- Юнхо… - повторяет она, но замолкает. Её подбородок начинает дрожать, а глаза наполняются влагой. Она скользит невидящим взглядом по двору, полной грудью набирает воздух и пытается сказать снова: - Юнхо, отец…
Юнхо всё понимает за долю секунды до того, как мать произносит последнюю фразу. Всё внутри него обрывается. Он поднимается на крыльцо, осторожно сжимает её хрупкие плечи и отстраняет и заходит внутрь. Кровать отца находится в самом дальнем углу, и Юнхо не может заставить себя сделать ещё хоть шаг. Душевный подъём, с которым он нёсся сюда, сменился апатией. Он как будто рухнул вниз с обрыва, казавшимся таким устойчивым и надёжным. Не успел, не сумел помочь.
Его встречает лекарь. Он всё еще здесь? Его услуги уже не нужны. Юнхо проходит мимо, даже не обращает внимания, когда тот пытается его остановить и что-то сказать, и подходит к постели отца.
- Когда? – голос звучит ровно, в нём нет эмоций. Так же, как нет эмоций и на лице отца. Он выглядит спокойным, немного уставшим, но умиротворённым.
- Через несколько часов после того, как Вы уехали, - отвечает лекарь.
Значит, когда повар говорил ему о лекарстве, отец уже…
- Он мучился? – наверное, это самое важное, что сейчас стоит знать.
- Нет, - и Юнхо хочется верить этим словам. – Он ушел во сне, не просыпаясь.
За спиной слышится судорожный всхлип и неуверенные шаги. Мать проходит в комнату и встаёт сбоку от Юнхо, не решаясь прикоснуться к нему. Её дыхание прерывистое, видно, как она сдерживается ради еще не родившегося ребёнка, но ей не стоит долго здесь находиться. Юнхо незаметно кивает лекарю, и тот его понимает: тянется к своим травам, чтобы приготовить успокаивающий отвар.
- Что теперь будет… - шепчет мать одними губами. В давящей на плечи, мертвенной, тишине её голос хорошо слышен.
- Всё будет хорошо, - отвечает Юнхо. В одно мгновение он из старшего сына стал главой семейства. Никто, кроме него, не сможет защитить мать и младших. Никто, кроме него, не сможет прокормить их и сберечь. – Я обещаю, мама, я позабочусь о нас.
«Король даже назначил особую награду тому, кому удастся пленить эльфа, если нужно, убить, и принести его кровь».
Что такое потерять одного человека, если есть шанс спасти троих? За окном, почти на границе горизонта, качает верхушки деревьев лес. Ветер гуляет между ними, играя, дурачась перед тем, как уйти на ночной покой. Юнхо закрывает глаза, отворачиваясь.

Юнхо не приходит уже две недели. Четырнадцать дней одиночества, раньше такого привычного, теперь кажущегося невыносимым, и на исходе пятнадцатого вечера Хранитель признаётся себе в том, что скучает по человеку. Он будто нехотя обходит свои владения, что случается с ним впервые, и мысли его далеко.
«Этот чужак околдовал тебя», - смеются над ним духи. – «Бедный-бедный Хранитель. Что же ты будешь делать дальше?»
Джеджун заставляет их замолчать, отсылая по своим местам. Они обиженно ворчат, но не смеют перечить слову Хранителя и разлетаются по тотемам. Джеджун сам не знает, что делать дальше. Удивительно, как быстро смогли разрастись чувства к Юнхо в его сердце. Всего неделю назад это было лишь любопытство и удивление странным поступкам и словам. А сейчас он не может сделать вдох, не подумав о том, что сейчас делает его человек.
Джеджун весь, его тело, разум, магия, принадлежали лесу, он дышал и жил только ради того, чтобы дышало и жило всё вокруг. Кто бы мог подумать, как быстро всё может измениться.
Хранитель накрывает лес защитным куполом, его силы должно хватить до рассвета, и можно не переживать о нападении ночью. Хотя и днём последнее время люди приходили редко. Раньше они, словно надоедливая мошкара, постоянно крутились где-то поблизости, пугали зверей, топтали траву, действовали на нервы. Сейчас же всё тихо. Затишье настораживает, на душе неспокойно, Джеджун засыпает с чувством тревоги и с ним же просыпается, но надеяться может только на себя.
Эти места могут защищать себя сами, они делают это каждый день – только благодаря им отряды, которым удаётся пробраться вглубь, так малочисленны и уже измучены. Но даже с такими малочисленными соперниками сражаться становится сложнее. Люди обучаемы, они умны, настырны и злы. Раньше на них были мягкие одежды, которые так легко пробить стрелой, теперь они закованы в железо с ног до головы, и Джеджуну приходится долго целиться, чтобы найти слабое место.
Без его поддержки магия леса иссякнет, уже сейчас она слабо мерцает, а кое-где и вовсе пропала – одни дыры. Даже на простые трансформации и поддержание щита ночью уходит слишком много сил. Лес связан магией с Хранителем, как и Хранитель своей магией обязан лесу. Джеджун помнит, как настырно сосала из него силы небольшая прихоть – ворон, отправленный следом за Юнхо. Что уж говорить о сражениях. Вскоре магия истончится настолько, что он не сможет продолжать свою миссию, и лес сдастся. В этой войне они проиграют, если им не поможет чудо.
Хранитель словно дракон из древних сказок, смерти которого жаждут все рыцари королевства и окружных земель. Но у него нет ни принцессы, ни несметных богатств. Почему тогда ему на протяжении продолжительного времени приходится выдерживать осаду и отбиваться от потерявших крохи своего разума людей. Что такого примечательного в нём и в лесе? Только ли территория и ресурсы?
Что им нужно? Что люди ищут здесь? Почему они так настырны?
Джеджун садится у костра и проводит рукой над пламенем. Огонь послушно вспыхивает под ладонью, лижет нежную кожу и мурлычет от удовольствия. Жизни в нём сейчас больше, чем в поддерживающем его существование эльфе.
- Покажи мне ответ, - велит ему Джеджун, но огонь понимает его по-своему.
В языках пламени, словно на жёлто-красном холсте, проступают черты знакомого лица: чуть сведённые брови, сильный подбородок, чётко очерченные губы, ровный нос – Юнхо выглядит таким настоящим, что Джеджун протягивает к нему руку, желая дотронуться, и приходит в себя в тот момент, когда огонь расступается под его пальцами, разрушая видение. Хранитель прикрывает глаза, и устало вздыхает. Тоска выедает сердце.
Он должен прекратить это общение. Нужно запретить Юнхо приходить сюда. Нельзя, чтобы проснувшиеся вдруг чувства помешали исполнению своего долга. Как нельзя допустить и того, чтобы общение с Юнхо нанесло тому какой-либо вред. Это, к сожалению, неизбежно.
- Покажи мне, что люди ищут здесь, - снова приказывает Джеджун.
Огонь замирает, сжимается, словно готов погаснуть, но тут же взметается вверх ярким столбом, а в его пламени проступают новые видения, но в каждом из них одно и то же – Джеджун. Джеджун, стоящий на утёсе: ветер развевает его волосы, треплет одежды, подхватывает под руки. Джеджун в гуще леса: деревья вокруг, спелые ягоды, высокая трава осторожно оплетает щиколотки босых ног. Джеджун в пылу сражения: стрела вложена в лук, плечи расслаблены, но шелковые одежды очерчивают напряженные руки. Картинка дергается, и облик Джеджуна, целящегося в воина, плывёт, меняет очертания, превращается в другого человека – в Юнхо. Он идёт рядом с Хранителем, и лицо эльфа озаряет спокойная улыбка.
- От тебя никакого толку, - раздосадовано шипит Джеджун и гасит пламя.
Оставшаяся ночь проходит в темноте.

Беспокойный сон переходит в беспокойное утро. Неприятное волнение разрастается в груди, накатывает, горькой желчью поднимается по горлу и оседает на кончике языка, сковывает мысли и движения. Духи спят, и Джеджуну не хочется их тревожить. Ночью не могло произойти ничего серьёзного, купол еще никогда его не подводил.
Он поднимается с подстилки и идёт к выходу, чтобы умыться перед ежедневным обходом, когда в пещеру залетает птица, и сила её удара о грудь чуть не сбивает его с ног. Она падает на пол, секунду приходит в себя и взлетает вновь, поднимается выше, что-то щебечет и мельтешит перед лицом.
- Стой, остановись, - Джеджун взмахивает рукой, и комок перьев замирает прямо перед его глазами.
Эти птицы водятся около самой границы с городскими землями и не залетают так далеко вглубь леса: в маленьких крыльях нет достаточной силы для такого долгого перелёта. Птица дрожит, её сердце трепещет, и Джеджун подставляет ладонь, на которое тут же падает крохотное тельце.
- Покажи мне, что ты видела, - просит Хранитель, и его сознание заполняется обрывочными образами, но даже от них перехватывает дыхание.
Джеджуну перестаёт хватать воздуха, он задыхается: мелькающие перед внутренним взором картинки, пусть из них и невозможно было сложить цельную картину, окунали сердце в бездну отчаяния, паники и ужаса. Он кидается к выходу из пещеры и видит то, от чего его сердце на мгновение замирает: на самой границе его леса, там, где заканчивались освоенные людьми земли, высоко вверх поднимается чёрный дым. Он вспарывает небо, разделяет его на две части, и нет сомнений в том, что пожар этот способен сжечь всё на своём пути.
Всё погибнет, сгорит в беспощадном огне, и Хранитель, наконец, понимает, что тревога, поселившаяся в нём с утра, – это отголосок боли и страха, которые источает сейчас лес. Теперь, когда он чувствует его, может отделить от всего остального, он парализует и лишает возможности здраво мыслить. Так вот, к чему было это затишье. Вот, почему одиночные нападения закончились, - люди собирали силы. Вряд ли такое удастся устроить одному человеку.
В себя его приводит слабое трепыхание на ладони. Джеджун смотрит вниз, зажмуривается и вбегает обратно в пещеру, прижимая птицу к груди.
- Побудь пока здесь, милая, не улетай. Ты молодец, - Хранитель сажает её на подстилку.
Джеджун не представляет, как остановит то, что пришло в его лес сегодня утром. Очаг пожара далеко от реки, его будет трудно погасить. Последние дни стояла сухая погода – ветер только разнесёт огонь, не потушит его. Можно вызвать дождь, но это отнимет слишком много сил. К тому же, придётся принять бой, и с людьми нужно будет сражаться на их территории без поддержки вековых деревьев-стражей, объятых сейчас пламенем.
Ничего не остаётся, кроме как…
Хранитель опускается перед очагом и накрывает руками еле тлеющий огонь. Если люди думают, что он умеет только стрелять из лука, то им придётся признать, как жестоко они ошибались. Под его прикосновением угли оживают, шевелятся, переворачиваются с бока на бок, подставляясь под магию, наполняющую их. В гроте поднимается гул, птица на тёплой подстилке нервно чирикает, а вслед за гулом приходит вибрация. Она передаётся в землю и каменные стены, кажется, что пещера скоро развалится, но этого не происходит – только черная пыль поднимается в воздух.
Джеджун шепчет, заговаривает головешки – и вот из-под напряженных пальцев вылетает первый ворон. Гораздо крупнее, чем тот, который следил за Юнхо, он отлетает в сторону и садится на самом краю обрыва, смотря вдаль и складывая за спиной мощные крылья. Он знает, что делать и чего от него ждут, он – продолжение воли Хранителя, но ждёт остальных. Следом за ним появляется еще один, а затем из темноты пещеры на солнечный свет вырываются десятки, сотни воронов – таких же, как первый. Они поднимаются высоко в небо, делают круг над утёсом, выстраиваясь в плотный клин, и устремляются туда, где люди развели разрушительный огонь.
- Подъём! – кричит Джеджун и хватает лук и стрелы.
Он видит сотней глаз, смотрит на мир сразу и сверху, и снизу и еще слегка растерян и сбит с толку. Разбуженные им духи отделяются от тотемов, оплетают лук и радуются грядущему сражению. Они изголодались, им нужна жертва.
«Славная будет битва», - восклицают они, гладят невидимыми руками лицо Хранителя и заглядывают в глаза, словно верные псы. Духи рады, они в предвкушении.
Он устремляется вниз. Несётся по ветвям, перепрыгивая с дерева на дерево, и духи еле поспевают за ним. Хранитель сосредоточенно вглядывается вдаль. Лишь бы успеть. Лишь бы не было слишком поздно. Ему придётся дать бой, давно уже следовало дать понять, что люди здесь нежеланны. Столкновению – быть. И его следует закончить до того, как силы Хранителя подведут, и он рухнет на землю от магического истощения.

- Выжжем здесь всё! – кричит человек, управляя небольшой группой людей. - Давай, больше масла!
- Сожжем дьявольский лес! – вторит ему второй голос. - Выкурим нечеловеческую гадину!
Сорок человек, все вооружены и закрыты доспехами, даже те, кто занят перетаскиванием бочек с маслом. Пятнадцать по периметру, следят за лесом, десять на деревьях – лёгкая добыча для воронов, десять носильщиков, один командир и четверо его личных охранников.
Лес стонет от боли и страха, молит о помощи, и стоны эти застилают сознание, мешают думать. В обычное время Джеджун отгородился бы от этих эмоций, но не сегодня – не сейчас, когда ему нужно управлять целой стаей птиц и приходится держать своё сознание открытым.
Огонь выжег очень многое, уйдут долгие десятилетия на то, чтобы восстановить утраченное, но его еще можно погасить магией. Сначала нужно избавиться от людей.
Хранитель занимает удобную позицию на вершине одного из деревьев. Он вкладывает стрелу, натягивает тетиву и тут же отпускает её. Духи с гиканьем кидаются следом за ней. Один из воинов кулем валится на землю, схватившись за торчащую из его шеи стрелу, и больше не двигается. Вот так. Люди ничего не замечают, они слишком увлечены огнём и своей злобой. Духи вернулись и уже кружат вокруг второй стрелы. Науськивают, заговаривают её, гладят Хранителя по рукам и преданно заглядывают в глаза.
На людей обрушивается весь гнев леса – вороны падают с самого неба, и от их крыльев, клювов и когтей нет спасения. Джеджун сидит достаточно высоко, его непросто заметить. Носильщики рассыпаются в стороны и прячутся за деревьями, прикрываясь руками, стражники обнажают мечи, но тяжёлые, медленные люди в латах не могут нанести какой-либо ощутимый вред быстрым и юрким птицам. Лучники на земле группируются, осматриваются по сторонам и тянутся к колчанам за спинами. Их удивительное спокойствие передаётся тем, кто рассажен по деревьям, и первые стрелы летят в птиц и вонзаются в их хрупкие тела. Джеджун всем своим существом ощущает каждую.
Стая делится на две части. Одна остаётся внизу: сносит с ног, кидается на доспехи, разрывая тонкое железо когтями, целится прямо в глаза. Вторая устремляется вверх, к деревьям. Люди могут быть какими угодно сильными, ловкими и меткими, но ни один человек еще не выживал после падения с высоты.
Джеджун тянется к колчану за спиной, когда снизу доносится истошный вопль:
- Он там! Наверху!
Джеджун безошибочно определяет кричащего, и через мгновение тот замолкает навсегда, но его уже заметили, и в сторону Хранителя летят сразу три стрелы. Одну он успевает отвести, на вторую кидается ворон. Реакции Джеджуна замедлены, перед глазами всё мутно, плывут разноцветные круги. Он слишком быстро ослаб, сражение отнимает у него много сил. Джеджун не успевает ничего сделать с третьей, и та вонзается ему в ногу, застревая внутри.
Боль тут же заполняет ослабленное тело, сливается с той, которую он чувствует от смерти каждого ворона, подчиняет себе сознание, и эльф, словно во сне, понимает, что начинает терять равновесие и заваливаться на бок. Джеджун хватается за ствол дерева, пытается удержаться наверху, но перед глазами всё плывёт. Он просто прикрывает глаза на мгновение, стараясь сосредоточиться, – и вдруг падает вниз. От удара Джеджун едва ли не отключается, дыхание перехватывает, сердце спотыкается, а нежно-голубое небо на какое-то время темнеет перед глазами.
- Убить выродка! – кричат откуда-то сбоку.
В его сторону бежит один из охранников. Приземистый, крупный, но ловкий и быстрый, с ног до головы закован в латы, только забрало приоткрыто, открывая лицо, пересечённое безобразным шрамом, и Хранитель задыхается от ярости и звериного азарта в его глазах. Вдоль позвоночника растекается стылая волна ужаса. Что может противопоставить им измученный эльф, наделённый только силой созидать и защищать, но не способный убивать?
Обоюдоострый меч не наносит вреда только потому, что Джеджун, собрав оставшиеся силы, откатывается в сторону. Он поднимается на колени и коротким движением кисти призывает оставшихся воронов, направляя их в атаку, - пусть они позаботятся о шрамолицем. Стражник сопротивляется, но вскоре силы покидают его, и он падает на землю и больше не шевелится.
Джеджун всё еще видит поле сражения глазами своих птиц, и только благодаря этому ему удаётся избежать нападения сзади. Он уклоняется, изворачивается, поднимает с земли чудом попавшуюся под руку стрелу и вгоняет её в горло нападавшего, тут же оглядываясь по сторонам. Сколько еще?
- Уходим!
Духам не нравится этот крик, духи хотят больше крови, больше отобранных жизней, которыми может насытиться лес, чтобы восстановить магию, больше смерти, ведь с энергией, выбрасываемой в момент, когда человек делает последний вдох, не сравнится ничто. Они не желают упускать ни капли, и Джеджун, ведомый их желанием, наугад посылает стрелы в спины бегущим. Духи позаботятся и доведут их до цели, а Хранителю нужно побеспокоиться о другом.
Пламя еще бушует и грозит превратиться в бедствие, уничтожающее всё вокруг. Джеджун на вмиг ослабевших ногах подходит к нему и останавливается в двух шагах от пылающего жара. Тот кидается в лицо, пробует на вкус волосы, яростно скалится, словно бешеный пёс, и подобно ему вот-вот укусит.
- Тише, тише, - уговаривает его эльф и протягивает руки к огню. – Зачем ты так злишься?
На выжженную пустошь опускается тишина. Даже стонущие от боли деревья, испуганные крики животных и шепот духов, вернувшихся с охоты, затихают.
Это пламя не имеет ничего общего с тем, которое обитает в пещере Хранителя. Этот, человеческий, огонь недобрый, мстительный: он огрызается, бесится, сходит с ума. Он такой же, как и его создатели. Уходит много времени, но у Джеджуна получается найти его уязвимое место и подчинить себе. Он тратит последние силы на то, чтобы успокоить бешенную злобу пламени, и в изнеможении опускает руки, стоит последнему ярко-красному всполоху потухнуть.
Птицы исполнили своё предназначение — Хранитель отпускает их, и они безмолвными угольками падают на землю. Нужно собрать. Джеджун призывает их к себе и, измождённый, опускается на колени там же, где стоял, бессильно опускает руки, и, наконец, оглядывается вокруг. Пока шла битва, он не до конца осознавал, что происходит, его разумом завладела жажда отмщения и желание защитить лес, но сейчас он смотрит на всё другими глазами.
Мёртвый лес теперь по-настоящему мёртв. Из этого места ушла жизнь. Конечно, выжженная трава зазеленеет совсем скоро, кусты восстановятся, новые деревья займут место сожжённых, лес наполнится звуками и движением. Изменилось кое-что другое: в самых недрах земли Хранитель всё ещё ощущает потоки энергии, она они уже не струятся непрерывной рекой. Их течение слабое, будто через силу. Огонь уничтожил не только растительность. Он проник глубже. Уйдёт немало сил на то, чтобы залатать все дыры в магическом поле.
Джеджун протягивает руку и поднимается, цепляясь за ветки. Теперь можно вернуться обратно и отдохнуть. Только не долго. Вдруг Юнхо решит прийти сегодня и не найдёт его. Мысли и воспоминания об этом человеке придают сил, в груди становится тепло, но лице расцветает слабая улыбка.
«Мы разбудим тебя», - заботливо шепчут духи и тут же разлетаются, повинуясь воле Хранителя. Им не нужно отдыхать, так пусть хотя бы не мешают.
Интересно, сколько времени займёт обратная дорога? Или, может быть, лучше отдохнуть в лесу под открытым небом прямо как в то время, когда Джеджун только стал Хранителем, и звуки волшебного леса были лучшей колыбельной…
Удар по голове обрушивается неожиданно. Вот Джеджун прикрывает веки - а вот уже лежит на земле, и сильная, ошеломляющая боль расползается от затылка по всему телу, пока он пытается перевернуться на спину. Последнее, что видят глаза Хранителя перед тем, как сознание покидает его, - занесённый над ним обоюдоострый меч и окровавленное лицо королевского стражника, того самого, со звериным взглядом, предвкушающего славную кончину лесного монстра.

@темы: band: dong bang snin ki, Strong Heart - 2018

---

Только нелюбимые ненавидят

[Vikara]

Название: Только нелюбимые ненавидят
Фандом: BTS
Автор:  Iron Queen
Артер:  Vikara
Пейринг/Персонажи: Намджун/Чимин, Джин, Чонгук, Хосок, Тэхён, Юнги
Рейтинг: NC-17
Жанр: повседневность-АУ
Количество слов: ~49k
Предупреждение: временная болезнь персонажа
Саммари: Когда очень нужны деньги, согласишься на любую работу. Намджун в поисках очередного заработка устраивается работать сиделкой к избалованному сынку богатых родителей. Жизнь на широкую ногу, исполнение любых прихотей. Его подопечный - баловень судьбы, если не считать того, что он прикован к инвалидному креслу. Но так ли пуст образ, который выстроил Намджун в своей голове? Чем дольше он работает, тем больше проникается своим подопечным, понимая, что не стоит судить книгу по обложке.
Ссылка на текст: docs.google

Первые лучи касаются спускающихся ступеньками крыш, когда высокий худой парень в замызганной толстовке и кепке, натянутой на глаза, поднимается по заплеванной лестнице, ведущей из подвала на улицу. Он жмурится, задирая голову вверх и кивая голубю на проводах, а потом отвязывает велосипед с окрашенной в розовый рамой и начинает спуск по крутой, уходящей далеко вниз, лестнице. Ким Намджуну, а именно так зовут этого раннего ездока, надо в магазин, расположенный на пересечении двух кварталов, чтобы забрать молоко и после развести его по домам спящих ещё людей. В такую рань на улицах ни души, и только лучи восходящего на небосвод солнца следят за его передвижениями. Спустившись и спустив с собой велосипед, Намджун разминает ноги и усаживается, сразу начиная бодро крутить педали, чтобы успеть. После развозки его ждёт ещё смена в клубе, куда он устроился охранником не так давно, а потом надо будет хотя бы часок посидеть над учебниками. Намджуну уже почти двадцать четыре и ему не светит никакой, даже самый замшелый институт или колледж, но бросать попытки учиться не в его правилах. Пока он может, он будет уделять этому всё оставшееся время, потому что, как говорит мама, у него обязательно представится случай блеснуть где-нибудь своими знаниями — надо быть всегда готовым. Намджун крутит педалями быстрее и разочаровано охает, в какой-то момент переставая чувствовать сопротивление — цепь снова слетела. Приходится останавливаться и поправлять. Хорошо хоть, что это — всего лишь цепь. С намджуновой везучестью всё могло быть гораздо хуже. Поэтому, наверное, надо порадоваться, что обошлось. Без велосипеда разносить молоко было бы сложнее — он бы точно не выполнял бы ту норму, что делает сейчас.
Солнце поднимается всё выше и останавливается рядом с трубой, когда Намджун кладёт последнюю упаковку на крыльцо. Что ж, первое задание сделано. Теперь нужно съесть завтрак и отправляться в клуб — в это время там, обычно, уже пусто — охранять нечего, зато можно сразу приступать к уборке. Десять минут на завтрак, и пора работать. Выкидывать пустые цельные и разбитые бутылки, стирать следы ночных оргий, протирать полы влажной тряпкой с антисептиком. Ничего гиперсложного, но у Намджуна на лице отпечаток бесконечной усталости и ненависти. Он ненавидит свою жизнь, ненавидит бедность, с которой приходится мириться. Ненавидит условия, из которых пытается, но никак не может выбраться — все деньги уходят на еду и лекарства. Времени и возможностей на перемены к лучшему просто не хватает. Намджун смотрит на часто сменяющихся уборщиков в баре и отчётливо понимает, что не может себе позволить взять и также легко уйти на поиски места поспокойнее и с оплатой повыше. Но кто ж виноват, что он родился неудачником? Неизвестный ему отец? Намджун пшикает, невесело усмехаясь. Этот лже-родитель, может, и не виноват в том, что он, Намджун, неудачник, но точно ответственен за то, что мать болеет уже который год, что мельком утирает глаза, отвернувшись к стенке.
Сжав плотнее губы, он с остервенением надраивает полы. До блеска, до скрежета от чистоты. И только ближе к вечеру переодевается в тёмную форму охранника, чтобы встать у входа и пугать своим тяжёлым взглядом — телосложение-то подкачало — наивных несовершеннолетних пацанов, пытающихся пройти и пропить свои карманные деньги в этом богом оставленном и забытом заведении. Намджуну и противно и завидно одновременно от этих придурков, которые могут себе позволить веселиться и ничуть не заботиться о таких бытовых мелочах, как чашка риса на столе. Но жизнь вообще несправедливая штука — кому-то всё, кому-то ничего. И ничего не попишешь. Остаётся лишь завидовать, ненавидеть и пытаться хоть что-то изменить.
Возвращается Намджун под вечер, когда на улице снова пусто, только изредка попадаются пьянчуги с осоловевшими взглядами и круглыми опухшими лицами. Пыль шуршит под колёсами велосипеда, пугая их, и они шарахаются в стороны, когда он проезжает мимо. Перед тем, как подняться по длинной лестнице, Намджун заходит в круглосуточную аптеку и покупает какие-то лекарственные травы — может быть, так мать будет меньше кашлять ночью, — и берёт в фургончике порцию острых токпоки вместо ужина.
За день он так устаёт, что проваливается в сон, едва голова касается подушки. Проваливается не в сновидения, а в вязкую темноту, чтобы переждать там до утра. Но даже сквозь сон слышит, как выкашливает лёгкие мать, хоть она и старается делать это потише, уткнувшись в подушку. Каждое утро у Намджуна тяжело на душе, будто проехались катком, сдавили грудную клетку. Больно. А особенно больно — видеть, как мать пытается сделать вид, что терпимо, что всё не так уж и плохо. При сильных приступах кривится, отворачивается, но не перестаёт после улыбаться. Намджун так не может. Улыбка давно исчезла с его губ. У Намджуна будто у самого приступы. Лучше бы у самого.

Очередной день начинается с шуршания одеяла рядом. Матери снова не спится — мается, вертится с боку на бок. Намджун закусывает губу, открыв глаза и уставившись в одну точку. Ещё темно и будильник не звенел. Свет фонаря пробивается сквозь узкое окошко у потолка — их каморка находится на цокольном этаже, — и вырывает из тьмы угол тумбочки с зеркалом. Тени, похожие на монстров, совсем не пугают Намджуна, потому что самое страшное для него — в реальности.
Голубь, покачиваясь на проводах, ждёт его, смотрит вниз — Намджун по привычке ему кивает и открывает замок на цепочке, удерживающей его велосипед. Ровно сорок одна ступенька вниз, вдоль натыканных, как бочки в трюме, одинаковых домиков, и можно пускаться в путь за целой корзиной упаковок с молоком и заехать после к Хальмоним за списком продуктов из ближайшего магазина. Намджун раз в неделю ездит к этой старушке, божьему одуванчику, у которой ноги "совсем плохи стали", чтобы помочь. Ему не сложно, а Хальмоним всегда так радуется его приходу и угощает на дорожку плошкой риса с яйцом и кимчи. Намджун называет это взаимовыгодным соглашением. Вот и на этот раз Хальмоним вся расплывается в улыбке и протянув ему список продуктов и деньги, сжимает его ладонь в своей, в сотый раз благодаря за помощь. Намджун отнекивается и смущённо качает головой. У него нет друзей, и Хальмоним — самый близкий ему человек после матери.

Кроссовок расклеивается по пути в клуб, что весьма некстати. На календаре вот-вот октябрь, и совсем скоро зачастят дожди, а другой обуви у Намджуна нет. Придётся поэкономить, хотя, куда уж больше. Намджун вздыхает, обводя взглядом разрисованную стену одного из домов — ещё месяц назад, когда он последний раз проезжал, там была простая обшарпанная стена, а сейчас нарисован целый город — дом на доме — разноцветные коробки с тёмными свинцовыми тучами наверху. Такой ему как раз кажется его жизнь. Намджун чуть не вписывается в забор, засмотревшись. Мрачно-красивое полотно на стене однозначно нравится ему. Обратно он решает проехать здесь же.
Не доезжая до клуба, Намджун встречает прогуливающих занятия школьников. Те стараются скрыть свою форменную одежду под лёгкими куртками, но такого цвета костюмы только у одной школы в нескольких районах отсюда. Намджун в неё как раз ходил целых три года и, хоть это и кажется сейчас другой жизнью, но помнит эти светло-коричневые пиджаки особенно чётко — отстирывать их было очень и очень сложно, а пачкались они ежедневно. И иногда не по вине самого Намджуна, хотя и он никогда не отличался ловкостью и частенько проливал или ронял что-нибудь на свою многострадальную форму. Но большей криворукостью страдали намджуновы одноклассники, которые все были старше его и считали нормальным портить чужие вещи. Особенно, если те принадлежали замкнутому младшему, у которого часто не было денег и обеда, и главное — не было отца. Намджун от души ненавидит то время унижений, которое ему пришлось пережить в школьные годы, но с тех пор, если так посмотреть, немногое изменилось. У него всё ещё нет очереди тех, кто хотел бы с ним дружить, денег всегда хватает только на самые простые блюда — остальное уходит на лечение матери, и отца, как не было, так и нет.

В клубе снова пахнет дешёвым алкоголем, от которого завтрак просится наружу, и развратом. Намджун с отвращением выкидывает очередной использованный презерватив в большой чёрный пакет, следом отправляется какой-то лоскут от порванной одежды. Мерзко. И, если в общем зале всё более-менее нормально и прилично, то в комнатках на втором этаже чего только не найдёшь. Приватность всегда рождает свободу действий, а в данном случае — свободу извращённым фантазиям. Причём комнатки стоят недешёво, но каждую ночь все из них всегда заняты.
Иногда Намджун думает, что бы было, не брось его мать козёл-отец? Судя по некоторым отрывочным фразам, он давно понял, что у того водились большие деньги. Каким бы вырос Намджун, будь у него возможность ходить по клубам и позволять себе всё, что вздумается? Стал бы он таким же, как те, кого он ненавидит? Или остался бы собой? Намджуну хочется сказать себе, что он не был бы таким, как те, кто заказывает в клубах приватные комнаты и потом творят неизвестно что, но что-то подсказывает ему, что нельзя быть уверенным. Мы — отражение нашего окружения. Возможно, будь у Намджуна другая судьба и возможности — он был бы другим. Но даже это не может звучать оправданием беззаконию, которое каждый день разворачивается перед его глазами. Но во всех правилах есть исключения — Намджун предпочитает думать, что он был бы в этом числе. А пока просто убирает, распихивая по пакетам, мусор и старается не думать о том, что же здесь происходило.
После завершения уборки персонал, чаще всего, готовится к предстоящему трудовому дню — в баре этот день начинается с пяти вечера. Бармены расставляют все самые распространённые ингредиенты для коктейлей в зоне досягаемости, чтобы в любой момент можно было протянуть руку и взять нужное. Охранники, которые до этого убирались в клубе, доделывают, что не успели, кто-то уходит курить и болтать по телефону. А Намджун, намаявшийся и невыспавшийся, ложится прикорнуть часок в раздевалке — там всё равно никого нет, тихо и темно. Идеальное место для сна. Положив под голову свёрнутую толстовку, он раскладывает свои длинные ноги по скамейке и опускает отяжелевшие веки, чтобы мгновенно погрузиться в темноту и небытие.
Намджун просыпается под негромкий разговор у шкафчиков — его коллега-охранник разговаривает по гарнитуре, переодеваясь при этом. Время до выхода в смену остаётся всего ничего, и парень явно торопится, промазывая мимо рукава. Намджун не прислушивается, но волей-неволей всё равно всё слышит. Охранник, — кажется, его зовут Хосок — жилистый всегда бодрый парень, рассказывает о каком-то собеседовании. При этом он активно жестикулирует и смачно ругается, когда обнаруживает, что напялил футболку не той стороной.
— Ты бы видел его недовольный фейс, — ржёт Хосок, натягивая на себя штаны, чуть согнувшись застёгивает ширинку, — как будто одолжение делает! А ведь работа состоит в том, чтобы помогать ему жить полноценной, если это вообще возможно, жизнью. Парень-бедняга, временно обездвижен из-за аварии. Но с таким характером они вряд ли найдут ему помощника... ой, у меня смена через две минуты начинается, побежал. Целую! — Причмокивает в трубку, поправляя волосы, и завершает разговор, захлопывая шкафчик. Маленькая визитка вылетает из-под дверцы и пикирует вниз, незамеченная хозяином, который в это время уже выбегает из раздевалки. Намджун, встав, поднимает её и, повертев в руках, сует себе в карман, думая отдать, как увидит Хосока.

Возвращаясь с работы, Намджун проезжает мимо того дома, где нарисовали город, и в восхищении останавливает велосипед, чтобы всмотреться в детали. Не сказать, что их хорошо видно, но в лунном свете граффити ещё больше завораживает. Пустые глазницы окон в нарисованном городе выглядят ещё тоскливее и мрачнее, чем при солнечных лучах, а фонари на переднем плане ещё более одинокими. Намджун смотрит на картину, на цветные дома, которые должны были бы радовать глаз своими яркими оттенками, но навевают печаль и тоску. Охватывает взглядом всё полотно, пропитываясь атмосферой, а после скользит по отдельным фрагментам, замечая в самом низу рядом со стеной дома кусочек голубо-серого мелка. Намджун не особо умеет рисовать, но хочет приобщиться к этой картине и тянется, чтобы нарисовать в углу телефонную будку, расписанную различными надписями.

Вернувшись, Намджун не застаёт мать дома. Видимо, ушла разносить заказы и ещё не вернулась. Мать делает работу на дому — штопает вещи, готовит выкройки, вышивает подарки. Получает за это гроши, но зато может этим заниматься, несмотря на свою болезнь, и всегда где-то находит новые заказы. По правде, Намджун даже не удивляется последнему — у матери получается делать удивительно-красивые вещи даже из небольшого выбора материалов. А уж когда ей к заказу дают ещё и новые лоскуты и бисер — выходит вообще сногсшибательно!
Открыв ящик с бельём, Намджун решает, что пора бы уже заняться стиркой. Ставит вариться рис и греет ковш с водой, чтобы постирать скопившиеся грязные вещи. Матери плескаться в прохладной, остывающей воде, он категорически запрещает. Она и так болеет, и это занятие в холоде не пойдёт ей на пользу. В таз с водой отправляются футболки, трусы, Намджун стаскивает с себя толстовку, которая тоже давно уже не первой свежести, и, подумав, штаны тоже снимает и кидает к остальному. Проверить карманы он, конечно же, забывает. И вспоминает об этом только, когда уже залил сверху закипевшей водой и добавил порошок. Намджун охает и принимается мять карманы, надеясь, что там ничего не было. К счастью, деньги он всегда выкладывает, едва переступив порог дома, поэтому хотя бы об этом можно не беспокоиться. Проверив передние карманы, Намджун переходит к задним и чувствует твёрдое под пальцами. Что-то таки оставил! Оттопырив мокрый край, он аккуратно выуживает на свет список покупок для Хальмоним и выдыхает. Его всё равно надо было выкинуть. Откладывает в сторону и только сейчас замечает, что внутри бумажки есть какая-то картонка. Цветная картонка с номером телефона, именем и подписью "Требуется сиделка: выносливый молодой человек, дружелюбный и терпеливый. Медицинское образование приветствуется, но необязательно. Оплата два раза в месяц. По всем вопросам звонить по телефону. Частный агент Чо Хён У". Намджун удивлённо взирает на объявление, откуда это взялось в его кармане остаётся для него загадкой, а мысли уходят к более насущным вопросам. Таким, как "сколько же там платят". На обратной стороне картонки пометка "звонить с 9 утра до 6 вечера". Сегодня уже не получится, но завтра, может, и стоит позвонить. Попытка не пытка, а если вдруг он их устроит, появятся деньги на то, чтобы положить мать в больницу на лечение. Было бы очень здорово!
Намджун любовно разглаживает визитку и откладывает подальше, чтобы брызги не намочили её снова, а сам принимается стирать вещи.

За ночь он только ещё больше убеждается в том, что надо попробовать получить ту работу, потому что смотреть, как мучается мать, без возможности помочь — невыносимо. Намджун звонит по указанному номеру ровно в девять утра, выйдя покурить к чёрному входу клуба. Долгое время трубку на другом конце не берут, и тлеющая надежда понемногу испаряется, замещаемая пессимистичными мыслями, что не стоило и мечтать. Когда и в третий раз дозвониться не получается, Намджун оставляет попытки, сплёвывая под ноги и выкидывая окурок в большой бак рядом с аркой. Видимо, не судьба ему получить хорошую работу. Но, что поделаешь, жизнь — жестокая штука и тем, кому больше всего надо, как правило, не перепадает. Подняв взгляд вверх, Намджун, прищурившись, смотрит на проплывающие мимо облака и нещадно завидует их молчаливой величавости и спокойствию. Никаких забот, никаких проблем. Скользи себе по небосводу, оборачивайся дождём и поднимайся снова вверх.
У Намджуна сигарет остаётся всего две, а до следующей получки ещё пахать и пахать. По-хорошему, ему бы бросить это гиблое дело, но вместе с дымом он выпускает в атмосферу немного печали и горечи, остатки которой остаются на языке, напоминая, что так просто избавиться не получится.
Беда не приходит одна — почти сразу после открытия клуба Намджуну заезжают по скуле. Какой-то пьяный вдрызг мужик рвётся внутрь, приходится пытаться его задержать. Так Намджун получает сначала по щеке, и все бы ничего, но кольцо на пальце ударившего, неудачно цепляет и по брови, рассекая её. Кровь брызгает, пачкая только вчера постиранную рабочую рубашку, и, кажется, сигареты закончатся уже сегодня. Бывают такие дни, когда всё идёт наперекосяк — у Намджуна этот день сегодня.
По пути домой он специально проезжает мимо дома с граффити, но рисунка больше нет. Стёрли.

Утром солнечные зайчики скачут по его одеялу, но он просто поворачивается на другой бок и засыпает дальше. Долгожданный выходной. Полностью пустой от работы день — ни разносить молоко не надо, ни в клуб тащиться. Можно хоть весь день лежать и плевать в потолок. А можно поехать куда-нибудь и погулять. Но для начала надо выспаться. Намджун вдыхает размеренно и снова проваливается в темноту.
Ему кажется, что прошла всего пара минут, когда на тумбочке начинает вибрировать телефон. И кого только несёт в такую рань? Намджун с трудом поднимает себя, чтобы дотянуться до трубки и с удивлением ещё минуту рассматривает незнакомые цифры.
— Да? — голос предательски срывается, выдавая тот факт, что владелец телефона спал в два часа дня! Да-да, Намджуна конкретно вырубило до обеда.
— Добрый день. Вы звонили по поводу работы?
— Работы? — с утра думается медленно, и Намджун сначала вообще ничего не понимает.
— Меня зовут Чо Хён У. Вы звонили вчера по поводу работы, как я полагаю? Но если вас не интересует...
До Намджуна наконец доходит:
— Нет-нет, интересует, — пылко разубеждает он звонящего. Ему нужна работа. Очень нужна.
— Какого рода работа Вас интересует? Вы могли бы сегодня подойти ко мне — посмотрим варианты.
— Подскажите, а работа сиделкой? Где оплата два раза в месяц... — начинает Намджун, и агент его перебивает:
— Ах, это объявление. Да, эта вакансия ещё свободна. Если интересует, вас будет ждать сегодня в четыре часа работодатель — госпожа Пак, по адресу... сможете подойти? — вежливо интересуются в конце.
— Смогу! — Намджун старается звучать уверенно и спокойно, но внутри весь ликует. Возможно, не всё так плохо? И он получит эту работу? Во всяком случае, попытается!
— Тогда ждём вас в четыре. Просьба не опаздывать. И ещё, работодатель — богатая семья. Слышали о..., — ему называют известный косметический бренд, и Намджун аж рот приоткрывает от удивления. У него у самого есть пенка для бритья производства этой компании — мать подарила на день рожденья, когда всё было ещё не так беспросветно, как сейчас. — Оденьтесь соответствующе.
— Хорошо, — только и может сказать Намджун, всё ещё не веря своим ушам.

Происходящее кажется ему чудесным сном, он даже щипает себя за щёку, чтобы понять, правда ли это. Ему перезвонили и пригласили на собеседование! Конечно, ещё ничего не решено, и он может абсолютно не подойти, но сам факт!
Хотя... Если ему назначили так быстро, то как же там всё должно быть плохо с кандидатами на место? Какие должны быть требования, раз никто до сих пор не подошёл. Намджун терпеть не может это своё умение — думать под самыми разными углами. Ведь ещё секунду назад он был счастлив и относительно уверен в себе, а теперь снова хмурит брови и уверен только в том, что придётся срочно искать подходящую одежду для собеседования, чтобы не упасть в грязь лицом при первой же минуте разговора. Первое впечатление — мощнейший механизм создания мнения о человеке. Где там лежал костюм со школьных времён? Намджун вообще влезет в него спустя столько лет? А галстук есть или выкинули? Может быть пойти в форме, что он надевает для работы в клубе? Та же рубашка, брюки. Правда, на пиджаке эмблема клуба и пришитые блёстки. Но, может, можно будет ограничиться рубашкой?
— Как всё сложно, — стонет он, нехотя поднимаясь и складывая одеяло и матрас. Поспать дальше не получится.

В костюм, который был куплен ещё в школьные годы для официальных мероприятий, он ожидаемо не влезает, зато находит галстук-бабочку, смотрящуюся весьма элегантно на белоснежной рубашке, которая слегка трещит по швам, но что поделаешь, другого костюма у Намджуна нет. Низ приходится надевать рабочий – брюки для работы в клубе. Благо, на них никаких блёсток нет и смотрятся они нормально, презентабельно. Намджун придирчиво разглядывает себя в зеркало и остаётся более-менее доволен. Только перед выходом заходит в ванную и бреется, чтобы выглядеть ухоженным и по возрасту, а не старше на десять лет. Своё отражение после бритья он даже не узнаёт, забыв уже, что выглядит так на самом деле. Для большей уверенности в себе под язык отправляет таблетку успокоительного, а волосы зачёсывает назад, делаясь похожим на щёголя и ботаника одновременно. Забавно.
Мать, когда возвращается с рынка, даже не сразу его узнает, а после не устаёт повторять, какой у неё красивый сын.
— Если собеседование будет вести женщина, обязательно покажи ей свой рост. Длинные ноги нравятся большинству дам. А если при этом ты будешь ещё и вежливым — место будет твоё!
Намджун кивает, переживая в глубине души. Он не говорит куда именно пытается устроиться, чтобы не пугать — даже его самого слегка потряхивает от волнения, а что уж говорить о поддерживающей его матери...
Из дома он выходит за целый час до собеседования. Оставляет свой любимый велосипед привязанным и идёт пешком, борясь с огромным желанием развернуться и пойти домой. Или хотя бы закурить. Но прийти на собеседование и пахнуть при этом сигаретами кажется ему сразу проигрышным вариантом. Вдруг сынок, которому надо будет быть сиделкой, за здоровый образ жизни? Всякое возможно, а Намджун не отличается везучестью, так что лучше не рисковать.
Поглядывая на часы, он ускоряет шаг и сворачивает на улицу, где было нарисовано граффити — вдруг неизвестный художник сделал новую работу? Но, к великому сожалению, стена оказывается девственно пустой, и сделанный крюк не оправдывает себя. Намджун лишь теряет несколько драгоценных минут и умудряется свернуть не там, из-за чего начинает опаздывать. Как всегда, очень вовремя. А не дойдя всего пару метров до нужного дома, цепляется рукавом за ветку кустарника и одна из пуговиц на манжете рубашки отскакивает, не выдержав напора, в сторону и закатывается в люк. Намджун бессильно ругается про себя, но делать нечего — возвращаться времени нет, поэтому он подворачивает рукава и надеется, что смотрится не как полнейший кретин со своей бархатной бабочкой на шее, пластырем на брови, закатанной рубашкой, суженных штанах и кроссовках.

Намджун в нерешительности застывает перед высокими воротами, пытаясь вспомнить точный адрес. Телефон он, конечно же, забыл дома, поэтому вся надежда на память. Интересно, если позвонить и просто спросить не у них ли проходит собеседование — его не проклянут? Собак не спустят? Намджун неловко мнётся, не зная, что же предпринять, когда замечает большую чёрную машину, подъезжающую прямо к нему. Тонированные стёкла и её пафосный вид, по правде, немного пугают его. Однажды к ним в клуб на похожей машине зарулил глава местного наркокартеля. Двигаться и даже дышать в ближайший час пришлось с трудом — страх сковал тогда почище любых наручников. Намджун не трус, но тогда очень хотел оказаться где-нибудь в другой галактике — о жестокости картеля ходили легенды. И что-то подсказывало ему, что добрая часть из них — правда.
Застыв соляным столбом, Намджун смотрит, как машина мягко тормозит, как водитель глушит мотор и выходит наружу, как открывает заднюю дверь и выкатывает оттуда коляску, как... Он точно пришёл по адресу! Эта мысль пронзает намджунову голову, но он не бросается помогать, а просто смотрит. Нет ничего хуже неловкой помощи, которая будет больше мешать. Поэтому Намджун и не спешит, глядя как, тужась, водитель на руках вытаскивает совсем молодого парня, который пронзает Намджуна недоверчивым взглядом, пока его усаживают в коляску.
— Вы на собеседование? — без приветствия спрашивает водитель, мимолётно окинув его перед этим холодным взглядом. Он заботливо укрывает ноги инвалида пледом и, закрыв машину, катит коляску к дому.
— Да, — у Намджуна получается не с первого раза — во рту мгновенно пересыхает. Парень в коляске чуть младше самого Намджуна. И от мысли, что так не повезти могло и ему самому, становится очень не по себе.
— Подержите дверь. Вас, должно быть, уже ждут, пройдёте с нами, — распоряжается мужчина и, позвонив в домофон на воротах, пропускает Намджуна вперёд, а сам берётся за ручки коляски.
За новыми впечатлениями Намджун забывает переживать о собственном внешнем виде и на автомате следует в гостиную за водителем, не потрудившись заглянуть в зеркало, чтобы оценить масштабы катастрофы. Он даже памятует нацепить на лицо умное выражение, отстранённо наблюдая за тем, с каким независимым видом восседает парень в коляске. Как будто он тут главный и самостоятельный. Интересная иллюзия для того, кто только рукой может двинуть без посторонней помощи.
— Котик, вы вернулись?
Намджун переводит взгляд на даму, расположившуюся в кожаном кресле, и внезапно вспоминает зачем он вообще здесь, краснея от осознания, что его неловкость и оценивание было замечено гораздо раньше, чем он это обнаружил. У женщины приятный мягкий голос, но волевое лицо, выдающее её сильную и непреклонную натуру. Госпожа Пак, несмотря на кажущуюся хрупкость, та ещё железная леди. Она явно ждёт ответа своего сына, судя по тому, как неуловимо он похож на неё, но не дожидается.
— Спасибо, Юнги, — благодарит она и, посмотрев на Намджуна, говорит уже ему, — присаживайтесь.
Он бы лучше постоял, на самом деле, но не рискует ослушаться и опускается в кресло сбоку, которое оглушающе громко трещит, продавливаясь под ним.
— Чимин, душка, не смотри на меня с таким осуждением, — снова переведя взгляд на сына, говорит женщина, теребя на пальце кольцо. — Тебе нужна помощь, и ты её получишь. — К концу фразы железные нотки в ёё голосе становятся как никогда различимы. Женщина с характером, а значит и сынок — не подарочек. Намджун смотрит на то, как тот сжимает плотнее зубы, как блестят ненавистью его глаза. Как, нажав на какие-то кнопки, он разворачивает кресло спиной к ним, давая этим понять, что разговор окончен. Любопытная семейка. Властная мамаша и избалованный, практически обездвиженный, сыночек. Ужасное сочетание.

— Что ж, приступим, — говорит женщина, — меня зовут госпожа Пак. Вас, как я понимаю, Намджун. Вы уже видели моего сына и, думаю, примерно понимаете, с чем Вам придётся иметь дело, если Вас устроят условия работы. Чимин — трудный ребёнок. Талантливый во всём, за что когда-либо брался. Его жизнь — это танцы, поэтому не судите его строго. Авария произошла уже три года назад, но он ещё не привык к тому, что не может больше танцевать.
Намджун понимающе кивает и, в глубине души, на самом деле сочувствует ему. Он совсем не умеет танцевать, но потерять возможность заниматься любимым делом — такое и врагу не пожелаешь.
— У Вас нет медицинского образования, как я понимаю? — Непонятно из-за чего делает вывод женщина, и продолжает, — А был ли опыт взаимодействия с такими людьми? Вы не выглядите сильным, сможете? Чимин не пушинка, и в день его придётся раз двадцать пересаживать. Также, ему в позвоночник поставили титановые пластины, и, хоть чувствительность вернулась только частично, периодически его мучают сильные боли... Он становится абсолютно несносным, — с горечью добавляет она тише.
— Подобного опыта не было, — честно признаётся он, краснея ещё гуще, когда взор женщины падает на его кроссовки. Кроссовки, которые он не заклеил! — Я не выгляжу Халком, — пытается он разрядить атмосферу, но, похоже, госпожа Пак не оценивает его шутку, — но я выносливый и смог бы справиться с такой работой.
— График будет напряжённым — ежедневно с 9 утра до 8 вечера. Иногда придётся задерживаться. Чимина нельзя оставлять одного ни на секунду, а дома частенько никого, кроме него, нет, — выдержав паузу, она добавляет, — было бы лучше, будь у Вас медицинское образование. Но если Вы легко схватываете информацию и исполнительны, то этот недостаток исправим. Доктор Ким сможет объяснить Вам самое необходимое. Самое главное, чтобы Вы поладили с Чимином и не сводили с него глаз.
Намджун кивает, понимая, почему выставляются такие требования. Чимин, по сути, хуже маленького ребёнка. Запросов больше, а возможностей меньше. Он не может даже банально справить нужду без помощи. Поесть, утолить жажду... Намджун весьма смутно себе представляет, каково это, но хорошо понимает, что будет нужно от него. Если его возьмут на это место, правда.
— Оплата два раза в месяц — аванс и, собственно, основная часть. Цифры я написала на листке. Посмотрите, — говорит госпожа, и Намджун тянется к лежащей на столике сложенной бумажке. Он ожидает неплохую зарплату, но та оказывается гораздо лучше, чем просто неплохая. Чтобы не выдать своего изумления, ему приходится постараться. Глядя на цифры с приятным количеством ноликов, Намджун невольно считает, как быстро смог бы расплатиться с хозяйкой комнаты, которую они снимают, за воду и электричество — долг растёт не по дням, а по часам, и это, наконец, можно было бы прервать. Считает, сколько мог бы откладывать на лечение матери и как скоро она смогла получить полноценную медицинскую помощь. Ради всего этого стоит откинуть в сторону своё презрение тому образу жизни, что ведёт эта семья, закусить удила и смириться с капризами избалованного богатенького сыночка — то, что он избалованный и капризный, Намджун понимает, едва увидев его. Полные чувственные губы вкупе с взглядом свысока просто кричат об этом. Также, как вся обстановка дома кричит о том, что хозяева купаются в роскоши и позволяют себе всё, что угодно. Только, судя по тому, какая прямая спина у женщины и как тщательно она пытается скрыть появляющиеся морщины, счастья нет в этом месте. Муж либо изменяет ей, либо просто не даёт ей того внимания, которое она жаждет, что очень странно — госпожа Пак очень красива. Правильные, хоть и заострённые, черты лица, ровно покрашенные волосы — ни единого седого волоска не видно, подтянутая фигура, несколько преувеличенно элегантная одежда — в таком платье можно было бы пойти на премьеру в оперу, а не сидеть в кресле гостиной. По-своему красивая, но несчастная женщина, которая пытается заглушить собственное одиночество в огромном доме с помощью надменного взгляда и приказного тона. Когда держишь в своих руках бразды правления — создаётся мнимое впечатление собственной незаменимости, а значит нужности, полезности.
Её сын, Пак Чимин, совсем на неё не похож. С первого взгляда видно, что он мягче по характеру. Как кажется Намджуну, он пытается "отыграться" на тех, кто находится ниже него также, как это делает мать, но у него не получается и это смотрится абсолютно по-другому. Не как нечто само собой разумеющееся, а как блажь, каприз. Например, как он "повелевает" водителем, Юнги. Ему не удаётся его приструнить, Чимин — не его властная мать, но тот всё же делает уступки, подыгрывая ему. И оба они знают, что это — только для вида. У Чимина и черты лица мягче. Когда он не напрягается, его даже можно назвать миленьким. Смазливое личико с пухлыми щеками, полными губами и пушистыми ресницами. Наверное, он пошёл в отца — от матери у него только острые скулы. Хотя, возможно, ему просто стоит посидеть на хлебе и воде, чтобы щёки втянулись и лицо стало выглядеть благороднее. Намджуну, по правде, совсем не нравится то, как Чимин выглядит. Он легко себе может представить того в клубе, где он работает, кичащегося своими деньгами и связями и пьющего самый дорогой крепкий алкоголь просто потому что может себе его позволить, а не потому что хочет. Намджуну Чимин кажется тупеньким и раздражает, даже несмотря на своё текущее положение. Он видел миллион таких, как Чимин, и ненавидит их всю свою сознательную жизнь.
Но... на другой чаше весов лежит зарплата с множеством нулей и реальная возможность вылечить мать. Так что, вполне стоит смириться ради этого. Намджун отчаянно нуждается в этих деньгах. Так что не всё ли равно, на кого работать? В конце концов, его же никто не будет заставлять любить своего подопечного, а сосуществовать рядом они точно смогут. Намджун, несмотря на свои принципы, гибкий в общении — чтобы выживать в этом несправедливом мире часто приходится держать своё мнение при себе и двигаться в сторону, делая уступки.
— Последний вопрос. Скажите, почему я должна взять именно Вас? — прерывает его мысли госпожа Пак.
— Потому что у меня с Вашим сыном небольшая разница в возрасте, нам будет легче понять друг друга, будет что обсудить, — наглая ложь, они из абсолютно разных миров и, скорее всего, то, что интересует Намджуна, бесконечно далеко от интересов Чимина, но правда звучит гораздо более прагматично и менее увлекательно. Озвучивать её — не самая лучшая идея, но... — и никому так сильно не нужна эта работа, как мне. Я буду держаться за неё.
— Спасибо за откровенность, — госпожа Пак говорит это абсолютно ровным голосом, не понять, что именно она думает по этому поводу, и Намджун мысленно уже прощается с этим домом, когда она снова разлепляет губы и говорит, — сможете приступить в понедельник?

Произошедшее кажется Намджуну чудом, которое внезапно свалилось ему на голову, и что делать с этим, кроме как восхищаться, неизвестно. Среди всех кандидатов на тёпленькое место выбирают его, что может быть более шокирующим и прекрасным одновременно? Намджун чуть не плачет от счастья, когда идёт домой. Удача, наконец, повернулась к нему лицом! И теперь их с матерью ждёт только хорошее! Намджун в этом уверен. Как и в том, что завтра надо будет уволиться из клуба: совмещать даже подработку — разнос молока, — с его новой работой, будет невозможно. Намджун переворачивает целую главу своей жизни и торопится навстречу следующей. Госпожа Пак сказала, что недееспособность Чимина — временная, но он уверен, что успеет за это время встать на ноги и вылечить мать. Ему просто нужен был этот шанс, и теперь всё образуется.

Матери он решает ничего не рассказывать, планирует сделать сюрприз, а вот Хальмоним, говорит, что нашёл новую работу с хорошей оплатой. Его потрясающую новость они запивают соджу и заедают острыми токпоки. Хальмоним хлопает его на прощанье по плечу и говорит, что у него точно всё получится. Намджун и сам так думает, но очень благодарен за поддержку.
Он увольняется из клуба, благо, что желающих занять его место навалом и отрабатывать перед тем, как подготовят нового сотрудника, не приходится. Хосок, кажется так его зовут, желает ему счастливой жизни и удачи. По поводу первого Намджун не уверен — счастливая жизнь все ещё кажется ему утопией, но второе ему определённо пригодится. Несмотря не то, что место уже его — Чимину явно не хотелось никакой сиделки себе, а значит, самое сложное только начинается.
Голубь на проводе смотрит на него с любопытством и, взмахнув крыльями, улетает по своим делам. Намджун провожает его глазами и сжимает руки в кулаки. Как бы ни было дальше сложно — он справится.

В понедельник утром Намджун тщательно бреется и ломает голову, можно ли пойти в джинсах и толстовке. С одной стороны — довольно стрёмно идти в такой одежде в свой первый рабочий день, с другой стороны — в штанах и рубашке тягать Чимина будет очень неудобно. Намджун размышляет об этом целый час, пока умывается и готовит завтрак. Но в итоге приходит к выводу, что раз про форму одежды на собеседовании не сказали ни слова, значит, можно прийти как угодно. Намджун отправляется к чиминовому дому в чёрных джинсах и тёплой толстовке со смайлом на всю грудь. О том, что надо было подумать и про обувь, он, естественно, не вспоминает, но там ему благодушно предлагают тапки. Широкоплечий мужчина – Сокджин — представляется медбратом и предлагает проследовать за ним. Госпожи Пак нет дома, и Намджун чувствует себя немного увереннее.
— Я прихожу три раза в день и на мне, собственно, медицинские и физиологические процедуры. Но тебе тоже стоит знать немного о его лекарствах — здесь всё написано, прочитаешь на досуге, — говорит Сокджин и протягивает ему тонкую папку с листками. — Также, на тебе — массаж — Чимин не сможет шевелить ногами как минимум ближайшие пару месяцев, и мышцы за это время атрофируются, если их не разминать. Поэтому будешь делать ему массаж. И ещё, — затормозив прямо перед дверью и понизив голос добавляет Сокджин, — через два месяца запланирована операция, которая покажет, есть ли шанс поставить его на ноги. Если по его состоянию это будет осуществимо, то можно будет убрать пластины и попробовать снова пройти реабилитацию. В таких случаях наравне с лечением важно желание самого больного попробовать вернуться к нормальной жизни. Думаю, ты понимаешь, в чём состоит главная твоя задача?
— Чтобы он не растерял это желание...
— Да. И, чтоб ты знал, если обычному человеку всегда нужна дружеская поддержка, то Чимину она просто насущно необходима.
— Понял, — согласно кивает Намджун, начиная осознавать, перед какой сложной задачей его поставили. Мало того, что такие, как Чимин, всегда ему не нравились, а здесь приходится им помогать, так ещё и надо подружиться. Подружиться настолько, чтобы тот не опустил руки и захотел, превозмогая боль и трудности, снова встать на ноги после операции. Если та станет успешной.
— Вот и чудненько, — улыбается Сокджин и, открыв дверь, заходит в комнату, приветствуя ещё спящего Чимина, который неохотно приоткрывает глаза и кивает в ответ.
— Доброе утро, — говорит Намджун, заходя в комнату, но его слова остаются без ответа. Чимин лишь мельком мажет по нему взглядом и растерянно кивает.
— Пора вставать. Намджун, смотри, как я поднимаю Чимина, и запоминай, — пропускает мимо установившееся неловкое молчание Сокджин и уверенно откидывает одеяло. — Для начала, можно сразу поделать массаж — в лежачем положении это делать легче, чем в сидячем. Смотри, — сокджиновы пальцы скользят по чиминовым ногам уверенно, чуть надавливают и отпускают, делают прямые и круговые движения. Намджун заворожено наблюдает за его руками, нарочно не смотря выше — на выражение лица Чимина в этот момент. Ему сложно представить, как он сам был бы "рад", если бы какой-то незнакомый парень мял его ноги в первый день знакомства. — Попробуй ты, — говорит Сокджин. И вот он, тот самый момент, когда Намджуну больше всего кажется, что он зря согласился на эту работу.
— Чаще всего, этим занимаюсь я, но лишний раз массаж не помешает, — поясняет Сокджин, чуть отступая и давая место для простора движения. Намджуну приходится срочно взять себя в руки, и эти самые руки положить на чиминовы бледные ноги. Надо сказать, не тощие, а некогда подкаченные — даже теперь чувствуется, что раньше они были крепкими и сильными. Хотя прошло уже... три года после аварии? Намджун пропустил это мимо ушей, когда засматривался на комнаты, мимо которых они с Сокджином с утра проходили. Если не знать, что в этом доме живёт инвалид, — надо называть вещи своими именами, — то никогда и не подумаешь. Никаких пандусов, креплений, приспособлений. Оборудована только чиминова комната и отдельная для него ванная. Не густо для человека, который и так вынужден бездействовать, запертый в четырёх стенах.
— Что застыл? — интересуется Сокджин, и Намджун, не глядя, чувствует, что он улыбается. — Что-то непонятно?
Кончики намджуновых ушей начинают гореть, когда он отрицательно качает головой и проводит руками по чиминовым ногам. Кожа у Чимина мягкая, нежная, как у младенца. Это сравнение только добавляет красноты намджуновым ушам. Он ведёт руками до самых пяток и мечтает провалиться сквозь землю. Намджун никогда такое не делал даже девушкам, потому что ни разу так и не дошёл в отношениях до столь интимных вещей. Сложно пытаться устроить личную жизнь, когда ты изгой в школе и живешь в одной комнате с больной матерью.
— Не бойся, надавливай. Просто поглаживание не особо поможет при атрофировании мышц, — говорит Сокджин, и по спине Намджуна, кажется, стекает холодный пот. На лицо Чимина он всё ещё героически не смотрит.
— Отлично, — комментирует Сокджин, когда Намджун упирается коленом в постель между чиминовых ног и начинает притрагиваться увереннее, разминая затёкшие мышцы Чимина. — Сразу бы так! А теперь мы пересадим Чимина в кресло и оденем его.
Намджун кожей чувствует, как Чимин еле держится, чтобы не сказать что-то типа "я все ещё здесь, вообще-то".
Свесив чиминовы ноги, Сокджин легко его поднимает, ухватив за пояс и перекинув руки Чимина себе за шею. Легко поднимает и легко усаживает. Намджун смотрит внимательно, чтобы ничего не упустить и в душе надеется, что прямо сейчас его не заставят это повторить.
Заставляют. И Намджун, чуть не свернув тумбочку, с грехом пополам усаживает Чимина в кресло снова, повторив манёвр Сокджина. Правда, когда чиминовы руки обвивают его шею, у Намджуна чуть не вырывается наружу нервный смех. Кажется, это всё сильнее его возможностей и гораздо ужаснее самых смелых представлений.
— Превосходно, — опять комментирует Сокджин, и, улыбнувшись, говорит волшебную фразу, — а теперь оставь нас для утренних процедур. Позову, когда буду уходить — почистите зубы и умоетесь уже сами.
Намджун кивает и поскорее ретируется из комнаты.

Перед уходом Сокджин оставляет свой номер телефона на непредвиденные обстоятельства и хлопает по плечу, уверяя, что не всё так страшно и сложно, как показалось сначала. Намджун очень надеется, что его слова верны. "Ты должен стать ему другом", — всплывает в голове, когда он возвращается в чиминову комнату. По правде, Намджун понятия не имеет, что говорить и делать теперь, когда они, наконец, остаются наедине.
— Как дела? — задаёт он абсолютно дурацкий вопрос и мысленно даёт себе по лбу, когда Чимин поднимает на него глаза и смотрит с подозрением. — Ну... я это, — обычное намджуново красноречие ему явно изменяет сегодня, — посижу на кухне? — Он уже разворачивается, чтобы ретироваться, когда слышит удивленный окрик:
— А зубы чистить и умываться?
— Чёрт, — сквозь зубы шипит Намджун и поворачивается обратно, — точно, совсем забыл, что ты не...
Кажется, этот день тоже не из числа удачных для Намджуна. Так налажать с самого начала надо было умудриться. Но, может, Чимин поймёт, что он не специально, что так просто вышло. Намджун подходит ближе, избегая смотреть на него, и становится за коляской, хватая её за ручки.
— По дому я могу ездить и сам, только открой мне все двери, — ровным голосом говорит Чимин, и это очередное фиаско. Какое там — подружиться. Судя по всему, они невзлюбили друг друга с самого начала. И Намджун, как оказывается, конечно же, закрыл за собой дверь. Приходится чувствовать себя полнейшим идиотом, открывать её снова, и, придерживая, пропускать Чимина.
В ванной комнате Намджун чуть задерживается при входе, опрокинув вниз полотенца. Поэтому Чимин добирается до раковины, расположенной гораздо ниже обычного, намного быстрее его. Откручивает вентиль, наверняка не имея ничего такого ввиду, но вода начинает пульсировать не из крана, а из повёрнутого в сторону двери душа. Намджуна мгновенно покрывает горячими каплями, и, обжегшись, он не успевает заткнуть себя, вываливая все недовольство наружу.
— А подождать не мог? Такой самостоятельный, сил нет. Зачем вообще помощники? — Взгляд Чимина, сначала испуганный, становится абсолютно нечитаемым. Развернувшись, и чуть не опрокинув коляску на мокром полу, он включает ускорение и проезжает мимо. Обратно в комнату, так и не умывшись.
Кажется, сегодня будет первый и последний день Намджуна на этой работе. И какая муха его укусила?

Вообще, он знает, что перегнул палку, что не стоило так, сходу, набрасываться: что был включен душ, никто из них не знал, роковая случайность. Но... вернувшись в чиминову комнату, он получает недвусмысленный приказ оставить его. Умолять даровать ему прощение не в его правилах, да и вообще как-то глупо, учитывая обстоятельства. Ему, конечно, очень нужна эта работа, но сейчас лезть под горячую руку, как минимум, нелогично. Поэтому Намджун просто поднимает руки, слово вельможи — закон, — и уходит на кухню. Правда, дверь оставляет открытой, чтобы видеть, чем тот занят.
А Чимин не занят ничем. Сидя в кресле, он смотрит безотрывно в окно во всю стену в сад, и лицо его при этом ничего не выражает. Интересно, он все три года этим занимается? Намджун бы уже умер от скуки.
И он почти умирает от скуки, когда, осмотрев содержимое всех кухонных ящиков, возвращается к распитию очередной чашки чая. Не то, чтобы он был диким чайным фанатом, но делать всё равно нечего. На завтра, если его не уволят сегодня же, Намджун запоминает, что надо бы взять с собой блокнот и ручку — хоть тексты попишет, что ли.
Ближе к обеду Чимин говорит, что ему нужен ноутбук, и, придвинув его кресло к выдвигающейся столешнице, Намджун кладёт перед ним открытый ноутбук с мышкой, и уходит снова на кухню. Ровно, когда он садится на стул, Чимин говорит, что забыл, что ему ещё нужна какая-то там тетрадка. И без того злой из-за утренних неудач Намджун по привычке сначала под нос себе огрызается, что думать надо побыстрее, и только после этого плетётся обратно в комнату. Судя по чиминову взгляду, он всё слышал, какой ушастый, однако, и это очередной провал. Хотя, куда уж больше. Намджун уже почти на сто процентов уверен, что его рассчитают сегодня же вечером. Он думает, чтобы смягчить обстановку, спросить, чем тот будет заниматься и не хочет ли чая или съесть что-нибудь, но нахмуренные чиминовы брови на корню пресекают его порыв.
А после обеда к ним возвращается Сокджин — Намджун оказывается нереально рад снова видеть этого красивого и умелого доктора. В одиночестве рядом с Чимином можно легко сойти с ума. Намджун греет свой контейнер с едой и уходит есть в сад, пока Сокджин делает какие-то процедуры.

К концу первого дня он оказывается полностью эмоционально выпотрошенным. Постоянно проверяет время и даже долгожданное окончание рабочего дня не особо его радует. Намджун бредёт домой с мерзким ощущением, что его труд никому не нужен и даже стараться не стоило. Какой из него помощник? Он привык грубить и выводить пьянчук из бара, а не сюсюкаться с инвалидом, которому то одно подай, то другое. И не дай бог выскажи какое-то недовольство.
В глубине души, он понимает, что частично сам виноват в том, как "отлично" они провели день, но неудача обостряет и чувство обиды. Чимин же видит, что он совсем не знает, что и как делать. Неужели не пойти, хотя бы немного, навстречу? Вспоминая все произошедшее за день, Намджун снова бессильно ругается, по пути заходит за острыми токпокки и берёт вместе с ними ещё и рыбные пирожки. Надо же хотя бы завершить день чем-то позитивным. Почему бы не едой?
Но от матери не укрывается его упадническое настроение, и прямо перед сном Намджун рассказывает-таки, что нашёл новую работу и что пока что всё это оставляет желать лучшего. В ответ получает тёплое объятие и шёпотом "всё обязательно получится". Намджуну очень хочется в это верить.

@темы: band: bangtan boys, Strong Heart - 2018

---

Этому герою нужен новый город

[Команда Дэ]

Название: Этому герою нужен новый город
Автор: команда Дэ
Иллюстратор: Pinora
Фандом: Super Junior, немного Big Bang
Персонажи: основные: Шивон, Генри, Реук. Хотя в целом присутствует вся группа Super Junior, немного BigBang и CL.
Рейтинг: PG-13
Жанр: Джен, AU, Noir, Юмор, Философия, Экшн
Предупреждение: постирония, штампы, кросс-дрессинг, разговоры о гробах.
Содержание: С тех пор, как в городе появился Хичоль, у Шивона начались сплошные проблемы, но, когда Хичоль исчез, проблем только прибавилось.
Скачать: fb2 pdf

В дверь постучали.
Шивон со вздохом отложил в сторону давно просроченный выпуск какой-то паршивой местной газетенки и, заставив себя выбраться из объятий старого кресла, отправился открывать. Посетитель попался беспокойный: стук повторился снова, на этот раз настойчивей, громче. Шивон поморщился:
– Иду я, иду.
Так бесцеремонно ломиться в квартиру мог только один человек, и это оказался именно он. Точнее, она. Промокший насквозь бежевый плащ плотно облеплял хрупкие плечи и небольшую грудь, пояс подчеркивал тонкую линию талии. Лицо обрамляли светлые волосы, набрякшие на концах и от того казавшиеся на несколько тонов темнее.
– Наконец-то, – проворчала девушка, стягивая с головы шляпку и выпутываясь из плаща. Она небрежно развесила одежду на стоявшей в прихожей вешалке и принялась за высокие кожаные сапоги на металлической шпильке. Шивон наблюдал за ней, прислонившись плечом к стене.
В их первую встречу, где-то около недели тому назад, тоже шел дождь. Вдалеке громыхало, изредка сверкала молния. Генри, вместо того, чтобы заниматься бумагами, испуганно поглядывал на окна, исполосованные косыми прозрачными струями, и зябко ежился – парень не на шутку боялся грозы. До конца рабочего дня оставалось еще часа четыре, но из-за туч на улице стемнело так, будто уже наступила ночь. В такую погоду вряд ли кто-то захотел бы тащиться в их контору, поэтому Шивон использовал спонтанную передышку, чтобы немного разобраться с бюрократическими делами – месяц выдался слишком беспокойным, чтобы успевать управляться еще и с бумажной волокитой. Он как раз собирался сварить себе кофе и дать отдых нещадно слезящимся глазам, когда раздался стук, а потом, не дожидаясь ответа, дверь бесцеремонно распахнули.
Вместе с тогда еще незнакомой Шивону девицей в комнату ворвались холодный ветер и мелкая морось, а за ее спиной предвестником надвигающихся неприятностей сверкнула молния. Шивон, в последнее время нутром чуявший проблемы, с трудом подавил желание тут же выставить ее за порог. Генри наоборот тихо присвистнул, окинув незнакомку оценивающим взглядом. Словно не заметив его пристального внимания, та неторопливо сложила цветастый зонтик, пригладила растрепавшиеся короткие кудряшки и неожиданно низким голосом спросила:
– Кто из вас Чхве Шивон?
Так Шивон познакомился с Реуком.
Реук был далеко не тем, за кого себя выдавал. Под париком оказались короткостриженые волосы, под слоем помады – узкие губы, а под личиной хорошенькой девчонки, к великому сожалению Генри, – парень с характером бронетранспортера, таким же прямолинейным и непрошибаемым.

Реук принес с собой новости, которые еще полгода назад Шивон воспринял бы как приятные. Я ищу Хичоля, сказал Реук. Он пригласил меня в гости, сказал Реук. В баре никого нет, сказал Реук. Телефоны не отвечают, сказал Реук. Хичоль велел обращаться к Чхве Шивону в крайнем случае, сказал Реук. Ему, Реуку, отсутствие Хичоля показалось крайним случаем, но он выждал два дня для верности, прежде чем прийти в участок. Наверняка, что-то случилось.
Наверняка, всему есть рациональное объяснение, – не согласился Шивон и отправился в бар. Под ногами противно хлюпали лужи, свинцовое небо тяжело нависало над головой, а внизу живота неприятно, тянуще ныло, заставляя ускорять шаг. Реук семенил следом, желтые резиновые сапоги на фоне окружающего пейзажа казались неуместно яркими.
Бар встретил их темнотой и тишиной. Обычно в это время он уже начинал работу, но сейчас окна не светились ни в рабочей, ни в жилой части дома, а деревянные, стилизованные под Дикий Запад двери слабо поскрипывали, терзаемые неумолимым ветром. Внутри оказалось сыро и неуютно, будто все тот же вездесущий ветер выдул все тепло. Шивон первым делом потянулся к рубильнику, но лампочки, пару раз мигнув, вспыхнули снопом искр и погасли. В свете фонариков силуэт стойки и столов с торчащими вверх ножками стульев выглядел немного зловеще, однако следов борьбы Шивон не заметил.
Зато в гостиной словно ураган прошел. Разбросанные по полу некрасивыми кляксами вещи, альбомные листы, опрокинутый диван – все это заставило внутренности Шивона в очередной раз скрутиться тугой спиралью. Любимая чашка Хичоля валялась на полу в давно засохшей коричневой луже кофе, а сам Хичоль… Пропал.
Вместе со своей сумасшедшей компанией.
Сейчас, вспоминая свои ощущения от осознания этой новости, Шивон не мог выделить что-то конкретное. Немного удивления, капля тревоги, может быть. Ничего похожего на грусть или обиду. Хичоль всегда был довольно странным, и в рамки его эксцентричной натуры без труда вписывалось внезапное исчезновение без видимых причин. Возможно, он даже уехал насовсем. Шивон тогда позволил себе улыбнуться этой мысли, представить на секунду все плюсы такого поворота. А потом плотно закрыл двери бара, повернул в замке запасной ключ, извлеченный из цветочного горшка над входом, и отправился обратно в участок. Искать Хичоля.
Если подумать, их отношения носили довольно странный характер. Шивон терпел, изредка запуская пальцы в коробку с успокоительным, а Хичоль иногда приходил среди ночи и оставался до утра. Он мог развалиться на шивоновой кровати, не сняв обувь, мог позвонить с его телефона в Бразилию, мог говорить ему что-то по-испански, наплевав на то, что Шивон не знает языка. Хичоль мог задолбать Шивона настолько, что его хваленое самообладание оказывалось бессильно. Хичоль и задалбывал его настолько. Шивон спрятал в самом дальнем ящике стола телефон, номер которого Хичоль умудрился найти, и пользовался только рабочим. К сожалению, Шивон не мог спрятаться от Хичоля сам. Бесконечное давление на мозг, нередкие бессонные ночи. Хичоль мог превратить его жизнь в ад.
А исчезнуть просто так… Нет, не мог.
После его исчезновения Шивон поднял все свои связи, созвонился с людьми, которых никогда в жизни не решился бы беспокоить по пустякам, но единственное, что удалось выяснить, – яркий отчетливый след Хичоля вел в столицу. И там обрывался. Уже в поезде, отправив Генри осведомиться об ужине, Шивон выдохнул, вдохнул и попробовал сам у себя выяснить – почему он вообще согласился на поиски, не имея никакой информации. Внутренний голос и чутье, будто сговорившись, молчали. Реук задумчиво смотрел в окно, провожая взглядом пролетающие и скрывающиеся в сгущавшемся тумане столбы, изредка его глаза оставались закрытыми чуть дольше, чем нужно для того, чтобы моргнуть. Шивон предложил ему поспать и сам откинулся на спинку сидения, точно зная – сон не придет. В голове вертелись пугающие картины – одна мрачнее другой, – а монотонный стук колес напоминал тревожную музыку из старых фильмов. Заснуть под этот звук не представлялось возможным. Вернувшийся Генри оповестил, что с ужином какие-то проблемы, привалился плечом к задремавшему Реуку и тоже закрыл глаза. Шивон остался один на один со своими мыслями. Совершенно безрадостными.
Оказавшись в столице, они первым делом сняли квартирку на окраине и скинули багаж. Шивон предпочел бы с удобством обустроиться в одной из гостиниц, которыми город набит едва ли не под завязку, но Реук настойчиво требовал закрепиться именно на окраинах. Он упрямо молчал на все вопросы и шел вперед с уверенностью ядерной ракеты. Памятуя о том, кто числится у Реука в друзьях, Шивон предпочитал особо не расспрашивать. И ничему не удивляться.
В полиции, куда Шивон, как законопослушный гражданин, направился первым делом, его вежливо и ненавязчиво отшили. Конечно, ему пообещали, что займутся поисками, но по усталому взгляду парня, сидевшего в приемной, чувствовалось, что без особого рвения. Возможно, стоило все-таки положиться на коллег, но ощущение, что помощь нужна и нужна срочно, неприятно скреблось где-то на задворках сознания. Как бирка на одежде, которую отрезали не до конца. Вроде бы и неприятностей не доставляет, и жить можно – но и забыть надолго не получается.
Масла в огонь подлил Реук. Шивон как раз раздумывал, не будет ли все-таки лучше вернуться обратно, когда тот ворвался в их временное жилище, едва не ободрав о порожек нос явно дорогущих ботинок на каблуках. Выглядел он еще бледнее, чем обычно, и, даже не отдышавшись толком, выпалил:
– Все плохо.
– Что плохо? – забеспокоился Генри, торопливо распрощавшись с таинственной «подругой из Китая», с которой разговаривал до этого по телефону.
– Все плохо, – зачем-то повторил Реук, и Шивон, не дожидаясь, пока беседа пойдет по кругу, поспешил вмешаться:
– Начни с начала.
– Когда-то давно мы занимались одним делом в Молдове…
«Не удивляться», – напомнил себе Шивон. С Хичоля и его больных на всю голову друзей сталось бы оказаться не только в Молдове, но и в местах похуже и подальше.
– … и так сложилось, что после этого дела мы условились всегда оставлять в определенном месте знаки.
– Ух ты, – восхитился Генри. – Прямо как тайные агенты.
Реук как-то странно дернул краем рта. Шивон мог его понять: Генри своей любовью к киношной романтике и приключениям довел бы и святого. Хотя эта традиция показалась Шивону странноватой даже для Хичоля.
– Так вот. Я сегодня проверил, никаких знаков там нет.
Возможно, паника оказалась заразительной. Позже, оглядываясь назад, Шивон никак не мог понять, почему вообще счел это существенным аргументом, чтобы продолжить поиски. Но тогда этого хватило, чтобы остаться. Они задержались в столице на день, потом еще на день, а потом и еще на день. Время шло, часы тикали, безжалостно отсчитывая секунды бездействия, но ни зацепок, ни плана действий не было.
Ровно до сегодняшнего дня.
– Есть одно место, – Реук ловко обогнул все еще стоявшего в проходе Шивона, плюхнулся в свободное кресло – то самое, в котором Шивон сидел до его возвращения, – и, аккуратно стянув с головы намокший парик, пристроил его на ручке. Короткий ежик волос, затянутый в сетку, и подведенные глаза вместе смотрелись странно. – Бар. Называется «Гулливер», до отъезда из столицы Хичоль любил там зависать.
Говорят, отчаявшийся хватается даже за соломинку. Бар «Гулливер» в глазах Шивона казался не просто соломинкой – травинкой, но и за нее он уцепился с готовностью человека, которого бурлящим потоком несет к водопаду.
Знать бы только наперед, что, выдернув эту травинку, он не навлечет на себя оползень.

Давненько ночь не выдавалась настолько отвратительной. Ветер за стеной пронзительно, душераздирающе завывал голодным зверем, рвал листву с деревьев, безжалостно гнул ветки к земле, трепал жестяные кругляши дорожных знаков. Те стонали и скрипели в тон, грозя кому-то из автолюбителей утром найти машины с куском железа в лобовом стекле. В такую погоду и самый плохой в мире хозяин постеснялся бы выпустить на улицу даже беспросветно мерзкую псину. Чонун любил такие ночи, пусть и случались они нечасто. Пользуясь буйством стихии, разгонявшей по домам вечно суетящихся людишек, он мог полностью посвящать себя тем, кто действительно в нем нуждался, не волнуясь, что его побеспокоят ради какой-нибудь несущественной ерунды.
Убедившись, что на узких улицах не осталось ни одного прохожего, Чонун проводил взглядом кусок фанеры, пролетевший мимо окна, и задернул шторы. Ветер мог сколько угодно бесноваться и шуметь – не в его силах прорваться сквозь толщу стен. Здесь, в этой комнате, согретой теплым светом желтых ламп и мягким мерцанием искусственного огня в электрическом камине, ничто в мире не смогло бы навредить Чонуну и той, что ждала его буквально в паре шагов. Сердце Чонуна пропустило удар при одной мысли о ней. Он сглотнул царапающийся ком, вставший вдруг в горле, и сделал неуверенный шаг вперед. Она едва повернула голову, реагируя на движение.
Она была не такой, как все. Сколько Чонун видел их? Десятки? Сотни? С поломанными жизнями, исковерканными судьбами. Молодых и старых, больных и здоровых. Бывали и такие, кого небеса берегли от напастей, но и в их глазах Чонун иногда читал отчаянную тоску запертых в золотой клетке.
Он помогал им всем. Давал то, чего они хотели, в чем нуждались больше всего. Обездоленным – возможность урвать кусочек нормальной жизни, скучающим – приключения, встряску, острые ощущения. В конечном итоге, все оставались в выигрыше: они получали желанную dolce vita, он – скромное, но приятное вознаграждение и, бонусом, ощущение значимости своего существования.
Но с ней… Что-то в ней его зацепило сильнее, чем в любой из тех, что он встречал раньше. Что-то в ней казалось таким трогательным, таким настоящим. Он не хотел ее отпускать.
Чонун никогда не испытывал такого смятения. Он сделал неуверенный шаг вперед, представляя, как возьмет ее в руки, как будет, боясь дышать, касаться пальцами нежной кожи, и как она, такая сильная снаружи и такая хрупкая внутри, откроется ему – и боясь поверить, что так все и произойдет.
Но если повезет, если она только позволит, он сможет дать ей куда больше, чем всем остальным.
Она смотрела, как он приближается. Черные глаза затягивали, как затягивает астронома наблюдение за бескрайней пустотой космоса. Ему никогда не было так страшно, как в тот момент, но, взяв себя в руки, он все-таки потянулся за хирургическим пинцетом. Она нуждалась в нем. Он должен справиться.
Чонун осторожно извлек уродующую ее чудесное одеяние пулю, с отвращением отбросил в сторону и мягко, едва касаясь подушечками пальцев, провел по открывшейся ране. Чонун умел обращаться с ранами. Умел заживлять их так искусно, что и шрама не оставалось.
Гладя ее, касаясь ее, Чонун уже все для себя решил.
Он никому ее не отдаст. Со своими прошлыми пациентами, какими бы симпатичными они ему не казались, он расставался легко – так же легко, как находил тех, кто возьмет их под свою опеку, даст им шанс начать все с нуля, – но для нее, столь особенной, столь неповторимой, у него есть специальное предложение. Он подарит ей новую жизнь, сделанную его собственными руками. Он сам спасет ее. Сам исправит все, что натворил ее предыдущий… хозяин. Чонун осторожно приподнял ее хрупкое тело над столом и вгляделся в блестящие, лучащиеся надеждой глаза.
– У тебя будет все, – прошептал он хрипло, успокаивающе поглаживая твердые пластины панциря. – Только позволь. Только доверься мне.
И она явно была не против. В ее глазах светилась мудрость существа древнего, как сам мир, крепкие кожаные лапки предвкушающе подрагивали в воздухе.
Чонун набрал номер, мысленно несколько раз прокрутив диалог. И выдал свое излюбленное «плохие новости», даже не поморщившись. На том конце провода повисла звенящая напряженная тишина. Сколько раз он уже слышал ее? Сколько раз эти, прости Господи, хозяева, не были готовы к таким разговорам.
– Она умерла, – бесстрастно сообщил Чонун. – Мне жаль.
Но ему не было жаль. Она действительно умерла для этих людей, для этого человека, страшного человека, безжалостно подвергшего ее опасности, подставившего ее под пулю. Одна мысль о боли, что она пережила, причиняла Чонуну страдания. Слава Богу, теперь все это осталось в прошлом, вместе с тем, кто ее не ценил. Для того, кто не смог дать ей всего, в чем она нуждалась, ее больше не было. Для Чонуна она так и жила, дышала, чувствовала, ждала от него чего-то большего, чем защиты и крыши надо головой. И он мог ей это дать.
Но не успел.
Когда звякнул колокольчик над входом, Чонун успел только выглянуть из операционной. Успел только сложить резиновые перчатки в пакет. Больше ничего. В затылке отдалось тугой, ослепительной вспышкой боли, мир покачнулся. Он проехался взглядом по накренившемуся столу и рухнул на пол, сильно ударившись головой. В глазах мазнуло, слепая пелена затянула мир.
Чонун попрощался с ней мысленно, послал ей последнюю робкую улыбку и провалился в темноту.
Его игра завершилась, так и не успев начаться.

Чтобы понять, насколько низко ты пал в этой жизни, достаточно просто приглядеться к окружающей среде. Если тебя уже не удивляют отклонения от нормы, значит, все плохо. Реук, подкрашивая губы, улыбнулся Шивону через зеркальце заднего вида и качнул головой – выходим. Шивон поправил пальто и открыл дверцу взятой напрокат машины, выбираясь наружу. Промерзший насквозь город встретил его влажным противным ветром в лицо и россыпью капель. Шивон поднял воротник, поежился и с потаенной надеждой оглянулся на Реука – вдруг сейчас он скажет, что, кажется, знает, где Хичоль, и их нелепая "операция" свернется сама собой. Реук молчал. Он, нахмурившись, разглядывал вход в бар и решительно сжимал в руках аккуратную дамскую сумочку. Шивон давно перестал реагировать на его странный вид. О том, что он познакомился с Реуком совсем недавно, предпочитал не думать. Генри взмахнул брелоком, дождался от машины отзывчивого писка и подмигнул Шивону. Кому-кому, а Генри нравилось абсолютно все, что с ними происходило. Захватывающие приключения, погони, перестрелки – все это жило в его воспаленном мозгу слабо оформленными мечтами и явно мешало не только спать, но и жить спокойно. Шивон чувствовал, что их нелепое путешествие, приключение, если можно так сказать, только началось, но ему уже все порядком осточертело. Ему хотелось залезть в машину, перетянуть грудь ремнем безопасности и умчаться назад, в родной город, забыв обо всем, как о страшном сне. Останавливала только мысль о том, что по возвращении, он не найдет там Хичоля. И дальнейшая жизнь будет наполнена тревогой и назойливыми шепотками совести. Шивон еще не растерял ее, в отличие от того же Хичоля. Поэтому он тяжело вздохнул и поплелся за Реуком, дробно отстукивающим по асфальту каблуками.
Бар "Гулливер" оказался совершенно типичным местом встреч одиноких, не знающих куда податься ночью, бродяг. Шивон настороженно разглядывал спины склонившихся над своими столиками людей и пробирался вперед, к барной стойке, сквозь серый клубящийся дым. Генри озирался по сторонам с таким удовольствием и любопытством, будто Шивон вывел его в солнечный воскресный день на прогулку в зоопарк. Впрочем, местная фауна имела какое-то сходство с жителями вольеров. Шивон криво улыбнулся поднявшему голову бородатому типу и подтолкнул зазевавшегося Генри вперед. Он ненавидел такие места всей своей полицейской душой. В них здорово было приходить с облавой, с выставленным вперед значком сотрудника следственного отдела, но никак не с переодетым в женские шмотки парнем и напарником, падким на авантюры. Ищущий да обрящет, – говорилось в Библии, а Шивон привык ей верить. Если Генри так страстно желал приключений, существовала огромная вероятность их найти.
Бармен-европеец, протиравший стакан засаленной, посеревшей от времени и долгого использования тряпкой, смерил их недружелюбным взглядом из-под кустистых бровей, но ничего не сказал, только кивнул на «три пинты темного», небрежно брошенное Реуком. Генри возмутился было, что не любит темное, но под суровым «светлое здесь еще хуже» затих. Забрав бокалы с мутноватой, неудобоваримой на вид жидкостью, они устроились за одним из прижатых к стене свободных столов. Официантка в этом заведении если и была, то обязанности свои выполняла из рук вон плохо – Шивон брезгливо смахнул на пол крошки, оставшиеся напоминанием о предыдущей трапезе. Столу на пользу это не пошло: темные пятна на рассохшемся дереве стали видны отчетливей, оставалось только надеяться, что это пиво, а не что-нибудь похуже. Впрочем, судя по кислому запаху…
Что-то не вязалось это место с тем, в котором Хичолю, при всех его странностях, понравилось бы, как выразился Реук, «зависать». Его холеный образ никак не вписывался в окружающую обстановку, а пуще того – в местный контингент. Такое количество бандитских рож разных национальностей на квадратный метр Шивон раньше видел только в фильмах. Хичоль среди них выделялся бы не просто как белая ворона, а как пестрый крикливый попугай. Шивон поморщился, отгоняя от себя густое облако дыма, выпущенное соседями прямо ему в лицо, хотел было обернуться, но был остановлен совсем не женственной ладонью Реука.
– Тш-ш, – по-змеиному прошипел тот, возвращая его на место. – Не стоит поднимать шумиху, красавчик.
В этом предложении все было настолько абсурдно, что Шивон даже не знал, с чего начать. Реук переигрывал по всем фронтам.
– Даже не планировал, – закатил глаза Шивон, отпивая из бокала.
И тут же выплевывая отпитое обратно. Ничего отвратительнее он в жизни не пробовал. Падшие женщины, прокуренные залы, толстобрюхие чиновники, нищета и беззаконье – все это казалось не настолько плохим, как разлитое по их бокалам пиво. Шивон брезгливо отодвинул от себя жуткое пойло, точно так же поступил с порцией Генри, который как раз тянулся к ней губами. Покачал головой, честно предупреждая. Желание найти Хичоля возросло до небес: хоть в голове у этого психа и творилось черте что, он никогда не позволял себе налить гостям помои.
– Я предупреждал, – Реук напряженно оглядывал зал, как будто пытался кого-то высмотреть в густом полумраке. Посетители с некоторым интересом косились на него в ответ, но подкатывать пока не рисковали – то ли их отпугивало мрачное лицо Шивона, то ли алкоголь в крови еще не достиг той отметки, после которой даже Восточное море становится по колено. С Реука их масляные взгляды стекали, как вода. Он только каблуком притопывал, а потом так резко поднялся с места и рванул вперед, что Шивон не успел даже толком удивиться, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринять. Зато вскочившего было следом Генри он успел поймать за воротник и дернуть обратно.
– Сиди. Наша помощь пока не требуется.
Реук вовсю кокетничал с грозного вида мужиком в черной байкерской куртке, а потом подцепил его под локоть и потащил к покосившейся, такой же грязной, как и все в этом богом забытом месте, двери. Уже у нее он на мгновение обернулся, сделал страшные глаза, а потом покачал головой. Шивон растолковал этот жест как «не вмешивайтесь», но все равно внутренне подобрался. Реук был ниже своего собеседника на полторы головы и меньше примерно в два раза, и вариантов того, что может пойти не так, в голове Шивона роилось предостаточно. Он так и сверлил дверь взглядом, пока Реук не появился из-за нее уже в одиночестве. Тот на ходу одновременно поправлял пышную юбку и пытался пригладить выбившиеся из парика розовые пряди, чем вызвал в народных массах небывалое волнение и ажиотаж. Взгляды стали совсем уж сальными, и у Шивона по спине пробежал холодок. На курсах в полицейской академии его, конечно, учили драться, но вряд ли он в одиночку – Генри в этой ситуации скорее мешал бы, чем помогал, – смог бы положить целый бар.
– Валим, – Реук остановился у их столика только для того, чтобы забрать забытую на нем сумочку. Шивона не потребовалось просить дважды.
Он запихнул под стакан помятые банкноты, с ужасом обнаружив, что кто-то выхлебал все пиво, и уже потом, врываясь в машину, осознал – кто. Отвратительный привкус на языке сложно было спутать с чем-то другим. Реук, принюхавшись, ухмыльнулся настолько сладко, что Шивона едва не вывернуло на потрескавшуюся обивку сидений.
– Волновался?
Если за кого Шивон и волновался, так это за несчастного байкера, но озвучить мысль вслух язык не повернулся. Он молча пристегнулся, стиснув зубы, и резко отчалил от бара. В стекла машины снова настойчиво забарабанил дождь.
– Выяснил что-нибудь? – едва не подпрыгивал от нетерпения Генри на заднем сидении. – А что ты с ним сделал? Нас не посадят? Так выяснил чего-нибудь?
Шивон бросил на него сердитый взгляд, потом на Реука – менее сердитый, заметил, как тот промакивает кровь на сбитых костяшках кипенно-белым платком, и не решился присоединяться к расспросам. Реук ответил сам, позже, когда они зашли в квартиру и плотно закрыли дверь. Он задернул занавески, проверил туалет и ванную, подергал цепочку на двери, и устало рухнул на кровать.
– ДжиДи, – пробормотал, прикрыв глаза, – надо ехать к ДжиДи. Ответы могут быть там.
Шивон понятия не имел, кто такой или такая ДжиДи, но по тону Реука (недовольному и сожалеющему) понял, что барные похождения были еще цветочками. Впрочем, выхода у них не было. ДжиДи, так ДжиДи.

Репутация – странная штука. Тебе совсем не обязательно хоть как-то над ней работать, потому что все с радостью сделают окружающие. Составят мнение, поглядев на тебя пять секунд, обсудят это мнение со знакомыми, выдав за нерушимую истину, разнесут по округе, как крысы – чуму. Даже просить ни о чем не надо. Все сделают за тебя. А тебе останется только ходить по городу и пожинать плоды. Горькие, давно сгнившие плоды.
"Бандит", "отвратительный", "отбитый мерзавец" – вот какой была репутация Енуна. Его личное дело в голове у каждого "нормального" жителя города буквально пухло от сомнительных фактов. Избил женщину в баре, водил машину пьяным, уклонялся от армии, налогов, алиментов (хотя у него и жены-то никогда не было). Воровал, грабил, терроризировал – все это Енун. Оскорбил душку-певца из известной группы – Енун. Нахамил даме в магазине – Енун. Закинул котенка на дерево – Енун. Огромный "послужной" список волочился за ним грязным крокодильим хвостом и не желал таять, только рос. Поэтому когда пропал Чонун, ни у кого и вопроса не возникло. Весь город превратился в гениальных Пуаро, мудрых Марпл и проницательных Холмсов, тут же вычислив убийцу. О том, что тела Чонуна не нашли, речи не шло. Енун – убийца, грязное беспринципное животное, уничтожившее собственного друга. Единственного.
Енун аккуратно вытер ноги о коврик, заходя в дом. Стянул с головы промокший насквозь капюшон и тяжело вздохнул. "Репутация" – вот какое слово он ненавидел больше всего. А еще: "стереотипы". На него из зеркала в прихожей смотрел плечистый крепкий здоровяк с синяками под глазами. А еще на него из зеркала смотрела жертва сплетен. Енун выбрался из ботинок, оставив их под вешалкой, снял куртку, развесив ее широким шатром, чтобы просохла. Клетчатая жилетка вымокла на плечах и спине, тоже пришлось снять. Отогреться помог бы душ, изнутри – горячий чай, грязь со штанин легко уберет порошок. А вот пятно с репутации не смоет никакое мыло, потому что вся его репутация – огромное грязное пятно. Надо валить из мерзкого городишки. Тем более здесь его уже ничего не держало. Раньше держал Чонун. Во что ты ввязался, глупый черепаховед?
И что теперь с этим делать?
Сегодняшняя прогулка по городу оставила на душе неприятный осадок и смутные опасения. Камнями в него пока не кидали… Пока. Пожар людского недовольства мог вспыхнуть легко, в любой момент – хватило бы одной искры, и Енун не знал, что может стать этой искрой. Возможно, уже сейчас озверевшая толпа с факелами движется к его дому. Хотя факелы это, конечно, средневековье и варварство, но кто знает, до чего дойдут люди в своем безумии. С тех пор, как шериф исчез из города, все покатилось к чертям, и самосуд уже не казался пережитком прошлого.
Он достал из кармана футляр с очками, осторожно протер их тряпочкой и, надев, выглянул в окно, почти ожидая увидеть отблеск пламени на грязных стенах, но улица пока оставалась пуста, тиха и безлюдна. Вдалеке горел одинокий фонарь, второй разбили еще две недели назад и никто не торопился его чинить. Отбросам, живущим в округе, и так сойдет.
Может быть, стоило поселиться в более престижном районе, но арендодатели из престижных районов не хотели иметь с ним дела. Слава бежала впереди Енуна моровым поветрием.
Енун задернул штору и окинул взглядом единственную крошечную комнату, вспомнил, сколько сил он убил на то, чтобы привести ее в порядок, создать хотя бы подобие комфорта. До него здесь жила сумасшедшая старуха с десятком кошек, изодравшим обои и старый паркет на полу и оставившим после себя ни с чем несравнимый аромат мочи и старости. Он, памятуя о том, что разруха всегда в первую очередь поселяется в голове, выскреб и отмыл эту квартиру, покрасил стены, постелил линолеум, купил новую мебель, оставив только крепкий книжный шкаф работы известного мастера, занимавший почти полностью одну из стен. И что ему, спрашивается, теперь делать с полным собранием трудов Канта? Не тащить же их с собой.
Может быть, в другой ситуации он бы и потащил, раньше с этим не было проблем. Однако сейчас интуиция подсказывала, что валить надо как можно скорее и как можно дальше, желательно налегке. Хотя, наверное, хотя бы парочку изданий, самых редких и ценных, можно и прихватить…
Старомодный чемодан, отделанный под крокодиловую кожу и бережно хранимый Енуном как подарок от давно покойной бабушки, ждал своего часа под кроватью. Вообще-то, он собирался ехать с ним в отпуск, куда-нибудь в Великобританию, любоваться творчеством прерафаэлитов в Манчестерской художественной галерее или, может быть, даже в далекую Россию, чтобы посетить дом Канта, но, видимо, не судьба. Все деньги, бережно отложенные на отдых, придется потратить на то, чтобы обосноваться в новом месте.
Желательно, где-нибудь подальше отсюда.
Он потер уставшие глаза и, раскрыв чемодан, принялся кидать в него вещи. Вдалеке рокотало – то ли гром, то ли взбеленившаяся толпа. Енун не хотел проверять. Он выгреб из тайника всю имевшуюся наличность и, наученный горьким опытом, запихнул себе под пятку. Окинул последним взглядом дом, в которой вложил столько труда, и, повернувшись к нему спиной, тихо закрыл за собой дверь.
Впереди ждала неизвестность, и, поудобнее перехватив ручку чемодана, Енун направился к ней. Когда выбора не было, оставалось только делать вид, что ты сам решил шагнуть в пропасть.

Ор стоял такой, что проснулся бы даже мертвец.
Шивон, страдающий после вчерашнего пива от головной боли, мало чем отличался от свежего трупа, и каждый радостный возглас разносился эхом в глубине его черепной коробки. Глаза он разлепил неохотно, и тут же об этом пожалел – сочившийся в окна дневной свет, серый и тусклый, ударил по ним фарами выехавшего из темного тоннеля поезда. Того самого тоннеля, на сияние в конце которого лучше не идти.
Орал Генри – голос напарника он узнал бы даже посреди беснующейся толпы футбольных фанатов, радующихся забитому голу. Орал самозабвенно и нечленораздельно, и Шивон понял, что если и встанет сегодня с кровати, то только с одной целью – чтобы запихать ему кляп в незакрывающийся рот. Похмелье плохо влияло на его христианские ценности, и с всепрощением сегодня явно не заладилось. Разрядить в безумца всю обойму нецензурной брани Шивону мешал только Реук, не поднимающий голоса, но выглядящий так же взволнованно, как и гиперактивный Генри. Шивон встретился с ним взглядом и приподнял бровь, требуя объяснений.
– Мы взломали почту Хичоля, – сообщил Реук, хмуря тонкие брови. – С ней что-то не так.
Почту они безуспешно пытались взломать с первого же дня, поэтому Шивон счел причину стоящей для воплей и даже заставил себя подняться, с трудом удерживая разваливающуюся голову на напряженном стержне шеи.
– Я взломал! – похвастался Генри, тут же сдувшись под хитрым взглядом Реука, и исправился: – Хен помогал.
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять истинную расстановку: Реук терпеливо перебирал комбинации одну за другой, а Генри топтался вокруг, задавая глупые вопросы. Шивон хмыкнул настолько выразительно, насколько позволяла больная голова, и кивнул, принимая объяснение. Почта – это хорошо. Возможно, теперь им не придется ураганом носится по всему городу в поисках едва различимых следов Хичоля. Возможно, сейчас они узнают, где он, и дело подойдёт к концу. Только вряд ли в таком случае Реук хмурил бы брови. И говорил "с ней что-то не так". Вряд ли он вообще стоял бы рядом с Генри, ожидая, пока Шивон соизволит глянуть на монитор. Скорее всего, он бы давно уже несся в нужном направлении, теряя туфли. Шивон не знал, что на самом деле связывало Реука и Хичоля, поэтому слабый укол ревности ввел его в легкий ступор – кого он ревновал и к кому?
Не желая разбираться еще и в этом, он подошел ближе, уделяя внимание открытой странице. Получалось плохо: экран для слезящихся глаз Шивона казался слишком белым, а буквы – слишком черными, от чего на них никак не получалось сосредоточиться. Чем, черт бы их всех побрал, они разбавляли в пиво в этом отвратительном баре, чтобы добиться такого потрясающего эффекта на утро? Ракетным топливом?
– Все сообщения от Хичоля удалены, – пояснил Реук, когда молчание слишком затянулось. – А то, что осталось… Я не знаю, что это все значит, но, кажется, все куда как хуже, чем просто плохо. Сядь.
Указание пришлось как нельзя кстати. Шивон грузно опустился в кресло не столько из страха перед новостями, сколько из-за того, что стоять с каждой секундой казалось все более непосильной задачей. Он прикрыл глаза и приготовился слушать, но услышал только удаляющиеся шаги и грохот посуды в крошечном, ободранном закутке, носившем гордое название кухни. Потом зашумела вода, застучал нож по доске, коротко взвыл блендер – надо же, Шивон даже не знал, что он тут есть, – а потом он, кажется… Нет, не задремал, провалился в полубредовое состояние, в котором казалось, что он слышит далекий голос, похожий на голос Хичоля. Голос что-то говорил, тон был привычным, одновременно назидательным, упрекающим и полным осознания собственного превосходства. Кажется, он отчитывал Шивона за то, что тот спит, вместо того, чтобы предпринимать какие-то действия по его спасению. А потом на его плечо опустилась тяжелая рука, и Шивон, вздрогнув, проснулся. Реук нависал над ним с кружкой, которая тут же перекочевала к Шивону, стоило ему открыть глаза.
– Пей.
Болотного цвета жидкость не вызывала доверия, и пахла отвратительно – принюхавшись, Шивон едва не расстался с содержимым желудка прямо на месте. Вряд ли он решился бы залить в себя мерзкое пойло, если бы не Реук, одной рукой зажавший ему нос, а второй подтолкнувший кружку в нужном направлении. Пойло оказалось безвкусным, а эффект от него – превосходящим все ожидания. Шивона будто в одно мгновение разобрало на составляющие и собрало снова, но уже в правильном порядке. Он судорожно вдохнул и выдал странный, похожий на рев раненого быка, звук.
– Лучше? – сияя, уточнил Генри, отбирая кружку.
Шивон хрипло выдохнул, помотал головой, покачал ей, и, так и не определившись, решил сменить тему:
– Что с письмами?
– Ставлю на то, что этот Топ, с которым он переписывался, рабовладелец, – поспешно оттарабанил Генри, пока все внимание было приковано к нему. – Смотри.
Мелкие черные буквы сплетались в слова, слова – в предложения, но смысл этих предложений ускользал.
«Четыре по два, – читал Шивон, прозревшими после загадочного пойла глазами. – Два маленьких, шесть средних».
«Всех посмотреть хочешь?» – читал Шивон.
«Бери, кого дают, не выделывайся».
Из-за отсутствия ответных сообщений предложения казались угрожающими и странными. О чем они – можно было только догадываться. Кого всех? Шивон вдруг представил детей, подростков, в истерзанных временем одеждах, загнанно озирающихся по сторонам. Нет, Хичоль не мог влезть в это дерьмо. Он был придурком, себе на уме, но ни разу не позволил усомниться в собственной законопослушности. Шивон встряхнул приходящей в себя головой и, осторожно подбирая слова, уточнил:
– О чем это?
Не то чтобы он на самом деле ожидал услышать разъяснения. Это было бы слишком просто.
– А ты как думаешь? – неожиданно рявкнул Реук.
Генри заулыбался изо всех сил, что означало крайнюю степень растерянности, Шивон же только вяло вздрогнул и приподнял бровь.
– Старинная методика, – пояснил вернувшийся в задумчивое состояние Реук, – помогает быстро найти ответ. Не сработала.
– Методики у тебя... Да и у Хичоля тоже. Где вас только учили такому?
Реук в ответ пожал плечами, явно не желая распространяться о прошлом – и своем, и Хичоля. У Генри зазвонил телефон, и он умчался в кухню, радостно балаболя на китайском – видимо, звонила его загадочная подруга. Шивон когда-то давно изучал этот язык, но его познания не успевали за той скоростью, с которой слова вылетали у напарника изо рта. Реук невидящим взглядом сверлил экран компьютера, расследование, едва успев возобновиться, снова медленно, но верно заходило в тупик. Хотелось вылезти в окно и немного поорать, а еще есть. Живот охотно забурлил на мысль о еде, но предложить пойти позавтракать Шивон не успел – вернулся Генри, еще более сияющий, чем прежде, если такое вообще было возможно.
– Эмбер говорит, надо поискать в сети по почтовому адресу.
Шивон не стал спрашивать, кто такая Эмбер и почему Генри рассказывает ей о их проблемах, не задавай ненужные вопросы – не получишь ненужных ответов. Но Топ должен был быть полным идиотом, чтобы засветить свой почтовый адрес в сети. Он честно собирался сказать все, что думает о дилетантах с их дилетантскими идеями, но Генри уже бодро отстучал по клавишам и, довольный, развернул ноутбук экраном к ним. Первая же ссылка в выдаче вела на лаконичный сайт, слепивший глаза расцветкой. Всю страницу занимала набранная огромными буквами надпись: «Лучшие – для лучших. Заполни форму прямо сейчас, и мы перезвоним в течение пятнадцати минут».
Все это выглядело уже не просто подозрительным, а очень подозрительным. Шивон тяжело вздохнул, отобрал у Генри ноутбук и принялся составлять заявку.

Первая пуля робко стукнулась в стекло. В пуленепробиваемое, жаропрочное стекло. Кюхен продемонстрировал в густую ночную темноту красивый средний палец и включил громкоговоритель:
– Я уже вызвал полицию, идиоты. А на чердаке у меня живет мой старый друг – пулемет. Как думаете, за сколько секунд я до него дойду?
В ответ стекло снова звонко тренькнуло. Кюхен, как и любой другой представитель врачебного общества, отличался огромным скептицизмом и хладнокровием, а потому даже не вздрогнул, сохраняя на лице легкую улыбку и налет безмятежности. Он неторопливо поднялся по ступеням на чердак, хрипло напевая в громкоговоритель последнюю услышанную по радио мелодию, ногой отодвинул стоящее у окна кресло и попытался снова.
– Вы еще здесь, слабоумные? Мой друг рад меня видеть и готов работать в паре!
Он отщелкал пальцами несколько тумблеров на небольшой приборной панели, встроенной в стену. Аккуратно подстриженная лужайка перед домом озарилась светом прожекторов, выхватив, как на ладони, несколько черных густых теней с автоматами. Каждый раз одно и то же. Лезут, как тараканы из всех щелей, считают себя самыми умными и крутыми, а Кюхену потом приплачивать другим тараканам, чтобы трупов на лужайке не валялось. Самодовольные дегенераты.
Попытки извести его люди в черных костюмах предпринимали с упорством, достойным куда более практичного применения. Они бы лучше так учебники по аэродинамике штудировали, глядишь, человечество уже покорило бы космос, и он, Кюхен, свалил бы на какую-нибудь далекую-далекую планету, где установил бы продвинутые системы ПРО и куда пускал бы только по особому приглашению. Где ситуация, в которой какие-то недоумки мешают ему насладиться вечерним бокалом вина и славной, доброй книгой по практической патологоанатомии, не была бы возможна в принципе.
Что-то глухо бухнуло, пол под ногами вздрогнул – кажется, в ход пошла тяжелая артиллерия. Нет, если эти ублюдки угробили его детку, мирно стоящую в гараже, то он сейчас выйдет и голыми руками их поубивает. Изничтожит. Пустит на практические пособия. Кюхен выглянул в окно. Вдалеке полыхало зарево, горел не гараж, а давно уже пустующий соседний дом.
Не только безмозглые, но еще и кривые.
А, главное, вот что они собираются делать без первоклассного доктора? Кто будет штопать раны от пулевых ранений, накладывать шины на сломанные конечности, обрабатывать синяки, осматривать трупы, в конце концов? Людей его профессии надо беречь. Холить надо. Лелеять. Всячески ублажать, носить коньяк и подарки.
А не лезть на них с оружием.
Ну не дебилы?
– Я считаю до трех, – он всегда предупреждал их, давал шанс уйти. В конце концов, он же врач, он клятву приносил. Но никто его не слушал. Никто. А значит, все происходящее далее – лежало вне зоны его ответственности. Сами напросились.
– Итак, – Кюхен демонстративно выставил в окно три растопыренных пальца. – На счет три. Три!
Пулемет завелся, задорно застрекотал, вынуждая Кюхена приплясывать в такт. Снаряды, один за другим, вылетали из дула, с пулеметной – хаха! – скоростью. Блестели в свете прожекторов, гулко вонзались в матовые гангстерские бронежилеты, в костюмы, в открытую кожу, порождая крохотные бордовые всплески. Красота. Если бы Кюхен снимался в фильме, этот момент наверняка бы замедлили для достижения максимального эффекта. Тени суетливо носились туда-сюда, пытаясь увернуться, но за плечами у Кюхена был не только один из лучших медицинских университетов, но и стрелковая школа, да и палить по движущимся объектам раза в три интереснее. Он почти нежно мазнул по стволу пулемета пальцами, убедился в своих догадках и отпустил курок. Пулемет смолк, тени на лужайке замедлились.
– Еще партийку? – предложил Кюхен в громкоговоритель, но ему никто не ответил.
Он с сожалением осмотрел сложенные у стены стопки коробок с пластиковыми пульками, раздавил одну в пальцах на пробу, полюбовался прекрасным оттенком красной краски, и грустно вздохнул. Это была слишком быстрая игра.
Утешало только одно – следующей ночью они снова вернутся.
Учиться на ошибках эти люди не умели.

– Говорить буду я.
С тем же успехом Шивон мог общаться со стеной. Генри глазел в залитое потоками дождя окно, на проплывающие мимо размытые улицы, наполненные разноцветными пятнами, спешащими по своим делам. Город не спал, хотя ночь давно уже вступила в свои права, и сейчас, раскрашенный фонарями и яркими неоновыми вывесками, казался даже наряднее, чем серым днем.
Не удивительно, что Топ назначил встречу в такое время, когда там, где работал и жил Шивон, приличные люди уже спали. В столичном темпе жизни он ощущал себя деревенщиной, бесконечно устаревшим артефактом прошлого, затеявшим дело, которое ему не по зубам.
Шивон гнал от себя эти мысли. Деревенщина или нет, но однажды взявшись за что-то, он уже не уступал.
Занявший переднее пассажирское сиденье Реук подпиливал и без того безупречные ногти. Сегодня он выбрал нежно-голубое платье, похожее на короткий ханбок. Рядом с его ногой стоял сложенный кружевной зонтик, который скорее подошел бы для защиты от солнца, чем от дождя. Подкрашенные розовым блеском тонкие губы то и дело поджимались, или кривились в непонятной гримасе. Судя по всему, их склонный к переодеваниям товарищ нервничал.
Шивон тоже нервничал: они тащились не пойми куда, ночью, вооруженные исключительно шляпными булавками – пусть и довольно внушительными с виду, – и, случись что, никто не станет их искать, а если и станет, то вряд ли найдет. Закончить жизнь неопознанным телом в пластиковом мешке Шивону не улыбалось, как не улыбалась и погода, и Реук, и даже Генри, подозрительно притихший на своем месте. В этом городе в принципе сложно было представить улыбку. Простую, человеческую, больше подходящую солнечному дню в какой-нибудь деревенской глуши, а не вот этому вот городишке.
Они остановились возле типичной темной подворотни, Шивон заглушил мотор, еще раз сверился с координатами, ошибки быть не могло. Из люка в подворотне поднимался молочно-белый дым, лишь слегка разбавленный дождем. Именно в таких дымных облаках и пропадали герои детективных фильмов, которые иногда от нечего делать смотрел Шивон. В этих облаках предстоит пропасть и им. Он выбрался наружу, с сожалением бросив последний взгляд на теплое нутро машины, зябко поежился, поднял воротник пальто. Реук бегло осмотрелся и коротко мотнул головой. Как бы Шивону ни хотелось если не остановить, то хотя бы растянуть момент погружения, время не терпело проволочек и гнало их вперед. Богатая и далеко не оптимистичная фантазия снова подкинула болезненное видение Хичоля, привязанного к стулу. Опыт просмотра все тех же сериалов любезно дополнил картинку цепью, удерживающей этот стул над чаном с кислотой. Выходило так себе зрелище. Шивон поежился снова и шагнул за Реуком, врезаясь в дым всем собой. Генри, опасливо озираясь, следовал за ним. Такой нелепой процессией они растянулись по переулку, проверяя каждый шаг и оглядываясь друг на друга, пока не достигли пункта назначения – железной двери, забранной толстыми металлическими скобами. Крупные болты на ней отражали свет, рассыпаемый тусклым фонарем, а от смотрового окошка, наглухо закрытого стальным листом, буквально разило опасностью. Шивон, чуть помедлив, ударил по нему костяшками пальцев.
Металл поглотил звук, стук осыпался с него каплями дождя, и на мгновение показалось, что так и стоять им перед этой дверью, не получив ответы на вопросы, но, спустя несколько ударов сердца, окошко распахнулось. Из глубин дома на них уставились нечеловеческие черные глаза.
– Пароль? – потребовал низкий, гулкий голос, и Шивон почувствовал, что еще немного – и он просто сядет на мокрый асфальт, прямо на задницу, и завоет волком. Ни о каком пароле они, естественно, не договаривались. Реук оттеснил его от двери – видимо, в машине он не расслышал, что говорить будет Шивон, – и, вперившись в глаза говорящему ответным взглядом, прошипел:
– Я сейчас тебе гляделки твои выцарапаю, ублюдок, открывай немедленно.
Шивон бы после такого точно не открыл, но за дверью завозились. Минут через пять жуткой какофонии из звона цепочек и засовов, дверь со скрипом отворилась. Вспышка молнии, долбанувшей прямо в громоотвод на крыше, выхватила черную фигуру, показавшуюся огромной.
– Заходите скорее, – прогудела фигура и посторонилась, пропуская их в неожиданно уютную, просторную прихожую. – Погода ужасная, так и простыть недолго. И, прошу вас, переобуйтесь.
Встречающий их человек вежливо указал на ящик, доверху наполненный розовыми одноразовыми тапочками, запаянными в пластиковую упаковку. Рядом, на тумбочке, лежала высокая стопка подогретых махровых полотенец. Уровень сервиса впечатлял, но предположить, что ждет впереди, по прежнему не получалось.
– Они у меня очень чувствительные, и я не хочу причинять им вред, – не очень понятно пояснил человек, а потом протянул Шивону руку. – Меня зовут Чхве Сынхен, но вы можете звать меня ТиОуПи. Потому что я – абсолютный топ в своей сфере.
Разобрать, насколько серьезно говорил этот Сынхен, у Шивона не получилось, зато получилось его разглядеть. Зрение не подвело Шивона и первое впечатление оказалось верным – Сынхен был высок и широкоплеч. Эпатажная стрижка привлекла Шивоново внимание особенно сильно – высветленные волосы, красиво зачесанные вверх придавали Сынхену вид лихой и странноватый, напоминающий то ли о мороженом, то ли о взбитых сливках, но при этом целиком образ Сынхена, включающий очевидно дорогой костюм в полоску, выглядел как откровенно мафиозный. На короткий миг Шивону почудилась крепкая хватка застывающего бетона на щиколотках, но стоило Сынхену заговорить, ассоциация испарилась. Потому что говорил Сынхен тихо и вкрадчиво, спокойно, как говорят психоаналитики и врачи, сообщающие о безнадежности случая.
– Вы пришли за чем-то конкретным или просто по велению души?
– Второе, – коротко бросил Реук, выступив из-за Шивона и сложив руки на груди. – И наши души страстно жаждут узнать, как ты связан с Ким Хичолем.
– Сразу неформально, – улыбка у Сынхена получилась легкая, с небольшой примесью иронии. – Хороший подход. Может, все-таки осмотритесь? Редко кто уходит отсюда с пустыми руками. Каждому не хватает дома чего-то… уютного.
Шивон снова представил истощенных, жмущихся друг к другу детей, по позвоночнику словно провели холодной рукой. Сынхен не выглядел тем, за кого они его приняли, но мог им являться. Как представитель закона, пусть и не имеющий веса в этом конкретном городе, Шивон был обязан разобраться в положении дел и заявить куда следует. Пользуясь заинтересованностью Сынхена в беседе с Реуком, – весьма односторонней и сухой беседе, – Шивон отступил на шаг, еще на один и, взглядом позвав за собой заскучавшего Генри, углубился в отходящий от прихожей коридор. Ни в первой, ни во второй комнате, они не встретили ни одного ребенка или подростка. Все помещения были заставлены изящно подчеркнутыми светом стульями, креслами, диванами, по углам на подиумах возвышались элегантные комоды и секретеры на тонких витых ножках. Пока все это больше напоминало дорогой мебельный салон. Пока Шивон пристальным взглядом осматривал последнюю комнату на предмет улик или логических провалов, Генри уселся на черно-белый диван у стены, попрыгал, оценивая мягкость, погладил подлокотники и вынес вердикт:
– Тоже такой хочу.
Шивон только рассеянно хмыкнул на это заявление, а вот Сынхен, появившийся в дверях, охотно отозвался:
– Прекрасный выбор. Красное дерево, обтянутое кожей, лак, бриллианты. Двести тысяч долларов и он твой, малыш.
«Малыш» подавился вздохом, проглотил улыбку и осторожно поднялся, отступая подальше.
Сынхен подарил ему самую яркую из возможных улыбок.
– Что на счет Хичоля? – Шивон не очень любил перебивать людей или вмешиваться в чужие диалоги, но необходимость избавить Генри от неловкой ситуации и перетянуть внимание на себя была довольно очевидна.
Сынхен безразлично пожал плечами:
– Хичоль отказался.
– От чего?
– От дивана. Но заинтересовался вот этим.
Шивон был практически уверен, что этот странный тип, от которого веяло угрозой, в следующую секунду жестом фокусника извлечет откуда-нибудь пистолет, но не был готов к демонстрации очередного предмета мебели.
– «Хилл Хаус», тысяча девятьсот второго года. Прямая линия, прямой угол, высокая спинка, специально для шляп. Дизайнер превзошел сам себя.
– Хичоль покупал стул? – нетерпеливо перебил его Реук, очевидно не сумевший вытянуть из Сынхена ничего кроме пустых улыбок.
– Не этот, – мотнул головой Сынхен. – Этот он только смотрел.
На его лице появилась непередаваемая смесь презрения и восхищения, на дне глаз сверкнуло злостью и буря эмоций тут же стихла, впитавшись в очередную ухмылку.
– Некоторые люди не могут оценить изящных линий и гонятся за топорными формами, пустышками, не способными скрасить досуг. Некоторые люди готовы отказаться от прекрасной гейши, предпочтя потасканную посудомойку. Некоторые…
Шивон отключил слух, придя к выводу: Сынхен никак не связан с незаконной торговлей людьми. Сынхен псих, помешанный на стульях. Встретившись с Реуком взглядом, он кивнул на выход.
Пока они плелись к машине сквозь все тот же противный и пугающий белый дым, Генри не переставал потрясенно повторять озвученную Сынхеном цену. Шивон растерянно вглядывался в визитку, в последний момент всунутую в его ладонь, Реук скользил безучастным взглядом по стенам. Каждый занимался своим делом, но все знали – поездка оказалась напрасной тратой времени.

Тяжелые капли дождя падали на крышу старого кадиллака, бежали вниз по крутым бокам, на которых уже давно облупилась краска. В салоне пахло кожей и сыростью, гудели дворники, смахивая воду с лобового стекла, приглушенно играла музыка из кассетного плеера. Донхэ купил эту машину лет десять назад, когда только-только выбился в люди, и даже тогда она давно уже не была новой. Но он любил ее так же сильно, как всегда любил сидящего рядом Хекдже.
Хекдже дремал, смешно приоткрыв рот, пока они пробирались по улицам, откуда дождь разогнал всех прохожих. Обычно они встречались уже за пределами города, вдалеке от любопытных глаз и чутких ушей, но в такие дни Донхэ подбирал его за пару кварталов от дома и увозил подальше, чтобы хоть ненадолго вырваться из плена угрюмых зданий, черных от скапливавшейся на них веками пыли и грязи.
Колеса шуршали по разбитому асфальту, и мысли, частично занятые дорогой, текли спокойно и плавно. Когда город, наконец, скрылся из виду, Донхэ съехал на обочину, машина затряслась на ухабах, и Хекдже недовольно завозился во сне. Вскоре впереди показалась река. Досыта напоенная непрекращающимся дождем, она несла свои темные воды куда-то к морю, туда, где светит солнце и загорелые люди улыбаются и ходят, широко расправив плечи, а не привычно сутулятся, стараясь побыстрее проскочить очередную подворотню. Донхэ на минуту позволил себе представить, как они с Хекдже тянут яркие коктейли на пляже, но тут же тряхнул головой, отгоняя бессмысленные, несбыточные мечты. Он слишком завяз в липких, паучьих сетях этого места и, кажется, даже уехав, увез бы его с собой.
Мост нависал над рекой, перекинувшись от одного берега к другому, под ним оставалась узкая полоска земли, которой едва-едва хватило, чтобы втиснуть кадиллак. Донхэ заглушил мотор и потряс Хекдже за плечо.
– Приехали.
Он первым выбрался наружу, достал из багажника два широких клетчатых пледа. Здесь дождь не мог их достать, но Донхэ все равно зябко ежился от холода. Он кинул один плед Хекдже, устроившемуся на капоте, и забрался к нему. Тот молча передал уже раскуренную сигарету, и Донхэ так же молча затянулся. Выпущенный им дым подхватил и унес к воде ветер.
Тишину нарушал только плеск накатывающих на берег волн и стук капель.
Донхэ всегда нравилось вот так вот молчать о своем вместе с Хекдже, он упивался этими редкими мгновениями с куда большим удовольствием, чем горькой сигаретой. Если бы ему пришлось описывать рай, он описал бы его именно так.
Жаль только, что от этого рая до ада было подать рукой.
– Я вывез своих, – Хекдже затушил сигарету о капот и равнодушно откинул в сторону. – Купил им билеты на поезд до столицы, вчера уехали. Нуна с детьми поживет пока у подруги, родители снимут квартиру, им хватит на первое время. Наверное, я скоро тоже уеду, после того, как исчез шериф, тут стало невозможно жить.
«Скоро уеду». Под ребрами неприятно кольнуло от этих слов. Донхэ и сам прекрасно понимал, что Хекдже, его славному, бесхитростному Хекки, не место в этом поганом городе, но от мыслей о разлуке неприятно заныло под ложечкой. Он был единственным светом в кромешной тьме его жизни, если он уедет, то дальше придется брести в потемках.
Впрочем, если это будет означать, что где-то в большом мире Хекдже счастлив и в безопасности, Донхэ сможет потерпеть.
– Я бы остался, – Хекдже откинулся назад, оперся на лобовое стекло. Его голос звучал не очень уверенно. – Но они не смогут там без меня, понимаешь? А здесь нам не дадут жить. Люди… говорят разное. И верят слухам.
Хекдже не верил, а зря. Наверное, ему и правда будет лучше уехать. Или так будет лучше Донхэ? Он хотел бы остаться в его глазах тем, кем был когда-то, когда они только встретились. А не тем, кем стал теперь.
– Грядет буря, – говорил Хекдже явно не о прогнозе погоды. – Я это чувствую. И я не хочу здесь быть, когда она грянет, понимаешь?
Донхэ понимал. Понимал по-другому, чувствовал немного иначе, потому что когда буря приходит, есть люди, которые оказываются к ней ближе всего. Кого-то она лишь задевает крылом, кого-то разрывает на куски. Донхэ уже практически чувствовал ее ледяное дыхание и размашистые движения. И лучше бы Хекдже был тем, кому достанется легкое прикосновение выпавших перьев.
– Никогда не думал, – вздохнул Хекдже, бросив на него мимолетный взгляд, – что смогу размышлять обо всем этом всерьез. Ну, знаешь, выйти на крыльцо с ружьем и защищать тех, кто у тебя за спиной. Все время казалось, что это откуда-то из телевизора. Но, оказывается, даже обычный трудолюбивый плотник иногда сжимает свои инструменты по-другому, когда хочет кого-то защитить.
Донхэ не обычный трудолюбивый плотник, но он хотел защитить тоже. Хекдже говорил, говорил, прерываясь на затяжку, а у него в голове мысли медленно уходили в другую сторону, не к светлому будущему, а к темному, пугающему. Если Хекдже медленно выезжал из тоннеля по ровной дороге, то Донхэ вело только сбоящее чутье, по лютому бездорожью. Их, в принципе, впереди ждали разные пути. Не то чтобы Донхэ не мог предугадать такое развитие событий, но и свернуть, вовремя остановиться он не мог. Еще тогда, когда приехал в город без гроша в кармане, с легкой дорожной сумкой, он уже догадывался, что ничего не будет просто и светло. И когда встретил Хекдже, не поменял свое мнение. Потому что было предчувствие. Оно не покидало его никогда. Ни дома, ни в грязных номерах отелей, ни перед закрытыми дверьми, которые в идеальном мире никогда бы и не открылись. Предчувствие разделило с ним кров и еду, стало семьей, неотрывно следовало по пятам. Он уже тогда, в самом начале, точно знал, что никаких хэппи эндов не будет. Не у него так точно. Вот у Хекдже… У Хекдже может быть. Такие светлые и чистые люди просто обязаны выбираться к свету. Ведь в каждом из них есть частичка солнца, а солнце бережет своих детей.
Донхэ резко вынырнул из омута мыслей, когда Хекдже накрыл его ладонь своей. Попросил тихо:
– Поехали со мной?
И где-то в параллельной вселенной, где у Донхэ был выбор. Он ответил:
– Поехали.
В этой вселенной вместо ответа наступила тяжелая, с каждой секундой сгущающаяся все больше, тишина. Они не поедут вместе. Они не переедут в другой город, не снимут уютную квартирку на двоих. Донхэ не найдет работу, не будет приходить домой по вечерам уставший, но чистый. Они не будут гулять по выходным. Не будут пить кофе утром, надеясь поймать рассвет. Не будут выезжать на природу и ходить по магазинам. Донхэ никогда не скажет того, что всегда так отчаянно хотелось сказать. Хекдже никогда этого не узнает.
Хекдже уедет завтра, следом за родными. И никогда не вернется. Но даже об этом они молчали.
Донхэ вздохнул тихо, не желая тревожить еще сильнее, улыбнулся мягко и очень тепло, пытаясь объяснить все так. Объяснить, извиниться. Попрощаться. Он никогда не умел правильно и красиво подбирать слова.
– Я рад, что у меня есть ты, – улыбнулся в ответ Хекдже и шутливо толкнул плечом его плечо. – Ни за что не променял бы эту жизнь на другую.
«Я рад, что мы дружили» – перевел Донхэ мысленно.
– Мне нравится это место, – Хекдже вдохнул полной грудью и откинулся назад, заваливаясь на лобовое стекло кадиллака.
Получилось: «здорово было сидеть здесь с тобой».
– Надо приезжать почаще.
«Я буду скучать».
Донхэ улыбнулся широко, совершенно по-дурацки, как умел улыбаться только своему лучшему другу, и улегся рядом. Серые облака продолжали изливаться на землю, градом летели пули-капли, небо давно смешалось с водной гладью, размывая горизонт. Гадкая погода. Невыносимая.
Донхэ слегка повернул голову, бросил на Хекдже торопливый взгляд, словно захватил удачный кадр в объектив. Закурил снова. Еще немного серого в безобразный пейзаж.
– Заеду за тобой в конце недели, обещали солнечный день.
И они оба знали, что не заедет. И что солнечного дня не будет. Потому что солнце уедет из города завтра, а Донхэ останется здесь.

@темы: band: super junior, Strong Heart - 2018

---

Полынь

[bazarova]

Название: Полынь
Автор:  bazarova
Иллюстратор:  bazarova
Количество слов: ~16к
Фэндом: GOT7
Пэйринг: Джексон\Джебом,

неожиданный

Джинён\Югём
Рейтинг: PG
Жанры: драма
Предупреждения: у меня нет беты, извините
Playlist: вк и spotify
Иллюстрация: 1
Саммари:
Джебом хмурится, закусывает губу и решает, что нет смысла колупать гноящуюся рану понемногу.
Он просто вскроет её одним движением. Резко и больно.
— Давай прекратим.
Джексон замирает на полу вздохе и давится словами.
Джебом отходит в тень, пряча лицо, и делает контрольный выстрел, чтобы Джексон точно уж всё понял:
— Вообще всё прекратим, Джексон.
Примечания автора:

1

написано в подарок для Фуджи-сан и Гали. Спасибо за Булшит, билеты, альбомы и Москву. Вы замечательные!

2

Вы не ждали нас, а мы припёрлися (с)

I’d been holding on to you for so long
But now I must let go
There’s nothing I can do for you
It’s the only way to make you happy
So I let go, let go, let go
DAY6 - Letting Go

1 глава

Джебом просыпается среди ночи от того, что слышит как по коридору тяжело шуршат колесики чемодана. Потом что-то звякает и, судя по глухому удару, кто-то опять роняет вечно пустую стойку для зонтов.

Кошки, проснувшиеся от шума, уже скребут дверь, но Джебом, всё еще надеющийся проспать хотя бы пару часов до рассвета, поглубже зарывается в подушку, накрыв голову одеялом.

За дверью бубнят и топчутся.

За дверью суетятся и шумят.

За дверью стойка падает еще раз, а потом падает тот, кто уронил стойку.

Джебом понимает, что готов совершить убийство и, сонно впихнувшись в тапки с птичками, уныло плетется вершить правосудие. Он аккуратно вытекает из темной комнаты, придерживая кошек ногой и заталкивая их обратно.

В прихожей, под приглушенным светом лампы, Джексон пытается одновременно причесаться и затолкать толстовку в рюкзак. Ни то, ни другое у него не выходит: толстовка не лезет, а челка продолжает торчать под ненормальным углом.

Джебом подходит ближе, молча отбирает у него сумку и, свернув толстовку упругим роллом, утрамбовывает её поверх небрежно собранного очень нужного в аэропорту хлама.

— Я разбудил, да? — Джексон, отчаявшись сделать что-то приличное с волосами, по самые глаза натягивает одну из своих кепок, — это всё стойка.

Он смачно её пинает, а потом, бросив рюкзак в кучу из раздолбанного чемодана и пары пакетов, уныло виснет у Джебома на плечах.

— Ты сам её притащил с барахолки, — Джебом неуклюже обнимает его одной рукой и, едва улыбаясь, сдвигает мешающую кепку Джексона козырьком назад.

Тот, явно надув губы, бубнит Джебому в плечо:

— Она красивая, — он отстраняется, смотрит на него нездоровыми невыспавшимися глазами и добавляет невпопад, — и ты красивый.

Джебом фыркает и отворачивается, лишь бы не смотреть на него:

— Она чудовищная и бесполезная.

“Тоже как я”, — добавляет про себя.

Джексон зарывается пальцами в его волосы на затылке, приподнимается, а потом тепло целует Джебома в висок.

Сегодня Джексон улетает в Гонконг. Джебом рад, что тот, наконец, по-человечески побудет с родителями, рад, что Джексон еще на шаг стал ближе к исполнению своей мечты, рад, что он светло и счастливо улыбается, глядя на свой забитый график.

Но радость эта с привкусом горечи, с мерзким запахом полыни и с тянущей болью в сердце.

Входная дверь пищит, и этот звук раскидывает их по разным сторонам прихожей.

— О, Джебом, провожаешь? — менеджер Джексонаа, Убин-хён, машет ему рукой и, пыхтя, волочит чемодан.

Джебом молча кивает и не знает куда деть руки, чтобы выглядеть естественно, а не как человек, которого практически поймали на месте преступления. Он разглядывает свои глупые тапки, пока хён таскает тяжелые пакеты. Джексон что-то щебечет и тихо сконфуженно смеется, рассказывая, кажется, про свой конфликт с мебелью. Ему тоже неловко, понимает Джебом.

Они переглядываются из разных углов комнаты, тянут время, но Убин-хён копается с документами и не уходит. Складывает всё в сумку и специально держит дверь, чтобы Джексон быстрее шёл в машину.

Джебом кусает губы, мнётся и невнятно просит Джексона обнять маму от него и желает хорошо долететь. Говорит ему ничего не бояться, говорит, что верит в него.

— Пути назад нет, — отвечает Джексон, — Я покажу, на что способен, расправлю крылья и взлечу высоко-высоко.

А потом поворачивается спиной и уходит не обернувшись, оставив Джебома без возможности хоть что-то для него сделать.

“Чудовищно бесполезный” — думает о себе Джебом. Перед глазами стоит широкая спина Джексона, залитая теплым светом лампы, а во рту полынно.

Джебом топчется перед закрытой дверью, не зная куда себя деть, а потом берет курс на кухню. Всё равно сегодня больше не уснёт. Он запивает горечь клубничным молоком и быстро рифмует строчки прямо на тонкой салфетке, забытым кем-то карандашом. С первыми лучами утреннего солнца экран телефона загорается, оповещая о новом входящем.

“Я добрался, в Гонконге жарко, маму обнял. А ты еще успеешь выспаться”.

Джебом улыбается и трёт зудящие глаза. Он слышит звук открывающейся двери и шаркающие шаги Джинёна. Тот входит на кухню широко зевая, наливает в стакан воды из стеклянного кувшина и только потом замечает Джебома. Пугается, захлебывается, ругается, обзывает его полуночником и кое-кем похуже в духе пусанских мачо. Он видит кучу исписанных салфеток на столе и садится напротив. Хмурится, чешет колючий подбородок, а потом идёт в комнату за ноутбуком. Они сидят плечо к плечу, переписывая и дополняя строчки, спорят на всю кухню о словах, упрямятся и не хотят уступить друг другу.

Неожиданно и совсем не к месту Джинён спрашивает:

— Джексон улетел?

Джебом смотрит в окно, где разгорается новый день, и молчит, нервно комкая свои салфетки.

Джинён быстро щелкает по клавишам ноутбука, снова что-то переписывая в тексте.

— Я всё вернул как было, — он поворачивает экран к Джебому, — только вот тут добавил немного солнца, ладно?

Джинён внимательно всматривается в лицо Джебома и добавляет:

— А то слишком много драмы, не находишь?

Джебом прячется за кружкой кофе и согласно кивает. Он подписывает файл “Don't Wanna Know” и копирует его в их с Джинёном старый архив. К полудню они оформляют все документы как положено и отправляют письмо руководству с пометкой “JJ Project’s comeback”.

Остаток месяца Джебом с Джексоном перекидываются сообщениями и пару раз звонят друг друг по видеосвязи. Джексон, широко улыбаясь, машет ему с экрана и просит сказать “Привет, Бразилия”. Из-за его спины Джебом слышит звонкий смех Софии: она стоит за плитой и что-то готовит к ужину. Джексон обвивается вокруг неё и шумно целует в щеку, а Джебом безумно хочет оказаться на её месте. От их вида становится так уютно и тепло, что, завершив звонок, он быстро набирает номер матери. Она делится с ним последними новостями из дома: рассказывает о цветущих помидорах и о том, как отец неаккуратно опалил брови, готовя курочку на на углях. Джебом улыбается, ноет словно ребёнок, что хочет домой и очень скучает, и старается не думать о тёмных кругах под глазами Джексона.

2 глава

Встречаются лицом к лицу они уже в июне, когда начинается их тур по Тайланду. Джексон прилетает из Китая среди ночи, и Джебом видит его только за завтраком в отеле.

Точнее, видит то, что он него осталось: впалые щеки, неровно отросшая щетина и сонный пустой взгляд, направленный скорее куда-то вглубь себя, чем во вне. Джексон без аппетита копается в своей тарелке, пытаясь поесть. Джебом привычно проводит ладонью ему по затылку и получает в ответ вымученную улыбку.

Джексон смертельно устал, понимает Джебом. И садится за соседний стол, чтобы ему не мешать.

Они едут на прогон в одной машине, и Джексон тихо спит на заднем сидении, ритмично бумкаясь макушкой о стекло, когда колесо попадает в очередную яму. Джебом смотрит на него в зеркало с переднего сидения, и просит водителя ехать аккуратнее, а Джинён укладывает Джексона к себе на колени. Тот просыпается, сипит что-то благодарное и моментально вырубается.

За окном льет как из ведра, в салоне душно и влажно, а Джебом задыхается от нахлынувшего чувства беспомощности.

На концерте Джексона тошнит за сценой. Его отпаивают тайской ярко-зеленой настойкой из полыни, и, с горем пополам, они заканчивают выступление. Персонал собирает оборудование, а Джебом стоит за спиной врача, пока тот затягивает рукав тонометра на руке бледного Джексона. Джексон брыкается и утверждает, что всё нормально. И тут же совсем неубедительно пачкает пол под ногами изумрудным цветом.

Вечером Джебом меняется с Джексоном комнатами, оставляя того в тишине номера с менеджером, надеясь, что он сможет выспаться, пока они проводят ночную трансляцию.

Их мотает между Таиландом, Японией и Кореей весь месяц. Они бесконечно снимаются, выступают и что-то подписывают. Джебом чувствует себя так же, как в год их дебюта, когда умудрялся засыпать посреди интервью.

Джексон летает частным самолетом, пользуется личным водителем и, кажется, вообще выпадает из жизни группы. У него свои контракты, свои съемки, своя команда, которую он собирает, похоже, по всем уголкам бескрайнего Китая.

Они видятся урывками, касаются друг друга кратко и жадно, пытаясь выжать из момента максимум. Джебом тщательно читает каждую статью о чужом успехе и пытается искренне радоваться за него.

Но горький вкус на языке никуда не девается.

Перед самым началом их промо в Японии, они с Джинёном получают “Добро” на выпуск второй пластинки практически без коррекции материала. Ребята поздравляют их: все вместе они славно гудят в стильном ресторанчике на райском Пхукете, запивая куриные ножки шипучим пивом. В тот вечер закат над океаном выглядит особенно красиво.

Но всё, что видит Джебом, это сгорбленную спину Джексона, когда тот уходит, не попрощавшись.

После японских концертов они разъезжаются кто куда, и Джебом чувствует себя смертельно одиноким в их, теперь слишком большой, общаге. Ёнджэ шлёт в общий чат фотки из Нью-Йорка, Бэм снимает на видео орущих фанатов в аэропорту Таилада, а Марк делает селфи с комично-грустным лицом, демонстрируя неудачно завитые в очередной раз волосы. Джинён в перерыве между дублями, многозначительно молча, присылает кусок видео, где Марк клянётся, что больше никогда не будет делать кудри, и получает в ответ смайлик с неприличным жестом, Югём ржёт и делится отрывками своей новой хореографии из студии около дома родителей.

Контакт Джексона остаётся неактивным всё время, что он в Китае.

И Джебом не может заставить себя позвонить. Он смотрит на иконку вызова и медлит. Он листает видео в интернете и смотрит-смотрит-смотрит.

Джексон улыбается, Джексон обнимает кого-то, Джексон сияет.

Джексон устал так, как не уставал никогда, видит Джебом.

Джебом страшно скучает. Скучает и не звонит. Скучает и боится. Боится, что помешает, разбудит, сорвет съемки. Боится, что всё испортит.

И мучается от того, что ничем не может ему помочь.

Чудовищно беспомощный Им Джебом.

В голове крутится куча “если” и “вдруг”, и Джебом совсем перестаёт спать. Он мается полночи на своей кровати, путается в пододеяльнике и раскидывает подушки, пугая кошек. Ноги сводит судорогой из-за дневной практики, а спина снова ноет так невыносимо, что он идет к врачу в перерыве, чтобы услышать длинную лекцию о психосоматике и совет обратиться к их психологу.

Вместо этого Джебом запирается в своей студии и пишет-пишет-пишет. Он склеивает биты, спаивает строчки, сливает дорожки, пытаясь игнорировать трещащую по швам свою привычную реальность.

Где все они как один.

Он доводит себя до полного истощения и спит там, где сон, наконец, валит его с ног. В одну из ночей, его, спящего в углу их небольшого танцзала, будит Джинён. Долго смотрит на него, а потом, садясь на пол, говорит:

— Ты слишком много работаешь. Нельзя так.

Джебом хмыкает и растирает лицо ладонями:

— Но мне это нравится.

— По-моему, ты просто убеждаешь себя в этом. Когда человек с головой уходит в работу, он делает это, чтобы отвлечься от чего-то, — он поворачивается к нему всем телом, смотрит, не моргая, и спрашивает низким голосом:

— Что тебя тревожит?

Джебом вытягивает ноги и откидывается на стену. Он сонный и голодный, он не хочет ничего обсуждать.

— Ничего такого, просто... — треплет волосы и, стараясь казаться бодрым, пружинисто поднимается на ноги, — волнуюсь, как всё у нас пройдёт, как люди примут нас новых. Столько времени прошло…

Он потягивается и поглядывает на Джинёна. Они знают друг друга бесконечно долго, знают все жесты и взгляды, знают, когда врут друг другу. Джинён приподнимает брови и приоткрывает рот, поднимается следом и смотрит на него молча упрямым ослом.

Они играют в гляделки немного, и Джинён отводит взгляд, сдаваясь:

— Всё уже сделано. Волноваться не имеет смысла, хён

Джебом знает, что Джинён разрешил ему соврать.

Джинён знает, что Джебом ему за это благодарен.

Он снова идёт к врачу. Тот силком втискивает ему в руки полынный настой и выписывает рецепт на снотворные. Джебом запивает таблетки горькой зеленью и спит крепко, смотря едкие сны.

Весь мир тонет в изумрудном свете: сон удушливо пахнет полынью и болью. Ему раз за разом снится, как Джексон уходит. Джебом бежит за ним, глядя в чужую спину, и не может догнать: ноги вязнут в зеленой жиже, он тонет и захлебывается в своих чувствах. А Джексон уходит туда, где встает палящее солнце, расправляет журавлиные крылья и сгорает в огне снова и снова, оставляя Джебома одного.

Утром во рту горько, а голова дурная и тяжелая — неприятное побочное действие таблеток. Он листает ленту в телефоне и читает каждый пост о Джексоне, изучает каждую статью и снова страшно тревожится.

Джексон выглядит уставшим и невозможно занятым.

Ему точно не до меня, решает Джебом и снова не звонит.

О том, что Джексон прилетел в Сеул, Джебом узнает ровно в тот момент, когда после практики устало вваливается в комнату и находит спящего Джексона поперёк своей кровати. Кошки мурчат у него на спине, а сам Джексон явно видит седьмой сон и пускает слюни на его, Джебома, подушку.

Джебом встает как вкопанный, оставив дверь нараспашку. Пальцы зудят от желания дотронуться, но он только сжимает ладони в кулаки и пятится к выходу, не отводя взгляд от растрепанной макушки.

Джебом отворачивается и почти успевает сбежать, но слышит хриплое:

— Ну и куда ты?

Джебом отлавливает кошек, рвущихся на выход, и молчит, тиская мявкующую кучу.

— Что происходит? — лицо Джексона расчерчено светом из коридора ровно наискосок, так что видно только один прищуренный глаз.

Замученный и, похоже, злой как чёрт.

Джебому горько. От чёртовой полыни, не иначе.

— Ты устал, Джексон, — говорит Джебом, нервно сглатывает и повторяет попытку побега, — поспи, ладно?

Джексон резко приподнимается на кровати, собираясь встать, но шипит от боли и хватается за спину: пару дней назад в его машину влетели какие-то психи.

И Джебом совсем-совсем ничем не может ему помочь.

— Что не так?! — Джексон всё-таки встает и подходит совсем близко.

У него полопавшиеся капилляры в глазах, невозможно заостренные скулы и жуткие воспаленные прыщи вдоль подбородка от постоянных перелетов и отсутствия хоть какого-то режима.

Джебом хмурится, закусывает губу и решает, что нет смысла колупать гноящуюся рану понемногу.

Он просто вскроет её одним движением. Резко и больно.

— Давай прекратим.

Джексон замирает на полу вздохе и давится словами.

Джебом отходит в тень, пряча лицо, и делает контрольный выстрел, чтобы Джексон точно уж всё понял:

— Вообще всё прекратим, Джексон.

Джексон тянется к нему, но Джебом нарочно делает шаг назад.

— Тебе так будет лучше, да? — Джексон скованно обнимает сам себя, а голос вибрирует от едва сдерживаемых эмоций: тоски, злости, возможно, вины и разочарования. Джебом прекрасно это слышит в тишине.

— Так будет лучше тебе, — сипит Джебом, опускает кошек на пол и выходит, плотно закрыв за собой дверь, ставя точку в разговоре.

Он стоит посреди коридора оглушенный тем, что только что сделал. Горло сжимают невысказанные слова, а руки нервно трясутся от перенапряжения. Джебом думает, что должен продержаться немного, а потом еще чуть-чуть. Он поделит время на куски, и пережить это точно станет легче.

“Я всё сделал правильно“, — думает Джебом и спокойно идёт к двери Джинёна.

Он считает шаги — их ровно семь — потом концентрируется на том, чтобы ударить в дверь три раза, и ждёт, пока внутри Джинён знакомо прошлёпает по паркету босыми ногами, чтобы впустить его.

Но система даёт сбой: за стеной тяжело топают, шуршат тапками и, кажется, натыкаются на прикроватную тумбочку.

Дверь Джебому открывает Югём. Он стоит в одном тапке и желтых трусах и трёт отбитую коленку. Вид у него ошалелый.

Джебом тупо рассматривает ярко-зеленых попугаев на его боксерах и зачем-то пытается сосчитать их.

Югём щурится от света и говорит:

— Джинён в душе. Хён. Джинён-хён в душе, — поправляет сам себя и пытается пригладить волосы.

— Ладно, — говорит Джебом и, как лунатик, идёт дальше. Ровно девять попугаев. Интересно, с обратной стороны столько же?

Он слышит, как Югём спрашивает его, что случилось, но Джебом только неопределенно машет ему рукой, мол, не парься, и старается контролировать каждый свой шаг, лишь бы ни о чём этом вот не думать.

Марк пропускает его в комнату, бросает на кровать вторую подушку и сдвигает ноутбук с заставкой Овервотча на свою половину.

Джебом снимает носки, машинально аккуратно скручивает их и кладёт рядом, потом падает в объятия кровати и сворачивается так, чтобы занимать минимум места.

Он чувствует взгляд Марка в спину и ждёт, что тот начнёт задавать ему вопросы: удобные и не очень. Но тот отворачивается и продолжает молча играть, быстро щелкая по клавишам. Стены озаряются
цветными вспышками от монитора, и Джебом видит их даже сквозь плотно закрытые веки. А потом засыпает без сновидений впервые за долгое время.

Растрепанный опухший ото сна Марк будит его ближе к обеду, аккуратно тормоша за плечо. Джебом осоловело хлопает глазами и понимает, что проспал всё на свете и везде опоздал. Телефон остался вчера в сумке, а сумка в комнате, так что даже если кто-то и пытался его вызвонить, то у него ничего не вышло.

Джебом босиком летит по коридору, с пинка открывает дверь и только потом вспоминает, что еще оставил тут вечером накануне кроме сумки.

Комната встречает его тишиной и пустотой. В воздухе всё ещё можно учуять едва уловимый запах мужского гуччевского парфюма. Конечно, Джексон не может себе позволить столько спать. Скорее всего, умотал куда-то по делам еще засветло, не успев толком отдохнуть.

Кошки с душераздирающим мявом несутся к нему навстречу, цепляя шнур от зарядки ноутбука и роняя его с кресла. Джебом торопится их накормить, заправить перевернутую постель и найти среди всего этого хаоса телефон.

Сумка с телефоном находится под валяющейся на полу простынёй. На экране высвечивается всего два пропущенных и сообщение от Джинёна — “Всё уладил”.

Джебом садится на пол и облокачивается на кровать, глядя на кошек. Они сыто зевают и идут лениво ласкаться. Он кидает уже ненужный телефон на кровать и бессовестно подтаскивает Кунту к себе за заднюю лапу. Тот смешно падает на брюхо и мигом оборачивается вокруг руки Джебома, выпуская когти и раздирая запястье. Они шуточно борются друг с другом до тех пор, пока Кунта не прокусывает ему ладонь до крови.

Джебом ругается от неожиданности и хочет надавать обидчику по ушам, но тот уже унёсся куда-то за дверь, петляя и сшибая углы на своем пути.
В комнате тихо, в голове пусто, а за окном серо и дождливо. Джебому как-то совсем никак. Он валится на пол спиной и смотрит в глянцевую поверхность потолка. Он совсем ничего не хочет и, наверное, не может, потому что внезапно накатившее осознание свободы размазывает его по ковру и сдавливает до боли грудь, не давая вдохнуть.

Джебом подносит укушенную руку к глазам и думает — “Заслужил”.

Нора, чувствуя его настроение, мягко ступает ему на живот и сворачивается клубком прямо над сердцем, будто лечит. Джебом легко треплет её по загривку и чешет за ушами, пока она не начинает мурчать и благодарно щуриться.

Так их и находит Марк. Он встает в дверном проходе и говорит:

— Джебома, там Кунта в гостиной разодрал обивку дивана, уронил фикус и, — тут раздаётся знакомый грохот из прихожей, — снёс стойку для зонтиков.

Вместе они ловят нарушителя спокойствия и запирают его в комнате. Пока Джебом умывается, Марк убирает все следы преступления и неожиданно для себя сжигает их потенциальный завтрак-обед. Он предлагает сходить куда-нибудь поесть, но Джебому настолько всё равно, что он мог бы вообще ничего не есть.

На улице всё еще льёт, и Марк шутит на тему того, что стойка для зонтов у них есть, а самих зонтов — нет. Он ведет его сквозь дождь, и Джебом замечает, что молча подчиняется умиротворяющему ритму чужих шагов. Марк ненавязчиво, но крепко держит его за предплечье, проводит мимо луж и придерживает перед проезжающими мимо машинами. Джебом ни о чем не спрашивает, подчинившись его воле. Он чувствует облегчение, что за него кто-то всё решает и берет на себя ответственность. Кажется, будто он, наконец, перестал плыть против течения и просто отдался волнам, которые несут его вперед. Вид

Марка, уверенно идущего впереди, даёт Джебому давно забытое чувство лёгкости. Даже если Марк просто решил, каким будет их поздний завтрак, Джебом всё равно был рад.

Марк придирчиво делает заказ и светло улыбается девушке у стойки: она хихикает и боится смотреть на него, постоянно отводя взгляд куда-то в сторону. Мило. Джебом пытается понять, что хочет, но в итоге, чтобы никого не тормозить, слепо тычет в меню, выбирая что попало.

Они идут в самый дальний угол и ждут заказ. Марк что-то рассказывает, но, видя, что Джебом его не слушает, озадаченно замолкает и начинает копаться в телефоне.

Джебом весь в себе. Он раскладывает каждую свою эмоцию на составляющие. Джебому… пусто? Ему кажется, что он своими собственными руками выпотрошил себя, а теперь пытается собрать всё обратно в том же порядке. Но место внутри остаётся. Чего-то не хватает, пазл не складывается, он больше не цельный. Поэтому он разбирает и собирает себя снова и снова, глядя в стену напротив стеклянными глазами.

Им приносят заказ, и он фокусируется на подносе, тупо разглядывая огромную чашку американо и тарелку чачжанмена. “Хорошо, что сегодня не 14 апреля”, — думает он и высыпает чуть ли не половину сахарницы в кофе.

Марк смотрит на него круглыми глазами и говорит:

— Джебома, может, хочешь кусочек?

Он подталкивает ему тарелку с курицей, но Джебом мотает головой. Пачкая всё вокруг в темном соусе, он стоически съедает лапшу и запивает её самым мерзотным кофе в своей жизни.

Так ему и надо.

— Не хочешь юнит?

— Что? — Джебом не сразу понимает, о чем его спрашивают.

— Японский альбом, — уточняет Марк, — Югём и Бэм уже готовят “Young and Rich” , а с Джинёном мы уже работали вместе и, я подумал, было бы интереснее предложить что-то новое. Попробуем?

Джебом кивает. Он совсем забыл об их японском проекте со всеми этими делами. Джексона теперь с ними не будет. Нужно чем-то заполнить пустоту.

Джебому горько. От кофе, конечно. Он катает по языку эту горечь и, не выдержав, заказывает себе молочный коктейль.

Марк роется в телефоне и показывает ему бесконечное количество строчек на английском.

— Я тут кое-что уже написал, но это нужно доработать, и, мне кажется, что ты сможешь, — он смущенно улыбается и добавляет, — никто из нас не сможет сделать лучше.

Джебом собирает себя еще раз. Последний. Он нужен своей группе целым. Недостающий кусок себя он заменит работой. Работы всегда хватает.

Он возится с текстом прямо на чужом телефоне, постоянно уточняя у Марка то одну, то другую строчку, спрашивает его, о чем он думал, к кому обращался и что хотел рассказать. Работа идёт туго, Джебом бы сказал, что она не идёт совсем, и к концу часа сдаётся. Подписывает файл “Why”, пересылает его себе почтой, обещая Марку, что обязательно допишет.

Марк с шумом допивает через трубочку свой мандариновый фрэш и начинает собираться в общежитие. Джебому обратно нельзя. Джебом категорически не может. Джебом иррационально боится. Он знает, что

Джексон не из тех, кто сдаётся, не из тех, кто может позволить с собой так обращаться. А ко второму раунду Джебом не готов.

Он натягивает всё еще сырую толстовку и прячет лицо за маской, они выходят с Марком вместе, практически доплывают до перекрёстка и расходятся в разные стороны. Джебом идёт отрабатывать то, что проспал.

***

В первый миг после того, как он открывает глаза, Джебом не может понять где находится. Он щурится от луча солнца, светящего ему в левый глаз, и старается отодвинуться в сторону. Всё тело ноет, и Джебом кряхтит как старый дед, пытаясь размяться. Он неаккуратно разворачивается на узком кожаном диване, путается в перекрученной мокрой от пота майке и неуклюже и пребольно падает на пол. Лежа на полу, до него, наконец, доходит, что он в студии. Перед глазами валяются скомканные листы — неудачные результаты ночных мук творчества.

Часы показывают четверть седьмого. Джебом вспоминает, что свалился на диван в начале четвёртого, собираясь передохнуть минут десять. За окном было еще темно: комната освещалась только неоновым светом яркой вывески на здании напротив и экраном компьютера.

И всё. Отдохнул.

Он с трудом отскребает себя от пола, чувствуя усталость и тяжесть во всех мышцах сразу. На столе его ждет кипа исписанных листов, которые так и не сложились за ночь в текст.

Джебом злится сам на себя за впустую потраченное время. Он идёт к окну и, стараясь не думать о работе, выглядывает наружу. Улицы всё еще пустые и влажные: дождь вчера шёл почти весь день, и за ночь дороги так и не успели просохнуть, обещая ужасно душное утро.

Джебом тянется и идёт умываться. Лениться и отдыхать некогда, решает он.

Когда спустя полутора суток они с Джинёном, наконец, вваливаются в общагу, то Джебому уже всё равно и не страшно. Он готов упасть у порога и проспать здесь остаток жизни.

Джебом быстро купается, кормит кошек и снова идёт спать к Марку. Кровать у него что надо, и никто бесцеремонно не кусает за ноги среди ночи, так что он действительно надеется отоспаться. А утром, уже после первой чашки чая, он понимает, что чего-то не хватает. Джебом пытается наложить картинку, которую видел каждый день на ту, что видит сейчас, но голова отказывается работать нормально, и он никак не может сообразить, что поменялось.

У двери, небрежно завязывая шнурки на новых кроссовках, Джебом тупо смотрит на пустое место рядом с обувницей — стойка для зонтов пропала. Марк, держащий на руках расслабленную Одд, прослеживает его взгляд и произносит:

— Джексон забрал.

Джебом смотрит на него непонимающими глазами и корчит страдальческое лицо, прищемив подбородок молнией от тонкой ветровки. Марк смеётся над ним, пугая кошку. А потом улыбка сползает с его лица, и
Джебом слышит:

— Он вчера съехал.

@темы: Strong Heart - 2018

---

I was so yours

[Vikara]

Название: I was so yours
Автор:  Kwon
Артер:  Vikara
Фандом: The Unit: Idol Rebooting Project, MYNAME, BIGFLO
Пейринг/Персонажи: Ким Сэён / И Ыйчжин
Рейтинг: R
Размер: 16 550 слов
Жанр: слэш, драма, hurt/comfort, character study
Предупреждение: АУ относительно событий до шоу
Примечание: The Unit: Idol Rebooting Project — шоу на выживание от канала KBS2, созданное не для трейни, а для уже дебютировавших айдолов, не добившихся славы, и дающее им еще один шанс блеснуть и показать себя.
По итогам шоу были созданы две временные группы: мужская «UNB» и женская «UNI.T», из девяти человек каждая.
A/N: Шоу на выживание для айдолов неудачников — звучит не очень. Еще один шанс привлечь внимание публики и засиять — уже намного лучше. Ыйчжин смутно понимает во что ввязывается и каких усилий от него потребуют следующие полгода. Но он готов рискнуть.
Вот только в небесной канцелярии его не слишком жалуют, Ыйчжину и в голову не могло прийти, какой будет его главная проблема по дороге к мечте.
Проблему зовут Ким Сэён.

Ыйчжин улыбается. Дружелюбно, спокойно и, кажется даже, что совершенно искренне.
— Привет. Рад тебя видеть, — Сэён подходит к нему, обнимает слегка неловко. И сразу же отстраняется, но так, чтобы не привлекать внимания.
Вокруг слишком много людей, слишком много камер. Ыйчжин не знает, снимают ли их сейчас, не знает, что останется после финального монтажа, если все-таки да, снимают — но предпочитает не рисковать. Во встрече двух старых знакомых за кулисами шоу нет ничего интересного и необычного.
— Удачи на отборе, — говорит он и уже почти делает шаг в сторону, к своим, как Сэён наклоняется и тихо выдыхает на ухо:
— Дождешься меня, как закончишь? Мы немногим позже вас идем.
У Ыйчжина мурашки по спине, и очень хочется поежиться. Слишком много воспоминаний и ассоциаций. И спасибо, что Сэён сразу же выпрямляется.
— Отметить первую маленькую победу или грандиозный провал? — невесело усмехается Ыйчжин.
— Именно! — Сэён улыбается свободно и широко. — Сто лет же не виделись!
Ыйчжину много что есть на это сказать, но уж точно не здесь и не сейчас.
Он снова улыбается и согласно кивает.

— Я не сомневался, что ты правильно меня поймешь, — довольно улыбается Сэён. — С ребятами из твоей группы было бы... неловко.
— Они еще успеют узнать, какой ты засранец, нечего их пугать раньше времени, — фыркает Ыйчжин. И сдержано добавляет. — Поздравляю.
— Хён! — Сэён обнимает его за плечи и тянет за собой. Он, как обычно, не собирается сообщать, куда они идут, да Ыйчжину и не важно. — Ты уверенно прошел отбор, у тебя пять голосов от судей, похвала от самого И Тэмина, что за похоронное выражение лица?!
— Это только начало, пока рано радоваться, — уклончиво отвечает Ыйчжин.
Ему хочется спросить, что Сэёну от него надо, зачем все это наигранное дружелюбие и попытка сделать вид, что у них отличные отношения. Но на самом деле Ыйчжин знает. И на эту встречу после отбора он согласился по тем же самым причинам. Им обоим страшно. До тошноты и дрожащих рук. И совершенно естественно, что хочется поддержки и понимания. Не от одногруппников, с которыми все уже обсуждалось сотни раз, перед которыми тоже надо держать лицо. И не от друзей из успешных групп или вообще извне, которым даже просто рассказать про это шоу для неудачников стыдно. Ыйчжин помнит, насколько амбициозен Сэён, догадывается, каково ему было решиться на такой шаг. И, как бы там ни было, что бы там ни случилось раньше — друг друга они понимают как никто.
Сэён всю дорогу говорит всякую ерунду, и Ыйчжин расслабляется. Убеждает себя, что никакого двойного дна в действиях Сэёна нет, что они правда просто посидят, выпьют, поговорят и успокоят друг друга. И главное — никаких дежурных «все будет хорошо» и «ты справишься».
Но после первой же рюмки сочжу у Сэёна меняется выражение лица. Он становится серьезным, смотрит внимательно. Ыйчжин ждет, знает, что тот сейчас скажет что-нибудь крайне неуместное.
— Я скучал, — говорит Сэён, оправдывая ожидания Ыйчжина на все сто. — Сколько мы не виделись?
— Ровно триста шестьдесят дней, — усмехается Ыйчжин. — Нет, я не зачеркивал дни в календаре, просто через пять дней год, как я лишился телефона, несложно было посчитать.
Сэён смеется и наливает им еще выпить.
— Готов поставить все свои деньги, что ты точно не рассчитывал, что мы встретимся при таких обстоятельствах.
— У тебя слишком мало денег, ставка говно получается, — Ыйчжин смотрит на тлеющие в жаровне угли, смотреть на Сэёна внезапно становится неловко и тяжело. — Да и не обстоятельства меня больше смущают, а сам тот факт, что я тут сижу с тобой и разговоры разговариваю.
— Но, тем не менее, ты сидишь, — улыбается Сэён и поднимает рюмку. — За встречу?
— На удачу, — Ыйчжин усмехается уголком губ, тоже берет рюмку. — Но если ты снова нажрешься, я оставлю тебя прямо здесь, ясно?
— Ты все еще не простил мне то, что случилось несколько лет назад?! — возмущенно орет Сэён, улыбаясь во все тридцать два. — Один раз всего было-то!
— Зато так, что на всю жизнь запомнилось, — смеется Ыйчжин.
Он не скажет этого вслух, но он тоже скучал.
И, чем больше он выпивает, тем проще и легче ему говорить с Сэёном, тем приятнее на него смотреть. Ыйчжин одергивает сам себя, старательно пытается напомнить себе события годичной давности, но время и правда лечит. А алкоголь и наконец отпускающее нервное напряжение притупляют здравый смысл.
Они сидят до глубокой ночи, пока хозяин забегаловки не начинает недовольно поглядывать в их сторону. Поймав такси, Ыйчжин уже почти готов поблагодарить Сэёна за этот вечер, за отсутствие неоднозначных намеков или жестов, как тот притягивает его к себе и шепчет на ухо, слишком интимно, слишком знакомо.
— Поедешь со мной? У меня друг уехал, я за его квартирой приглядываю.
— Второй раз я на это не куплюсь, — фыркает Ыйчжин и выпутывается из объятий Сэёна.
— Напиши, как до общаги доедешь, — непринужденно улыбается Сэён. — Я не менял номер.
Ыйчжин кисло улыбается в ответ и садится в такси. Он откидывает голову на спинку сидения и закрывает глаза. Сэён напомнил ему о том, о чем он не хотел вспоминать.
Все началось с таких же посиделок до глубокой ночи. Ыйчжин и под пытками не скажет, кто их тогда познакомил и зачем. Помнит только, что в итоге они остались вдвоем, говорили не замолкая ни на секунду, перебивая друг друга, порывались танцевать посреди улицы, пока шли к дороге, а потом Сэён сказал тоже самое, слово в слово. И Ыйчжин согласился.

— Серьезно? И это ты называешь квартирой? — Ыйчжин переступил порог и тут же едва не споткнулся о порожек. — У нас комната раза в два больше, чем вся эта квартира!
— Зато чувак тут живет один, — почти что оскорбленно фыркнул Сэён, разуваясь и проходя внутрь.
— Это, конечно, аргумент, — засмеялся Ыйчжин. Он чуть не упал, пока стягивал кроссовки, и этот факт почему-то развеселил его еще больше.
Сэён смерил его оценивающим взглядом, ухватил за запястье и потянул за собой в ванную.
— Ты выглядишь безобразно трезвым, — буркнул Ыйчжин.
— Зато ты, хён, моя полная противоположность, — Сэён щелкнул выключателем на стене, но свет в ванной не зажегся. Ыйчжин сдавленно хихикнул.
— Все, это теперь просто квартира моей мечты. Заработаю много денег и куплю себе такую же, — не удержался он от комментария, когда Сэён еще несколько раз безрезультатно пощелкал выключателем.
— Руки можно и в темноте помыть! — заключил Сэён и потянулся к вентилю крана.
От потока холодной воды, хлынувшей за шиворот, Ыйчжин едва ли не взвизгнул, шарахнулся в сторону и тут же поскользнулся на мокрой плитке. Попытался ухватиться за Сэёна, но и тот не устоял на ногах. Сэён только казался трезвым.
— Я отбил задницу, — серьезно заявил Ыйчжин, лежа на полу и смотря на Сэёна, нависающего над ним, которого так и не отпустил.
— А я колено, — Сэён тряхнул головой, откидывая с лица мокрую челку.
Холодная вода из душа продолжала литься сверху, попадала в глаза и пропитывала одежду.
Они потянулись друг к другу одновременно, стукнулись зубами, от чего Ыйчжин засмеялся.
— Самый нелепый поцелуй в моей жизни, — констатировал Сэён, улыбаясь.
— И самый мокрый, — Ыйчжин поднял руку, прикрывая глаза от льющейся сверху воды.
— Зато можно сразу и душ принять, — Сэён отстранился, сразу же помогая Ыйчжину встать.
— К черту душ, я уже помылся, — оказавшись на ногах Ыйчжин тут же подался к Сэёну, прижался к нему всем телом. Он был не готов ограничиться только нелепой пародией на поцелуй. Хотелось целовать Сэёна, жадно, долго, не прерываясь ни на мгновение. И не было ничего, что могло бы его остановить.
Как Сэён выключил душ, как они вообще выбрались из ванной, Ыйчжин не заметил, осознал только как уже свершившийся факт, когда понял, что стоит посреди комнаты, а Сэён стягивает с него мокрую одежду.
— Ты дрожишь, так не пойдет, — прошептал куда-то ему в шею Сэён, от чего кожа покрылась мурашками.
— Надо шмотки... развесить... чтоб высохли, — пробормотал Ыйчжин, с трудом формулируя мысль. — Черт, говорят холодный душ бодрит... Врут...
— Это просто я слишком офигенный, вот тебе крышу и срывает, — засмеялся Сэён, вытирая Ыйчжина огромной простыней. Когда и откуда он ее достал, Ыйчжин не отследил. Как и не отследил, когда они оказались совершенно голыми и замотанными в в эту самую простыню.
Ыйчжин шумно вдохнул, мир перед глазами дробился и плыл.
— Тшшш, все хорошо, — Сэён помог ему лечь на бок на жесткий неудобный матрас, тут же лег рядом, прижался к спине.
Ыйчжин чувствовал, как в его ягодицы упирается возбужденный член Сэёна, чувствовал, что у него самого тоже стоит. Он хотел пошевелиться, потереться о Сэёна, но тело, которым он обычно владел безупречно, его подвело, он смог только невнятно дернуться и зарыться лицом в подушку. И, кажется, что-то проскулил.
— Хён, хён, все хорошо, — горячие пальцы Сэёна скользнули по его бедру, обхватили член, мягко сжали. Ыйчжин всхлипнул, а Сэён прикусил мочку его уха, зацепил зубами сережку, плавно потянул.
Ыйчжин зажмурился.
Сэён кусал его за ухо, перемежая укусы каким-то слащавым бредом, что никому не отдаст, что хён самый лучший, что не отпустит. Ыйчжин его почти не понимал, только дрожал все сильнее, пока Сэён слишком мягко и нежно ему дрочил, потираясь членом о ягодицы.
— Да трахни ты меня уже... — зарычал Ыйчжин, прикусывая наволочку на подушке.
— Не сейчас, хён, — Сэён снова укусил его за ухо, болезненно сжал зубами хрящ, сразу же провел по горящей огнем коже языком и шепнул, — Сейчас ты слишком пьян... и вот-вот кончишь...
Ыйчжин бессильно застонал, но тут же подавился этим стоном. Сэён навалился на него, сильнее сжал ладонь, ускоряя ее движения. Оргазм прокатился по телу так резко, что у Ыйчжина заложило уши.

Ыйчжин вздрагивает и резко встряхивает головой. Во рту кисло, а в паху неприятно ноет.
За окнами такси — пустые сеульские улицы. Ыйчжин кусает губу и хмурится, он сжимает в ладони телефон, хотя прекрасно знает — Сэён ему не напишет, Ыйчжин не говорил ему свой новый номер. И это все так бесконечно глупо.
Ыйчжин правда думал, что его отпустило.

— Ты мне так и не написал, — первое, что говорит Сэён, когда Ыйчжин заходит в указанную стаффом дверь. Их ждет знакомство с остальными участниками проекта, но пока они в комнате только для тех, кто получил по пять голосов на отборочном туре.
— Нас всего четверо? — Ыйчжин оглядывается, приветственно кивает ребятам из МВП. Он с ними не знаком и, наверное, будет вполне уместно это исправить прямо сейчас. Он почти успевает сделать шаг в их сторону.
— Пятеро, сейчас еще один человек подойти должен, не помню как зовут, — отвечает на его вопрос Сэён, цепляет Ыйчжина за локоть и тянет за собой. — Пойдем, там есть, где присесть, нам минут тридцать-сорок тут торчать, пока до нас очередь дойдет.
Ыйчжин не понимал раньше, не понимает и теперь, осознанно Сэён отгораживает его от других людей или нет. Или это вообще разыгравшаяся паранойя, и Ыйчжину только кажется. Сэён не умеет читать мысли, откуда ему знать, что там Ыйчжин планирует делать, а сам Ыйчжин никогда ничего не говорит по этому поводу.
Он садится на не внушающий доверия ящик, наклоняется вперед, опираясь локтями на колени. Сэён садится рядом, слишком близко по мнению Ыйчжина, ящик не настолько маленький.
Ыйчжин молчит. Атмосфера вокруг нервирует: и полумрак комнаты, и суетящийся стафф, и отсутствие понимания, что их ждет дальше, и Сэён, — особенно Сэён, — молчаливо сидящий рядом.
— Напоминает один из моих ночных кошмаров, — вдруг признается Сэён.
— Я снюсь тебе в ночных кошмарах? — улыбается Ыйчжин, обернувшись.
— Пару раз было, — кивает Сэён. — Начинается все неплохо, но потом ты каждый раз пытаешься меня убить.
Ыйчжин задумчиво прикусывает губу.
— Думаешь, насколько допустимо сознаться, что ты готов и в реальности это повторить? — смеется Сэён. Но смех выходит напряженным и нервным.
— Нет, уже не хочу, — качает головой Ыйчжин. — Пару месяцев назад, возможно. Но теперь уже точно нет.
— Прям камень с души свалился, — усмехается Сэён. — Нет, правда. Аж не так стремно стало. Но вот номер телефона все равно скрываешь.
— Пока он тебе не нужен, — пожимает плечами Ыйчжин. — Если будет, а оно скорее всего будет, разделение по командам, и мы окажемся в одной — тогда и дам.
— Я запомнил, — серьезно говорит Сэён.
И уже спустя пару часов записывает на огрызок бумажки его номер. Телефоны у них отобрали, в номере нет никакой практической пользы, но Ыйчжин привык держать слово.
Если говорить откровенно, то на распределении Ыйчжин просто теряется. Самим объединяться по командам это не то, чего он ожидал. А после того, как Квансок, пусть и вежливо, но отказывает, Ыйчжин буксует окончательно. Остатки самомнения остаются где-то на полу под подошвами кроссовок, а в голове миллион мыслей, что он так себе танцор, что никто не воспринимает его всерьез из тех, кто его знает, а те, кто не знают — они и не заметят.
И Сэёну он даже благодарен. Тот деловито собирает людей, и, кажется, у него вовсе не возникает вопросов на предмет наличия Ыйчжина в его команде. От этого становится чуточку спокойней.
И когда его, Ыйчжина, выбирают центровым, когда именно на него и Сэёна смотрят как на главную движущую силу команды, он наконец чувствует себя на своем месте, не сомневается, что справится без проблем.
Только не учитывает, что давно отвык не спать сутками, отвык от неусыпного внимания камер. И забывает, что шоу на выживание — это не санаторий. Атмосфера вокруг нервирует и сбивает, не позволяет расслабиться ни на секунду. Продюсерам нужна драма, нужно выжать из них максимум. Не со зла, просто работа такая.
— Хён, что не так? — Сэён сидит на полу в репетиционной, привалившись спиной к стене, и смотрит как Ыйчжин раз за разом лажает. — Это же простая связка.
— Знаю, — огрызается Ыйчжин.
Остальных нет, Сэён отправил их поспать хотя бы полчаса-час. Ыйчжина тоже отправлял, говорил что-то ободряющее про то, что немного отдыха не помешает, что это поможет сосредоточиться. Но Ыйчжин все равно не смог бы сомкнуть глаз.
Он чувствует себя, ко всему прочему, еще и страшно виноватым. Не столько перед ребятами, что не оправдывает их доверия, сколько перед Сэёном. Если бы не Ыйчжин, в которого тот верил, место центрового досталось бы Сэёну без единого вопроса. И Ыйчжин злится и на себя, и на Сэёна за компанию.
Ему так и не удается собраться на промежуточной оценке. Его отчитывают так, что Ыйчжину хочется провалиться сквозь землю.
А когда в итоге место центрового единогласно отдают Сэёну — Ыйчжин вообще перестает понимать, что делает на этом шоу.
— Соберись, хён, — Сэён подходит к нему и кладет руки на плечи. — Ты же классный, ну?
Единственное, что хочется сделать Ыйчжину — это податься вперед, ткнуться лбом в плечо Сэёна и так и остаться. От старых привычек очень сложно избавиться.

— Шшш, хён, все хорошо, — Сэён обнял его за плечи, сильнее притянул к себе, почти сразу запустил пальцы в его волосы.
— Да, конечно... — только и выдохнул Ыйчжин, пряча лицо в складках толстовки на плече Сэёна. Ему было стыдно. И чертовски обидно.
Несколько недель упорных тренировок, когда он почти не выходил из зала, несколько суток нервов, бесконечного ожидания и попыток прыгнуть выше головы на конкурсе для танцоров, а он все равно второй. Да, отстал всего на один балл, да, это не разница даже, когда от третьего места его отделяло добрых полсотни баллов. Но второй, не первый.
— Ты все равно самый классный, — прошептал Сэён ему на ухо, даже не думая выпускать из объятий. — Просто не повезло. Но это значит только то, что повезет однажды в будущем.
— Мне бы твой оптимизм, — пробормотал Ыйчжин.
Но на самом деле спокойствие и объятия Сэёна помогали. Всего несколько слов, а Ыйчжину уже перестало казаться, что его жизнь только что рухнула.
— У тебя же впереди несколько свободных дней, я правильно помню? — Сэён чуть отстранился, заглянул в глаза Ыйчжину.
— Допустим... — Ыйчжин настороженно нахмурился.
Они встречались уже больше года, он безошибочно мог сказать, что Сэён что-то задумал. Что-то из ряда вон выходящее.
— У меня тоже по расписанию абсолютно ничего! — Сэён улыбался так, будто сбылась его самая заветная мечта. — Так что сейчас мы доедем до твоей общаги, ты возьмешь самое необходимое, и мы отправимся в путешествие на три дня!
— Я планировал тупо проспать эти дни, — попытался воспротивиться Ыйчжин. — Не помню, когда последний раз высыпался.
— Ты не проспал бы их, а рефлексировал бы в зале, — фыркнул Сэён. — Хён! Нас ждет Токио, цветущая сакура, только мы вдвоем и вот просто все, что ты сам захочешь! Я помню, ты говорил, что мечтаешь побывать в Японии весной.
— Что?.. — Ыйчжин опешил и отступил на шаг. — Ты что, купил билеты и...
— Купил билеты, забронил номер в хостеле, со всеми договорился и вообще нам бы на самолет не опоздать, надеюсь ты быстро соберешь нужные вещи, — Сэён улыбался от уха до уха, но в его взгляде Ыйчжин видел напряжение и неуверенность.
— Если бы не люди вокруг, я бы тебя сейчас поцеловал, — очень тихо проговорил Ыйчжин, улыбаясь.
— Ооо, у тебя будет миллион возможностей это сделать чуть позже, — Сэён ему подмигнул и перехватил за руку, потянув за собой к выходу.

На итоговом выступлении достается всем.
От стыда у Ыйчжина горят уши, и нет сил ни на кого смотреть. Он вспоминает слова Хваён-сонбеним, что они же уже как-то дебютировали, и задается вопросом «и правда, как?» То, что они показали, ни на что не годится. То, что показал лично он — абсолютный провал. Если бы по результатам этой миссии кого-то выгоняли, Ыйчжин не сомневается, он был бы во главе этого списка неудачников.
И действительно удивляется, что их команда не на последнем месте. Правда, от этого нисколько не легче. До съемок клипа неделя. До прогонов с Рэйн-сонбенимом — всего четыре дня.
Они возвращаются в тренировочный лагерь поздним вечером. Продюсеры советуют поспать эту ночь, говорят, что все молодцы, и небольшой отдых просто необходим. Напоминают, что их не будут снимать вплоть до итогового прогона, не считая индивидуальных интервью, но не стоит пренебрегать репетициями и тренировками. Но Ыйчжин даже эту ночь спать не собирается.
— Пойдешь ужинать? — это первое, что говорит ему Сэён после их провального выступления. Ыйчжин не уверен, но, кажется, это вообще первое, что говорит Сэён.
— Только если слегка перекусить, — качает головой Ыйчжин. — Я потом в зал.
— А я как будто нет, — усмехается Сэён.
Следующие дни сливаются в один бесконечный день. В какой-то момент Ыйчжин перестает понимать какое время суток на дворе и какой день недели. Если бы не Сэён, он бы и есть забывал.
Но приложенные усилия окупаются. Он больше не путает движения, не сбивается. И на последнем прогоне — к нему ни одной претензии.
— Всем спасибо! Все свободны!
Они все поздравляют друг друга с окончанием первой миссии, съемок клипов и предстоящими неделями условного отдыха.
— Как вернетесь в общагу — сразу ложись спать, — наставительно говорит Сэён, обняв Ыйчжина за плечи.
— Миссия закончилась, ты больше не мой лидер, — смеется Ыйчжин. Хотя совет Сэёна это именно то, что Ыйчжин и собирается сделать.
— Жду от тебя огненного танцевального выступления, — подмигивает ему Сэён.
— А я от тебя, — Ыйчжин похлопывает Сэёна по спине ладонью. — Зажжем как в старые добрые?
— Не забывай про Квансока. Кто-то из нас просто обязан его уделать! — Сэён улыбается озорно и весело. Его зовут, и он отстраняется. — Я напишу тебе через пару дней. Раз уж раздобыл номер, надо пользоваться.

Сообщение от Сэёна приходит посреди ночи.
«Хён, ты спишь?»
«Нет, пока даже не собирался. А что?»
Ыйчжин отправляет ответ и садится на пол зала, подогнув под себя ноги. Зная Сэёна, в ответ может прийти что угодно.
«Очень нужна твоя помощь» — и следом адрес танцевальной студии неподалеку.
Ыйчжин закатывает глаза, усмехнувшись. Но тут же хмурится. Это раньше Сэён мог таким образом вытянуть его на внезапное свидание посреди ночи, и это было нормально и даже мило. Но сейчас у них не те отношения.
Телефон снова пиликает.
«Я немного поломался и сам до больницы не доберусь. Своих дергать не хочу, им через полгорода ехать, ты ближе всех. Но если ты не можешь, не вопрос, я пойму».
«Скоро буду!» — Ыйчжин отправляет сообщение уже на бегу. Воображение рисует всякие ужасы, вплоть до оторванных конечностей и сломанного позвоночника, а сердце стучит как бешеное, хотя он прекрасно понимает, что ничего такого случится просто не могло. Но не паниковать не может.
Ыйчжин влетает в студию раскрасневшийся, взлохмаченный, с диким взглядом.
Сэён даже улыбается, глядя на него, и качает головой.
— Да ничего страшного, не надо было так бежать, хён, — Сэён сидит на полу, вытянув одну ногу. Он виновато разводит руками, — Не удержал равновесие и подвернул ногу. Думаю, ничего серьезного, но опухла и болит как тварь. А у нас скоро съемки снова... и концерт...
Он растерянно замолкает и прикусывает губу.
— Извини, что выдернул...
Ыйчжин прикрывает на секунду глаза, сжав пальцами переносицу. Недовольно ворчит:
— Нашел, за что извиняться.
Сэён извиняется еще раз двадцать, пока они добираются до больницы, Ыйчжин даже перестает обращать внимание. Он с ужасом думает о том, что будет, если травма серьезная.
А когда Сэёна забирают врачи, садится на стул в приемном и ошалело смотрит по сторонам. Ыйчжин понятия не имеет, кому позвонить или написать. В итоге отписывается в общий чат своим, чтобы его не ждали в общаге в ближайшее время. В ответ тут же приходит сомнительная шуточка от Лекса и не менее сомнительный смайлик. Ыйчжин только фыркает. Никто из ребят не в курсе, что их связывает с Сэёном, и, по мнению Ыйчжина, так и должно оставаться.
— Я порвал две связки, — единственное, что говорит Сэён, выйдя в приемное. Он на костылях, а на ноге бандаж.
Ыйчжин шумно втягивает носом воздух.
У него самого такого рода травм за плечами с десяток, он прекрасно знает, насколько они усложняют жизнь, даже когда ты просто можешь целыми днями валяться на диване.
— Куда тебя отвезти? — спрашивает он, чтобы сказать хоть что-то.
— Да я дальше и сам... — теряется Сэён. Вздыхает и добавляет, — Но вообще я снова приглядываю за той самой квартирой моего друга. Так что я не шутил, когда звал тебя в гости. Ну, то есть, шутил только отчасти.
— Свет в ванной все еще не работает? — нервно усмехается Ыйчжин.
— На удивление, работает, — Сэён удобнее перехватывает костыли. Он кривится и несчастно спрашивает, — Ты же умеешь делать уколы? Мне надо будет через час один сделать, и если тебе не сложно... я и сам могу, но ненавижу это делать.
— Не вопрос, — Ыйчжин кивает.
Очень просто свести все для себя в просто помощь другу, любой бы на его месте поступил так же.
Всю дорогу из больницы Сэён молчит. Он смотрит на сложенные на коленях руки мрачно и в то же время потеряно. Ыйчжин осторожно сжимает пальцами его плечо.
— Ничего, прорвемся, — мягко говорит он.
— Ну да, вариантов-то немного... — Сэён кривит губы.
Ыйчжин не любит, когда у того такое настроение. Они почти всегда в итоге ругаются. Сэён не слишком умеет принимать поддержку, а Ыйчжин, видимо, не слишком умеет ее оказывать. Он убирает руку и тоже молчит.
В итоге Ыйчжин помогает Сэёну расстелить постель, делает укол и уходит, попросив написать утром.
И не понимает, откуда взялось разочарование. Как будто все должно было быть не так.

Сэён не пишет ни утром, ни через день. А написать самому Ыйчжину что-то мешает — не то гордость, не то невнятная обида, но, скорее всего, здравый смысл. Им бы вообще с Сэёном контактировать по минимуму, если уж на то пошло.
Через третьи руки он узнает, что с Сэёном все нормально, насколько вообще может быть нормально в его ситуации. И решает для себя, что на этом вопрос исчерпан.
Ыйчжин концентрируется на своем выступлении для битвы позиций. Лучший способ, чтобы его заметили и начали воспринимать всерьез. Особенно после прошлого фиаско.
И когда Ыйчжину начинает нравится то, что он видит в зеркале, от дверей раздаются аплодисменты. Он вздрагивает, оборачиваясь.
— Хён, ты их всех порвешь, не сомневайся даже! — Лекс широко улыбается, но тут же становится серьезным. — Но вообще я пришел тебя забрать. Рано утром нам на съемки, так что надо поспать.
— Репетировал речь? — улыбается Ыйчжин. — Столько строгости в голосе. Ух!
— Да, ну тебя, — Лекс фыркает, пытаясь скрыть смущение. И тут же меняет тему, хитро прищуривается и тянет. — Кстати, хён, ты так и не рассказал, где и с кем тогда в ночи шарахался. Хотя ты такой недовольный приехал, что кажется, все пошло не так, как ты планировал, да? Бортанули тебя?
Ыйчжин зависает. Он не имеет ни малейшего понятия, как стоит реагировать на этот вопрос. Надавать по ушам Лексу, значит уверить его в дебильных предположениях и еще несколько недель наслаждаться подколками, но ответить честно, как есть — получить сотню вопросов о том, как давно они с Сэёном знакомы, почему он никогда не рассказывал и все такое прочее.
— Все куда прозаичней и скучнее, — отвечает наконец Ыйчжин. Он не смотрит на Лекса, так и не определившись какое выражение придать лицу, так что делает вид, что гораздо важнее для него быстро собраться, а не этот разговор.
— В зале тебя не было! — не отстает Лекс. — И приехал ты в какую-то срань утра, злой и трезвый. Ты когда пьяный приходишь, то постоянно в коридоре все роняешь, а тут тихонечко зашел.
— Ты за мной следишь, что ли? — Ыйчжин останавливается и озадаченно на Лекса смотрит.
— Что? Нет, что ты! — Лекс машет руками и глупо улыбается. — Мне просто не спалось.
— Бессонница? И давно? Почему не сказал? — притворно хмурится Ыйчжин.
— Хён! Мы про тебя говорили, а не про меня! — возмущенно говорит Лекс и скрещивает на груди руки.
— А у меня нет бессонницы. Вырубаюсь сразу, как ложусь, — пожимает плечами Ыйчжин. Он оглядывает зал, проверяя, ничего ли не забыл. — Пойдем.
— У меня тоже нет бессонницы! Одну ночь не мог заснуть, тоже мне трагедия, — отмахивается Лекс.
— Вот сегодня и узнаем, — кивает Ыйчжин. — Сам сказал, сегодня надо выспаться.
Он несет какую-то дичь до самой общаги, но добивается главного — Лекс уже и не помнит, с чего начался разговор. Ыйчжина это вполне устраивает.

Занимать первое место одновременно до одури приятно, но и до ужаса стремно. Ыйчжин выходит на небольшую сцену одним из первых. Он боится перегореть, боится перенервничать. Но все получается. Он слышит восторженные крики и аплодисменты. Видит внушительные баллы на экране. Честно говоря, он не ожидал.
А потом остается только надеяться, что никто не окажется круче.
Ыйчжин внимательно смотрит за каждым выступлением, не только потому, что сейчас они соперники. Он хочет знать, кто и на что способен, отмечает для себя, с кем хотелось бы поработать вместе.
И вот Джи Хансоль — это точно не тот человек, вместе с которым хотелось бы выступить Ыйчжину. Слишком большая разница: в росте, в стиле, в эмоциях. Особенно в эмоциях. Ыйчжин неловко ерзает на стуле и улыбается как ни в чем не бывало. Но в голове у него ни одной пристойной мысли. Хансоль выдает за несчастные сорок секунд столько секса, что во рту пересыхает.
Когда Ыйчжин столкнулся с ним в первый раз, еще в самом начале, на отборочных, он подумал что-то вроде «симпатичная мордашка, ничего особенного». И было что-то еще, про оленя в свете фар или типа того.
Но теперь Ыйчжин готов не согласиться с самим с собой. Хансоль на самом деле ассоциируется с кем-то хищным.
Сани объявляет результаты очередного претендента, и Ыйчжин вздрагивает. Он пропустил все выступление, думая черт знает о чем. Это ужасно смущает. Почти так же, как взгляд Хансоля.
В итоге Ыйчжин проигрывает Квансоку.
Но, внезапно, это почти не обидно. Экранное время Ыйчжин отхватил, внимание к себе привлек. А то, что пока Квансока считают лучшим — это только стимул расти дальше.
Ыйчжин возвращается к своей команде, и его поздравляют так, будто он только что выиграл. Только у Сэёна совершенно нечитаемая улыбка.
Ыйчжина от нее тянет начать оправдываться. Но он молчит. Кажется, за весь день съемок они обменялись дежурным приветствием и только. Но Сэёна разве что ленивый не спрашивает про травму и не выражает соболезнования. Он, конечно же, улыбается и благодарит за беспокойство, но тут не надо быть гением, чтобы понимать, как это все его бесит.
Бесить Сэёна Ыйчжину не хочется. Он не уверен, не закончится ли все в итоге серьезной перепалкой.
И когда начинается новое распределение по командам, внутренне Ыйчжин молится об одном — чтобы они оказались в разных командах. Ему неловко от этих мыслей, он знает, что мало кто хотел бы сейчас оказаться в команде с Сэёном из-за его травмы. А то, что у него другая причина, мало успокаивает.
Но мироздание не слишком любит Ыйчжина. Так что он огребает по полной программе. Сначала его выгоняют из комнаты, в которую он пришел, а потом они смотрят с Сэёном друг на друга, и, кажется, Сэён тоже не рад тому, как все обернулось.
Ыйчжин даже раздумывает почти всерьез уйти в команду Шинхвы. Но песня настолько не его, что какого черта вообще? Он снова злится. И на себя, и на Сэёна.
Но быстро берет себя в руки. Сэён не виноват, что повредил ногу. И не виноват, что до этого Ыйчжин плохо себя проявил, из-за чего его и выгнали из команды БТС. И что Ыйчжина все никак не отпустит, и он думает черт знает о чем — тем более не виноват.
В конце концов, из Сэёна получается хороший лидер. А если будут сложности с хореографией и ее отработкой — Ыйчжин поможет.

И поначалу все действительно неплохо. Ыйчжин и Сэён разбирают движения и придумывают связки. И там, где Сэён не может что-то показать из-за боли в ноге, Ыйчжин его страхует, берет часть обязанностей на себя.
Но у Сэёна концерт, и это сильно ударяет по их расписанию. У них не готовы расстановки, и можно сказать, что не готово вообще ничего.
К тому же Ыйчжин всерьез волнуется за Сэёна. Травма сама по себе неприятная, но если перенапрягать ногу — могут быть самые нехорошие последствия. Он, конечно, не говорит вслух ничего такого. Ограничивается улыбкой и спокойным:
— Мы ждем тебя обратно.
— Сильно не скучай! — подмигивает ему Сэён.
Несколько следующих часов все нормально, им есть, чем заняться, что отработать. Но потом накатывает паника. Они смотрят на остальные команды, которые уже собрали все выступление, и начинает казаться, что они сами еще даже не начинали, что отстают на какую-то прорву времени.
К тому же Ыйчжин боится, что у Сэёна не будет возможности закончить расстановки, в конце концов, он же не развлекаться уехал. И единственный вариант решения, который видит Ыйчжин — сделать все самим, без Сэёна. Ему не слишком нравится такой расклад, он не уверен как отреагирует Сэён, не уверен, что сам сможет справиться. Но это лучше, чем сидеть и ждать, теряя драгоценное время.

У Ыйчжина раскалывается голова. Он не привык быть лидером, не привык придумывать переходы, прикидывать, как сделать так, чтобы каждый из девяти человек смог показать себя. Это интересно, но выматывает невероятно.
Он еще раз смотрит на свои листы с пометками и просто мысленно машет на все рукой. За последние двое суток он спал часа два, не больше, ему нужен отдых.
Он оставляет Саниля и Хёкчжина вдвоем, все равно он мало чем может помочь в отработке вокала.
В коридорах тишина и полумрак. Только из приоткрытой двери репетиционной комнаты оранжевой команды доносится тихая музыка.
Ыйчжин несколько секунд борется с любопытством, но все же сдается и заглядывает внутрь.
Там только Хансоль.
Он репетирует что-то не связанное с миссией. Что-то в том же духе, как его выступление на битве позиций. И Ыйчжин замирает в дверях. Он понимает, что по хорошему стоит уйти, что он вообще спать собирался, а с Хансолем они даже не знакомы, он понятия не имеет, как тот относится к таким вот наблюдателям. Но Ыйчжину слишком нравится то, что он видит, и совершенно не хочется уходить.
Хансоль его, наконец, замечает, и останавливается.
— Прости... — поспешно говорит Ыйчжин, — Я мимо шел, услышал музыку. И что-то залип на том, как ты танцуешь. Очень круто, правда! Мне еще на битве понравилось, но вот сейчас даже лучше. Более естественно что ли, мягко.
Он тараторит из-за того, что нервничает и чувствует себя глупо. И неловко все это до невозможности.
— Спасибо, — Хансоль едва заметно улыбается. Ему явно тоже не по себе.
— Ты не против, если я тут посижу, посмотрю? — вдруг спрашивает Ыйчжин. — Если я помешаю, то так и скажи только. Я не хочу навязываться.
Хансоль переводит взгляд на часы, потом обратно на Ыйчжина. И улыбается, теперь уже однозначно и широко, чуть наклонив голову.
— Четыре часа утра, мне кажется гораздо полезнее было бы пойти спать. Но, если что, я не против. Ты мне не помешаешь.
— У меня так сильно болит голова, что я все равно не засну, — фыркает Ыйчжин и, наконец, заходит внутрь. Он закрывает за собой дверь, а потом устраивается на полу у стены.
Пожалуй, Ыйчжин снова готов пересмотреть свое мнение о Хансоле — теперь он считает, что поработать с ним было бы круто. Круто и бесконечно неловко одновременно. Потому что на танцы Хансоля нужно ставить ограничения по возрасту, ну, серьезно.
Ыйчжин не замечает момента, когда у него перестает болеть голова, а глаза начинают слипаться.
Но когда он вдруг резко выныривает из сна — он сидит все там же, только теперь укрыт курткой.
— Проснулся? — почти сразу обращается к нему Хансоль.
— Сколько времени? — Ыйчжин откашливается и трет глаза пальцами.
— Семь утра. У нас еще три часа до завтрака, — Хансоль устало улыбается. — Предлагаю разбрестись по комнатам и проспать их в нормальном положении. Я как раз закончил.
— А я все проспал, — вздыхает Ыйчжин. — Покажешь мне потом, что в итоге получилось?
Хансоль медлит с ответом, смотря на Ыйчжина задумчивым и не особо понятным взглядом.
— Хорошо, — в итоге кивает Хансоль. И неловко добавляет, опуская взгляд в пол. — А ты покажешь мне, как делать одно движение, которое на битве использовал?
— Договорились! — Ыйчжин соглашается без раздумий. — Можно будет после того, как миссию закончим, встретиться.
Они расходятся по комнатам, Хансоль почти смущенно называет его «хёном», желает спокойной ночи и ретируется. А у Ыйчжина странные ощущения в районе солнечного сплетения, как будто нехорошее предчувствие. Но он предпочитает подумать об этом когда-нибудь потом.

Сэён возвращается поздним вечером, и у него есть едва ли пара часов до промежуточной оценки, чтобы влиться в процесс. Он меньше хромает, но выглядит так, будто не спал последний месяц. Когда шум по поводу его возвращения утихает, и они уже готовы приступить к репетиции, Ыйчжин подходит к Сэёну и говорит:
— Пока тебя не было, мы... я придумал расстановки для танца. У нас мало времени до оценки, давай сейчас вы с Гону-хёном выучите все как есть, а потом обсудим?
Сэён как будто не сразу понимает, о чем тот говорит, а когда понимает, только пожимает плечами.
— Хорошо. Но как закончим с оценкой надо будет сначала сходить перекусить, а потом уже будем разбираться, что вы тут наворотили.
Он не выглядит раздраженным, и это несколько обнадеживает. Хотя Ыйчжин все равно не перестает нервничать. Так, на всякий случай.
А после оценки не знает, что чувствовать. С одной стороны, его впервые похвалили, с другой — обругали всех остальных. Ыйчжин чувствует свою вину, что не доглядел за ними, не помог, когда стоило, слишком сосредоточенный на чертовых расстановках и том, как не облажаться самому. Про плохую командную работу им говорили и в прошлый раз, но он не прислушался. Хреновый из него был бы лидер.
К Сэёну, честно говоря, страшно подходить. Он их лидер, он ставит танцы — а тут такая критика. Ыйчжин и хочет сказать ему что-то ободряющее, но понимает всю глупость такой затеи. Сэёну нужно сначала успокоиться.
Они ужинают в тишине, не поднимая глаз от своих тарелок, кто занавесившись челкой, кто спрятавшись за козырьком кепки. И когда около Ыйчжина кто-то останавливается, он даже не сразу реагирует.
— Добрый вечер, хён, — Хансоль неуверенно улыбается.
— О, привет, — Ыйчжин улыбается в ответ.
— Я на минутку буквально, прости, что отвлекаю. Вчера уже поздно было, вот я и не спросил, можешь мне свой номер дать? А то я потом забуду, что так его и не взял, и не получится списаться, — говорит Хансоль. И с каждым новым словом его голос становится все тише и тише. Ему явно не по нутру ни этот монолог, ни тем более внимательный и тяжелый взгляд Сэёна.
— Да, конечно! — тут же кивает Ыйчжин. Он диктует свой номер, усиленно стараясь не замечать ни выражения лица Сэёна, ни любопытного взгляда Гону.
— Не знал, что вы знакомы, — тянет Сэён, едва Хансоль отходит от их стола. Ыйчжину слышится насмешка. И, кажется, еще ревность. Последнее раздражает особенно.
— Вчера нормально познакомились, — пожимает плечами Ыйчжин. — Он крутой танцор.
— Так вот, где ты вчера потерялся! — улыбается Гону. — Кисок мне пожаловался, что ты в комнату пришел в восьмом часу, громыхал чем-то в ванной так, что аж его разбудил. А Саниль говорил что-то про то, что ты свалил еще трех ночи не было, он с Хёкчжином вдвоем оставался.
Ыйчжин снова пожимает плечами и берет в руки палочки. Взгляд Сэёна становится совсем недобрым. А мотивация словоохотливости Гону неясна категорически. Ыйчжин не знает наверняка, насколько он осведомлен про их с Сэёном отношения, но было бы странно, если он ни о чем не догадывается. Слишком долго они мельтешили у него перед глазами. Слишком неоднозначная и близкая дружба у них была. К тому же слишком резко и бурно оборвавшаяся.
В разговор вклинивается Саниль, а вслед за ним Чонха. Они точно не видят никаких подводных камней в этом разговоре, зато очень хотят отвлечься от неприятных мыслей после оценки. Сэён не говорит больше ни слова до самого конца их ужина.
Ыйчжин достаточно его знает, так что ждет, когда бомба взорвется. И обещает себе быть максимально терпеливым, не провоцировать, не реагировать. Позволить Сэёну перебеситься и успокоиться, выспаться в конце концов.
Но у Ыйчжина это никогда не получалось.
Вот и теперь он не молчит о том, что ему не нравятся расстановки Сэёна, которые тот им навязывает. Не нравится, что должен отдуваться за всех. Если бы не то, что Сэён подготовил схемы явно заранее, Ыйчжин готов был бы решить, что это такая месть со стороны Сэёна. Не очень понятно за что, правда. Или он всерьез решил, что то, что они когда-то встречались, дает ему пожизненное право на Ыйчжина? Не говоря уже о том, что с Хансолем у Ыйчжина не происходит решительно ничего особенного.
Они ругаются из-за чертовых расстановок. Гораздо спокойнее, чем ругались обычно, но недопустимо для ругани при свидетелях, и уж точно совершенно недопустимо для шоу на выживание.
Потом к Ыйчжину еще и продюсер подходит, просит по горячим следам записать интервью. Оно просто необходимо для финального монтажа.
Ыйчжину очень сложно подбирать слова, чтобы не сказать ничего лишнего, а наоборот сгладить ситуацию, обрисовать все достаточно невинно — устали, перенапряглись, ничего страшного.
Он худо бедно справляется с этой задачей.
И до самого выступления больше не высказывает никаких категоричных мыслей. Сэён, видимо, придерживается той же позиции. Они репетируют спокойно и собранно, но почти не говорят друг с другом вне рабочих моментов. Когда вас девять человек в команде, а за пределами комнаты еще в семь раз больше — это не большая проблема.
После финального прогона Ыйчжин держится как можно дальше от Сэёна. Тот предсказуемо перенапрягся, травма обострилась с новой силой. И у Сэёна почти истерика, он говорит, что не уверен, что вообще сможет выступить. Ыйчжин знает, что сделал бы, если бы они все еще встречались, но не имеет понятия что можно сделать теперь. И предпочитает просто не раздражать лишний раз. По крайней мере так он говорит самому себе, а о том, что это больше похоже на бегство, предпочитает не думать.
А после выступления, когда все получилось, когда в крови адреналин, он плюет на все свои внутренние принципы, первым подходит к Сэёну, помогает ему спуститься со сцены. Не отходит, даже когда тот говорит, что все в порядке, что он может идти дальше сам.
И не удивляется, когда Сэён тормозит его, едва они возвращаются в тренировочный лагерь.
— Поговорим? — мягко предлагает Сэён.
— Пошли в комнату для тренировок, — кивает Ыйчжин.
Сейчас она никому не нужна. Утром нужно будет собрать вещи и снова разъехаться до следующей миссии.
— Я был не прав, — говорит Сэён, садясь на пол около стены.
Ыйчжин садится рядом. Он ждет будет ли продолжение, не хочет перебивать.
— Я должен был подобрать другие слова, — продолжает после паузы Сэён. — Слишком резко говорил. И при ребятах еще.
— Да, нам стоило выйти и поговорить наедине, — соглашается Ыйчжин. У него на языке вертится вопрос, который он не рискнет задать: как много в этой ссоре было личного, не связанного с проектом?
— Мне не хотелось бы, чтобы ты продолжал меня избегать, — добавляет Сэён. И нервно смеется, — Тем более не хотелось бы, чтобы ты игнорировал меня, если я вдруг напишу.
— А ты напишешь? — хмыкает Ыйчжин. И тут же качает головой. — Впрочем, не важно. Напишешь — отвечу. Даже на звонок отвечу, если не буду занят.
— Но сам не напишешь? — тихо спрашивает Сэён.
Ыйчжин кривит губы. Он понимает, что сейчас отличный момент наконец прояснить их отношения, расставить все точки. Хотя, на его взгляд, все точки уже стоят.
— Нет. Я не готов, — наконец отвечает он.
Сэён кивает, принимая его слова, улыбается только грустно. Ыйчжин глубоко вдыхает.

— И когда ты собирался мне сказать? — сходу налетел на Сэёна Ыйчжин, не дал ему даже за стол нормально сесть.
— Что? Ты о чем? — растерянно переспросил Сэён.
— Что ты уезжаешь в Японию! — Ыйчжин с трудом сдерживался от того, чтобы начать орать.
— Откуда ты?.. — Сэён замялся, опустил взгляд. Нервно кашлянул. — Хён...
— Так когда? — перебил его Ыйчжин. — Написал бы мне за пять минут до вылета, да? О, хён, знаешь, я сваливаю на несколько лет, не скучай. Так, да?!
— Хён, не шуми, — поморщился Сэён.
— Ты издеваешься, что ли? — Ыйчжин резко выдохнул, но голос понизил. Он откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки. — Мне казалось у нас несколько все серьезней, чем случайная и ничего не значащая интрижка на пару недель, когда да, так поступить было бы нормально.
— Это не случайная интрижка, — Сэён смотрел в стол, поджав губы. — Не говори ерунды.
— Ах, ерунды? Тогда какого черта вообще?! — Ыйчжин снова повысил голос, не сдержавшись.
Он специально назначил встречу в людном кафе, знал, что это хоть и плохо, но позволит ему себя контролировать. Если бы они встретились наедине, он не уверен, что не прибил бы Сэёна.
— Так кто тебе сказал? — снова повторил свой вопрос Сэён.
— Да какая разница? Должен был бы сказать ты, еще когда узнал, — фыркнул Ыйчжин. — Ну, то есть я так полагаю, что должен был. У тебя явно другое мнение и другое восприятие наших отношений.
— За каким чертом?! — теперь не сдержался Сэён. — Чтобы два месяца между нами было что? Затянувшееся прощание?!
Ыйчжин опешил. Он понимал, что агентство не могло сказать об отъезде на столь длительный срок меньше, чем за пару недель хотя бы, и злился, что Сэён молчал так долго. Но два месяца... цифра не укладывалась в голове.
— Хён, я уезжаю, понимаешь? На год, на два, может вообще на всю жизнь — я не знаю! И никто не знает! — Сэён резко замолк, а продолжил уже совсем другим тоном, тихим и злым. — Я это не выбирал. Но я мог выбрать, как провести эти два месяца. Разве было плохо?
Ыйчжин ничего не ответил. Ему нечего было сказать. Слишком больно, слишком обидно.
Еще утром он планировал, как они поедут следующим летом на Чечжу, все равно расписание у обоих, мягко говоря, свободное, а билеты можно купить по бросовым ценам, если озадачиться заранее, а теперь оказывается, что никакого следующего лета у них не будет. И вообще ничего не будет.
— Пошел ты к черту, — в итоге прошипел Ыйчжин. — Уматывай в свою сраную Японию.
— Хён... — Сэён поморщился.
— Если бы ты сказал сразу, как только узнал, когда еще только появились слухи — я бы что-нибудь придумал. Я мог бы продвинуть идею промоушена для своих в Японии или что-то для себя лично. Можно было бы выкрутиться... найти способ....
Ыйчжин глубоко вдохнул. Глаза жгло. И это было отвратительно.
— Пошел ты к черту, — повторил Ыйчжин.
Он встал и, не оборачиваясь, пошел к выходу. Сэён позвал его всего один раз. Тихо, и не слишком уверенно.
А потом позвонил. Ыйчжин вздрогнул от телефонной трели, огляделся шальным взглядом вокруг, он не понимал где оказался, не помнил, как сюда дошел. На телефоне высветилась фотка Сэёна, дурацкая, Сэён всегда любил кривляться, и подпись «Сэёни», и тупое сердечко в конце. Его поставил сам Сэён. Сердечко, серьезно.
Ыйчжин сжал зубы. Его душила злость. Что еще мог сказать ему Сэён?
От столкновения с асфальтом телефон разлетелся вдребезги.

Свое свободное время Ыйчжин забивает по максимуму. Постоянно с кем-то встречается, репетирует, как хореографию заглавных треков, так и что-то свое, но никогда — в одиночестве.
Ему вообще внезапно сложно в одиночестве. После съемок, когда даже спать некогда, свободный график выбивает из колеи, а в голове слишком много мыслей. О шоу и грядущем первом исключении, о новых миссиях, о Хансоле и Сэёне. Ни одну из них Ыйчжин не хочет обдумывать. Но последняя особенно навязчива.
Хансоль приятный и забавный в личном общении. Он сначала смущается до невозможности, говорит невнятно и мало, но потом как будто в его голове что-то щелкает, и вот он уже болтает не умолкая, смеется, странно шутит. Один раз даже звонит среди ночи просто поболтать. С ним приятно и легко, только Ыйчжин не может понять, есть в действиях Хансоля какое-то двойное дно, или ему только кажется. В конце концов, Хансоль общается с кучей народа с шоу, не делает никаких неоднозначных намеков. Ыйчжин и раньше-то был не силен в осознании таких вещей, а после Сэёна, который порой напоминает бульдозер, разучился окончательно.
А Сэён так и не пишет.
Зато за несколько дней до начала съемок с Ыйчжином связывается сценарист. По плану после нового распределения по командам, будет что-то вроде боксерского ринга, где можно будет высказать любые претензии к другому участнику. Хоть новые, хоть застарелые. Ыйчжин напрягается уже на этой фразе. Он не думает всерьез о том, что кто-то что-то мог знать про их прошлое с Сэёном, что тем более решат выставить это грязное белье на всеобщее обозрение, но на секунду его захлестывает паника. Впрочем, когда ему поясняют, чего хотят лично от него — легче не становится.
— Мы уже уладили наши разногласия, — как можно более ровно говорит он, сильно сжимая телефон.
— Это хорошо. Но после финального монтажа серии у зрителей могут остаться сомнения на этот счет.
— Я говорил об этом в индивидуальном интервью, — Ыйчжин морщится и трет пальцами переносицу. — Или вы это решили вырезать?
— Нет, конечно, нет. Но вообще не понимаю, почему вы отказываетесь. Это эфирное время. И возможность показать, что все действительно в порядке. Ведь в порядке?
Ыйчжину слышится что-то неприятное в этом вопросе, как будто его проверяют. Продюсерам все еще нужна драма.
— Да, в порядке, — Ыйчжин наконец берет себя в руки, говорит расслабленно и спокойно. — Так что мне надо сделать?
— Написать приблизительный текст вашей претензии. Не переживайте, мы поможем его отредактировать, если что. Сможете прислать его на проверку не позднее, чем за день до начала съёмок?
— Да, хорошо. А я могу обсудить этот вопрос с Сэёном?
— Не стоит. Мы хотим получить искреннюю реакцию. Так что ему лучше вообще об этом не знать.
— Ясно...
Ыйчжин вешает трубку и закрывает глаза. О да, искреннюю реакцию они точно хотели бы получить. От них обоих. Но вот думать, какая искренняя реакция ждет его потом от Сэёна, как только они окажутся где-то, где нет камер — вообще не хочется.
В итоге Ыйчжин не спит всю ночь, пытаясь написать хоть что-то. Ему активно лезут помогать одногруппники, им кажется это все забавным и прикольным. Они заканчивают к утру, и Ыйчжин просто скидывает текст сценаристам. Если их что-то не устроит, пусть исправляют как больше нравится.
Ыйчжин крутит в руках телефон, то и дело заходя в чат с Сэёном, как будто мог не заметить появления там нового сообщения. Он даже начинает сам что-то писать, но так и не отправляет. Зато чуть не роняет телефон, когда Сэён вдруг пишет: «Встретимся вечером?».
С чувством момента у Сэёна всегда было хорошо.
— Наконец сделал то, что так хотели от меня врачи — дал ноге покой, — улыбается Сэён, когда они усаживаются за столик.
— Прям так, как хотели они, или так, как это видишь ты сам? — наклоняет голову набок Ыйчжин.
— Не более четырех часов тренировок в день, — разводит руками Сэён.
— Четыре? Даже не шесть? Я поражен, — смеется Ыйчжин.
Сэён ведет себя так же, как в первую их встречу после начала проекта. Легко, непринужденно. Но Ыйчжин не слишком расслабляется и правильно делает.
— Встретился с Хансолем? — вдруг спрашивает Сэён, хотя они говорили о чем-то другом, и даже кажется, не закончили мысль. Он отводит взгляд за окно, подпирает щеку ладонью и всем своим видом пытается показать, насколько ему не важен ответ.
Ыйчжин вздыхает.
— И с ним, и еще с кучей народа, если тебе интересно.
— Остальные — не особо, — качает головой Сэён, поджав губы.
— А почему именно Хансоль? — Ыйчжину и правда хочется услышать ответ.
— Ты дурак, что ли? — Сэён переводит на него взгляд и улыбается. Неискренней, постановочной улыбкой. Ыйчжин ее не любит. — Совсем без глаз надо быть, чтобы не заметить, что ты ему нравишься.
— Ревнуешь, что ли? — хмурится Ыйчжин.
— Беспокоюсь, — пожимает плечами Сэён. — Сейчас не время, чтобы влипать в отношения. Даже если они совершенно несерьезны. Ты любишь в омут с головой, это может быть чревато.
— Не очень понимаю, какое тебе до всего этого дела, — фыркает Ыйчжин. — К тому же сам сказал, я ему нравлюсь, а не он мне.
— А он тебе не нравится? — наклоняет голову Сэён.
— А это не твое дело, — Ыйчжин откидывается на спинку стула. — Предлагаю сменить тему. Не думаю, что снова поругаться — это именно то, что нам нужно перед началом съемок.
Сэён только пожимает плечами. Он не настаивает.

@темы: Strong Heart - 2018

---

Солнцестояние

[captain alinchus]

Автор: tenshi vi romania
Иллюстратор: alinchus
Фандом: MAMAMOO, Red Velvet, BTS
Пейринг/Персонажи: Бёри|(/)Ёнсон (МАМАМОО), Сыльги|(/)Чжухён (Red Velvet), фоново Сокджин/Чимин (BTS)
Рейтинг: PG-13
Жанр: фентэзи!АУ, слоуэкшн
Количество слов: ~19,5тыс
Скачать (без иллюстраций): ссылка
Предупреждение: местами встречаются отрубленные конечности
Краткое содержание: фейри!АУ, где Бёри не совсем простая смертная и может видеть волшебный народец, тем не менее избегая его всеми способами. Но в её жизни появляется солнечная Ёнсон и любопытство втягивает Бёри в интриги Летнего и Зимнего Дворов фейри.
От автора: по мотивам книг о фейри Мелиссы Марр

Бёри откладывает в сторону кисть и придирчиво рассматривает нарисованный куст бордовых гортензий. Акварель ещё влажная, пахнет чем-то сладким с примесью химической горечи.
Фейри, живущая в гортензии, заинтересованно заглядывает через плечо Бёри. Её алые волосы едва заметно щекочут шею. Бёри очень хочется смахнуть это прикосновение, но она не выдаёт себя. Фейри тянет тонкие ломкие пальцы с лишним суставом, похожие на веточки, к холсту и гладит нарисованные гортензии.
— Какая точность, — шелестит она и льнёт к холсту. — Ты талантливая, смертная.
Зеленоватого оттенка кожа обтягивает её выступающие кости, выглядывающие из-под словно сотканного из паутинки платья. Фейри чуть приседает перед Бёри. Чёрные глаза без белка смотрят прямо ей в лицо.
Бёри вздыхает. На сегодня рисования хватит. Она тщательно полощет кисти в баночке с водой, вытирает их мягкой ветошью и складывает в отдельную коробку.
Фейри наблюдает за её действиями, поглаживая край холста, и шипит, когда Бёри тянется, чтобы собирать мольберт.
— Ты скучная, — произносит фейри и пинает деревянную ножку.
Мольберт падает, едва не ударяя Бёри по рукам.
— Растяпа! — фейри звонко смеётся и скрывается в листве гортензиевого куста.
Бёри прикрывает глаза.
Никогда не показывать фейри то, что ты их видишь.
Она повторяет это про себя как мантру и торопливо складывает мольберт.
— Привет! — голос Сокджина заставляет её вздрогнуть.
— Опять подкрадываешься? — возмущается Бёри, порываясь запустить в него коробкой с красками.
Сокджин смеётся, на всякий случай отступая.
— Не думал, что ты снова замечтаешься и не услышишь, как я иду.
— Всё потому, что ты крадёшься, — ворчит сконфуженная Бёри. — Ты опоздал, я уже закончила.
Сокджин похлопывает по большой сумке через плечо, почти такой же как у самой Бёри.
— Ничего, наверстаю.
Бёри старается не смотреть за его спину. За плечами Сокджина часто маячит рыжая макушка одного фейри, который появляется вместе с Сокджином, смотрит на то, как он рисует, как читает. Бёри могла бы назвать его безобидным, но к народу фейри вообще нельзя употреблять подобное слово.
Ни один из них не будет безобидным. Бёри знает, что фейри делают с людьми. Как утаскивают в хороводы, как заставляют плутать и гибнуть в трясине, как толкают, щипают в своё удовольствие, как одурманивают и уводят за собой.
Бёри едва сдерживает облегчённый вздох: рыжеволосого нет сегодня. Сокджин присаживается на траву и раскладывает вещи.
Фейри гортензии вновь появляется из-за ветвей и заинтересованно разглядывает Сокджина. Бёри нестерпимо хочется бросить в неё чем-нибудь.
— Ты останешься? — спрашивает Сокджин.
— Недолго, — решает Бёри. — Хочу посмотреть твой набросок.
— А свой-то покажешь? — Сокджин выразительно смотрит на её сумку.
— Покажу, если хорошо попросишь, — ёрничает Бёри и высовывает язык.
Сокджин ловко обращается с карандашом. Бёри нравится следить за движениями его пальцев, ей кажется, что её собственным далеко до изящества. Фейри гортензии подползает на четвереньках к сидящему Сокджину и заглядывает в глаза.
— Ты красивый, — шелестит она.
Её пальцы-веточки тянутся к его лицу. Бёри сжимает зубы.
Рыжая вспышка мелькает где-то рядом, Бёри вздрагивает, едва удерживаясь от вскрика. Фейри гортензии корчится на траве, прижимая к себе обрубки рук и воет монотонно.
— Ух, какой ветер, — беззаботно улыбается Сокджин и поднимает с травы разлетевшиеся листы бумаги для рисования.
Рыжеволосый фейри бесстрастно вытирает клинок, испачканный зелёной кровью фейри, о траву. Он чувствует на себе взгляд Бёри, и та едва успевает его отвести за его плечо, вглядываясь вдаль.
Спина покрывается холодным потом.
Рыжеволосый рассматривает её пристально, но потом переводит взгляд на Сокджина и касается его волос пальцами. Бёри думает, что Сокджин что-то чувствует, потому что мягко улыбается и тянется к месту прикосновения, но потом одёргивает руку и возвращается к эскизу.
Рыжеволосый подходит к раненой фейри. Мягкие черты лица искажаются, заостряясь. Бёри кажется, что в его глазах пылает огонь.
— Мне очень жаль, — голос фейри жалобный и надломленный, словно треск сухого хвороста, — я не знала, что этот смертный под защитой.
— Не важно, — холодно цедит рыжеволосый. — Убирайся.
Бёри на какое-то мгновение представляет, что он разрубит её своим клинком, но фейри гортензии уползает, скрываясь под кустом, пышно цветущим бордовым.
— Всё в порядке? — спрашивает Сокджин. — У тебя лицо такое, словно ты привидение увидела.
Бёри чувствует на себе тяжёлый взгляд рыжеволосого и улыбается Сокджину.
— Кажется, я сильно задумалась, прости, — врёт она и смотрит на свои ноги.
На её туфлях зелёные брызги.
— Мне лучше пойти, я не выспалась, — она подхватывает свою сумку и, смазанно попрощавшись, уходит, чувствуя пронизывающий взгляд на спине до самых ворот.

В жилище старой Паучихи стоит затхлый воздух. Зимняя Королева морщит нос, ступая на земляной пол, усыпанный косточками мелких грызунов. Чжухён следует за ней молчаливой тенью. Косточки под ногами хрустят, как пустые скорлупки от орехов.
— Выходи! — командует Королева, постукивая посохом.
С него летят снежинки. Чжухён замирает рядом, напряжённая как струна и готовая в любой момент сорваться с места.
В углу нехотя ворочаются. Сгорбленная фейри с паучьими ногами, кутается в собственные седые волосы, похожие на паутину, и делает шаг вперёд, перебирая всеми конечностями.
— Какая встреча, — скрипит она. — Не могу сказать, что удивлена.
— Видела будущее, Паучиха? — голос Королевы звенит льдом.
— Нет, — смех фейри напоминает Чжухён скрежет металла. — Я знала, что ты не сможешь сдержать любопытство.
Королева поджимает губы и прохаживается по небольшой пещере. Пол под её ногами покрывается инеем.
— Значит знаешь, что мне от тебя нужно.
Паучиха задыхается от хохота.
— Перестань, — Королева взмахивает посохом, направляя его на фейри.
Та замирает на мгновение и разражается новым приступом скрипучего хохота.
Чжухён в один прыжок оказывается около Паучихи и приставляет острый меч к её сморщенной от старости шее. Паучиха замолкает и вглядывается в Чжухён слепыми глазами.
— У твоей девчонки интересные глаза, — говорит она Королеве. — И острый клинок.
Чжухён хмурится, но меч не убирает.
— Кто был в предсказании, отвечай, — требует Зимняя Королева.
Чжухён чувствует её гнев, разливающийся в воздухе кристаллами льда.
Паучиха переводит взгляд глаз, поддернутых белой плёнкой, на Королеву.
— Ты не в праве мне приказывать, здесь не твоё ледяное королевство, — отвечает она. — Я не дала тебе ответ тогда, не жди его и сейчас.
— Убери клинок, — обманчиво мягко просит Королева, и Чжухён повинуется, отступая на шаг.
Посох упирается Паучихе во впалую грудь, и лёд, вырывающийся из него, пробирается внутрь её тела. Фейри хрипит, закашливаясь.
— Говори имя, — вкрадчиво требует Королева.
Паучиха надсадно кашляет. Чжухён видит чернильную глянцевую кровь на её тонких губах, растягивающихся в улыбке.
— Совсем скоро узнаешь, — сипит она. — Нить уже вплетена в паутину.
Королева убирает посох и смахивает несуществующие пылинки со своего чёрного платья.
— Закончи здесь, милая, — небрежно бросает она Чжухён и покидает жилище Паучихи.
Чжухён ненавидит выполнять подобные приказы, но клятва связывает её. Клинок пронзает обмороженное сердце Паучихи легко, как спелую тыкву.
— Скоро, — бормочет древняя фейри, угасая. — Скоро.
Чжухён наблюдает, как тело Предсказательницы рассыпается прахом, и борется с тошнотой.
Королева ждёт снаружи, надо идти.

Сыльги бесшумно открывает дверь и входит в приёмный зал. Ёнсон внимательно слушает двух юных пикси, что-то эмоционально ей объясняющих. Прозрачные крылья гостей взволнованно трепещут, норовя поднять их в воздух.
У пикси дурные новости. Сыльги понимает это, видя, как хмурая складочка появляется у Ёнсон на лбу, искажая её безупречное лицо.
— Я попрошу заняться этим, — устало говорит Ёнсон. — А пока старайтесь избегать того места.
Пикси кланяются так низко, что их медного цвета волосы касаются пола, и упархивают из зала, даже не заметив притаившуюся в углу Сыльги.
Ёнсон вздыхает и устало массирует виски.
— Расскажи мне что-то хорошее, Сыльги, — просит она. — Что-то, что сможет поднять мне настроение.
Сыльги поджимает губы.
— У семейства скворцов в вашем саду появились птенцы, — как можно бодрее рапортует она.
Ёнсон невесело смеётся.
— Если ты говоришь мне о скворцах, то дела совсем неважные, — подытоживает она. — Пикси, что приходили сюда, играли недалеко от жилища старой Паучихи. От её дома веет холодом Зимы и смертью.
Сыльги откладывает ножны в сторону и присаживается на ступенях рядом с Ёнсон.
— Зимняя Королева вновь навестила её, — озвучивает она опасения Ёнсон. — Думаешь Предсказательница сказала ей?
Ёнсон качает головой. Светлые пряди, словно напитанные солнечным светом, падают ей на лицо, скрывая стоящие в глазах слёзы.
— Зимний Двор силён, а я всё ещё слаба и не могу защитить своих подданных, — шепчет Ёнсон. — Отвратительная из меня Королева.
— Никто кроме тебя не справится с этой ролью, — Сыльги убирает пряди с её лица за ухо. — Скоро Солнцестояние и у тебя есть огромное преимущество. У нас у всех.
Ёнсон неопределённо хмыкает.
— Думаешь это она? А если в итоге выйдет так же как и в прошлый раз? Ты знаешь, чем всё закончилось.
Сыльги знает. Её сердце сжимается каждый раз, когда она видит Чжухён, внутри которой живёт лёд. Сыльги знает, что Ёнсон сейчас нуждается не в этих словах, но всё равно произносит официальным тоном:
— Ты должна дать шанс всем нам, моя Госпожа, — Сыльги поднимается на ноги и смотрит во влажные глаза своей Королевы. — Если оттягивать это и дальше, наш двор ослабеет настолько, что Зима полностью поглотит нас. Следующей возможности мы можем не дождаться.
— Высший Двор не позволит этому случиться, — возражает Ёнсон, поджимая губы и расправляя плечи.
— Высший Двор уже позволил Зимнему Двору и Тёмным поймать Лето в ловушку, — жёстко отрезает Сыльги.
Ёнсон вздрагивает, как от пощёчины. Она не любит, когда напоминают ей об ошибках предков.
— Я не собираюсь поддаваться им и дальше, ты же знаешь.
— Тогда используй шанс.
Сыльги с вызовом глядит в медового цвета глаза своей Королевы.
— Если она согласится, — уступает Ёнсон. — Мы не будем на неё наседать.
— Хорошо, — Сыльги склоняет голову. — Я найду её.
Она подхватывает ножны, вдыхая привычный запах металла, такой губительный для простых фейри, и удаляется прочь из зала.
— Спасибо, — говорит Ёнсон, когда Сыльги уже открывает дверь.
— Моя Королева, — она насмешливо кланяется и покидает приёмный зал.
Летняя Королева сжимает кулаки. Ногти впиваются в кожу, оставляя следы в виде полумесяцев.
В этот раз должно получится.

Бёри просыпается засветло, переполненная смутной тревогой. Часы показывают начало пятого. Бёри стонет и ворочается, комкая одеяло в ногах.
Сон никак не идёт.
Бёри рассматривает сереющий проём окна. Через приоткрытые створки доносятся звуки просыпающегося города. Она некоторое время лежит без мыслей, просто глядя в окно, пока зябкий утренний воздух не заполняет комнату и не заставляет поёжиться.
Электронные цифры показывают без пяти пять. Бёри ещё раз пытается задремать, но в итоге сдаётся.
Тревога внутри притупляется. Бёри хмыкает, решая, что это проснулась совесть и мучает её из-за невыполненного реферата по истории искусств.
В восемь Бёри выходит из дома, заправленная большой кружкой растворимого кофе, и с готовым рефератом в сумке. И видит их.
Самых красивых фейри из всех ранее встреченных. Бёри даже не сразу замечает, что их двое. Всё внимание приковывает светловолосая.
На первом курсе в одном из учебников был раздел об образах ангелов в картинах художников прошлого и современности. Ни один из них не мог сравниться с ангельской красотой незнакомки. Вторая небрежно откидывает тёмные волосы за плечи и поворачивается к Бёри.
Звук упавших ключей выводит из ступора. Бёри понимает, что смотрит прямо на фейри, и это самое прямое нарушение правила номер один: никогда не показывай фейри то, что ты видишь их. Бёри опускается на корточки, поднимает ключи и нарочито долго возится в сумке, прислушиваясь.
— Это точно она? — спрашивает одна из них.
— Она, — отвечает мелодичный голос с каким-то облегчением. — Точно она. Ты разве не чувствуешь?
Фейри замолкают.
Бёри чувствует, как по спине бегут мурашки. Она склоняет голову ещё ниже и рассматривает их сквозь упавшие на лицо волосы.
У второй фейри она замечает ножны за спиной. Носящая металл на себе, она не сулит ничего хорошего.
Бёри поднимается на ноги и оглядывается, словно выискивая что-то глазами.
— Не уверена, — отвечает наконец второй голос.
Бёри твёрдо шагает в сторону остановки. Она чувствует, что обе следуют за ней.
Бёри слышала однажды, как фейри называла людей Железнобокими. Металл губит волшебный народец, но как далеко не всех. Тот рыжий, что таскается за Сокджином, эти фейри — Бёри встречала ещё некоторых на городских улицах. Значит, эти двое достаточно сильны, чтобы не обращать внимание на металл. И они говорят о Бёри.
Автобус на остановке, Бёри прибавляет шаг и запрыгивает в уже отъезжающий. Водитель недовольно ворчит.
Преследующие её фейри остаются за бортом. Светловолосая смотрит прямо на неё.
Бёри скользит по ней взглядом и хмурится. Она не уверена, но ей кажется, что видит в чужих глазах отчаяние.

Чжухён откладывает книгу, чувствуя приближение Зимней Королевы. Холод бесцеремонно пробирается под кожу, царапает и без того обледеневшее сердце. Чжухён прикрывает глаза и чуть не пропускает момент, когда Королева заходит в её дом без стука.
— Я надеялась, что ты встретишь меня у дверей, милая, — произносит Королева с улыбкой.
— Прошу прощения, — бесцветным голосом отвечает Чжухён. — Моя ошибка.
— Ты знаешь, как я не люблю ошибки, — Королева скользит взглядом по скромному убранству комнаты. — Особенно, когда их совершают приближённые ко мне фейри.
Чжухён молчит. В груди кипит ледяная ненависть.
— Впрочем, ты же знаешь, я всегда готова предоставить шанс их исправить, — Королева присаживается на краешек кресла и расправляет складки чёрного длинного платья. — Я хочу знать, что задумала Летняя девчонка.
— Что-то произошло? — спрашивает Чжухён.
— Пока нет, — голубые прозрачные как лёд глаза Королевы впиваются в неё взглядом. — Я разочарована в тебе, милая. Новость мне приносит какая-то чернь, а не мой Рыцарь. — Она наиграно вздыхает. — Летняя девчонка зачастила к Железнобоким. Ошивается там со своей собачонкой.
Чжухён едва заметно потряхивает. Кулаки сжимаются.
Королева делает вид, что не замечает этого.
— Я знаю о твоей глупой привязанности к ним, и хочу чтобы ты узнала, что они замышляют. Ты поняла меня?
Чжухён чувствует, как лёд сковывает горло и пробирается куда-то внутрь груди, забирая воздух.
— Кивни, если поняла, — милостиво разрешает Королева.
Чжухён кивает, не в силах даже вдохнуть.
— Чудесно, — Королева величественно поднимается, опираясь на посох. — Не задерживайся с новостями, милая.
Воздух обжигает, когда она наконец может вздохнуть. Королева уже далеко. Чжухён надсадно кашляет и прикрывает глаза.
Одной ненависти оказывается недостаточно, чтобы растопить лёд в груди.

Бёри выглядывает в окно и стонет от разочарования. Около небольшого фонтана в университетском парке та фейри с мечом за спиной подставляет лицо солнцу и однозначно караулит её. Это продолжается уже шестой день. Утром они или обе — и с ангельским личиком, и эта воинственная, — или по очереди ждут Бёри около дверей дома и следуют за ней. Сначала до остановки, но уже вечером второго дня Бёри видит их у университета.
Они почти не переговариваются, словно ожидают, что Бёри может их услышать.
— Ты снова какая-то напряжённая, — Сокджин опять подкрадывается незаметно и заставляет вздрогнуть.
— Однажды я тебя это припомню, — обещается Бёри и отводит взгляд от окна. — Опять плохо сплю.
Рыжего за его спиной снова нет.
— Совесть мучает? — подтрунивает Сокджин.
— Я тоже так считала! — Бёри смеётся. — Но реферат написан и сдан, долгов по учёбе нет, а сплю всё равно плохо.
Сокджин, слегка хмурясь, разглядывает что-то в окне. Когда Бёри поворачивается, то не замечает ничего странного. И что лучше всего — её охраны тоже нет: скамейка у фонтана пуста.
— Мы сегодня с друзьями идём в клуб, — говорит Сокджин. — Хочешь с нами?
Бёри всерьёз собирается отказаться, но потом решает: почему бы и нет. Громкая музыка и шумные друзья вполне могут отвлечь её от мыслей о фейри.

Чжухён замечает Сыльги около фонтана. Летняя лениво приоткрывает глаза и смотрит на неё из-под полуопущенных ресниц. На алых губах расцветает улыбка.
— Я почувствовала твоё приближение, — говорит Сыльги. — Хочешь присесть?
Чжухён смотрит на её улыбку и чувствует как уголки собственного рта подрагивают в потребности улыбнуться в ответ. От Сыльги веет летним теплом и чем-то неуловимо свежим и цветочным, как туманным июльским утром.
— Я пришла поговорить, — отвечает Чжухён и оглядывается.
Улыбка Сыльги меркнет. Она одним плавным движением поднимается на ноги.
— Ты пришла как её слуга?
Ненависть скользит в голосе Сыльги. Чжухён поджимает губы.
— Ты знаешь, я не по своей воле служу ей, — с горечью напоминает она.
Сыльги тушуется.
— Прости, — тихо шепчет Сыльги.
Она тянет руку к щеке Чжухён, но так и не дотрагивается, отдёргивая ладонь на полпути.
— Прости, — повторяет она.
Чжухён вздыхает.
— Хочешь прогуляться?
Сыльги кивает.
Они углубляются в парк. Чжухён замечает, как Летние девы, водящие хоровод в жасминовых зарослях, прячутся, едва завидев их с Сыльги. Две боярышниковые фейри, принадлежащие Зимнему Двору, кланяются Чжухён. Их глаза горят, как маленькие угольки. Чжухён кивает и отмахивается рукой, отсылая их.
— Не хочу, чтобы подслушивали, — поясняет она Сыльги.
— Я хотела бы думать, что ты пришла просто увидеться со мной, — прямо начинает Сыльги, останавливаясь и заглядывая ей в глаза. — Но я знаю это не так. Зачем ты здесь?
Чжухён видит тоску в её глазах и грустно улыбается.
— Что вы ищете среди Железнобоких? — спрашивает она в лоб.
Сыльги усмехается.
— Почему ты решила, что мы что-то ищем? Мне нравится этот парк, а фонтан вообще чудесен. Ты видела, там есть маленькие дельфинчики из мрамора?
Чжухён знает, что Сыльги не лжёт. Фейри всегда говорят правду. Но никто не обещает, что это будет нужная правда.
— На прошлой неделе я убила старую Паучиху, — бесстрастно говорит Чжухён. — Мой клинок пронзил её обмороженное сердце как мягкий фрукт.
— Мне жаль, — выдыхает Сыльги еле слышно.
— Не имеет значения, — Чжухён поджимает губы и корит себя за секундный порыв броситься Сыльги на грудь и заплакать, как простая смертная.
— Для меня и тебя имеет. Мы обе знаем, что это не твоё желание.
Сыльги всё-таки касается её щеки. Чжухён чувствует горячее прикосновение и отстраняется.
— Не стоит, — просит она срывающимся на шёпот голосом. — Я в порядке.
— Чжухён.
— Послушай, — Чжухён делает шаг назад. — Зимняя Королева хочет знать, что вы затеваете. Я думаю, она уже знает, просто ей нужно убедиться. Прошу тебя, скажи, что это не то, о чём я думаю.
Сыльги устало трёт лоб и отворачивается. Сердце Чжухён замирает.
— Ты же знаешь, чем эта затея обернулась в прошлый раз. Посмотри на меня.
Сыльги смотрит. В её глазах плещется боль.
— Я знаю, я сама приняла решение, — продолжает Чжухён. — Я искренне хотела помочь тебе, Летней Королеве, вашему Двору.
Она не говорит о том, что просто хотела быть рядом с Сыльги вечность. Та понимает это без слов.
— Чжухён, — просит Сыльги.
— Нет, дослушай, — упрямится Чжухён. — Я много думала о разных вариантах. Ведь я могла отведать райских яблок из твоих рук и стать простой Летней Девой, — Сыльги хочет что-то сказать, но она останавливает её. — Я знаю, что тогда бы я была одурманенной и зависимой, но поверь, это было бы лучше того, что я представляю сейчас. И я не могу позволить вам запудрить мозги ещё одной смертной.
— Летний Двор слишком долго находится под гнётом Зимнего, — сухо начинает Сыльги. — Это было до твоего прихода и усилилось после. Чжухён, мне бесконечно жаль, что ты оказалась не той, кого мы ищем, но я не могу позволить, чтобы моя Королева и мой народ оставались слабыми. Чтобы не решила смертная в итоге, мы должны попытаться.
— Значит, вы её уже нашли, — Чжухён грустно улыбается. — Я должна сообщить об этом Госпоже.
— Я знаю. Мне жаль.
— Мне тоже.
Чжухён уходит, не прощаясь и оставляя Сыльги на парковой дорожке. Они чувствует, как Летние девы наблюдают за ней из жасминовых зарослей и шушукаются.
Если бы она была чуть сильнее, холод Зимней Королевы не смог бы занять её сердце
Но он внутри и убивает её каждый день.
Кто бы не была выбранная смертная, это может случится и с ней.

В “Титании” очень шумно. Бёри салютует стопкой с текилой Сокджину и опрокидывает её в себя. Алкоголь обжигает горло. Бёри ухает и смеётся. В голове образовывается приятная пустота. Мягкие музыкальные биты пульсируют в ушах. Сокджин что-то говорит и указывает на танцпол. Бёри рассматривает ритмично двигающиеся в танце тела и заторможенно качает головой. Сокджин пожимает плечами и оставляет её у барной стойки.
Нет, к танцам она ещё не готова, но к ещё одной стопке текилы очень даже вполне. Бёри делает отмашку бармену и поворачивается к танцующей толпе.
Сокджина она видит не сразу. Он уже находит себе пару. Бёри щурится, пытаясь разглядеть его партнера, но Сокджин загораживает весь обзор.
— Привет, — говорит кто-то ей на ухо. — Здесь занято?
Бёри вздрагивает и, кажется, стремительно трезвеет. Перед ней стоит та самая фейри с ангельским лицом. Вокруг неё больше нет мягкого сияния, но она по-прежнему красивее многих людей.
— Я могу присесть? — спрашивает она громко, видимо решив, что Бёри не услышала её с первого раза.
Бёри кивает. Поданная барменом стопка текилы оказывается очень своевременной. Она опрокидывает алкоголь в себя и снова смотрит на фейри.
— Воды, — заказывает светловолосая. — Можно с газом.
Заметив удивлённый взгляд на себе, она поворачивается к Бёри и улыбается.
— Я Ёнсон, — представляется она, наклонившись к Бёри.
Цветочный запах окутывает её. Бармен ставит перед фейри запотевший стакан с водой и опускает соломинку.
— Спасибо, — Ёнсон ослепительно улыбается бармену и вновь поворачивается к Бёри.
Увидев её выражение лица, Ёнсон перестаёт улыбаться.
— Прости, я всё-таки заняла чьё-то место? — спрашивает она обеспокоенно, подавшись вперёд.
Бёри берёт себя в руки и прочищает горло прежде, чем ответить.
— Нет, всё в порядке, — она вымученно улыбается. — Я Бёри. Мун Бёри.
Ёнсон смеётся. Её смех, похожий на мелодичный перезвон колокольчиков, слышен сквозь шум толпы и громкую музыку.
— Ты случайно не агент британской разведки? — шутит она.
Бёри фыркает.
— Сегодня нет.
До этого дня ей почти не встречались фейри, способные принимать людской облик. Почему Ёнсон заговорила с ней? Почему они преследовали её все эти дни?
— Часто здесь бываешь? — вместо этого спрашивает Бёри, имея в виду “Титанию”.
— Нет, — честно отвечает Ёнсон. — Я здесь первый раз, понравилось название.
Она улыбается. Бёри непонимающе хмурит брови.
— Да ладно, — Ёнсон хлопает ладонью по барной стойке. — Титания, ну же?
— Кроме песни Сии со схожим названием не могу ничего подумать, — признаётся Бёри, поднимая руки и показывается, что сдаётся.
— Титания, королева фей, Уильям Шекспир, — перебирает Ёнсон, пытаясь найти во взгляде Бёри узнавание.
Бёри хмурится ещё больше и находит слегка ироничными ассоциации с литературной королевой фей у настоящей фейри.
— Ты специалист по валлийскому фольклору или по английским писателям? — неловко шутит она.
— Скорее первый вариант, — Ёнсон болтает трубочкой в стакане. — А ты чем занимаешься?
Бёри понимает, что она должна встать и уйти, а не болтать с фейри. Ведь второе главное правило гласит: никогда не разговаривай с фейри, когда они невидимы для остальных. Но Ёнсон сейчас видима. И смотрит на Бёри, ожидая ответа.
— Я заканчиваю учиться, — отвечает наконец она.
Ведь это они и так знают, они караулили её у университета несколько дней подряд.
— О, — оживляется Ёнсон, словно ей это действительно интересно. — На кого ты учишься?
— Художник-реставратор.
— Ух! — Ёнсон восторженно хлопает в ладоши. — Звучит интересно!
Бёри не знает как это происходит, но вот она только что собиралась встать и уйти, а вот уже сидит и обсуждает с Ёнсон современное искусство, переместившись от барной стойки в укромный уголок, где не так шумно.
Ёнсон словно чувствует перемену её настроения.
— Прости, — говорит она, — кажется, я совсем забила тебе голову.
— Нет, мне нравится с тобой говорить, — признаётся неожиданно для себя Бёри.
Тревожная мысль о том, что Ёнсон здесь неспроста, что скорее всего её заманивают в сети, отходит куда-то на задний план. Выпитая текила, разговоры и запах полевых цветов приглушают голос разума.
— Хочешь прогуляться? — спрашивает кто-то, и Бёри с нескрываемым удивлением понимает, что это она сама.
— Хочу, — Ёнсон улыбается.
Бёри кажется, что её улыбка озаряет тёмный уголок, куда они прячутся от толпы.
— Я сейчас, предупрежу друга, — Бёри поднимается из-за столика и отправляется искать Сокджина.
Она не знает, сколько прошло времени, и возможно Сокджин уже ушёл. У барной стойки его не обнаруживается. Бёри пробирается между танцующих людей к туалетам и вдруг замечает их.
Фейри здесь. Невидимые они движутся в ритме танца между смертными, касаясь их и наслаждаясь чужими эмоциями. Бёри старается не смотреть в их разукрашенные чернильными узорами лица с хищными улыбками и работает локтями, вызывая недовольство танцующих. У туалетов почти никого, и Бёри с облегчением замечает Сокджина. Он явно не один.
В другом случае Бёри бы никогда не стала отвлекать его от кого-то обнимающего его за шею, но она чувствует, как фейри смотрят ей вслед.
— Сокджин, прости, — начинает она и осекается.
Из-за широких сокджиновых плеч на неё смотрит рыжеволосый фейри. Не нужно быть гением, чтобы понять, чем они оба тут занимаются.
— Бёри, — Сокджин выглядит удивлённым. — Я думал, ты уже ушла.
Он облизывает припухшие губы и указывает на рыжего фейри.
— Это…
Бёри не даёт ему договорить.
— Отвези меня домой, — срывающимся голосом просит она.
— Что случилось? — не понимает Сокджин.
— Пожалуйста, — почти умоляет Бёри.
Страх сжимает горло. Как так получилось, что фейри оказались так близко?
Рыжеволосый смотрит на неё прищуренными глазами. Сокджин лохматит волосы.
— Хорошо, — соглашается он. — Ты в порядке?
— Нет, — Бёри чувствует непонятный холод и скрещивает руки на груди.
Сокджин поворачивается к рыжеволосому. Тот касается пальцами его губ, не давая возможности объяснится и говорит:
— Иди.
Бёри предпочитает не видеть, как Сокджин целует его пальцы, перед тем, как обнять её за плечи и провести сквозь толпу к выходу.
— Как ты? — спрашивает Сокджин уже в такси.
Бёри вдыхает запах сигарет и дешёвого освежителя, которым пропитан салон, и немного расслабляется.
— Лучше, — отвечает она. — Спасибо.
— Расскажешь, что произошло? — интересуется Сокджин, поворачиваясь к ней вполоборота.
— Перебрала, — бурчит Бёри, отворачиваясь к окну.
— Поэтому у тебя был такой испуганный взгляд? — усмехается Сокджин.
Бёри вздыхает и молчит.
Сокджин даёт ей время созреть для разговора.
Он просит таксиста подождать его и выходит вслед за Бёри, чтобы проводить её до дверей квартиры.
— Спасибо, — благодарит его Бёри.
— Не расскажешь? — уточняет Сокджин, устало вздыхая.
— Не сегодня, — просит Бёри, открывая дверь. — Зайдёшь на чай?
— Меня ждут, — напоминает Сокджин с улыбкой.
Бёри вздрагивает. Тот рыжеволосый.
— Сокджин, — несколько резко произносит она и замолкает.
Что она ему скажет? Не встречайся с тем рыжеволосым, потому что он фейри? Потому что он опасен и убивает себе подобных? Потому что он использует тебя и обязательно причинит вред? Потому что он силён настолько, чтобы прикинуться человеком и гулять среди губительного железа?
— Ты точно в порядке? — в голосе Сокджина слышно беспокойство.
Бёри глубоко вздыхает, стараясь успокоиться, и выдавливает улыбку.
— Будь осторожен, пожалуйста, — говорит она.
Сокджин непонимающе смотрит на неё.
— Не дай задурить себе голову, — добавляет Бёри и закрывает перед ним дверь.
Шаги Сокджина стихают на лестнице. Бёри находит в себе силы оторваться от двери и догадывается сбросить обувь перед тем, как упасть на кровать. Мысли бурлят в голове, ей думается, что она не сможет уснуть всю ночь, но спустя несколько минут она проваливается в глубокий сон без сновидений.

Чжухён медлит перед терновыми зарослями, окружающими обитель Зимней Королевы. При всём своём презрении к Железнобоким, Королева предпочитает жить совсем недалеко от них.
Каждый раз, когда Чжухён посещает её резиденцию, она вспоминает старые сказки, в которых колдунья жила в доме, окружённом непроходимым терновником.
Во дворе раскидывается зимний сад. Чжухён ступает по заснеженным дорожкам гордо, как подобает Рыцарю. Фейри смотрят на неё из-за припорошенных снегом веток и шепчутся. Чжухён выцепливает из их речи своё имя и поправляет закреплённые на бедре ножны. Шёпот стихает.
Королева во всём своём монаршем великолепии ожидает её в приёмном зале. Лучи негреющего солнца, пробивающиеся сквозь высокие окна, играют в льдинках кристаллов в её диадеме.
— Мне нравится твоя пунктуальность, милая, — ласково щебечет Королева, поднимаясь с кресла. — Что можешь рассказать мне?
— Летняя Королева нашла новую смертную, — чеканит каждое слово Чжухён.
На обманчиво молодом лице Королевы не дергается ни единый мускул.
— Это следовало ожидать, — комментирует она. — Что ж, Летняя девчонка снова хочет сделать мне подарок. Кто эта смертная?
— Я не встречалась с ней, моя Госпожа.
— Так встреться с ней, — в голосе Королевы звучит сталь.
Чжухён чувствует холод исходящий от неё.
— Я должна знать, что эта смертная из себя представляет, — добавляет Королева и отмахивается рукой. — Уходи немедленно.
Чжухён не двигается с места.
— Что-то ещё? — уточняет Королева недовольно.
Чжухён проглатывает комок, вставший в горле, и не решается начать. Всего лишь попросить о свободе. Попросить.
Королева выгибает бровь в удивлении. Ткань длинного платья чуть слышно шуршит, когда она идёт к Чжухён.
— Что ты хотела, милая? — заинтересованно спрашивает Королева и цепляет пальцами её подбородок.
Чжухён старается не дрожать. От прикосновений Королевы кожу неприятно покалывает. Слова словно застревают в груди. Чжухён чувствует себя как рыба на суше: открывает и закрывает рот, но не может произнести ни единого слова.
Королева брезгливо поморщившись отпускает её лицо.
— Что ж, — говорит она. — Уходи.
Чжухён опускает голову и стремительно выходит.
Рябинник, сидящий на крыльце, с удивлением смотрит капли крови, падающие в снег. Капли блестят на скудном солнце алым. Чжухён отсутствующе рассматривает проткнутую ногтями кожу на ладони, после раздражённо стряхивает сочащуюся из ранок кровь и шагает прочь.

Бёри надкусывает заказанный сендвич и жуёт, не замечая вкуса.
Сокджин разбудил её звонком и отвратительно бодрым и счастливым голосом пожелал доброго утра. И совсем не был похож на человека, истязаемого всю ночь фейри.
А ещё утром никто не караулил её у подъезда.
Она делает глоток остывшего кофе и с силой плюхает стакан на стол. Кофейные капли разлетаются по столу. Люди за соседним столиком смотрят на неё с интересом. Бёри виновато стирает салфеткой беспорядок.
Больше всего на свете она терпеть не может быть в неведении. Фейри что-то затевают, это раз. И каким-то образом Бёри это касается.
Она вздыхает.
Сокджин бы сказал, что это паранойя. Возможно, Ёнсон просто подошла поговорить в клубе.
Бёри вздыхает ещё драматичнее.
Парень из компании за соседним столиком улыбается ей. Бёри натягивает улыбку на лицо.
Ёнсон вчера так и осталась в клубе. Удивительно, но Бёри чувствует укол вины. Она впивается в свой сендвич и лихорадочно работает челюстями.
Парень снова смотрит на неё. Бёри едва не давится едой, понимая, что выглядит она очень глупо. Но он ей улыбается снова и отодвигает свой стул. Бёри с нарастающей паникой понимает, что он сейчас подсядет к ней, чтобы познакомиться.
— Привет!
Светлые волосы всколыхиваются волной и падают на плечи. Бёри не сразу соображает, что смотрит в медового цвета глаза Ёнсон.
Парень проходит мимо, запинаясь около столика Бёри.
— Ёнсон, — выдыхает Бёри со странной смесью удивления, облегчения и тревоги в голосе.
Ёнсон наклоняется ближе и шепчет доверительно:
— У тебя было такое лицо, что я подумала, что тебя надо спасать.
— Спасибо, — бормочет Бёри немного смущённо.
Ёнсон подзывает официанта и просит ромашковый чай.
— Ты не против, если я посижу с тобой за одним столиком, — спрашивает она, когда официант уже уходит.
Бёри качает головой и утыкается в свой стакан кофе. Стоит бы пояснить вчерашний побег, но в голову идут одни глупые отмазки.
— У тебя всё хорошо? — спрашивает Ёнсон обеспокоенно. — Вчера я видела, как твой друг помогал тебе выйти из клуба.
— Прости за это, — Бёри на мгновение задумывается, а не читает ли Ёнсон мысли. — Резко почувствовала себя дурно. Мне намного лучше.
Улыбка расцветает на лице Ёнсон.
— Рада это слышать, — говорит она искренне.
Бёри колеблется. Ей нужно встать и уйти. Так было бы разумнее. Но возможность разузнать, что именно хочет от неё волшебный народец пересиливает. Мама назвала бы этот поступок необдуманным.
— Я задолжала тебе прогулку, — напоминает Бёри.
— Я помню, — Ёнсон улыбается официанту, принёсшему чай.
В воздухе пахнет ромашками.
— Если ты не занята?..
— Конечно, — Ёнсон подмигивает ей.
Сердце Бёри пропускает удар.

Ёнсон увлечённо рассказывает историю создания городского фонтана, когда к ним присоединяется знакомая Бёри темноволосая фейри. Ёнсон делает вид, что не замечает её.
— Ты теряешь время, — недовольно говорит фейри, глядя на Ёнсон.
Та всё же запинается.
— Ты много знаешь об истории городской архитектуры, — без преувеличения хвалит её Бёри. — Даже я столько не знаю, хотя училась прилежно.
— Можно сказать, что искусство это моя страсть, — с бахвальством отвечает Ёнсон.
Темноволосая фейри пристально рассматривает Бёри, скрестив руки на груди. Бёри изо всех сил старается игнорировать этот взгляд.
— Чжухён уже рассказала всё своей Госпоже, — говорит она.
Бёри замечает, как Ёнсон вздрагивает и хмурится.
— Как быстро она протянет свои ледяные руки в это дело, — продолжает невидимая смертным фейри. — Пока ты тут дискутируешь об искусстве.
Бёри делает вид, что не видит, как Ёнсон бросает опасный взгляд на темноволосую.
— Просто скажи ей, — настаивает та и кивает на Бёри.
Ёнсон молчит.
Бёри чувствует себя неуютно, но её раздирает от любопытства.
Сказать ей что?
— Что-то случилось? — находит Бёри нейтральный вопрос.
— Извини, — Ёнсон потирает обнажённые плечи. — Кажется в этот раз должна сбежать я.
Бёри растерянно смотрит на неё.
Ёнсон извиняюще смотрит и касается её ладони. Прикосновение теплое, словно луч летнего солнца.
— Ещё встретимся, — обещает она и смешивается с толпой.
Темноволосая цокает языком и следует за ней.

— У тебя нет времени ходить вокруг и около, до Солнцестояния осталось меньше месяца, — Сыльги шагает за Ёнсон, не отставая.
— Я не могу просто подойти к ней и сказать: эй, привет, знаешь, я Летняя Королева, а ты похоже та, ком говорила старая Паучиха в предсказании, и способна спасти наш Двор. Или можешь навеки превратиться в ледышку, — Ёнсон резко останавливается, и Сыльги чудом не сталкивается с ней.
Медовый цвет глаз темнеет.
— Если добавить немного смягчающих слов и перефразировать, то получится вполне недурно, — парирует Сыльги.
Ёнсон стонет.
— Знаешь, у неё во взгляде иногда мелькает испуг, когда она смотрит на меня, — говорит она уже тише. — Я хочу, чтобы она стала моим союзником и другом, а не боялась как врага.
— Ты же понимаешь, что Зимняя Королева сделает всё, чтобы помешать тебе, — предупреждает Сыльги. — Для неё нет ничего невозможного.
— Она не может напрямую вмешаться в выбор смертной, — Ёнсон хмуриться. — Лу Хань поставил это своим условием, когда они заключали сделку.
Сыльги разводит руками.
— Ей не нужно делать это напрямую, у неё есть много способов обойти этот запрет.
Ёнсон знает, что Сыльги имеет в виду.
Чжухён.
Чжухён была такой же смертной, как и Бёри. Сыльги привела её ко двору по указу прежней Летней Королевы, даровав возможность видеть мир фейри. Чжухён могла стать сильным союзником Лету, но не справилась с холодом Зимы.
Чжухён может отговорить смертную сделать это.
— Ты знаешь её лучше меня, — Ёнсон умоляюще смотрит на Сыльги. — Ты можешь помешать этому?
Сыльги поджимает губы.
— Я найду Чжухён, — отвечает она.
Ёнсон благодарно сжимает её ладонь.
— Не затягивай со смертной, — просит Сыльги.
Ёнсон вздыхает и отворачивается.

У мамы на том конце провода уставший голос.
— У тебя точно нет проблем с твоими… эээээ...
Бёри улыбается. Она представляет, как мама жестикулирует, пытаясь придумать объяснение.
— Всё в порядке, — отвечает она, сколупывая ногтём краску с парковой скамейки. — Не волнуйся.
Мама вздыхает. Бёри немного совестно, что она не договаривает правду, но беспокоить родителя лишний раз не хочет.
— Ты знаешь, что сказала бы бабушка, — напоминает мама.
Никогда не показывай фейри, что ты видишь их. Никогда не заговаривай с фейри, когда они невидимы.
Правила в голове звучат с бабушкиной интонацией. Её нет уже больше двадцати лет, но Бёри отлично помнит её наставления.
— Как у тебя дела? — переводит разговор в другое русло Бёри.
— У меня просто отлично, — мама нервно смеётся. — У меня же нет твоих проблем.
— Эй! — возмущается Бёри в шутку.
— Прости, — без сожаления отвечает мама. — Я просто каждый раз удивляюсь, что меня миновал такой подарок.
Да уж, подарок. Спасибо, бабушка.
— У нас сегодня целый день был дождь, — продолжает мама и рассказывает о своём дне.
Бёри хочется обнять её, но мама на другом континенте, а у неё самой учебный год не закончен.
— У тебя точно всё хорошо? — снова спрашивает мама под конец разговора.
— Всё, — убедительно отвечает Бёри.
Мама снова вздыхает и, попрощавшись, вешает трубку.
Бёри рассматривает темнеющее небо меж кронами деревьев. Солнце уже зашло за горизонт, и в парке зажигают фонари. Людей становится больше, как и фейри.
Бёри замечает трёх птицеобразных фейри — головы птиц и по-птичьи худые тела — щёлкающие клювами в тени деревьев. Длинные перья, заменяющие им волосы, топорщатся, глаза горят алым. Они выискивают кого-то среди людей, переговариваясь клёкочущими звуками.
Бёри отводит от них взгляд и поднимается со скамейки.
В голове крутятся слова темноволосой фейри: “Просто скажи ей”. Значит, Ёнсон действительно представилась ей не просто так. На мгновение Бёри думает, что фейри знают, что она их видит, но потом успокаивается. Если бы это было действительно так, то Ёнсон сегодня не сбежала бы так быстро.
От парка до дома пара кварталов.
Бёри так погружается в раздумья, что замечает опасность далеко не сразу. Птицеобразная фейри щёлкает клювом совсем рядом, и Бёри оступается, подвернув ногу. Других людей предсказуемо в переулке не оказывается.
Фейри оказывается одна, но Бёри точно помнит три пары алых глаз в парке.
— Она пахнет Летом, — скрипучим голосом произносит фейри и тянет руки с птичьими когтями к Бёри, дотрагиваясь до её волос.
Бёри выпрямляется.
— Новая игрушка Летней Королевы? — интересуется второй скрипучий голос.
Бёри, прихрамывая идёт вперёд. Вторая фейри совсем по звериному сидит на заборе одного из домов. Она разражается кудахтающим смехом.
Подвёрнутая лодыжка ноет.
— Летняя Королева нам не указ! — хихикание раздаётся с противоположной стороны, и Бёри с отчаянием понимает, что её пытаются загнать в угол.
— Ррразвлечёмся со смертной, сёстры! — клёкочет первая.
Бёри прибавляет шаг и крепко стискивает зубы. Холодный ветер взмётывает её волосы. Бёри ёжится и ожидает, что сейчас её схватят птичьи когти, но позади всё неожиданно стихает.
— Пошли прочь, — произносит незнакомый голос совершенно спокойно.
Птичье кудахтание стихает.
Бёри хочет обернуться, но в этом нет необходимости. Кто-то трогает её за плечо, и Бёри оборачивается так резко, что чуть не теряет равновесие.
— Простите, — невысокая девушка отдёргивает руку, не ожидая такой реакции, и отступает на полшага. — Простите, я вас напугала.
Бёри оглядывает тёмную улицу. Птицеобразных фейри нет, но перед ней совсем точно стоит одна из их народа. Красивая, с длинными снежно-белыми волосами, с фарфоровой белой кожей, одетая в чёрное и такая же опасная. И способная принимать облик человека.
— Вы меня извините, — бормочет Бёри. — Я задумалась и немного испугалась.
— Ваша нога, — говорит незнакомка, указывая на пострадавшую лодыжку. — У Вас всё в порядке?
— О, — Бёри глупо рассматривает ноющую ногу, — всего лишь неудачно подвернула, думаю всё будет в порядке, нужно только немного холода и отдыха.
— Позволите? — фейри присаживается на корточки и вопросительно смотрит на недоумевающую Бёри. — Я могу помочь.
— Нет, не стоит, — тараторит Бёри, неловко отступая, но фейри всё равно дотрагивается до её лодыжки.
Прикосновение приносит облегчение. Руки у фейри холодные, словно снег.
— Спасибо, — выдыхает Бёри.
— Может, присядешь? — фейри переходит на “ты” и указывает головой на бордюр.
Бёри послушно садится и вытягивает пострадавшую ногу. Фейри снова касается её лодыжки. Лучше всякого пакета со льдом.
— Меня зовут Чжухён, — представляется она.
Сегодня фейри, пришедшая за Ёнсон упоминала это имя. “Чжухён уже рассказала всё своей Госпоже”.
Кто её Госпожа?
— Бёри, — запоздало представляется Бёри. — Извини, мне очень неловко.
— Я не могла пройти мимо, — Чжухён улыбается краешком рта. — Живёшь где-то рядом?
— Да, совсем недалеко. Думаю, что смогу дойти, — Бёри аккуратно освобождает лодыжку. — Спасибо за помощь.
Чжухён смотрит, как она поднимается на ноги и пробует наступить на подвернутую.
— Действительно легче, спасибо, — ещё раз благодарит Бёри и запинается. — Уже поздно, но мне…
— Не стоит благодарности, — прерывает её неловкость Чжухён. — Будь осторожна.
Она поворачивается на каблуках и уходит.
Бёри растерянно смотрит ей вслед.
Что на уме у этих фейри?

— Я думала, ты расскажешь ей о нас, — раздаётся голос Сыльги из темноты, едва Чжухён сбрасывает человеческую иллюзию.
— Я тоже так думала, — отвечает Чжухён.
В темноте она отлично видит Сыльги. Та отталкивается от стены и подходит ближе.
— Если Бёри окажется той, кто присоединится к Летнему Двору и придаст ему сил, то я буду только рада, — Чжухён устало трёт лоб. — Может тогда, Ёнсон сможет одолеть Зимнюю Королеву.
— Чжухён, — растерянно произносит Сыльги.
Чжухён невнятно хмыкает.
— Знаешь, я на тебя не злюсь, — говорит она, делая на шаг ближе. — За то, что привела меня к Летней Королеве и дала способность видеть этот мир. Первое время я ненавидела тебя на радость Зимней Королеве. А потом Летняя Королева оставила трон Ёнсон. И я поняла, как глупо было злиться на тебя.
Сыльги рвано выдыхает. Чжухён останавливается совсем близко.
— Мне обидно, что я не стала той, кого вы искали, — добавляет она. — Но вы не думали о том, что Бёри тоже ей не станет? Ты же понимаешь, какой козырь получит Зимняя Королева?
Сыльги отводит прядь её белых как снег волос за ухо. Чжухён обнимает её, прижимаясь к груди. Летнее тепло от тела Сыльги причиняет дискомфорт, Чжухён точно знает, что и её холод приносит Сыльги мало удовольствия. Но та обнимает её в ответ, прижимая к себе.
— Ёнсон думает, что это точно она. Та, про которую старая Предсказательница сказала много лет назад. Смертная, рождённая под новой луной в час, когда она темнее всего, в день, когда Лето с Зимой становятся равными, — цитирует Сыльги нараспев.
— Никогда не слышала большей напыщенной чуши, — фыркает Чжухён и вдыхает её запах.
От Сыльги всегда пахнет цветами.
— Ты не посещала приёмы Высшего Двора? — Сыльги тихо смеётся. — Вот где напыщенная чушь.
Чжухён улыбается в её плечо.
— Я хочу уйти в изгнание, — произносит она. — Как прежняя Летняя Королева.
Сыльги вздрагивает и чуть отстраняется, заглядывая ей в глаза. Чжухён чувствует, как сжимаются её пальцы на плечах.
— Чжухён, о чём ты говоришь?
— Я хочу освободиться от её гнёта, понимаешь? — Чжухён хмыкает и добавляет: — Но я думаю она лучше убьёт меня, чем отпустит. Просто затем,чтобы показать свою власть.
— Это не свобода, — начинает Сыльги, но Чжухён прикладывает палец к её губам, вынуждая замолчать.
— Смотря, что ты вкладываешь в это слово, — она отходит от Сыльги. — Для меня это никогда не подчиняться ей. Даже если это будет означать смерть.
Сыльги трёт виски.
— Я скажу Бёри о том, что её ждёт, если она впустит в себя холод Зимы, — Чжухён вновь превращается в Зимнего Рыцаря. — Я правда, надеюсь, что она та самая, но ты понимаешь.
— Понимаю, — едва слышно отвечает Сыльги.
Чжухён посылает ей кроткую улыбку и исчезает в темноте.
Сыльги провожает её взглядом и затем тоже шагает в темноту.

Меньше всего Ёнсон ожидает встретить Зимнюю Королеву среди Железнобоких. Тщательно наброшенная иллюзия делает её похожую на людей, но величественная поступь и взгляд тут же выделяют её.
Двое стражей сопровождают её, невидимые для смертных, но опасные для всех.
— А вот и ты, — Королева снисходительно улыбается. — Странно, что без своей свиты или хотя бы верного Рыцаря.
Ёнсон застывает с неестественно прямой спиной, с вызовом глядя в лицо Зимней Королевы.
— А мне грозит опасность? — спрашивает она.
Зимняя Королева хихикает в ладошку.
— Ты Королева, милая, — поучительно говорит она, покачивая пальцем. — Тебе всегда грозит опасность.
— Я смогу за себя постоять, — бесстрастно отвечает Ёнсон.
Зимняя Королева удивлённо вскидывает брови.
В университетском парке утром немноголюдно. Через час должен начаться обед, и Ёнсон планировала здесь встретить Бёри.
— Ты так уверена в той смертной, которую нашла? — спрашивает Зимняя Королева. — Она та самая из глупой сказки старой Паучихи, в которую вы верите всем Двором?
— Вы называете эту сказку глупой, но тем не менее убили Предсказательницу, потому что она не рассказала вам её, — Ёнсон хмурится.
Зимняя Королева легкомысленно пожимает плечами.
— Хотела заглянуть в будущее, — доверительным тоном сообщает она. — Эти мои мелкие прихоти.
Она цокает языком и машет рукой.
— Вы не можете вмешаться в обряд, — напоминает Ёнсон. — Это непоколебимое условие поставил Лу Хань.
Зимняя Королева морщится при упоминании Тёмного Короля.
— Я помню его условия, я их соблюдаю, — отвечает она жёстко, теряя всю наигранную доброжелательность. — Не тебе, девчонка, указывать мне на них.
Ёнсон чувствует порывы холодного ветра.
Синий зонт-трость в руках Зимней Королевы покрывается инеем. Никакая иллюзия не скроет мощь посоха.
— Смертная должна добровольно поднять мой посох в день Солнцестояния. Если она выстоит перед мощью моего холода, то ты обретёшь сильного союзника, но если она окажется такой же, как предыдущая, — Королева недобро усмехается. — Ты ещё на много лет потеряешь возможность набрать силу. Я буду делать с твоими ослабшими фейри, что захочу.
— Высший Двор это не позволит!
Зимняя Королева смеётся так, словно Ёнсон рассказала отличную шутку.
— Милая, — она резко успокаивается и в два шага оказывается около Ёнсон. — Высшему Двору достаточно, что Летний Двор существует. Ему совершенно все равно насколько вы слабы.
Она кладёт ладони на щёки Ёнсон. Та пытается вырваться, но Зимняя Королева цепко её держит. Её прикосновения жгут холодом, и Ёнсон чувствует, как кожа покрывается инеем.
— Видишь, — ласково говорит Королева. — В этом вся разница. Я намного сильнее тебя. Именно поэтому я Королева, а ты ещё девчонка.
Ёнсон чувствует, как наведённая иллюзия распадается. Её свет снова сияет ярко, но его всё равно оказывается недостаточно, чтобы противиться Зимнему льду.
Стражи, стоявшие до этого со скучающими выражениями лиц, напрягаются. Ёнсон краем глаза замечает какое-то движение сбоку и знакомый голос твёрдо произносит:
— Отпусти её.

Бёри ожидает сопровождающих утром, но их снова нет. Ни Ёнсон, ни её спутница, ни даже вчерашняя новая знакомая не приходят провожать её.
Это странно.
Бёри в задумчивости проводит первую пару, пропуская мимо ушей всю лекцию. Сокджин с удивлением смотрит в её пустой конспект, но находит лишь набросок женских глаз с длинными ресницами и родинкой под левой бровью.
— Ты меня немного пугаешь, — шепчет он.
Бёри хмурится, не понимая, но потом замечает свой рисунок и лихорадочно переворачивает лист. Преподаватель с недовольством смотрит на неё.
— Всё… — шепчет Бёри и замолкает.
В порядке? Нормально?
Нет, это точно не про неё.
— Расскажу чуть позже, — говорит она.
Сокджин недовольно смотрит на неё. Конечно, он уже слышал это.
Бёри отворачивается к окну и чувствует, как сердце делает кульбит. Ёнсон проходит по парковой дорожке вглубь университетского парка. Бёри следит за ней, пока та совсем не скрывается за деревьями, и решение приходит само.
Если спросить напрямую, что она от неё хочет. Фейри же не могут лгать. Может после этого, они оставят её в покое.
Полная решимости Бёри едва досиживает до конца лекции и с первым звонком вылетает из аудитории.
То, что она видит рушит её намерения. Женщина — несомненно фейри, видно по её ореолу — в строгом тёмно-синем брючном костюме сжимает своими ладонями лицо Ёнсон, безуспешно пытающейся освободится от её хватки. Ещё двое внешне одинаковых фейри с массивными клыками на выступающих нижних челюстях и по-звериному жёлтыми глазами безучастно смотрят на это, опираясь на деревянные копья.
Тело начинает действовать ещё до того, как Бёри осознаёт ЧТО именно она делает.
— Отпусти её, — говорит она жёстко.
Красивое лицо женщины вытягивается в удивлении. Бёри сжимает её ледяные запястья и отдёргивает её руки от лица Ёнсон.
Женщина отшатывается. Фейри позади неё схватываются и наставляют оружие на Бёри.
Ёнсон покачивается и смотрит на Бёри со священным ужасом. На её щеках блестит корочка льда, а замёрзшие губы едва шевелятся.
Бёри растирает свои ладони и прикладывает их туда же, где их держала та женщина.
— Тебе очень больно? — тихо спрашивает она, глядя в потемневшие медовые глаза Ёнсон.
Лёд быстро тает под её пальцами, стекая водой по запястьям и впитываясь в ткань рукавов. Кожа Ёнсон наливается тем же мягким летним светом. Она прикрывает глаза и опускает ладони поверх рук Бёри.
— Всё в порядке, — шепчет она вновь алеющими губами. — Спасибо.
— Значит, это ты, — голос позади возвращает Бёри в реальность, и она с ужасом вспоминает, что она явила свой дар перед фейри. — Что ж, признаюсь, я ожидала нечто другое.
Ёнсон мягко отстраняется и выходит чуть вперёд, словно ограждая Бёри.
Женщина потирает запястья, где Бёри схватила её за руки. На её лице отражается брезгливость. Она пристально рассматривает Бёри, и та с вызовом отвечает ей таким же взглядом.
На вид ей не больше тридцати, светлые волосы уложены короной, кожа цвета слоновой кости. Бёри чувствует холод, который от неё исходит.
— Хорошо, — женщина всплескивает руками. — Тогда вскоре увидимся.
Она разворачивается и уходит так, словно под её ногами не гравий парковой дорожки, а бархат ковров.
— Хотя на твоём месте, — добавляет она, остановившись на пару секунд и едва повернув голову, — я бы приняла решение, исключающее нашу следующую встречу.
Угрюмая стража бесшумно следует за ней.
Ёнсон поворачивается к Бёри, набрасывая иллюзию. Бёри с сожалением смотрит, как её свет угасает, а мелкие голубые цветы в волосах превращаются в ленту. Щёки Ёнсон снова алеют румянцем, словно никакой лёд не обжигал их.
Усталость наваливается на Бёри, и она с тяжелым вздохом опускается на корточки. Ёнсон едва успевает её поддержать за руку и не дать упасть ей окончательно.
— Мне нужно сесть, — бормочет Бёри.
Почему-то сейчас смотреть в глаза Ёнсон становится немного стыдно. Бёри корит свою совесть за несвоевременный приступ, ведь изначально это Ёнсон вводила её в заблуждение.
— Может, та лавочка понравится тебе больше? — с улыбкой в голосе спрашивает Ёнсон и помогает ей добраться до скамейки.
Бёри прячет лицо в ладони, как только садится, и ещё раз тяжко вздыхает. Тепло Ёнсон ощущается рядом. Бёри разглядывает сквозь пальцы свои и её ноги и вздыхает третий раз.
— Честное слово, если ты вздохнёшь ещё раз, я решу, что пытаю тебя, — Ёнсон трогает её за плечо, привлекая внимание.
Бёри откидывается на спинку лавочки и смотрит на Ёнсон. Та ободряюще улыбается.
— Значит, ты видишь нас? — спрашивает Ёнсон, под "нас" имея в виду весь волшебный народец.
— С рождения, — Бёри кивает.
Ей всё ещё не по себе. Ёнсон смотрит в даль, на студентов, вышедших на обед на свежий воздух.
— Кто была та женщина? — спрашивает Бёри.
Вопросов в голове тысячи, но задать их сразу она не решается.
— Королева Зимнего Двора, — голос Ёнсон звучит тихо и серьёзно — Под её покровительством находятся все Зимние фейри.
— Если она Королева Зимнего Двора, то значит есть и Летний Двор? — Бёри помнит тёплое сияние Ёнсон без иллюзии. — Значит, Королева ты?
Ёнсон печально улыбается.
— Не очень солидная Королева, — отвечает она с самоиронией. — Сотню лет назад Летним Двором правила другая Королева. Она была сильна, и Лето процветало. Но потом Королева попалась в ловушку: Зимний и Тёмный Дворы заключили сделку, в результате которой сила Зимней Королевы увеличилась, и равновесие между нами пошатнулось.
— Тёмный Двор? — шепчет Бёри. — Сколько вообще Дворов среди вашего народа?
— Не так много, как ты себе представляешь.
— И что случилось с прежней Королевой?
— Она ушла в изгнание, а трон достался мне, как самой сильной обладательнице Летнего дара, — Ёнсон опускает взгляд. — Но ты сама видела, что сила Зимней Королевы куда больше.
Бёри вспоминает холодный лёд, трескавшийся под ладонями.
— Но почему я смогла... — начинает она и осекается.
Ёнсон из всех смертных искала именно её.
— Поэтому ты преследовала меня? — спрашивает Бёри.
— Ещё при правлении прежней Королевы старая Паучиха предсказала, что смертная приведёт к равновесию в силе, — Ёнсон рассматривает свои руки. — Мы долго ждали её рождения, и...
— И ты думаешь, что я эта смертная? — грубо перебивает Бёри и сдерживается, чтобы не отодвинуться.
— Ты можешь видеть нас, — Ёнсон поворачивается к Бёри. — Разве это не главный аргумент, что ты та самая?
Ёе глаза полны влаги, но она улыбается.
— Я в этом уверена, — добавляет она. — Поэтому я хочу попросить тебя о помощи.
Ёнсон берёт её ладони в свои и сжимает. Бёри вдрагивает.
— Пожалуйста, Мун Бёри, помоги мне защитить мой народ.
Бёри разглядывает её заломленные брови, родинку над левым глазом, прикусанную нижнюю губу, и уже готова сказать да, но потом вспоминает, почему она избегает фейри.
Хищный оскал птицеподобных фейри, преследующих её от парка. Зеленокожую гортензиевую фейри, тянущую пальцы-веточки к лицу Сокджина. Звонкоголосых фейри, утаскивающих одурманенного мальчика-подростка в свои опасные хороводы.
Бёри освобождает свои руки от тёплых ладоней Ёнсон и поднимается на ноги.
— Я не могу, — отвечает она быстро. — Прости.
Бёри подхватывает сумку и уходит скорым шагом, стараясь не смотреть на Ёнсон.

Чжухён входит в приёмный зал, как раз когда Зимняя Королева разбивает хрустальный графин вдребезги. Осколки рассыпаются по паркету драгоценными бриллиантами и окрашиваются в бордовый цвет боярышникового вина.
Три дрожащие сиды прижимаются друг к другу в углу за креслом. Их бледная кожа кажется совсем серой от испуга.
— Ты, — коротко произносит Королева и наводит посох на Чжухён.
Лёд сковывает руки и ноги, и Чжухён падает на пол.
— Нерасторопная девчонка, — злится Королева, подходя ближе.
Чжухён молчит. Боль растекается по всему телу, но она терпит, стиснув зубы и не показывая своей слабости. Королева в дурном настроении предпочитает видеть страдания своих подчинённых.
— У тебя было такое простое задание, — Королева наклоняется к ней так близко, что Чжухён видит иней на её ресницах. — Узнать, что за смертную нашла себе Летняя Девчонка. Ты даже с этим не справилась.
Она отвешивает Чжухён пощёчину.
На губах появляется привкус крови. Сиды тоненько всхлипывают в углу.
— У смертной дар, — Королева дёргает Чжухён за подбородок и заставляет смотреть на себя. — Она видит нас такими как мы есть, без иллюзий.
Чжухён ощутимо вздрагивает.
Смертная, наделённая даром.
Может, в этот раз действительно получится?
— Мне не нравится быть неосведомлённой в таких ситуациях.
Королева наклоняется ещё ближе и слизывает кровь с разбитой губы Чжухён. Прикосновение обжигает. Чжухён дергает скованными руками с желанием вытереть губы.
— Ты должна сделать всё, чтобы эта смертная не пришла в день Солнцестояния и не потребовала пройти Испытание, — вкрадчиво говорит она, пока её пальцы сжимают подбородок ещё крепче. — Или я убью тебя на глазах Летней Девчонки и её собачонки. Ясно?
Чжухён удерживается от стона и кивает.
Королева приторно улыбается ей и отпускает.
— Уберите здесь! — рявкает она на замерших сид и покидает приёмный зал.

@темы: band: bangtan boys, Strong Heart - 2018, band: mamamoo, band: red velvet

---

Меню для полуночников

[EffieH]

Автор:  EffieH
Бета:  Bell8, Jesse
Иллюстратор:  .паркер
Размер:

многа

103319 слов
Фандом: Monsta X
Пейринг/Персонажи: Ю Кихён/Ли Минхёк, остальные монста, разные артисты в эпизодах
Категория: Слэш
Жанр: Юмор, приключения, повседневность, AU
Рейтинг: R
Предупреждения:

спойлер?

слоубёрн как он есть
Краткое содержание: Начиная работать в авиакомпании "Старшип" Кихён хотел заполучить себе всё небо целиком и красивую девушку в придачу. К сожалению, не всем поставленным целям суждено сбыться в этой жизни.
Ссылка на скачивание: здесь
Примечания автора:

первое

В самую первую и главную очередь я хочу поблагодарить чудесного бэтмена, который не оставил даму в беде на всех этапах подготовки этой работы, начиная с начал и заканчивая ночными вычитками со слезами -  Bell8! Я нереально ценю это, ты самый лучший человек в мире и никакие миллионы "спасибо" не смогут выразить всей той благодарности, которую я хочу тебе дать!,

второе

так же огромное спасибо чудесным бета-ридерам и иллюстраторам  .паркер и  Vikara, а так же  Iron Queen которая и пихнула в нужном направлении с идеей нанораймо, а потом поддерживала добрым словом! Спасибо, что терпели меня и даже не заказали киллера на мой адрес тт.тт Лучшая команда подготовки фика!1,

третье

And last but not the least! Причина появления всего этого безобразия на свет -  yoaura! Этот фик как бы тебе в качестве новогоднего подарка. С Новым Годом, Саня!

Взмах руки, и гладкая, чуть прохладная на ощупь ткань подкладки кителя с тихим шорохом скользит по рубашке. Одернуть манжет рубашки, чтобы сидел как с иголочки, поправить воротник, смахнуть несуществующие пылинки с рукава, отороченного тремя золотистыми полосками, и Кихён безупречен как никогда.

Свободной рукой он поправляет запонку от галстука, чтобы та сидела идеально, а затем словно невзначай прикасается подушечками указательного и среднего пальцев к значку. На нём изображён логотип его авиакомпании с красивыми крыльями по бокам. Кихён улыбается собственному отражению в зеркале, ещё раз проверив, не забыл ли положить удостоверение в нагрудный карман, и выходит в коридор. Он красивый, он стильный, он полностью готов к своему самому первому серьёзному полёту в качестве второго пилота Боинга. Больше никаких тренажёров, никаких тренировок и налётов необходимых часов. Только светлое будущее и безграничное синее-синее небо вокруг.

Прикоснувшись к ручке двери его квартиры, Кихён вдруг резко дёргается: о самом важном-то он чуть не позабыл! Приходится снова вернуться к зеркалу, чтобы примостить фуражку на голову как следует, и всё: он готов покорять небеса.

Подхватив небольшой чемоданчик, Кихён шлёт воздушный поцелуй героине всех своих эротических фантазий. Она как всегда солнечно улыбается ему с постера, одной рукой привычно приглашая в полёт. Это хорошо, значит, всё хорошо, и дальше будет ещё лучше. Летящей походкой Кихён выпархивает из дому и спешит к уже немного нетерпеливому Чжухону за рулём.

— Извини, что заставил ждать, — тут же говорит он после приветствия и укладывает чемоданчик на заднее сидение. — Просто…

— Первый полёт и ты переживаешь? — подхватывает за него Чжухон, тихонько вздыхая. Он заводит мотор машины, плавно выворачивая руль так, чтобы выехать с парковки у дома Кихёна. — Эх, я бы на твоём месте тоже переживал. Летать, осознавая, что ты несёшь ответственность за сотню пассажиров на борту, совсем не так как в симуляторе…

— Чжухони, — тянет Кихён с небольшой ноткой сожаления в голосе. — Просто ещё не настало твоё время, ты пересдашь теорию через месяц, получишь удостоверение и…

— И со своим везением буду искать работу до пенсии, — хмыкает Чжухон, притормозив у светофора. — Не надо меня жалеть, если что, пойду в метро машинистом. Раз не рождён летать, так хоть наползаюсь вволю.

— Ты неисправим, — качает головой Кихён, без разрешения включая радио на магнитоле. Оттуда доносится энергичная песня одной популярной нынче группы. Обычно Кихён предпочитает что-нибудь более наполненное смыслом, но сейчас ему кажется, такое настроение и позитивные строки как никогда подходят к ситуации.

Они с Чжухоном уже много раз обсуждали его возможную лётную карьеру. Что не всё удаётся с первого раза, и не всё приходит в руки так просто, но в жизни же всегда всем воздаётся по заслугам, не так ли? Может ли это значить, что Чжухона после стольких лет изматывающих тренировок, кучи сторонних подработок и тысячи проваленных тестов ждёт самая лучшая авиакомпания в мире, которая будет платить ему золотые горы за совсем уж простые полёты?

Кихён не знает наверняка. Его тоже нельзя назвать уж слишком удачливым человеком. Он просто берёт не талантом, не фортуной, а упорным трудом и невообразимой выносливостью. Он ёжится, вспоминая те бессонные ночи за учебниками. Однако он прекрасно помнит слова инструктора, сказанные ещё на самом первом теоретическом занятии:

«В небе вы несёте ответственность за каждую живую душу на борту: неважно, командир вы или простой бортпроводник. Остальные могут устать или что-то недоглядеть. Но именно вы потом будете отвечать за их оплошности».

Он отвечает не только за свою жизнь, но и за жизнь каждого вверенного ему пассажира. Поэтому Кихён просто не мог отлынивать от учёбы. Вместо этого он с фанатичным энтузиазмом штудировал эфсиоэм и кьюэрэйч, параллельно зачитываясь эфситиэм. Ему важно было знать не только о том, что делать в случае проблем, но и как эффективно их избежать. Именно это фундаментальное понимание, что в небе всё абсолютно серьёзно и нельзя, просто нельзя пропускать важные предвзлётные процедуры, возможно, и помогло ему получить лётное удостоверение коммерческого пилота, а затем и расширение до инструктора.

И ему кажется, что именно этого понимания Чжухону и не хватает ради достижения своих целей. Кихён вовсе не осуждает его, в конце концов, Чжухон — его хороший друг, возможно, единственный оставшийся на настоящее время. Просто… Просто он мог бы постараться стать немного организованнее и давно бы уже получил свою лицензию пилота, не говоря уже о лицензии инструктора.

— Что, боишься? — снова приводит его в чувство голос Чжухона, словно выдёргивает репку из-под земли. Кихён моргает, уже открывает рот, чтобы привычно начать спорить и доказывать, почему он ничего не боится, но вдруг перед ним возникает огромный аэропорт, снующие туда-сюда люди, наперебой сигналят машины, — у них есть всего минута на стоянку, и тут он честно признаётся:

— Да.

Чжухон хмыкает, нежно, почти любовно стукает его кулаком по плечу и мило жмурится, демонстрируя ямочки на щеках:

— Хён, вот ты — последний человек, от которого бы я хотел это услышать. Если не ты, то тогда кто достоин звания пилота, а?

— Ненавижу тебя, идиот, — ворчит тот, закатывая глаза, однако комплимент принимает с маленькой, почти незаметной застенчивой улыбкой на лице. Всё будет хорошо, он в этом практически уверен теперь. — Всё, мне пора, а то ещё оштрафуют за длительную стоянку.

— Удачи! — кричит ему Чжухон уже в спину.

Кихён в очередной раз восхищённо рассматривает буквы на крыше аэропорта, перехватывает чемоданчик поудобнее в правую руку и тихо шепчет себе под нос: «спасибо».

Он уверен, что всё пройдёт гладко, как никогда в жизни, но немного удачи ему всё же не помешает. Им всем нужно в жизни получить свою крохотную долю благословения от Фортуны.

Первый в его официальной карьере коммерческого пилота полёт долею судьбы назначен в Японию. Полтора часа дневного полёта, три часа в аэропорту Фукуоки, а потом обратно домой на вечернем рейсе. Кихён и не рассчитывает на какие-то привилегии, его приняли на работу всего несколько дней назад, но всё же, первый регулярный, да ещё и международный полёт можно по праву считать большой удачей.

Он успешно находит медицинский кабинет, обслуживающий сотрудников его авиакомпании, проходит осмотр, так энергично мотая головой на вопрос о жалобах, что чуть не просит таблетку обезболивающего. Нет, какое тогда он произведёт впечатление на руководство авиакомпании, если с самого первого полёта начнёт просить медикаменты?

Выходя из кабинета, Кихён словно невзначай пытается высмотреть глазами форму бортпроводниц его компании: его муза, его главная маленькая радость, Хёрин, как он ласково называет девушку с плаката, должна, просто обязана лететь с ним в составе одного экипажа. Зря что ли он остановил свой выбор именно здесь, хотя его резюме приняли множество более продвинутых конкурентов.

Сердце Кихёна радостно замирает, когда он замечает знакомую чёрную юбку с белой окантовкой. Он поднимает голову выше, рассчитывая тут же познакомиться с красавицей Хёрин, но на него в упор смотрит другая девушка.

— Новенький на эмикс пять четырнадцать? — коротко спрашивает она, словно гавкает. Кихён покорно кивает, поёжившись от её ну слишком сурового взгляда. И вот как она до сих пор не распугала своим видом всех пассажиров? — Меня зовут Кан Джихён, и я буду старшей бортпроводницей в твоём первом полёте.

Она протягивает руку и тут же сжимает ладонь Кихёна в крепком рукопожатии. Не хрупкая девушка, а какой-то устрашающий киборг. И если правило семи секунд действительно работает, то Джихён оставила просто кошмарное первое впечатление о себе!

— Ю Кихён. Новенький, — чеканит он, стараясь подражать её тону. Голос вроде даже ни разу не дрогнул, что уже можно считать победой.

— Чудно, — закатывает глаза она, вытягивая ладонь после неоправданно затянувшегося рукопожатия, и указывает свободной рукой на небольшую группу людей, облаченных в форму их авиакомпании, сидящих на небольшом диванчике возле гигантской пальмы в горшке размером, пожалуй, с самого Кихёна. — Там твой капитан сидит и остальная команда на сегодня. Сам сможешь познакомиться или мне за ручку тебя привести?

— Спасибо, я и сам в состоянии себе помочь, — фыркает Кихён в ответ, но тут же выдавливает из себя милую улыбку. Эффективное управление персоналом экипажа. Краеугольный камень, на который нашла его коса обучения. Тема, которую он способен процитировать даже спросонья, но неспособен понять. Соль на все его раны. — Был рад с вами познакомиться, Джихён.

— Это взаимно. Надеюсь, вы проведёте незабываемые минуты в рамках первого полёта на коммерческом рейсе.

Это звучит как самая настоящая угроза. Кихён не совсем понимает, где и когда он уже успел насыпать соли на хвост Джихён — с таким-то отношением к себе, но вслух спросить не решается. Вместо этого он действительно следует её совету и подходит к широкоплечему капитану, который мило о чём-то переговаривается с другим бортпроводником. Рядом улыбается самая младшая по виду бортпроводница, кивая на каждое сказанное слово, словно маленький китайский болванчик.

Картинка выглядит настолько идиллично, что Кихён даже не решается её нарушить своим грубым вмешательством. Однако стоять и ждать, пока Джихён вернётся и ничтоже сумняшеся опозорит его ещё раз перед уважаемыми людьми, тоже не особо хочется.

— Извините, если прерываю вашу беседу, но мне бы хотелось представиться. Ю Кихён, новый пилот. Второй пилот… В смысле, я…

— Вы — Ю Кихён, мы это уже поняли, — усмехается капитан, помахав перед ним тонкой бумажной папкой белого цвета. Бортпроводник рядышком противно заливисто смеётся, глядя на него, словно учитель, экзаменующий нерадивого школьника, и в ту же секунду Кихён осознаёт, что в Джихён, по сути, нет ничего такого ужасного, она просто женщина-киборг, когда этот тип откровенно над ним смеётся без особой на то причины. Этот противный…

Он слегка суживает глаза, пытаясь разобрать табличку на груди бортпроводника как можно незаметнее, но тот, как назло, поворачивается так, что левая рука закрывает буквы. В этот момент капитан поднимается с дивана и пожимает руку Ю Кихёна так сильно, что Джихён по сравнению с ними всеми уже кажется маленькой хрупкой девочкой, наивно хлопающей глазками посреди лютикового поля.

— Шин Хосок. Твой самый первый капитан, — улыбается тот так широко, словно был бы счастлив сломать кисть Кихёну прямо здесь же перед полётом. И ещё немного напрягает явное ударение на слово «первый». Оно словно шепчет на ухо, что ничего хорошего от этого полёта ждать не стоит. — Рядом со мной Ли Минхёк — опытный бортпроводник и Им Даён, наша младшая. Вернее, теперь у нас ты самый младший.

— Очень… Приятно, — с трудом отвечает Кихён, высвобождая руку из цепкой капитанской хватки. По сравнению с ним, мягкая, чуть прохладная кисть Минхёка кажется чуть ли не лучшей вещью, к которой он прикасался за сегодня. Даён мило улыбается, скромно вкладывая свою тёплую ручку в его ладонь. Нет, может, всё не настолько печально и это у Кихёна всего лишь предполётная паника? Они ведь наверняка все опытные, вряд ли бы компания, основная маркетинговая линия которой — абсолютная безопасность, стала бы рисковать и ставить на один полёт с неопытным пилотом каких-то дремучих дебилов, не так ли?

Да и вообще, после таких жёстких проверок и экзаменов, Кихён не слишком уверен, что любой не особо здоровый человек способен реализоваться в лётной карьере. Себя он, разумеется, считает вполне спокойным и уравновешенным человеком. Он стрессоустойчив, обладает навыками коммуникабельности и вообще являет собой просто идеальное сферическое резюме в вакууме. Поэтому, по его мнению, полёт просто ну никак не может стать плохим.

— Это взаимно, — слово в слово повторяет реплику Джихён Хосок точно таким же сладенько-угрожающим тоном. В ту же секунду лёгкая паника, которая и без того кружилась вокруг головы Кихёна, раздувается во стократ сильнее, и дурное предчувствие уже как-то и не спишешь на нервный мандраж.

Ситуацию немного спасает своим возвращением Джихён, рукой указывая по направлению к пунктам таможенного контроля.

— Вы здесь уже все познакомились? Может, тогда начнём бриф, пока не началась регистрация?

— Да, хорошо, — просто кивает Хосок, начиная коротко и быстро раздавать каждому инструкции вместе с Джихён.

Вообще Кихён раньше думал, что именно капитан — самый главный и ответственный человек на борту, и все обязаны ему беспрекословно подчиняться. И он уже был на это готов: при всей своей независимости и жажде к справедливости Кихён авторитеты уважал. Однако Джихён, по всей видимости, вертела все эти авторитеты вокруг того места, которого у неё отродясь не было. Она спокойно перебивает Хосока, вставляет уместные и не очень ремарки. Удивительно, но команда общается без всякой необходимой субординации, даже Минхёк позволяет себе какие-то несмешные шутки, от которых все почему-то всё равно смеются.

— Окей, — кивает Хосок и хлопает себя по коленям, решительно вставая с дивана. — Пойдём готовиться к взлёту, мне нужно показать нашему маленькому Кихёни все необходимые процедуры.

Кихён морщится от такой слишком откровенной фамильярности, но возразить не смеет. Он всё ещё помнит о субординации, которую нужно неукоснительно соблюдать. Для него капитан — всё ещё тот нерушимый и крепкий авторитет, за который необходимо держаться всеми силами.

— Значит, смотри, — он подаёт паспорт мужчине в военной форме вместе с лётным удостоверением, пластиковой картой-пропуском и бумагами из белой папки. — Без разрешения тебя никогда не пустят в стерильную зону. Пока ты учишься, я делаю за тебя все бумаги, но позже тебе придётся разбираться с этим самому.

— Да, капитан, — подобострастно кивает Кихён, что вызывает смешок сзади. Он стреляет взглядом-кинжалом, повернув голову в сторону. Ну кто бы сомневался, что это будет Минхёк? Они не перекинулись и двумя словами, а в душе Кихёна уже разгорелось яркое пламя ненависти, способное осветить самую тёмную ночь в радиусе нескольких километров.

Их вещи проверяют на сканере, после чего экипаж пропускают в зал ожидания, где снуют тысячи куда-то спешащих пассажиров. Они мельтешат, мечутся, тащат за собой маленькие чемоданчики, сопротивляющихся детей, прозрачные пакеты из магазинов беспошлинной торговли.

Это абсолютно другой мир. Здесь время подчиняется законам компьютерного расписания, оно замедляется, тянется, тянется, чтобы потом, достигнув критического значения растяжения, в один момент полететь вперёд словно эластичная пружинка. Словно кусочек резинки из рогатки Кихёна, когда тот был совсем ещё ребёнком.

— Эй, ты меня вообще слушаешь? — машет перед его лицом Хосок, и Кихён заново фокусирует взгляд перед собой, возвращаясь в реальность.

— Конечно, капитан! — преувеличенно бодро отвечает он, и на этот раз уже никто в радиусе двух метров не смеётся своим глупым, противным голосом. Оглянувшись, Кихён замечает свою команду проводников у их предполагаемого гейта. Оторвались, значит.

— Не теряй концентрацию, — вздыхает Хосок, направляя его к тому же выходу. — Особенно перед своим инструктором. Помни, что от меня зависит чуть ли не всё твоё будущее в авиации!

Кихён тяжело сглатывает. Фраза, которая звучит обыкновенным запугиванием, может запросто превратиться из ночного кошмара в реальность, если он не понравится Хосоку. Одно неверное движение в поле зрения инструктора, и всё твоё будущее будет предопределено. С плохой характеристикой тебя вряд ли возьмут на важные рейсы, ты никогда не получишь повышения. На плохую характеристику прежде всего обращают внимание другие авиакомпании при найме к себе в штат. Всего лишь один неверный шаг и всё, ты летишь в пропасть без парашюта и хотя бы мизерного шанса спастись живым.

— Конечно, капитан, — повторяет он уже не так живо, пока они проходят сквозь коридор к самолёту. Обычный узкофлюзеляжный Боинг, на котором он оттренировал немало часов на тренажёре. Вроде, пока что ничего нового. Они заходят в кабину пилотов, Кихён осторожно занимает место слева.

— В таком случае начинаем предполётную проверку, — громко и внятно говорит Хосок на английском языке, от чего Кихён даже торопеет на одну секунду. Да, всё правильно, в кабине установлен датчик, реагирующий на голоса, чтобы потом при необходимости можно было их поднять и проанализировать. Кихён не хочет думать о той самой необходимости, когда вскрывают бортовой самописец, не в самый же первый день полёта?

— Есть проверка, — выдыхает он, выключая всю аппаратуру, предписанную инструкцией. Затем он берёт в руки бортовой журнал, провожает взглядом вставшего Хосока и семенит за ним следом, словно несмышлёный утёнок за опытной и вальяжной матерью.

— Дальше нам следует сделать внешнюю проверку машины, — поясняет он, проходя по салону самолёта мимо проводников и спускаясь по второму трапу на землю. Кихён осматривается, всё так же крепко сжимая в руках бортовой журнал. В нескольких метрах от правого крыла их дожидается молодой парень в серой униформе с ярко-жёлтой светоотражающей манишкой.

— Проводим предполётный осмотр, — громко говорит ему Хосок, подходя ближе. — Взял с собой второго пилота. Мы у него первые, так что будь нежен.
Техник закатывает глаза, снимает перчатку с правой руки и пожимает протянутую руку Кихёна.

— Им Чангюн. Вряд ли ты будешь меня часто видеть, этот аэропорт огромный, как дыра в моём сердце, но иметь знакомых техников в списке контактов всегда важно. К твоим услугам.

— Ю Кихён. Очень приятно, — честно отвечает ему он, сдержанно улыбаясь. Пока что из всех встреченных людей Чангюн меньше всего создаёт отталкивающее впечатление. Он кажется приятным малым, да и какой можно ждать свиньи от человека, который отвечает за твою жизнь в воздухе?
Вместе с этим в голову Кихёна влетает мысль, что он вообще-то должен был рассчитать количество топлива, необходимое в полёте, чтобы передать данные Чангюну.

— Топливо! — сипло выдыхает он, выхватывая маленький блокнотик из внутреннего кармана кителя. Вдохновившись задачей, которую он, согласно протоколу, должен был выполнить перед тем, как встретиться с техником, Кихён, увлечённо просчитывая необходимую цифру, не замечает на себе два любопытных взгляда. — Так… Обратно… Учитывая оба двигателя… Запас… Вот!

Сияя, он вручает Чангюну страничку с необходимым количеством топлива, на что получает снисходительный кивок. Бумажку аккуратно складывают и прячут в нагрудный карман формы.

— Молодец, правильно посчитал всё до литра, — одобрительно кивает он. — Но рейс в Фукуоку у нас частый, так что все данные уже давно высчитаны для экономии времени. Может, всё же приступим к проверке?

На лице Кихёна, кажется, можно приготовить омлет. Он с силой сжимает кулаки, уже норовя наброситься на Чангюна, единственного человека, которому он хотел довериться, как резко вспоминает, что вообще-то на него сейчас смотрит его горе-инструктор, который как-то ну вообще не помогает в первом полёте.

— А почему сразу не предупредили-то? — старается он спросить максимально нейтральным тоном. Кровь, кажется, понемногу начинает сходить с лица, но уши ещё горят словно печка.

— Ты слишком прикольно увлёкся подсчётами, — пожимает плечами Чангюн, вытаскивая из кармана маленький манометр. — Мне стало стыдно прерывать твой приступ вдохновения.

— Да ладно тебе, чего ты пыхтишь так? — подливает масла в огонь Хосок с другой стороны, похлопывая Кихёна по плечу с самым ехидным выражением лица в мире. — У всех нас был свой ужасный первый рабочий день, и, поверь, у тебя он только начинается. Ты там пишешь значение давления в шинах?

Это катастрофа. Самая настоящая катастрофа с одной человеческой жертвой в виде Кихёна. Он уже совсем не уверен, что сможет пережить свой первый полёт. Когда кажется, что всё против тебя, даже противная техника, очень хочется зарычать, разорвать обидчиков на клочки и сдаться. Кихён чувствует, что от этой грани, когда дальше сдерживать себя нет смысла, расстояние в миллиметр. Ещё что-то, даже самое незначительное, и он начнёт убивать, прямо как в фильмах.

— Да, капитан, — цедит он, с силой сжимая зубы. Как же ему сейчас хочется ответить что-нибудь другое. Что-нибудь такое, от чего у них всех поотвисают челюсти и больше никогда не появится желания над ним шутить. Но вместо этого Кихён буквально уговаривает себя сдержаться, на этот раз. Пусть хотя бы в первый день всё пройдёт без стандартных базарных ссор.

Бортовой журнал заполнен наполовину. Местами виднеются какие-то красные пометки поверх обычных чёрных, местами белая бумага запачкана какой-то непонятной субстанцией чёрного цвета. Мазутом, наверное. Самая последняя запись гласит, что была произведена плановая проверка хвостового оперения и заменена одна из деталей.

— А почему меняли хвост? — спрашивает он словно невзначай, быстро прописывая цифры в нужных графах.

— А, — отмахивается Чангюн, проверяя наклейки в отсеке для шасси. — Этот герой с шеей шириной в секвойю, что стоит возле тебя, сажал самолёт с двумя горящими двигателями. Снижался боком, потому что нужно было аккуратно втиснуться между высотными зданиями города, но слегка в самом конце зацепил хвост. Хорошо, что вообще дотянул до аэропорта… Кстати, шасси в порядке.

Кихён нервно икает и смотрит на чересчур довольного Хосока с некоторой долей ужаса в глазах. Не может такого быть, неужели он и правда настолько хорошо может справляться с техникой? Но почему он тогда, на первый взгляд, кажется человеком недалёким?

— Но почему тогда в бортовом журнале нет записей о замене двигателей? — резонно спрашивает он, глядя как Чангюн ловко спрыгивает с разводным ключом в руке. Тот кивает, усмехаясь.

— Делай выводы сам, новичок. Крепления в норме, багажный отсек в норме.

То ли это из-за того, что Кихён уже практически в шаге от нервного срыва, то ли из-за того, что он излишне впечатлительный, но паззл с выводами в его голове складываться отказывается категорически. Не помогает также Хосок, который расхаживает с самодовольным лицом, словно индюк какой-то. Почему нет записи о том, что двигатели меняли? Не может такого быть, что они полетят на старых, безопасность полётов же всегда стоит на первом месте!

— Так, вроде всё проверили, самолёт готов к полёту, — объявляет Чангюн спустя некоторое время, отбирая у Кихёна журнал и поставив в него роспись вместе с небольшим пятном от машинного масла прямо посреди страницы. Он покорно подписывается в нужном месте, всё ещё осторожно поглядывая на героя Хосока. Герой же безмятежно осматривается по сторонам и разве что не в носу ковыряется. — Удачного полёта. Буду ждать сегодня ночью.

— Спасибо, — кивает Кихён за них обоих. Ему интересно, как долго длится смена у Чангюна, что он будет их дожидаться обратно. Может, он берёт сверхурочные часы? Или рабочий день его только начался? Как вообще регулируется работа на земле?

Ещё больше по возвращению в кабину его пугают обещания Хосока, что на этом его приключения на сегодня не заканчиваются. То есть эти шутники точно подготовили ему самые сладкие час и двадцать минут полёта. Он вешает на крючок фуражку, надевает наушники и мысленно начинает готовиться к худшему.

— Наружная предполётная проверка окончена, — объявляет Хосок, отрезая чуть ли не все остальные мысли Кихёна. Протокол проверки аппаратуры перед взлётом тут же возникает в его голове, несмотря на всплывающие подсказки бортового компьютера. Эти драгоценные минуты серьёзной работы — его спасение, его глоток свежего воздуха. Здесь точно не место глупым шуточкам, как не место им во время взлёта, во время так называемой «стерильный кабины», так что хотя бы двадцать минут для восстановления душевного равновесия у него есть. Он послушно проверяет гидравлику самолёта, ставит нужное положение закрылок. Всё по списку, чётко и плавно.

— Проверка самолёта окончена, — объявляет Хосок, тут же переходя на родную речь. — Обычно в таких разворотных рейсах мы меняемся со вторым пилотом обязанностями в обратном полёте, но сегодня я буду капитаном в обе стороны. Ты же умеешь поддерживать связь с диспетчером? И сможешь давать объявления пассажирам?

— Конечно, — фыркает Кихён. К нему явно относятся, как к какому-то школьнику, несмотря на то, что он уже довольно давно преодолел этот этап. Ну, не с самого рождения Кихён осознал, что хочет быть пилотом гражданской авиации, такое бывает. Да, он переучивался и потерял несколько лет, поэтому входит в карьеру не с самого юного возраста. Но это же не значит, что к нему стоит относиться как к несмышлёному малышу?

— Тогда вперёд, — кивает Хосок. Примерно в ту же секунду голос Джихён сообщает, что посадка закончена.

И уверенности в собственных силах у Кихёна мгновенно становится в несколько раз меньше. Нет, он не молодой и сопливый мальчик, который заикается при первой связи с диспетчером. Но некоторый холод в области лодыжек он всё же чувствует. Нарочито уверенно улыбаясь, Кихён нажимает на кнопку связи с землёй и сообщает, едва услышав щелчок:

— Инчон, здравствуйте. Рейс эмикс пять четырнадцать, — сообщает он, но горло как на зло пересыхает в самый ответственный момент, и вместо внятного предложения Кихёну удаётся только прохрипеть.

— Эмикс пять четырнадцать, слушаю. Говорите чётче, — рявкают на него с вышки так грубо, что желание убежать и бросить это всё гиблое изначально дело возрастает раз так в тысячу. Но нет, он не сдастся так просто. Кихён прочищает горло и повторяет заготовленную в голове речь. Ну, он хотя бы не сбился, уже и на том можно сказать спасибо.

— Запрашиваю разрешение на взлёт, — добавляет он максимально спокойным тоном. На том конце подозрительно молчат, катаясь и по без того расшатанным нервам Кихёна. Если он переживёт эти два рейса за сегодня, то явно купит себе какой-нибудь вкусной и неполезный еды в ресторане быстрого питания. Но там молчат.

Молчат. Молчат. Молчат…

— Эмикс пять четырнадцать, — наконец разрезает недовольный голос густую тишину в кабине пилотов. — Разрешаю руление на полосу пятнадцать левая.

— Понял, руление на пятнадцать левую, — выдыхает Кихён, отчаянно стараясь скрыть предательскую дрожь в голосе. Он же не мальчишка какой-то, почему он нервничает, словно в первый раз собирается заняться сексом?

Они потихоньку рулят по полосам, расчерченным на асфальте по направлению к заданной точке, как резко Хосок спрашивает на родном языке:

— Ты тренировал налёт на Цессне, так?

— Ну… Да, — неуверенно отвечает Кихён. Он не слишком понимает, к чему эти вопросы в один из самых ответственных моментов управления самолётом. — А что?

— Ничего, — едва слышно хмыкает тот. — Для тебя же не является секретом излишняя для тренировочного самолёта стабильность? Так вот, в Боингах её нет…

Ну всё. Если каждый из экипажа ставил перед собой цель довести Кихёна до нервного срыва, то у них это удалось сполна. Четыре раза. Даже у миленькой Даён, которая, вроде как, вообще ничего ещё не успела сказать Кихёну, но теперь он более чем уверен, что это всего лишь вопрос времени. Но особенно в искусстве сыпать соль на разные не предназначенные для этого места отличился его треклятый капитан, Шин Хосок. На которого даже не огрызнёшься, потому что он ещё и инструктор. И из самолёта уже не выпрыгнешь — все выходы надёжно запаяны, так что придётся убивать и метать только в Японии. Но там уж Кихён оторвётся…

На реплику Хосока он решает не отвечать, лишь наблюдая за разгоняющимся огромным самолётом в ливрее джейвайпи эйр. Невольно он задумывается, что, наверное, зря поспешил принять предложение работы от старшипа. Кто знает, кто стал бы его инструктором и старался бы ли он довести его до нервного срыва с упорством пятиклассника, стань он пилотом какой-нибудь более крупной авиакомпании?

— Эмикс пять четырнадцать? Даю разрешение занять полосу пятнадцать левую, — снова слышит он голос диспетчера. Ему бы с таким голосом не в авиации работать, а где-нибудь на радио. Кихён легко может представить этот утомлённый, слегка недовольный голос на каком-нибудь ночном эфире. Он бы обсуждал проблемы взрослых людей, ставил бы какие-то особо эротические треки в эфир и совершенно точно был бы звездой своего эфира. Работа авиадиспетчером ему не идёт ни в коем случае.

— И-инчон, — неожиданно для себя заикается Кихён, подтверждая команду. — В-вас понял. Эмикс пять четырнадцать, ко взлёту готовы.

— Господи, первый рейс что ли? — вздыхает диспетчер, но Кихён не отвечает на реплику не отвечает. Не положено по правилам, а так бы он уже давно и с удовольствием бы поставил вредный голос на место. — Эмикс пять четырнадцать. Даю разрешение на взлёт. Занимайте эшелон двести девяносто. И не тряситесь вы так, как школьник перед первым сексом. Это будет так же быстро и совсем не больно.

— Есть, эшелон двести девяносто, — сквозь зубы и обидный смех Хосока цедит Кихён, заполняя информацию в бортовом компьютере. Самолёт достаточно быстро набирает скорость, от чего его прижимает немного к креслу.

— Отрываемся, — сообщает Хосок, потянув на себя рычаг, и они действительно плавно начинают набирать высоту.

Наверное, Кихёна никогда не станет удивлять то волшебное чувство восторга, граничащего с чем-то большим, намного более возвышенным и сильным, когда ноги больше не чувствуют твёрдую поверхность взлётной полосы под собой, а единственная мысль, которая бьётся в голове словно рыба, выброшенная на берег, это то, что он летит! Он взаправду набирает высоту на огромном пассажирском самолёте, у него на борту сто семь пассажиров, три бортпроводника и целый капитан, который оказывается, ещё и неожиданно профессионал своего дела.

Кихён не без удовольствия выполняет все его приказы и неотрывно следит за всеми показателями на экранах. Считывать буквой «Т», не пытаться охватить взглядом всё.

Голос инструктора звучит в голове так же кристально чисто и без помех, как он сейчас слышит голос Хосока, громко и четко комментирующего каждое выполненное действие. Кихён не возражает. На самом деле, он вполне способен подчиняться. Из него бы вышел выдающийся подчинённый, если честно! Но только дело в том, что для толкового подчинения ему нужен толковый начальник, а буквально до самого момента взлёта Хосок показывал себя исключительно как долбоёб.

— Включаю автопилот, — сообщает Хосок, выполняя команду, как только на приборах высвечивается выбранная высота. В кабине повисает неловкая тишина на несколько секунд. Кихён может чувствовать её кожей, особенно, в тех местах, где горячая рубашка прилипла к спине от пота. Что-то ему подсказывает, что просто так его в покое не оставят.

В дверь раздаётся стук, и едва в их кабине появляется голова Минхёка, Кихён уже почти что уверен наверняка, что пришёл он как раз по его душу. Ну, вот не смогут они его оставить в покое. Ни сегодня, ни завтра. Никогда.

— Капитан? Мне кажется, у нас проблемы… — неуверенно говорит Минхёк с постным выражением лица. Кихён бы и сам поверил, что у них в самолёте проблемы, если бы не плохо скрываемые чёртики, которые чуть ли не пасадобль пляшут в его глазах.

— Что там? — удручённо выдыхает Кихён. И буквально чувствует, как под ногами падает последняя опора. В руках у Минхёка несколько болтов из обшивки самолёта. Которые не могут появиться просто так.

— Я нашёл их на полу… Не знаю, как они могли оказаться на борту… Думаю, что они оторвались пока мы взлетали.

Это уже выглядит как серьёзная заявка на победу. С цветами и красивой красной ленточкой. На их гробах. Если их вообще смогут выловить из моря, если все упадут. А в том, что самолёт без должной обшивки рухнет, Кихён уверен на все сто процентов: ведь если повредилась обшивка, значит, нарушилась целостность машины, значит, на такой высоте в условии пониженного давления самолёт вообще должно разорвать к чертям за несколько жалких секунд.
Кихён смотрит на Хосока, Хосок смотрит на него с притворным ужасом на лице, и тут до Кихёна доходит.

— Ну да, конечно. Детали внешней обшивки самолёта в загерметизированном корпусе. Даже если бы теоретически ты их и нашёл, то мы бы уже давно развалились на части от декомпрессии. Иди лучше пугай своими болтами кого поглупее, ага?

— Ну, как знаете… Я вас предупредил, — трагически шепчет Минхёк в ответ, аккуратно закрывая за собой дверь, от чего сердце Кихёна всё же начинает биться в несколько раз быстрее. Предательское и нелогичное «а что, если он всё же прав» бодро начинает грызть мозг прямо внутри черепной коробки. Ну конечно он издевается, это же разводка дедсадовца, на такое может повестись только совсем уж идиот, потому что Хосок и глазом не моргнул на это заявление, а ведь именно он — главный человек на борту.

— Помнишь, что я говорил про Цессну? — невзначай спрашивает этот самый человек, с улыбкой глядя в розово-голубое небо перед ними. Кихён хочет ответить, поставить его на место и, наконец, самоутвердиться в его новой компании и в принципе. Но не может, потому что в этот же момент самолёт резко теряет несколько градусов наклона и, соответственно, снижается на пару десятков метров по приборам. Вкупе с предыдущей жалобой Минхёка, а также вспоминая показания бортового журнала с новым хвостом, Кихён уже даже не паникует. А какой смысл разводить истерику, если они всё равно рухнут? А если не рухнут, смысл вообще паниковать?

От этой мысли в одночасье в голову Кихёна приходит просветление и спокойствие. Какой вообще смысл паники? Паника сеет хаос, хаос порождает разрушения и проблемы. Нет паники, нет проблем. В крайнем случае он убьёт Хосока уже в туалете аэропорта без лишних свидетелей и шума. И Минхёка.

— Самолёт сейчас на автопилоте, — вздыхает Кихён. — Если приборам нужно опустить ненадолго нос, то так тому и быть, зачем нервничать?

— А если по приборам ты будешь находиться высоко в небе, но перед твоим лицом внезапно возникнет гора?

— «Опасное сближение с землёй» ещё никто не отменял. Если визуально я увижу препятствие, но буду прислушиваться к приборам и диспетчеру, то без проблем смогу избежать катастрофы.

— А если ты будешь лететь в режиме слабой видимости, а приборы внезапно откажут? — не унимается Хосок.

— Что, прямо все? — Хосок коротко кивает вместо ответа. — Ну, значит, неожиданно влечу в эту самую проклятую гору и закончу жизнь подобно воину воздуха. А если серьёзно, то мы же сделали предвзлётную проверку, приборы были в полном порядке. К тому же какие горы, мы над морем летим?
Раздражаться Кихёну намного комфортнее, чем тихонько сидеть в кресле и воображать все те сценарии, что предлагает ему любимейший капитан с энергичностью мелкой болонки. Раздражение всегда было самым любимым способом Кихёна для избавления от стресса и паники. Хосок ещё раз открывает рот, явно намереваясь что-то сказать, но в дверь снова стучат.

— Кофе, чай? — спрашивает Джихён, мило улыбаясь им двоим. На какой-то момент Кихён даже начинает верить в то, что эта улыбка действительно искренняя, а не банальный результат тренировок и обычная профдеформация. Улыбаясь, Джихён даже несколько преображается в глазах Кихёна: черты лица смягчаются, сияющая улыбка поднимает настроение, а искренняя, неподдельная заинтересованность в глазах действительно заставляет поверить в простую иллюзию бортпроводника. Наверняка Джихён получила это звание совершенно заслуженно. И да, в этот момент Кихён ею искренне восхищён, пускай даже это остаётся не более чем профессионализмом.

— Я хочу кофе и курицу, — отвечает Хосок, принимая багет с курицей и стаканчик крепкого ароматного кофе. Кихен горестно вздыхает, принимая свой чай и веганский багет. Правила авиакомпании требуют от пилотов разного питания во избежание отравления их обоих. И хоть в этом нет вины ни Хосока, ни Джихён, он чувствует, как потихоньку переступает черту спокойствия.

После которой уже становится всё равно. После которой уже плевать, что там напишет этот инструктор в своей папочке. Плевать на всё. Если уволят, ничего страшного, у Кихена есть другой кандидат на это место, к тому же это не единственная авиакомпания в мире. Плевать. Он уже собирается откусить от этого бесспорно противного и безвкусного бутерброда, как относительное спокойствие прерывает приятный голос неприятного диспетчера.

— Эмикс пять четырнадцать. Вы подходите к границе зоны моего покрытия. Работайте с Фукуокой. Один два девять точка один.

— Эмикс пять четырнадцать, вас понял. Переходим на частоту Фукуоки. Один два девять точка один, — отвечает Кихён и резко осознает, что напряжение, которое присутствовало в самом начале диалога с землёй, исчезло, словно его вообще не было. Всё становится намного проще, когда прекращаешь париться. Наверное, стоит это сделать личным жизненным кредо. Не надо напрягаться.

Фукуока отвечает не настолько понятно и чётко, но хотя бы не стремится Кихёна как-то обидеть, за что уже получает несколько жирных плюсиков в карму. Они плавно пересекают море и по навигатору уже совсем скоро начнут снижаться (и этот кошмар наконец закончится), как Хосок поворачивается к Кихёну и в духе дурацких фильмов-катастроф трагически шепчет:

— Наверное, мне нужно было сказать это раньше, ведь очень странно летать с этой… особенностью, — Хосок тяжело сглатывает, всё же бросая взгляд на приборы, что несколько смягчает драматичность момента. Сердце Кихёна начинает подозревать неладное. Не к добру это. Ой, не к добру.

— Я слушаю, — осторожно кивает тот, предпочитая сконцентрироваться на приборах, чем на сложном лице Хосока. Ещё секунда и тот точно пустит слезу, как пить дать.

— Просто я пришёл в авиацию, чтобы это победить. Но… — он снова выдерживает драматичную паузу. — Я боюсь высоты. Иногда мне кажется, что это сильнее меня, например, как сейчас. Именно поэтому я попрошу тебя посадить самолёт самостоятельно, там всего по глиссаде нужно спуститься.
Кихён закатывает глаза. Очередная тупая шутка, ну когда они уже угомонятся?

— Ага, конечно. Командир воздушного судна, инструктор, налетавший хренову тысячу часов, и резко боится высоты? Я, конечно, ещё новичок, но имейте совесть, блин.

— Посадишь? — спрашивает в ответ Хосок, и Кихён снова закатывает глаза, отчётливо кивая.

— Да, Господи, проще было сразу сказать, что хотите посмотреть на мои навыки. К чему эти шуточки? — раздражённо отвечает он, положив левую руку на рычаг. — Беру управление самолётом на себя.

Сажать учебный самолёт по глиссаде он умеет чуть ли не с закрытыми глазами. Даже не глядя на приборы. Однако такой огромный боинг Кихён раньше сажал только на тренажёре. Да, всё это время у него получалось посадить симулятор плавно и гладко, но в реальности всё оказывается немного страшнее.

— Начинаю снижение. Угол тангажа минус пять градусов, — отчётливо говорит он, аккуратно наклоняя нос ниже по приборам. Воспользовавшись свободной секундой, Кихён бросает взгляд на подозрительно притихшего Хосока. И как для тупого нелепого розыгрыша, у него слишком подозрительно бледное лицо.

— Фукуока, рейс эмикс пять четырнадцать, — говорит тот диспетчеру ровным, безжизненным голосом. Либо это слишком жестокая шутка, и они таким образом пытаются довести Кихёна до мини-инфаркта, либо…

Да нет, такого не может быть, чтобы человек, который в небе проводит больше времени, чем на земле, до одури боялся высоты? Где логика? И почему тогда раньше, когда они только отрывались от земли и летели по нормальному курсу, никаких признаков аэрофобии у Хосока не проявлялось? Нет, он точно придуривается.

— Полоса тридцать четыре открыта для вас, влажность воздуха шестьдесят четыре процента, температура плюс девятнадцать, ветер восточный, четыре метра в секунду, — слышит он из динамиков, разворачивая самолёт по заданному курсу. Параллельно до него доносится приятный, практически бархатный голос Хосока, который щебечет прямо в микрофон для связи с пассажирами.

— Снижаемся по курсу… Прибытие в аэропорт на пять минут раньше…

Именно этот контраст между голосом напуганного Хосока и Хосока-соблазнителя и склоняет чашу весов к теории, что это — всего лишь очередная нелепая шуточка в честь его первого полёта. И переживания отпускают полностью. В такую чушь может поверить только очень наивный и глупый человек.

Мысленно Кихён помечает у себя в голове не забыть проверить достоверность рассказа Чангюна, как появится интернет. Что-то ему феерическая история с горящими двигателями и повреждённым хвостом всё больше и больше кажется лютой небылицей.

— Вхожу в глиссаду, — сообщает Кихён, внимательно наблюдая за показателями приборов. Он продолжает снижать скорость согласно построенной схеме и уже даже видит нужную посадочную полосу.

Над головой с тихим звуком включается автоматический сигнал пристегнуться. Диспетчер с Хосоком ведут спокойные переговоры. Самолёт снижается идеально по глиссаде и выходит над самой взлётно-посадочной полосой с идеальной рекомендованной скоростью.

— Выпустить шасси. Закрылки пятнадцать. Убираю газ, — командует он и через минуту чувствует, как нежно касается земли, максимально потянув штурвал на себя. Самолёт послушно снижает скорость и останавливается в безопасных двух сотнях метров от конца полосы.

— Мужик, — выдыхает Хосок, и на Кихёна этот комплимент действует, словно признание в любви нежной девушке: он смущённо улыбается и чувствует, как начинает краснеть.

Мужик, определённо. Он же сумел с первого раза самостоятельно посадить самолёт! Да Кихён вообще герой!

— Эмикс пять четырнадцать. Рулите к выходу «А» двадцать девять, — слышат они указание от диспетчера, и, придя в себя после такого захватывающего небесного приключения, включает малый газ и сворачивает с полосы на рулевые дорожки, пока не подкатывает к назначенному месту, где их уже ждут техники и прочие японские работники аэропорта.

— Запрашиваю послеполётную проверку? — спрашивает Хосок, улыбаясь так тепло и искренне, что Кихён не может не улыбнуться в ответ.

— Есть послеполётная проверка, — отвечает он, с лёгкостью проверяя и выключая приборы. Да, он всё ещё обижен на Хосока, на злых проводников, которым лишь бы позубоскалить, даже на Чангюна, который, кажется, его не воспринимает всерьёз. Но о том, как установить себе репутацию серьёзного, профессионального человека, он подумает позже. Когда прилетит обратно домой и ляжет в постель. Не сейчас.

Техники аэропорта быстро паркуют самолёт у рукава выхода, рутинная проверка проходит плавно и без нареканий. Практически идеально, что уже вызывает у Кихёна подозрения, однако он неохотно их отметает, заполняя данные бортового журнала. Хосок в это время прощается с пассажирами самолёта с другой стороны от кабины пилотов.

У них впереди один час, чтобы перевести дух, а затем снова готовить самолёт к возвращению домой, но на этот раз полёт обещает быть немного сложнее: придётся использовать все свои навыки ориентировки по освещению полос аэропорта в ночных условиях. У Кихёна с этим никогда не было проблем, но ему всегда было намного проще, как и всем остальным адекватным пилотам, садиться в условиях дневного освещения.

Едва проводники заканчивают проверку салона и доверяют машину техникам и уборщикам, Кихён, явно понимая, что вряд ли кто-то из его экипажа захочет проводить с ним целый час свободного времени, решает воспользоваться привилегиями своей авиакомпании и идёт в кафетерий прямо посреди транзитной зоны.

Вообще, будучи в здравом уме и при весьма скромном бюджете, Кихён никогда и ни за что бы не остановил свой выбор на подобном заведении, но теперь у него есть удостоверение пилота и работа в авиакомпании, которая берёт на себя все расходы экипажа на питание и напитки в рабочее время.
Что он сейчас как раз и протестирует с этим ароматным…

— Два американо и два чизкейка с карамелью! — слышит он за своей спиной противный звонкий голос, стоило ему только открыть рот и набрать побольше воздуха в лёгкие. Всё так же не закрывая рот, Кихён поворачивается, чтобы ещё раз взглянуть в бесстыжее лицо Минхёка. — Если ты любишь с шоколадом, то так и скажи, они сейчас быстро поменяют!

— Ты что, заказал мне чизкейк? — недоверчиво спрашивает Кихён, удосужившись, наконец, закрыть рот. Минхёк на вопрос не отвечает, но вдруг резко взмахивает рукой в сторону только освободившегося столика.

— Займи его скорее, пожалуйста, а то будем пить кофе стоя, — говорит он, и Кихён не заставляет себя ждать, шустро устраиваясь за столиком прямо посреди зала. Будь его воля, он бы выбрал что-нибудь более скромное где-нибудь в углу, однако Минхёк действительно прав: мест в кафетерии терминала нет.

Тот подходит к столику через несколько минут и ставит перед Кихёном красивую керамическую тарелочку с тортиком и маленькой стильной металлической ложечкой. Точно такой же тортик он ставит перед собой.

— Ты так и не уточнил, с шоколадом тебе или с карамелью, — поясняет Минхёк. — Поэтому я взял с карамелью. И ещё вот американо. Только настоящие мужики пьют американо!

В таком случае Кихён — ненастоящий мужик. Так, подделка. Квазимужик.

Но вслух он этого не говорит. Ещё чего — разрушать свою и без того разгромленную репутацию в первый день работы!

— Там точно нет слабительного? Или какого-нибудь стимулятора? — ядовито спрашивает он вместо пояснений своих кофейных предпочтений, но чашку всё же принимает, покрутив немного в руках, прежде чем поставить обратно на столик.

— Нет, — хохочет Минхёк, плюхаясь рядом и меняясь ещё непочатыми стаканами. — Вообще, кофе тебе положен от капитана. Он сказал, что тебе нужно немного взбодриться перед обратным полётом. А уже прийти с чизкейком была моя инициатива. Я вообще за мир во всём экипаже, поэтому хочу извиниться за весь этот сегодняшний балаган. Извини! Лучше давай вкусим этого прекрасного пирога и оставим в прошлом наш топор войны, если у тебя он есть!

@темы: band: monsta x, Strong Heart - 2018